3307. Публикации Кирилла Рогова
 

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...kaya-pozitsiya

Третья экономическая позиция

Политолог о том, что никакая политика роста невозможна без рыночной конкуренции

21.10.2015

http://cdn.vedomosti.ru/image/2015/8...fault-1trj.jpg
Баланс сил в экономической политике долгие годы определялся противостоянием эмиссионных дирижистов и монетаристов-реформаторов. На фото: Сергей Глазьев и Алексей Кудрин
А. Махонин / Ведомости

Экономический доклад «Столыпинского клуба», претендующий на статус новой антикризисной программы, достаточно незаурядное событие. Доклад выглядит изобретательной попыткой изменить сложившийся баланс сил в сфере экономической политики, сформулировать своеобразную «третью позицию».

Тянитолкай российской экономполитики

До сих пор этот баланс определялся существованием двух основных публичных сил: лоббистов-практиков и монетаристов-реформаторов. У лоббистов-практиков имелся свой идеологический фронт-офис – эмиссионные дирижисты, многолетним лидером которых является Сергей Глазьев.

Монетаристы-реформаторы придерживаются доктрины, которую с определенной условностью можно назвать доктриной Гайдара. С условностью, потому что контуры доктрины Гайдара формировались в первой половине 1990-х гг. и вопрос о ее адекватности тому времени и месту совершенно не равен вопросу о ее сегодняшней роли в экономической политике. Доктрина эта в самом общем виде сводится к следующему: ключ к долгосрочному росту – это жесткая монетарная и бюджетная политика плюс «продолжение рыночных реформ», т.е. административная имплементация и совершенствование рыночных институтов. В свою очередь эмиссионные дирижисты говорят, что ключ к выходу на траекторию интенсивного роста – это дешевый кредит плюс административные усилия государства по корректировке, восполнению «провалов рынка», т. е. дешевый кредит экономике и свобода рук правительства в его административном распределении.

Много лет баланс приоритетов экономической политики определялся примерно следующей схемой. Монетаристы-реформаторы предлагали правительству программы, в основе которых лежали принципы сдержанной монетарной и бюджетной политики и обширные планы институциональных реформ, которые должны обеспечить выход на траекторию устойчивого роста в будущем, несмотря на то что жесткая монетарная и бюджетная политика сделают его более трудным в настоящем. Правительство в значительной части принимало к исполнению первую часть этих предложений и спокойно отправляла в корзину вторую. В свою очередь у эмиссионных дирижистов правительство заимствовало их структурный подход – веру в необходимость исправления «провалов рынка» в ручном режиме.

В результате получался такой гибрид: дорогой кредит плюс административное распределение части денег в политически значимые сектора и отдельным компаниям на нерыночных условиях. Этот гибрид обслуживал интересы двух реально значимых политических игроков – высшего политического руководства, заинтересованного в поддержании стабильности государственных финансов, и наиболее крупных и сильных лоббистов нерыночного перераспределения. Друзьям все – остальным закон. Те избранные, кто попадал в пул поддержки, пользовались преимуществами перераспределения, остальные вынуждены были жить в условиях «жесткой монетарной политики». Понятно, что структурные цели жесткой монетарной политики в такой системе никогда не могли быть достигнуты.

Система, впрочем, более-менее работала или более-менее не работала (что одно и то же), пока рост доходов от экспорта сырья обеспечивал большое положительное торговое сальдо. Деньги в экономике были, а доступ на внешние рынки и дорогой рубль делали вполне подъемным внешний кредит, чем экономика активно пользовалась в 2010–2013 гг.

Политэкономия реформ: сначала стулья или сначала деньги?

Доклад «Столыпинского клуба» резко переворачивает этот старый стол. Эмиссионные дирижисты в союзе с «рыночниками-реалистами» пытаются освоить риторику роста и идеи улучшения делового климата. В конце доклада указан список членов президиума клуба, в числе которых - Сергей Беляков, Андрей Клепач, никогда не числившиеся в партии эмиссионных дирижистов, а также некоторые представители бизнеса.

Надо сказать, что значительная доля вины, на мой взгляд, тут лежит на монетаристах-реформаторах. В контексте рефлексии мировой экономической мысли последних 10–15 лет над природой экономического роста и успешными кейсами догоняющего развития их доктрина выглядит достаточно устаревшей. Прежде всего эта доктрина в принципе уделяет экономическому росту мало внимания, она мыслит рост как автоматический результат классических рыночных реформ и улучшения институтов и не признает «политики роста». Между тем анализ «историй успеха» последних 50 лет свидетельствует о том, что практически все эти истории не соответствовали классической модели, а наоборот, были ситуативными и индивидуальными стратегиями, ориентированными на максимальное использование текущих конкурентных возможностей экономики. В 2000-е гг. при Всемирном банке была создана специальная комиссия по экономическому росту и развитию, которая занималась обобщением этого опыта и изложила свои выводы в специальном докладе, опубликованном еще в 2008 г.

В заостренном виде новая политэкономия догоняющего развития была сформулирована американским экономистом Дэни Родриком. При том что развитые рыночные институты, безусловно, являются условием долгосрочного (самоподдерживающегося) роста, утверждает Родрик, они являются также и результатом, продуктом экономического роста. Родрик сравнивает это с починкой и рестайлингом автомобиля прямо во время езды.

Если вам удается запустить существенный экономический рост и сформировать коалицию «бенефициаров роста», то эта коалиция и будет той силой, которая поможет проводить реформы «с колес», последовательно убирая одну за другой помехи росту, препятствующие ему на каждом следующем витке. И наоборот, попытка сформировать коалицию реформ в условиях стагнации или слабого роста обычно обречена на поражение: партия перераспределения имеющихся ресурсов в этой ситуации оказывается сильнее партии «растущего пирога». В частности, потому, что последняя предлагает не сам пирог, а только открытку с его изображением, требуя пока что затянуть пояса.

Рыночный реализм – 2015

Программа «Столыпинского клуба» в гораздо большей степени делает акцент на политике роста, которая в данном варианте подразумевает ослабление денежной и бюджетной политики и стимулирование роста с помощью налоговых и структурных мер. Пункты 3 и 6–8 второго раздела программы практически повторяют аналогичные предложения реформаторских программ последних лет (реформа сырьевых и инфраструктурных монополий, сокращение государственного регулирования, улучшение бизнес-климата, проведение судебной реформы и проч.). Так что теперь правительство со спокойной совестью может брать эту программу на вооружение, по привычке, впрочем, исполняя первую ее часть и выбрасывая в корзину вторую.

Но главное не в этом. Оставив профессионалам подробный разбор программы денежного смягчения, предложенной «Столыпинским клубом», ограничимся одним общим, но, как представляется, достаточно принципиальным соображением. Развитая и развивающаяся рыночная экономика нуждается в большом количестве институций и институтов, но есть один институт, который равнее других. Рыночная экономика начинается там, где есть конкуренция. Все прочие институты лишь призваны поддержать и обеспечивать справедливую конкуренцию. Но не могут восполнить ее отсутствие или политическое ограничение. Именно поэтому такое количество хороших реформаторских планов и программ лежат сегодня в корзине под столом правительства как ненужный хлам.

Упоминавшийся выше доклад Всемирного банка об экономическом росте говорит по этому поводу примерно следующее. Денежная политика может быть более мягкой или более жесткой (в разумных пределах), инфляция – более низкой или более высокой (но скорее всего однозначной), последовательность институциональных реформ такой или иной в зависимости от конкретных условий. Но что должно быть абсолютно точно – в экономике должны превалировать рыночные стимулы.

За последние 10 лет (как раз с 2004–2005 гг.) российская экономика пережила значительный структурный регресс, связанный с расширяющимся огосударствлением основных секторов – инфраструктурного, сырьевого, промышленного и банковского. Сопровождавшимся в последние пять лет еще и значительной бюджетной экспансией. Рыночные стимулы в российской экономике сегодня критически ослаблены, проявлением чего является замедление инвестиционной активности, наблюдаемое в течение уже четырех лет. Это замедление, так же как и замедление темпов роста, тоже начавшееся в 2012 г., никак не связано ни с сегодняшней (действительно запретительной) ключевой ставкой ЦБ, ни с политикой таргетирования инфляции, к которой Банк России перешел в прошлом году. Если у вас, к примеру, была язва, а потом вы подхватили еще и грипп, то терафлексом язву не вылечишь.

На мой взгляд, быть сегодня реалистом-рыночником – значит прежде всего признать эту нерыночную реальность российской экономики. Однако программа «Столыпинского клуба» ничего не говорит ни о структуре того банковского сектора, через который в экономику будут поступать дополнительные денежные средства, ни о структуре того промышленного сектора, для которого они предназначаются. А без этого программа начинает выглядеть обычным проектом эмиссионного стимулирования, бенефициарами которого окажутся исключительно нерыночные прагматики.

Автор – независимый обозреватель

Кризис тощих коров
 

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...-toschih-korov
Статья опубликована в № 3996 от 19.01.2016 под заголовком: Кризис: Семь тощих коров

Политолог о том, почему государство не может стать драйвером выхода из кризиса

18.01.2016

При нынешних издержках инфраструктурное строительство экономике не помогает. Вы строите новую дорогу, но изымаете из конкурентных секторов столько ресурсов, что машин по ней ездит меньше, чем по старой

При нынешних издержках инфраструктурное строительство экономике не помогает. Вы строите новую дорогу, но изымаете из конкурентных секторов столько ресурсов, что машин по ней ездит меньше, чем по старой
http://cdn.vedomosti.ru/image/2016/j...default-hc.jpg
Е. Разумный / Ведомости

Два последних месяца резко изменили внутрироссийскую повестку. До конца III квартала 2015 г. можно было жить с мыслью, что кризис, связанный со снижением цен на нефть, будет носить ограниченный характер. Хотя предположение о его второй волне напрашивалось уже по итогам августа. Конец года окончательно сдвинул экспертный консенсус: дно нефтяных цен будет гораздо ниже, а период низких цен – гораздо продолжительнее. Вопреки известным прошлогодним прогнозам мировая экономика и основные игроки рынка вполне готовы к равновесию с довольно низкими ценами.

Другая страна

Сегодня многие находятся под обаянием умеренного падения ВВП в 2015 г. и говорят о возросшей адаптивности российской экономики по сравнению с предыдущим кризисом. Но, возможно, разница объясняется тем, что в 2008 г. экономика демонстрировала высокий рост, а важнейшим драйвером ее последующего падения стало масштабное бегство капитала. На этот раз бегство капитала предшествовало падению цен и ввело экономику в стагнацию еще при высоких ценах. Но если иметь в виду фактор движения капитала и включить в рассмотрение рост предшествующего падению цен года, то выясняется, что во II квартале 2009 г. экономика снизилась ко II кварталу 2007 г. на те же 4%, что и во II квартале 2015 г. ко II кварталу 2013 г.

В целом же длительный период низких цен – те самые сакраментальные «семь тощих коров» – это совсем другая история, нежели то, о чем думали элиты и граждане в 2015 г.: о «перетерпеть и перетоптаться». Если цены на нефть несколько лет будут на уровне $40–50 (в номинале), это будет соответствовать уровню цен 2000 и 2004 гг. (в постоянных долларах). Среднедушевые ежемесячные доходы откатятся к уровню $300–350. И эти цифры, кажется, не оставляют сомнения в том, что экономика, которую мы будем иметь через 2–3 года, будет совсем другой экономикой. Если вы, путешествуя, переезжаете из страны со среднедушевым ежемесячным доходом $850 (Россия в 2013–2014 гг.) в страну со среднедушевым доходом в $350, вы это замечаете сразу. Это другие магазины, другая освещенность улиц, другие товары на прилавках.

За 10 лет тучной жизни российская экономика сильно изменилась: вес отраслей, структура рынка труда, ассортимент и качество продукции, структура производства, технологии. Экономика подстраивалась под растущий спрос и крепнущий рубль, ее зависимость от импорта возрастала. Обратная адаптация будет болезненной. Ориентированное на промежуточный импорт производство окажется слишком затратным для нового уровня потребления. Страшно подорожают инвестиционные товары.

Что будет происходить и уже происходит с неформальной, или полуформальной, экономикой, сектором услуг и малым бизнесом, показали протесты дальнобойщиков. Сокращение занятости и доходов здесь, не отраженное адекватно в официальной статистике (дальнобойщики не записываются в безработные), будет вести к дальнейшему сжатию внутреннего спроса.

Принципиально иной уровень потребления неизбежно приведет к глубоким структурным сдвигам во многих областях.

Слон на корове

Ключевая проблема кризиса тощих лет – государство. В прошлые 10 лет оно было одним из главных бенефициаров нефтяного бума. Этому способствовали и конъюнктура сырьевого рынка, и стремление правительства консолидировать рентные потоки. В нефтезависимых странах со слабыми экономикой и институтами правительство стремится в период высоких цен концентрировать в своих руках и распределять максимальную долю ренты. Это обеспечивает ему высокую поддержку со стороны населения, но одновременно оно принимает на себя и основные риски падения рентных доходов, абсорбируя волатильность.

Расходы консолидированного бюджета выросли с 31% ВВП в первой половине 2000-х до 38% в последние семь лет. При этом в структуре расходов непропорционально большую долю занимают оборона и безопасность. Резко выросла доля государства в топливно-энергетическом секторе и промышленности в целом. Оно абсолютно доминирует в банковском секторе. По расчетам МВФ, в целом доля государства в экономике выше 70% ВВП. В результате рыночные стимулы ослаблены, и сам рыночный сектор в немалой степени тоже привык подпитываться от государства.

Аналогичная картина и с занятостью. Бюджетный сектор – это примерно 25% официальной занятости (около 14 млн чел.). Но если добавить сюда работников государственных компаний и корпораций, то, по подсчетам ОЭСР, на государство оказывается завязано уже около четверти всех трудоспособных (более 20 млн чел.; расчеты за 2011 г.). Если же еще прибавить 40 млн пенсионеров, то получится, что государство отвечает за формирование доходов более чем половины взрослого населения.

Это весьма удобно, если рента увеличивается и позволяет обеспечить рост доходов всей этой армии: политическая конкуренция вам всерьез не грозит, а консервативно-патерналистские доктрины пользуются хорошим спросом. Но если доходы начинают стабильно падать?

И это ключевой вопрос новой повестки: столь значительные структурные изменения, которые предстоят в случае продолжительного периода низких цен, – это политэкономическая, а не чисто экономическая проблема. Российское государство и российская политическая система сегодня – прямое отражение той структуры экономики, о которой сказано выше. Ее жесткость, иерархичность и видимая стабильность опираются на систему формальных и неформальных распределительных сетей, структурирующих общество и систему управления. С уменьшением распределяемых ресурсов будут дрябнуть и эти сети. Чрезмерная экономическая волатильность неизбежно транслируется в волатильность политическую. Тощая корова не повезет нефтяного слона.

«Китайский путь» в Латинскую Америку

Первой реакцией властей на угрозу структурного кризиса тощих лет будет, вероятно, поиск «китайского пути». Пару лет назад на встрече с участниками Валдайского клуба Владимир Путин рассуждал об ошибочности горбачевской перестройки, противопоставляя ей «китайскую модель». Мол, в кризисный период необходимо сохранение жесткого политического контроля в целях концентрации и управляемой реаллокации ресурсов. В сегодняшних реалиях «китайская модель» означает дальнейшее закручивание гаек в политике при одновременных попытках управляемой либерализации в экономике. На возможность выбора такой стратегии указывают периодические слухи о возвращении в правительство Алексея Кудрина.

На самом деле Горбачев тоже начинал со своего рода «китайского пути»: попытки инвестиционного маневра при сохранении политического контроля, потом – попытки «приоткрывания» экономической и политической форточек. Радикализация ситуации и утрата контроля были скорее следствием резкого ухудшения в экономике в результате второй волны падения нефтяных цен в 1986 и 1988 гг.

Успех же реального «китайского пути» определяется не тем, насколько способно правительство сохранить политический контроль и сконцентрировать ресурсы в своих руках, а тем, имеется ли, куда эти ресурсы приложить. То есть найдены ли новые источники роста или – если угодно – новые источники ренты для экономики в целом. В Китае таким источником стала значительная разница цены труда на внутреннем рынке и рынках сбыта.

Это обстоятельство подсказывает ответ на вопрос, почему (как свидетельствует опыт соцстран и стран Латинской Америки в конце прошлого века) в странах со средним уровнем доходов кризис экономики так часто трансформируется в политический. Структура внутренних цен здесь гораздо ближе к структуре цен потенциальных рынков сбыта, возможности заработать на их разнице ограничены. В этом случае поддержание конкурентоспособности экономики, расширение или даже сохранение экспорта возможны лишь за счет сокращения внутренних издержек. А структура этих издержек, как правило, непосредственно связана с особенностями политической системы, заданными ей порядком перераспределения издержек и прибылей.

«Чучхе плюс»: дороги без машин

Более конкретные антикризисные экономические идеи, которые правительство сегодня готово обсуждать, – это пресловутое импортозамещение и вложения в инфраструктуру. Правительство готово их обсуждать, потому что они не противоречат конфронтационному внешнеполитическому курсу и на первый взгляд не требуют значительных изменений в структуре издержек, т. е. изменения политических балансов. Наоборот, по мнению руководства, эта стратегия опоры на внутренние силы (своего рода «продвинутого чучхе») позволит одновременно поддержать и рентораспределительные сети (обеспечивающие политическую стабильность), и экономический рост.

Вызывающий мало сомнений провал этой стратегии прямо связан с тем, почему правительство к ней благоволит. Строительство, в особенности финансируемое государством инфраструктурное строительство, сегодня не просто коррумпированная, но и крайне политизированная сфера: это и точка сосредоточения олигархических интересов, и важнейший политический ресурс региональных и местных властей. В целом это один из основных механизмов приватизации бюджетных средств группами частных интересов.

Думаю, при аккуратных расчетах можно показать, что при нынешних издержках инфраструктурное строительство вносит отрицательный вклад в экономический рост. Грубо говоря, вы строите вместо старой дороги новую, но при этом изымаете из конкурентных секторов столько ресурсов, что в результате машин по ней ездит меньше, чем по старой. Или вы начинаете строительство «дешевого жилья» в регионе, но в результате быстрого роста цен на стройматериалы у вас падает индивидуальное и долевое строительство, а цены на «дешевое жилье» подскакивают.

Государство вряд ли сможет быть драйвером выхода из кризиса, потому что его избыточный политический и экономический вес – один из главных кризисных факторов в условиях резкого сокращения ресурсной базы. Это как Мюнхгаузен, вытаскивающий себя за волосы из болота.

Что реформируем?

Говорить о чисто экономических стратегиях выхода из создавшегося положения совершенно бессмысленно. Политэкономическая природа кризиса определяется тем, что происходившие в период высоких цен на нефть деформации структуры экономики, механизмов управления и политической системы тесно переплетены. Созданной в тучные годы большой частно-государственной перераспределительной машине скоро нечего будет перераспределять. И тогда мы будем наблюдать ее реальный кризис.

Пока главным ограничителем обсуждения реалистичных стратегий являются значительные валютные резервы. Покуда они есть, флаги контроля и дирижизма, скорее всего, будет бодро трепыхать на ветру экономического кризиса.

Реальные же пути адаптации к новой реальности связаны с изменением стимулов, определяющих поведение политических и экономических агентов. Но изменение системы стимулов потребует изменения политических балансов – перераспределения политического веса к тем, кто умеет зарабатывать деньги, от тех, чей политический капитал состоит в том, что они их перераспределяют. Именно поэтому экономическую стратегию сегодня имеет смысл писать в основном на языке политических реформ и, видимо, никак иначе.

Автор – независимый обозреватель

Откуда роста не ждать
 

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...tkuda-ne-zhdat
Статья опубликована в № 4195 от 02.11.2016 под заголовком: Кризис:
Откуда роста не ждать
Политолог о том, почему низкая инфляция – неверный приоритет в российских экономических условиях
01 ноября 22:53
https://cdn.vedomosti.ru/image/2016/..._high-1u0a.jpg
Вознамерившись произвести что-то, на что есть спрос на рынке, вы будете вынуждены заплатить на нужды обороны и безопасности поверх остальных налогов
Андрей Гордеев / Ведомости

Статья Владимира Назарова «Откуда ждать роста» ставит исключительно важные вопросы. Внятное обсуждение ключевой проблемы, откуда ждать роста и почему его нет, занимает в актуальной экономической дискуссии поразительно маленькое место. А параллельно общество приучают к мысли, что в отсутствии роста нет ничего особенного – это, мол, такая новая норма.

Почему ноль

Вопреки распространенному мнению, снижение цен на нефть в 2015–2016 гг. не главная проблема российской экономики. Главной проблемой является то, что Россия находится в периоде долгосрочной стагнации: ВВП в 2016 г. будет примерно на 1,5% превосходить ВВП 2008 г. За это время мировая экономика выросла на 18%, развивающиеся страны – примерно на 40%, Казахстан – на 42%, Турция – на 32% и даже не очень успешная и в чем-то похожая на Россию Бразилия – на 17%. Но в чем причина столь ошеломительной остановки роста?

Ясно, что дело не в нефти. На эти годы пришелся период невероятного нефтяного изобилия, и даже сегодня доходы от экспорта находятся на уровне 2005 г., но тогда мы говорили об этом как о золотом дожде и экономика росла на 7% в год. Да и большинство нефтяных стран демонстрировали в периоде второго нефтяного бума (2010–2014 гг.) достаточно высокие темпы роста.

Уже несколько лет в экспертном кругу обсуждается модная концепция «ловушки средних доходов». Наиболее распространенная ее интерпретация сводится к тому, что в развивающихся странах рост может резко замедляться, когда прежние «легкие» его источники оказываются исчерпаны. Теоретические основания гипотезы и различные механизмы замедления заслуживают особого обсуждения, но эмпирический факт состоит в том, что среди стран, имевших в 2008 г. соразмерный с российским уровень ВВП на душу населения по ППС, медианные среднегодовые темпы роста составляют 3% (выше среднемировых). При этом четверть стран группы имели высокие среднегодовые темпы в районе 4,5%, середняки росли примерно на 3% и лишь четыре страны этой группы не показали роста за восемь лет.

Часто говорят о плохих институтах как причине замедления экономики. И это возможно. Но в 2000-е гг. у нас тоже были институты не ахти, а среднегодовые темпы роста составляли 7%. Что именно так решительно изменилось? Индексы государственного управления Всемирного банка демонстрируют разнонаправленную динамику российских показателей, в Doing Business и рейтинге глобальной конкурентоспособности ВЭФа мы улучшали свои позиции. Какие именно институциональные изменения привели к переключению от быстрого роста к полной стагнации?

От хорошего к худшему

Совет улучшать институты беспроигрышен. Их всегда хорошо улучшать и всегда есть куда. Но это долгосрочная задача, и в реальности диапазон возможного на горизонте нескольких лет и при заданном уровне экономического развития весьма ограничен. Поэтому критически важно понять, что именно препятствует росту. Комплексные стратегии улучшения всего на свете, которые в России регулярно пишутся раз в 5–6 лет, хороши как смотр экспертных сил и ситуации в различных областях, но (вопреки названиям) ни в коей мере не являются стратегиями в силу своей принципиальной нереализуемости. Это то, что у архитекторов называется «бумажной архитектурой». И чем больше в такую стратегию впихнуто «хорошего», тем менее реализуемой она является.

Выбор приоритета – того, что реализуемо и даст эффект для роста, несмотря на прочие сохраняющиеся ограничения, – принципиально важная задача. И вполне может так случиться, что что-то очень хорошее, выбранное в качестве приоритета, окажется совершенно бесполезным. Рассмотрим один остродискуссионный пример.

Сегодня цель по инфляции в 4% выглядит абсолютным консенсусом экономических властей и даже своего рода фетишем экономической политики. Низкая инфляция – бесспорное благо, а логика экономических властей совершенно понятна: низкая инфляция – это более низкие ставки по кредитам и снятие одного из важных ограничений инвестиционного климата.

Низкая инфляция способствует долгосрочным инвестициям. Но она не единственное их условие. Если другие риски высоки, то низкая инфляция не поможет. Например, в России традиционно велики разнообразные политические риски, и они еще возросли в последние два года. Кроме того, возможности российских властей в сфере макроэкономического регулирования весьма ограниченны. Российский рубль – сырьевая валюта, и наша экономика зависит от сегмента мирового рынка, для которого характерна максимальная ценовая волатильность. Можем ли мы в этой ситуации сделать стабильность внутренних цен конкурентным преимуществом? Если у вас плохой слух, а вы все же очень хотите на сцену, то вам лучше пробовать себя в драматическом театре, а не в оперном. Вероятность успеха чуть выше.

С другой стороны, есть простой эмпирический аргумент. Если мы возьмем все страны с высокими долгосрочными темпами роста (страны, демонстрировавшие рост не ниже 5% в год на протяжении последних 15 лет), то обнаружим, что средняя инфляция в них составляла за эти 15 лет 8% в год (медиана – около 7%). В этот общий тренд, кстати, до 2011 г. укладывалась и Россия. Иными словами, в условиях современного мирового хозяйства ускоренный рост не только не противоречит, но и, как правило, сопровождается высокой однозначной инфляцией. Это совершенно соответствует и выводам комиссии по экономическому росту Всемирного банка, анализировавшей опыт стран быстрого роста за последние 40 лет и пришедшей, в частности, к выводу, что условием успеха является не низкая, а однозначная инфляция.

Низкая инфляция характерна прежде всего для развитых стран с развитой рыночной инфраструктурой, в развивающихся же наличие узких горлышек в экономике, несбалансированность рынков, недостаточное развитие финансовой системы, низкое доверие, издержки входа ведут к тому, что предложение товаров часто не оптимальным образом реагирует на изменение платежеспособного спроса или денежного предложения.

В таких условиях поддержание излишне низкой инфляции, не соответствующей реальной структуре экономики и состоянию финансовых рынков, будет приводить к усилению влияния нерыночных факторов и ослаблению рыночного сектора. Например, монетарные власти будут поддерживать высокую ставку кредита, чтобы сбить инфляцию, а правительство будет параллельно предоставлять средства отдельным секторам, предприятиям и потребителям на нерыночных условиях по разного рода неэкономическим соображениям.

Так это в значительной мере и происходит сегодня в России. Бюджетный дефицит покрывается за счет эмиссии (пусть и «обеспеченной» средствами суверенных фондов), которая оказывает инфляционное давление на рынок. Чтобы компенсировать это давление, ЦБ держит ставку существенно выше инфляции. Тот, кто сидит на госзаказе и субсидиях, выигрывает, тот, кто работает на конкурентном рынке, проигрывает.

Давайте проследим по шагам. Правительство выполняет свои расходные обязательства за счет налогов и дополнительной эмиссии. При этом в имеющейся структуре каждый третий рубль расходов федерального бюджета идет на нужды обороны и безопасности. А чтобы компенсировать инфляционное давление, ЦБ обкладывает дополнительным сбором кредит коммерческому сектору. То есть только вознамерившись произвести в России что-то, на что есть спрос на рынке, вы будете вынуждены заплатить на нужды обороны, безопасности и бог еще знает чего поверх остальных налогов.

Фонарь и бумажник

Если в экономике есть серьезные структурные и институциональные искажения, позволяющие перераспределять деньги нерыночным путем, то снижение инфляции за счет чрезмерно жесткой монетарной политики ведет к тому, что для экономически эффективных секторов и агентов деньги будут слишком дорогими, а для неэффективных – дешевыми. Высокая ставка кредита и низкая инфляция являются просто механизмом перераспределения средств от рыночного сектора к нерыночному. И наоборот, относительно высокая однозначная инфляция в быстро растущих развивающихся странах – это отражение обратного процесса, компенсация структурных искажений.

Из этого следует несколько важных выводов. Во-первых, российской экономике сегодня не нужна сама по себе бюджетная консолидация. Экономике необходимо резкое (опережающее) сокращение непроизводительных расходов бюджета, но без такого сокращения бюджетная консолидация для экономики еще хуже, чем ее отсутствие. Российской экономике, вероятно, не нужна низкая инфляция, пока не будет ослаблено влияние других важных ограничений для инвестиций. Опять же при невыполнении этого условия низкая инфляция окажется для экономики еще хуже, чем относительно высокая, и будет укреплять нерыночные и низкоэффективные секторы за счет подавления секторов потенциального роста.

Разумеется, чтобы отвезти сено, нужны и лошадь, и телега. Но порядок, в котором мы их поставим, – это не второстепенный, а совершенно принципиальный вопрос.

Нет оснований сомневаться в профессиональной компетенции некоторых экономических экспертов, работающих в правительстве, Центральном банке и администрации президента. Но есть веские основания сомневаться в мотивах и механизмах принятия решений. Из набора мер, которые могут привести к росту инвестиционной активности, а значит, и экономическому росту, низкая инфляция могла быть выбрана в качестве приоритета не потому, что она эффективнее и «первостепеннее», а потому, что прочие оказались политически неприемлемы. В то время как низкая инфляция при сохранении прочих институциональных и структурных ограничений будет вести не к наращиванию силы рынка, а к укреплению влияния на рынке государства и связанных с ним корпоративных структур. Искали ведь под фонарем, а не бумажник.

Автор – независимый обозреватель