[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...86-toland-12-1
Глава 12
ВТОРАЯ РЕВОЛЮЦИЯ – «Все революции пожирают собственных детей» (февраль–август 1934 г.)
1 – Причины Ночи длинных ножей

Обещание Гитлера уменьшить численность штурмовиков было вполне искренним. Многие годы СА проявляли независимость, которая постоянно беспокоила фюрера. Он знал, что без полной поддержки военных ему никогда не добиться успеха, и постарался четко разграничить функции армии и штурмовиков. «Рейхсвер, – объявил он, – является единственным носителем оружия, а СА отвечает за политическое воспитание народа». Эти слова усилили старые обиды четырех миллионов коричневорубашечников. Хотя штурмовики и оставались верными Гитлеру как своему духовному лидеру, многие из них считали, что он предал «коричневую революцию» и продался правым. Они рассматривали себя как символ радикализма партии и совершенно не были удовлетворены реформами фюрера.

Сам Гитлер, симпатизируя радикалам, все же понимал, что дальнейшая революция неосуществима, пока Германия не преодолеет экономический кризис и не возродит вооруженные силы, а этого невозможно добиться без поддержки промышленных магнатов и военных. В то же время, выступая в традиционной роли примирителя, он сделал капитана Рема министром без портфеля, обещал назначить его министром обороны и в первый день 1934 года направил ему теплое поздравление, предупреждая, однако, между строк, что оборону страны следует оставить военным. Но Рем этому не внял. Осмелев, он послал меморандум в министерство обороны, в котором утверждал, что национальная безопасность – прерогатива СА.

Естественно, возник конфликт, и генерал фон Бломберг просил Гитлера призвать Рема к порядку. В последний день февраля 1934 года фюрер созвал совещание руководителей СА и рейхсвера, призывая обе стороны к компромиссу. Партия, сказал он, решила проблему безработицы, но через восемь лет наступит экономический спад, тогда единственным выходом будет обеспечение жизненного пространства для «лишнего» населения. Сначала будет предпринята короткая, но решительная военная акция на Западе, а потом мы устремимся на Восток. Но гражданской милиции такое не под силу. Решить эту задачу способна только народная армия, тщательно подготовленная и оснащенная самым современным оружием. СА должен ограничиться внутриполитическими делами. Гитлер заставил Бломберга и Рема подписать в его присутствии соглашение. На долю СА достались полувоенные функции: некоторые его части будут в качестве полицейских сил действовать на границах страны; кроме того, СА поручается начальная военная подготовка юношей в возрасте от 18 до 21 года, а те, кто в возрасте от 21 до 26 лет не служат в армии, станут тоже под руководством СА заниматься спортом, а фактически – военной подготовкой.

Эрнст Рем. Фото из Немецкого федерального архива

Это было ударом для Рема. «То, что говорит этот дурак-ефрейтор, – откровенничал он в кругу единомышленников, – ничего для нас не значит. Я не имею ни малейшего намерения соблюдать это соглашение. Гитлер – предатель. Если мы не добьемся своего с ним, мы добьемся этого без него». Один из присутствующих – обергруппенфюрер СА Виктор Лутце – счел эти слова государственной изменой и доложил Гессу. Но тот не отважился говорить с Гитлером. Тогда Лутце сам поехал в Оберзальцберг и рассказал фюреру о настроениях в высшем эшелоне СА. Фюрер внешне не проявил к его сообщению особого интереса. Но противники Рема в СС втайне уже плели против него заговор. Инициатором его стал Рейнхард Гейдрих, руководитель СД, а не сам шеф СС, как следовало бы ожидать. Но Гиммлер не решался сначала поддержать эту интригу, возможно, из опасения, что открытый конфликт с СА приведет к расколу в партии. Но узнав, что на стороне заговорщиков выступил Геринг, он решился. Геринг являлся не только ближайшим соратником фюрера, но и мог дать Гиммлеру пост, о котором тот давно мечтал, – начальника бюро тайной полиции Пруссии (гестапо). Глава СС получил его, как только присоединился к заговорщикам. Гейдриху было поручено собрать доказательства о заговоре Рема с целью захвата власти. Рем на самом деле ни о каком путче даже не помышлял. Он лишь хотел заставить Гитлера обеспечить СА соответствующее положение в рейхе, а для этого стремился изолировать фюрера от вредных советников. Он вел войну нервов, а не замышлял государственную измену. 4 июня Гитлер пригласил Рема к себе. Их беседа, по словам фюрера, продолжалась почти пять часов. «Я просил Рема, – говорил он, – прекратить это бессмысленное противостояние и использовать свой авторитет для того, чтобы не доводить дело до катастрофы. Начальник штаба заверил меня, что доносы на него были частично неверные, частично преувеличенные и что в будущем он сделает все, чтобы исправить положение».

По достигнутой договоренности всем штурмовикам предоставлялся месячный отпуск, о чем было объявлено 7 июня. А на следующий день в отпуск ушел и сам Рем «для поправки здоровья», как подчеркивалось в сообщении агентства печати. Эти два объявления успокоили военных, решивших, что капитан укрощен, но привели в замешательство Гейдриха, который еще не собрал достаточно материалов для представления Гитлеру, чтобы убедить фюрера в измене лидера СА. Свояченица Рема предупреждала его о слухах насчет заговора Геринга – Геббельса – Гиммлера против него. «Он чувствовал, что против него что-то замышляется, – вспоминала она, – но не принимал это всерьез. Он верил Гитлеру».

2 – Подготовка Ночи длинных ножей

После возвращения из унизительной поездки к Муссолини Гитлера ожидал неприятный сюрприз. Его преподнес фюреру Франц фон Папен, выступивший в Марбургском университете 17 июня. Когда Папен вошел в зал, заполненный студентами, преподавателями и членами партии в форме, аудитория застыла в ожидании. Заместитель канцлера начал свою речь с критики Геббельса, лишившего печать какой бы то ни было свободы. Публика была ошарашена таким заявлением, исходившим от второго человека в правительстве, но это было только начало. Осудив нацистских фанатиков, доктринеров и однопартийную систему, он призвал Гитлера порвать с теми, кто призывает ко второй революции. «Неужели мы прошли через антимарксистскую революцию, чтобы осуществить марксистскую программу?– вопрошал Папен. – Ни один народ не может все время восставать, если хочет сохранить себя в истории. В какой-то момент движение должно остановиться и заняться формированием солидной социальной структуры».

Нацисты стали протестовать, но их голоса заглушили бурные аплодисменты. Однако опубликовать некоторые выдержки из речи Папена решилась лишь газета «Франкфуртер цайтунг». Геббельс приказал немедленно конфисковать весь ее тираж и запретил передачу речи Папена по радио. Но ее текст попал за границу и вызвал сенсацию не только там, но и в Германии, а когда Папен появился на ипподроме, его приветствовали криками: «Хайль Марбург!»

Первые дни Гитлер молчал. Но потом, когда Папен выразил недовольство решением Геббельса замолчать его речь и даже пригрозил уйти из-за этого в отставку, Гитлер попытался успокоить своего заместителя. Он признал, что Геббельс допустил ошибку, потом посетовал на непослушание СА и обещал отменить запрет на публикацию речи. Он просил Папена лишь об одном – взять обратно свое прошение об отставке до их встречи с Гинденбургом.

Папен согласился подождать, но Гитлер нарушил слово. 21 июня, так и не отменив запрет, он один поехал в резиденцию президента в Нойдеке, объявив официально, что хочет доложить Гинденбургу об итогах переговоров с Муссолини. Вполне возможно, что Гитлер собирался просто поговорить со стариком без Папена, выяснить, каково состояние его здоровья, и обдумать меры, которые следует принять, чтобы сделаться его преемником. Для этого ему необходима была поддержка военных, и примечательно, что первым человеком, которого фюрер встретил на ступеньках резиденции Гинденбурга, был министр обороны фон Бломберг в парадной форме, несмотря на сильную жару.

У президента были свои основания для беседы с Гитлером. Ему хотелось больше узнать о причинах такой шумихи вокруг речи Папена, но право вести беседу он уступил Бломбергу, который заявил, что главное – это сохранить мир в стране. И если Гитлер не сможет поправить нынешнее нетерпимое положение, президент передаст власть в стране армии. О Реме и второй революции не было сказано ни слова. Гинденбург дрожащим голосом выразил согласие со словами Бломберга. А через четыре минуты Гитлер уже был в самолете, летящем в Берлин.

«Если в эти месяцы я неоднократно колебался, прежде чем принять окончательное решение, – говорил Гитлер в рейхстаге через несколько недель после встречи с президентом, – это объясняется двумя обстоятельствами. Во-первых, я не мог убедить себя в том, что отношения, которые, как я полагал, основывались на верности, оказались ложными; во-вторых, я питал тайную надежду, что смогу избавить движение и СА от позора склок и ликвидировать конфликт без особого скандала».

На следующий день Гитлер позвонил Виктору Лутце, который предупреждал его о заговоре Рема, и приказал ему немедленно явиться в резиденцию. «Он привел меня в свой кабинет, – писал Лутце в своем дневнике, – и, взяв за руку, велел дать клятву молчать, пока это дело не урегулируется». По словам Лутце, фюрер взволнованно сказал, что Рема надо устранить, поскольку он хочет вооружить СА и натравить на армию.

Между тем Гейдрих и Гиммлер времени даром не теряли. Гиммлер приказал фон Эберштайну, одному из командиров СС, предупредить командующих военными округами о том, что Рем собирается захватить власть. По армейским каналам это предупреждение было передано за несколько часов. Начальник общего управления армии сообщил офицерам, что готовится мятеж СА и что персонал СС, который поддерживает армию, должен получить оружие.

К этому времени Гитлера уже убедили в измене Рема, и он сообщил министру обороны о том, что созывает всех командиров СА в Бад-Висзее, курортном местечке, близ которого отдыхал Рем. Когда они соберутся, сказал Гитлер, он лично их арестует. Армия была готова к действиям. Главнокомандующий рейхсвера генерал-полковник Вернер фон Фрич издал приказ о приведении всех войск в состояние боевой готовности. Были отменены отпуска, военнослужащие должны были оставаться в казармах.

Гитлер и Рем в 1933. Фото из Немецкого федерального архива

Почти одновременно по радио выступил Гесс. «Горе тому, кто нарушает клятву и думает служить делу революции, поднимая восстание!» – заявил он, называя заговорщиков «доверчивыми идеалистами». Эти слова мог произнести и сам Гитлер, они звучали как призыв к Рему отказаться от второй революции и вернуться на путь истинный. На следующий день еще откровеннее высказался Герман Геринг. Любой, кто подрывает доверие к фюреру, «заплатит своей головой», – пригрозил он. В своем уединении в Бад-Висзее Эрнст Рем должен был услышать и осмыслить эти предупреждения. Очередное было сделано 28 июня, когда Лига германских офицеров официально исключила капитана из своего состава.

В Берлине уже вовсю ходили слухи о предстоящих боях. Помощник советника Папена по печати сообщил в эти дни английскому журналисту Сефтону Делмеру, что идет война за пост преемника Гинденбурга. «В этой войне, – объяснял он, – на одной стороне – Гитлер, на другой – вице-канцлер и его единомышленники-консерваторы. Решительный бой состоится на следующем заседании кабинета, когда Папен потребует от Гитлера подавить террористов и провокаторов второй революции во главе с Ремом. Если фюрер откажется, группа Папена подаст в отставку, а Гинденбург отстранит Гитлера и передаст исполнительную власть армии. Что бы ни произошло, мой хозяин считает, что он держит Гитлера за фалды».

Сам Гитлер в этот момент находился в Эссене, наслаждаясь отдыхом на свадьбе местного гауляйтера. Но другой гость, Лутце, был встревожен. «У меня было ощущение, – писал он в дневнике, – что определенным кругам было выгодно ускорить события, пока фюрера не было к Берлине и он не мог сам все видеть и слышать, полагаясь лишь на телефон».

И телефон сыграл чуть ли не главную роль в дальнейшем развитии событий. Не успели Гитлер с Герингом прибыть на свадебный завтрак, как из Берлина позвонил Гиммлер, зачитавший серию тревожных сообщений о приготовлениях СА. Гитлер был настолько взвинчен, что сразу же отправился в местный партийный штаб. «Здесь, в номере отеля, – писал Лутце, которого тоже спешно вызвали, – телефон звонил почти беспрерывно. Фюрер был молчалив, очевидно, принимая окончательное решение».

Кульминационный момент наступил, когда прибыл секретарь Геринга и привез сведения о готовящемся восстании коричневорубашечников. Это сообщение наряду с информацией от агента Гейдриха о том, что штурмовики оскорбили иностранного дипломата, решило исход дела. «С меня хватит, – заявил Гитлер, – надо их проучить». Он приказал Герингу выехать в столицу и быть готовым к действиям, как только услышит кодовое слово «колибри». Потом фюрер сам позвонил Рему, выразив недовольство по поводу издевательств его людей над иностранцами. Такие вещи недопустимы, гневно заключил он и предупредил капитана, что хочет лично встретиться с руководителями СА в Тегернзее через два дня в 11 утра.

Либо этот разговор не встревожил Рема, либо он сделал вид, что не придал ему особого значения, поскольку к обеденному столу он вернулся с «довольным видом» и сообщил присутствующим, среди которых был генерал фон Эпп, что 30 июня Гитлер сам приедет на совещание лидеров СА. Рем считал, что может положиться на СА и армию. А это означало, что он живет в мире собственных фантазий, не осознавая опасности интриг, плетущихся вокруг него.

Геринг, прибыв в Берлин, привел в боевую готовность прусскую полицию и отборную часть СС, недавно получившую звание «Пожизненное знамя СС – Адольф Гитлер». Более того, он дал командующему южным округом СС в Силезии полномочия арестовать ряд руководителей СА, разоружить охрану его штаба и захватить штаб полиции в Бреслау.

К 29 июня армия была готова выступить, хотя многие старшие офицеры не верили в то, что Рем намерен поднять восстание. Генерал Эвальд фон Клейст заявил главнокомандующему фон Фричу в присутствии генерала Людвига Бека, что приготовления штурмовиков к действиям, по словам начальника СА в Силезии, являются лишь реакцией на действия армии против них. Клейст считал, что третья сторона – он упомянул Гиммлера – пытается натравить СА и армию друг на друга. Встревоженный Фрич вызвал начальника армейского управления генерала фон Райхенау. Тот выслушал мнение Клейста и сказал: «Возможно, это верно, но уже слишком поздно».

По армейским каналам, не прекращаясь, шел поток все новых сообщений – слухов, подтасованной информации и сфальсифицированных документов, убеждающих скептиков, что после путча Рем казнит или уволит всех старших офицеров армии, начиная с Фрича. Распространялись фальшивые списки приговоренных к расстрелу, и многим это начинало казаться правдоподобным. Нагнетанию обстановки способствовала и статья министра обороны фон Бломберга, заверявшая фюрера в верности ему армии.

Если Рем и читал эту статью, он, похоже, не воспринял ее как предупреждение лично ему самому. Он спокойно встречал съезжающихся в пансионат руководителей СА и выражал удовлетворение по поводу предстоящей встречи с фюрером. Капитана не встревожили слова фронтового друга, который убеждал его не совершать «роковой ошибки» – не рассчитывать, что армия не откроет огня по взбунтовавшимся штурмовикам. Действия Рема в этот вечер мало походили на действия человека, готовящего восстание. Вечером врач сделал ему укол от невралгии, и он ушел спать.

А Гитлер спать не пошел. Его апартаменты в отеле в Бад-Годесберге стали своего рода военным штабом накануне сражения, но вел он себя как нерешительный генерал, только что назначенный командующим. Около полуночи он приказал группенфюреру Йозефу Дитриху, командиру отряда телохранителей, с двумя ротами отправиться в Бад-Висзее, но через несколько минут после телефонных разговоров с Берлином и Мюнхеном изменил свой план. Из Берлина Гиммлер сообщил, что берлинские штурмовики планируют начать путч в 5.00 с захвата правительственных зданий. Гитлер отвечал ему лишь междометиями, но, положив трубку, воскликнул: «Это путч!» Ему сообщили, что глава берлинских штурмовиков Карл Эрнст вместо того, чтобы ехать в Бад-Висзее, остался в Берлине, чтобы руководить восстанием. На самом же деле Карл Эрнст находился в Бремене и готовился к морскому путешествию после свадьбы.

Тирада Гитлера с осуждением изменников была прервана звонком от Адольфа Вагнера, гауляйтера Баварии, который доложил, что разбушевавшиеся коричневорубашечники шляются по мюнхенским улицам и кричат: «Рейхсвер против нас!»

Ярость фюрера уступила место панике. «Мне наконец стало ясно, – говорил он позднее, – что только один человек мог справиться с СА. Ведь именно мне он клялся в верности и нарушил клятву, а за это только я должен призвать его к ответу».

И Гитлер принял внезапное решение, застигшее врасплох его соратников: он сам поедет в Бад-Висзее – это «гнездо предателей». Приказав подготовить свой личный самолет, фюрер в ожидании предстоящей встречи нервно мерил шагами комнату. Как мог Рем докатиться до этого? Как он мог предать фюрера?
3 – Ночь длинных ножей – арест и казнь вождей СА

Потрясенный Гитлер поднялся на борт трехмоторного «Юнкерса-52»: его личный самолет не мог вылететь в связи с неполадками в двигателе. Было примерно два часа ночи. Фюрер уселся на свое место и уставился в бесконечность. Его пресс-секретарь Отто Дитрих «понятия не имел, что задумал фюрер», пока адъютант не дал указание снять пистолеты с предохранителей.

Ночь была облачной, временами шел дождь. Начинался серый рассвет, когда Баур посадил самолет на мокрую полосу военного аэродрома Обервизенфельд, где двенадцать лет назад Гитлер впервые вступил в схватку с полицией и армией. Начальник аэропорта растерялся. Он получил указание от Рема при приближении самолета фюрера предупредить все руководство СА. Но самолет оказался не тот, и Гитлера встретила лишь небольшая группа – партийные деятели и армейские офицеры. «Это самый черный день в моей жизни, – сказал он. – Но я поеду в Бад-Висзее и вынесу суровый приговор».

Гитлера привезли к баварскому министерству внутренних дел. Фюрер выскочил из машины и быстро прошел в здание в сопровождении озабоченного гауляйтера Вагнера, одновременно занимавшего пост министра внутренних дел. Войдя в его кабинет, Гитлер заметил в прихожей одного из командиров баварского СА и неожиданно скомандовал: «Взять его!» Затем он обрушился на предателей – лидеров штурмовиков, замышлявших измену. «Вы арестованы и будете расстреляны!» – бушевал он.

В шесть часов утра фюрер вышел из министерства все еще в «ужасно возбужденном состоянии». Второй самолет, с вооруженным подкреплением, еще не приземлился, но Гитлер не захотел ждать. Он сел в машину Кемлки, как обычно, рядом с ним, и приказал ехать в Бад-Висзее. За ним помчалась вторая машина, где за рулем был Шрек. Всего с фюрером выехали восемь или девять мужчин и его секретарша фройляйн Шредер. На заднем сиденье Геббельс громко рассуждал о подлости штурмовиков, но Гитлер молчал. Через облака стало пробиваться солнце.

Менее чем за час они доехали до Тегернзее. С озера поднимался утренний туман. «Теперь – к пансионату Ханзельбауэра», – приказал фюрер Кемпке. Было уже почти семь, зазвонили церковные колокола. Кемпка медленно и осторожно подъехал к пансионату. Первым вошел Гитлер. На нижнем этаже никого не было, столовая, подготовленная к обеденному банкету, тоже была пуста. Потом появилась хозяйка. Фюрер приказал ей показать комнату Рема.

Гиммлер, Рем и Курт Далюге в 1933. Фото из Немецкого федерального архива

Пока остальные занимали посты у дверей в другие комнаты, охранник в штатском постучал в дверь к Рему. За ним вошел Гитлер с пистолетом в руке. Кемпка, стоявший сзади него, увидел Рема, еще толком не проснувшегося и моргающего в изумлении. «Эрнст, – сказал Гитлер, – ты арестован». Рем пытался протестовать, но фюрер уже вышел и стал громко стучать в дверь напротив. Она открылась, и на пороге возник сонный обергруппенфюрер Хайнес. За ним стоял его партнер по постели – красивый молодой человек. «Это была безобразная сцена, меня чуть не вырвало», – писал позже Геббельс. Гитлер сразу же пошел к другой двери, оставив Лутце искать оружие. «Лутце, я же ничего не сделал! Помогите мне!» – взмолился Хайнес. «Ничего не могу поделать», – ответил Лутце, скорее смущенный, чем убежденный в своей правоте. Хайнес повиновался и был вместе с Ремом и его единомышленниками заперт в кладовой. Туда же отправили с десяток часовых, проспавших приезд Гитлера, шофера Хайнеса и нескольких мальчиков, застигнутых на месте преступления.

Пока Гитлер обсуждал с подчиненными, что же делать дальше, Кемпку послали в соседний пансионат задержать двоюродного брата Рема Макса Фогеля, который был у него шофером. Кемпка, друживший с коллегой, смущенно объявил Фогелю, что он арестован. Когда он привел задержанного в «Ханзельбауэр», из Мюнхена прибыл грузовик примерно с сорока вооруженными штурмовиками из охраны штаба Рема. Командира задержали, а штурмовикам адъютант Гитлера Вильгельм Брюкнер приказал немедленно возвращаться в Мюнхен. Они не двинулись с места. Затем подошел фюрер. «Вы что, не слышали, что сказал Брюкнер?– закричал он. – По дороге вы встретите войска СС, и они вас разоружат». Его тон лишил их боевого духа, и грузовик тронулся.

Арестованных усадили в два автобуса, и колонна двинулась. Впереди шел «мерседес» Гитлера. Встречавшихся по дороге штурмовиков останавливали и допрашивали. Тем, кто был в составленном Геббельсом списке, приказывали сдать оружие и следовать на своих машинах за фюрером в Мюнхен.

К 9.30 колонна остановилась у «Коричневого дома». Он был оцеплен солдатами. Гитлер поблагодарил их за помощь и заверил, что они не будут использованы против СА. В штабе партии Гитлер приказал Геббельсу позвонить Герингу и сообщить ему кодовое слово. Чистка началась. Камеры тюрьмы «Штадельхайм» были уже заполнены лидерами СА, арестованными эсэсовцами. Оставшиеся в «Коричневом доме», в том числе и Рем, требовали встречи с Гитлером, но фюрер отказался их видеть, Геббельс тоже. Тогда их доставили в тюрьму. Рема поместили в одиночку.

В «Коричневом доме» генерал фон Эпп потребовал военного суда над Ремом. Гитлер гневно прервал генерала, заявив, что Рем – изменник и заслуживает смерти без суда. Генерал был настолько ошеломлен этим приступом ярости, что ничего не смог ответить, а потом сказал своему помощнику: «Чокнутый!»

В 11.30 началось совещание по поводу лидеров СА. Гитлер был по-прежнему разъярен, сумбурно перечислял свои обиды на СА. У него даже появилась пена у рта. Он обвинял Рема в намерении убить его, фюрера, чтобы потом отдать Германию во власть ее врагам. Рема и его заговорщиков ждет расстрел, заявил он.

Но казни еще не начались, так как Гитлер ждал прибытия Зеппа Дитриха с его отрядами СС. Когда Дитрих появился, фюрер приказал ему ждать, пока не будет вынесено окончательное решение. На это ушло три часа.

В Берлине, однако, не медлили. Услышав пароль «колибри», триумвират Гиммлер – Гейдрих – Геринг приступил к действиям. Случайно узнав об их плане, Папен пытался уговорить Геринга ничего не предпринимать до получения согласия Гинденбурга на введение чрезвычайного положения. Но Геринг игнорировал его протесты и порекомендовал вице-канцлеру отправляться домой. По Берлину уже разъезжали полицейские машины, хватая противников режима. Сам Папен фактически оказался под домашним арестом, его телефон отключили, а многих сотрудников его аппарата увезли в тюрьму.

Но мало кто из берлинцев заметил что-либо необычное в это жаркое субботнее утро, хотя роскошная резиденция Рема была оцеплена полицией.

В берлинском пригороде кухарка генерала фон Шляйхера открыла дверь двум агентам гестапо и повела их в его кабинет. Один из агентов спросил у нее: «Тот, за столом, Шляйхер?» Бывший канцлер ответил: «Да, это я». Тогда агенты открыли огонь. Фрау Шляйхер, сидевшая в углу, бросилась к мужу, но ее тоже сразила пуля.

А Гитлер в Мюнхене все еще колебался. В 5 часов дня к нему вошли Мартин Борман и Зепп Дитрих. «Возвращайтесь в казармы, – приказал Дитриху фюрер. – Подберите офицера с шестью рядовыми и тех, кто занесен в список, расстреляйте за измену». Дитрих просмотрел переданный ему Борманом список. В нем были фамилии всех доставленных в тюрьму, но Гитлер поставил крестики лишь перед двенадцатью. Среди них были Хайнес и другие, но Рема фюрер все еще не решался убрать.

Когда баварский министр юстиции Ганс Франк узнал, что в тюрьму посажены многие лидеры СА, он решил пойти и выяснить, в чем же дело. Он зашел в камеру Рема. «Что все это значит? – спросил его капитан. – Что происходит?» Франк ничего не мог ему сказать. Он лишь выразил надежду, что все будет делаться по закону. Рем ответил, что готов к самому худшему. «Меня мало волнует собственная жизнь, но прошу вас, – говорил он, – позаботьтесь о моих близких, они ведь женщины, и все были на моем иждивении». Когда Франк открыл дверь. Рем схватил его за руку. «Все революции, – горько заметил он, – пожирают собственных детей».

Вскоре к Франку явился Зепп Дитрих с помощником и объявил, что он имеет приказ расстрелять ряд лидеров СА. Ошеломленный Франк воскликнул, что казнь не может состояться ни при каких обстоятельствах, и убедил Дитриха позвонить в «Коричневый дом». Вначале тот сам разговаривал с Гессом, потом протянул трубку Франку, пояснив: «С вами хочет говорить фюрер». Гитлер, не слушая Франка, сразу же начал кричать: «Вы что, отказываетесь выполнить мой приказ? Может, вы симпатизируете этим преступным отбросам? Я их вырву с корнем!»

В тюрьме уже вывели во двор первую шестерку обреченных. «Фюрер и рейхсканцлер приговорил вас к смертной казни, – объявил офицер СС. – Приговор будет приведен в исполнение немедленно». Когда командир верхнебаварских штурмовиков Аугуст Шнайдхубер увидел, что главным палачом является Зепп Дитрих, он крикнул: «Зепп, мы же друзья, что происходит? Мы совершенно невиновны!» Дитрих с каменным лицом произнес: «Вы приговорены к смертной казни фюрером. Хайль Гитлер!»

К стенке поставили первого приговоренного. Он отказался от повязки на глаза. Прозвучали выстрелы. Вторая и третья жертвы тоже попросили не завязывать им глаза. Дитрих присутствовал при расстреле первых двух. Когда дошла очередь до Шнайдхубера, он ушел.

Поздно вечером Гитлер поехал на аэродром. «Я помиловал Рема, – сказал он провожавшему его генералу фон Эппу, – благодаря его заслугам». Поднявшись в самолет, фюрер сел на переднее сиденье, и Баур взял курс на Берлин.

Хотя в Берлине внешне все было спокойно, город наполнили зловещие слухи об арестах и расстрелах. Но мало кто знал об убийстве генерала фон Шляйхера и его жены или о том, что Грегора Штрассера схватили за обеденным столом и доставили в тюрьму гестапо. Там в него начали стрелять через окошко в двери камеры. Грегор метался из угла в угол, пытаясь увернуться. Наконец один из охранников вошел в камеру и прикончил его. Так погиб враг Геринга и Геббельса, сохранявший своеобразную верность фюреру.

Грегор Штрассер. Фото из Немецкого федерального архива

В столице чисткой руководил Геринг. К концу дня он собрал в здании министерства пропаганды иностранных корреспондентов и сделал официальное сообщение. «Геринг прибыл одетый в один из своих многочисленных парадных мундиров, – вспоминал бывший сотрудник гестапо. – Он шел медленно, торжественным шагом и, поднявшись на трибуну, выдержал длинную, многозначительную паузу, зажав рукой подбородок и закатив глаза, словно боялся того, о чем сейчас скажет. Когда он упомянул в числе заговорщиков Шляйхера, кто-то спросил, что же случилось с бывшим канцлером. «Он имел глупость сопротивляться, – ответил Геринг со злорадной ухмылкой, – и был убит».

К вечеру число жертв чистки резко возросло. Друг Шляйхера генерал фон Бредов был убит у входа в свой дом. У исполняющего обязанности комиссара полиции в Бреслау были выпущены кишки. Командир кавалерии СА был убит в курительной комнате. Составитель последней нашумевшей речи Папена лежал мертвый в подземной камере гестаповской тюрьмы. Был расстрелян пресс-секретарь вице-канцлера. В казармах СС погибли чиновники министерства транспорта, председатель «Католической акции», а также Карл Эрнст, который не успел уехать в свадебное путешествие. Его последними словами были: «Хайль Гитлер!»

Коричневорубашечники были полностью деморализованы. Некоторых из них подняли по тревоге, вооружили, приказали арестовывать предателей, а затем эсэсовцы бросили в тюрьму их самих. Многих штурмовиков Гиммлера избивали прямо на улицах и расстреливали на месте.

Наконец в 10 часов вечера самолет Гитлера приземлился на аэродроме Темпельгоф. Его встречал узкий круг приближенных: Геринг, Гиммлер, Фрик и несколько сотрудников гестапо, а также полицейский эскорт. На фюрере были коричневая рубашка, черный галстук-бабочка, кожаная куртка и черные армейские сапоги. Он выглядел усталым, бледным, осунувшимся. Поздоровавшись, Гитлер отвел в сторону Геринга и Гиммлера и внимательно выслушал их доклады. Гиммлер передал ему список, который Гитлер стал внимательно изучать. Затем тройка села в машину, за ней двинулся эскорт. Гитлер сообщил, что Рема казнить не следует, он дал слово генералу фон Эппу. Соратники запротестовали. Зачем тогда понадобилось такое побоище, если Рем помилован? Они спорили всю дорогу.

4 – Ночь длинных ножей – убийство Рема

Гинденбург воспринял репрессии спокойно. Его первой реакцией на доклад Мейснера было ворчливое: «Я же вам говорил». «Я много раз советовал канцлеру, – бурчал старик, – бросить за решетку этого аморального и опасного Рема. Но он меня не слушал. А вот теперь сколько крови пролилось!»

Утро следующего дня, 1 июля, было теплым и солнечным. Берлинцы с детьми не спеша прогуливались по улицам. Мало кто обратил внимание на короткое сообщение о казни шести заговорщиков за измену. Те же, кто был посвящен в политические интриги, узнали, что Гитлер после мучительных размышлений наконец был вынужден согласиться на казнь Рема. Но он проявил своеобразное великодушие: приказал бригаденфюреру Теодору Айке дать Рему шанс застрелиться самому.

Было еще светло, когда Айке с двумя помощниками прибыл в тюрьму «Штадельхайм» с устным приказом Гитлера. Начальник тюрьмы сначала отказался передать заключенного без письменного документа, но сдался после угроз Айке. В камере № 474 на койке лежал Рем, голый до пояса из-за сильной жары. «Вы потеряли право на жизнь, – объявил ему Айке. – Фюрер дает вам еще одну возможность сделать правильный выбор». После этих слов эсэсовец положил на стол пистолет с одним патроном и вышел из камеры. В коридоре Айке ждал почти пятнадцать минут, потом снова вошел к Рему с двумя помощниками. «Герр Рем, приготовьтесь!» – крикнул он. Потом, заметив, что револьвер дрожит в руке помощника, скомандовал: «Целься медленно и спокойно». В маленькой камере оглушительно прозвучали два выстрела. Рем грохнулся на пол. «Мой фюрер, – прошептал он, – мой фюрер». – «Об этом раньше надо было думать, теперь слишком поздно», – сказал Айке. Было 6 часов вечера. После казни Рема пришла очередь тех, кто был внесен в берлинские списки.

Папен быожить Гинденбургу об итогах переговоров с Муссолини. Вполне возможно, что Гитлер собирался просто поговорить со стариком без Папена, выяснить, каково состояние его здоровья, и обдумать меры, которые следует принять, чтобы сделаться его преемником. Для этого ему необходима была поддержка военных, и примечательно, что первым человеком, которого фюрер встретил на ступеньках резиденции Гинденбурга, был министр обороны фон Бломберг в парадной форме, несмотря наp сильную жару. л еще жив, потому что его влиятельные друзья все время кружили на машинах, объезжая его дом. А посол Додд даже оставил у двери визитную карточку с припиской: «Надеюсь, мы скоро встретимся». Додд считал Папена коварным и трусливым, но пошел на этот шаг «в знак протеста против нацистских жестокостей».

Люди еще мало знали о том, что происходит. Не прояснило ситуацию и заявление Геринга, сделанное им в конце дня. «Чистка будет проведена безжалостно», – сказал он, заверив граждан, что в стране теперstrongь все спокойно и фюрер владеет положением. Как большинство официальных сообщений, и это было смесью правды и выдумки, а публика поверила тому, во что хотела верить: ничего страшного не произошло, просто ради блага государства была проделана неприятная, но необходимая работа.

Почти сразу же после заявления был опубликован приказ генерала фон Бломберга по рейхсверу, в котором говорилось о верности фюреру и присяге. Это означало, что армия кровно связала себя с Адольфом Гитлером.

Убийства продолжались до утра 2 июля. Без суда были казнены человек сто, возможно, двести, точное число никогда не будет известно.

По всей стране в этот жаркий понедельник средний немец радовался тому, что этих дебоширов в коричневых рубашках наконец-то призвали к порядку. «Никто не любил Рема и его выскочек, – вспоминал корреспондент Делмер, – этих бывших официантов, портье, водопроводчиков, которые третировали простых людей хуже, чем прусские гвардейцы во времена кайзера. Их, мчавшихся по улицам в шикарных новых автомобилях, боялись и ненавидели простые бюргеры». Устранив этих головорезов, Гитлер стал героем толпы.

Но у Гинденбурга усиливались сомнения. Особенно его потрясло зверское убийство генерала фон Шляйхера и его жены, и он потребовал провести расследование. Принять официальную версию о сопротивлении аресту фельдмаршал не мог, в то же время он уже не был способен к действию и послушно подписал составленную нацистами поздравительную телеграмму Гитлеру, в которой фюреру выражалась признательность за спасение Германии.

5 – Отношение Германии к Ночи длинных ножей

Одобрение чистки не шло дальше границ Германии, и иностранная пресса была полна осуждающих материалов. Гитлер отмахивался от этой критики. Его гораздо больше заботил рост подспудного недовольства внутри страны: уже немало людей стали подозревать, что их обманывают. Причем всплывали все новые и новые факты о зверствах гитлеровского режима. Например, был казнен старый противник Гитлера бывший комиссар Баварии фон Кар, по ошибке вместо штурмовика Вильгельма Шмида был расстрелян музыкальный критик Вилли Шмид.

Гитлер, конечно же, был потрясен ликвидацией старых друзей и товарищей и, возможно, даже испытывал чувство раскаяния. В частном порядке он поручил Гессу выразить соболезнование вдовам и родственникам погибших. Гесс выполнил это поручение. Вдове музыкального критика он посоветовал считать гибель мужа мученичеством за великое дело и обещал назначить ей государственную пенсию. Пенсии были предложены фрау Штрассер и матери Рема. Последняя не верила, что ее сын был гомосексуалистом, и холодно отвергла это предложение, не желая брать ни пфеннига от убийцы сына.

Гитлер также сделал попытку помириться с Папеном и пригласил его на чрезвычайное заседание кабинета, будто тот не находился под арестом. Он весь был воплощением дружеских чувств, когда пригласил вице-канцлера занять свое обычное место за столом. Разгневанный Папен сказал, что об этом не может быть и речи, и потребовал разговора наедине. Оба вышли в соседнюю комнату. Папен, возмущенный своим домашним арестом и убийством пресс-секретаря, потребовал немедленного расследования и заявил, что уходит в отставку. Но Гитлер вежливо отказался принять эту отставку.

На заседании кабинета генерал фон Бломберг от имени вооруженных сил поблагодарил фюрера за решительные действия против предателей. Это позволило Гитлеру оправдать погром СА. «Когда вспыхивает бунт, – сказал он, – капитан корабля не может ждать, пока корабль доплывет до берега, чтобы отдать бунтовщиков под суд. Он сам должен навести порядок». Как всегда, протеста не выразил ни один из членов кабинета, в том числе и министр юстиции, у которого погибли несколько друзей. Мало того, кабинет издал постановление, узаконившее «меры, принятые 30 июня и 1 и 2 июля» как «чрезвычайную защиту государства».

Папен был не единственным, кто хотел уйти в отставку. Баварский министр юстиции Франк тоже высказал такое намерение. Гитлер на это резко ответил: «Вы что, хотите покинуть корабль посреди океана? Мы же в бою. Не забывайте, что в каждой революции есть жертвы».

Он даже дал весьма любопытное объяснение росту числа концентрационных лагерей. «Если бы у меня, как у Москвы, была необъятная Сибирь, – говорил он, – не было бы нужды в этих лагерях. Кто в мире говорит о миллионах жертв большевизма? Еврейская пресса всего мира меня преследует, потому что я антисемит. Герр Сталин – ее любимец». И Франк порвал свое заявление.

Папен не унимался. Он потребовал отдать ему урну с прахом своего пресс-секретаря и организовал его похороны на кладбище, игнорируя предупреждение Гиммлера, что такие действия могут спровоцировать беспорядки. Вице-канцлер бомбардировал фюрера письмами с протестами против содержания в тюрьме четырех его сотрудников. Гитлер терпеливо советовал Папену подождать предстоящего специального заседания рейхстага по вопросу о чистке, заявляя в то же время, что берет на себя полную ответственность за случившееся, в том числе и за ошибки, совершенные в «чрезмерном рвении».

Заседание открылось в здании оперного театра 30 июля. Меры по обеспечению его безопасности были беспрецедентные. На всем пути Гитлера от рейхсканцелярии до театра с обеих сторон стояли цепи полицейских и эсэсовцев, в вестибюле театра гостей подвергали обыску. В зале среди публики сидели агенты в штатском. Как вспоминал один западный дипломат, «все присутствующие – демонстративно отсутствовали лишь американский, французский и русский послы – признавали, что среди власть имущих начался период дикого, панического страха».

В восемь вечера на трибуну поднялся мрачный фюрер. Выбросив в приветствии руку, он начал говорить, в резких выражениях характеризуя заговор «деструктивных элементов» и «патологических врагов германского государства». Он подробно остановился на принятых для его подавления мерах и о своей личной роли в этом. И если не считать иностранных наблюдателей, почти все немцы в театре были заворожены его выступлением, вся Германия, затаив дыхание, застыла у репродукторов. Американский посол Додд, поклявшийся никогда не присутствовать на выступлениях канцлера и не разговаривать с ним, кроме как по официальным поводам («глядя на этого человека, я испытываю чувство ужаса»), с недоверием слушал утверждения Гитлера о том, что казнены были лишь семьдесят четыре заговорщика и что он, фюрер, приказал расстрелять троих членов СС за «грубое обращение с арестованными». Последнее, вероятно, адресовалось Папену с целью убедить вице-канцлера, что убийцы невинных, таких как его пресс-секретарь, были наказаны. Фюрер обратился также к избежавшим наказания участникам заговора, заявив, что прощает их, что все до единого должны работать на благо германского народа и государства.

Когда Гитлер закончил выступление, хорошо подобранная аудитория устроила ему бурную овацию, а рейхстаг тут же принял резолюцию, одобряющую меры по подавлению заговора, фактически выдавая канцлеру лицензию на убийства. Не прозвучало ни единого слова протеста.

Среди военных не только министр обороны поддержал расправу над СА и убийство генералов фон Шляйхера и фон Бредова. Офицерский корпус воспринял гибель двух товарищей с удивительным хладнокровием, закрыв глаза на методы Гитлера на том основании, что подавление мятежа было гарантией мира внутри страны. Чувства офицеров передавались рядовым, восторженно встретившим Гитлера, когда несколько дней спустя он объезжал колонну солдат в открытом автомобиле.

Лишь горстка офицеров набралась достаточно смелости, чтобы выразить протест. Их возглавил престарелый фельдмаршал Август фон Макензен, который вместе с другими двадцатью восемью старшими офицерами 18 июля послал Гинденбургу меморандум. В нем выражался резкий протест против убийства Шляйхера и Бредова и содержалось требование наказать виновных. Но этот шаг не имел последствий. До больного Гинденбурга документ, очевидно, не дошел. Во всяком случае никаких мер принято не было.

Казалось, все влиятельные слои германского общества были либо запуганы, либо убеждены в правоте Гитлера. В итоге то, что могло стать его личной катастрофой, оказалось своего рода победой: чистка по крайней мере положила конец фракционной борьбе в партии. Одним ударом с «крамолой» в СА было покончено.

От разгрома СА в первую очередь выиграл Гиммлер. 20 июля фюрер наделил СС статусом независимой организации и разрешил ей формировать вооруженные подразделения.

Сама же нацистская партия понесла тяжелые потери. Многие самые верные ее бойцы, мечтавшие о справедливом обществе, жертвовавшие ради этого жизнью, вдруг узнали, что их предали. Тысячи самых убежденных нацистов до конца жизни не могли забыть об этих днях позора. Уцелевшие лидеры СА объявили предавшему их фюреру тайную войну. Их ненависть к элитарным СС нередко прорывалась наружу. Новый командир СА Виктор Лутце на пьянке в штеттинском ресторане, изливая душу товарищам-штурмовикам, заявил, что когда-нибудь «позор 30 июня будет смыт», и обрушился на Гиммлера и СС, которые заманили Рема в ловушку. Один из эсэсовцев попытался урезонить подвыпившего Лутце, но тот упорствовал: «Я это буду говорить, даже если завтра попаду в концлагерь».