http://www.istpravda.ru/chronograph/518/
Битва при Инкермане была по сути последней возможностью для русской армии сорвать готовившийся штурм Севастополя и вынудить противника снять осаду. Все началось в 6 утра. Соймонов, храбрый боевой генерал, лично повел три полка на позиции англичан у Килен-балку. Пошли по крутой саперной дороге, пользуясь прикрытием тумана. Вначаое все шло как по маслу: застигнутые и едва проснувшиеся англичане из 2-й пехотной дивизии были смяты и отброшены. Началась резня – английские части хоть и держались стойко, но падали ряд за рядом под русским огнем. Генерал Джорж Кэткарт, бросившийся на выручку, попал в окружение и погиб под прицельным огнем русских егерей. Рядом с генералом был убит его адъютант, сын бывшего британского посла в Петербурге, Чарльз Сеймур. Но тут удача отвернулась от Соймонова – его отряд попал под ураганный огонь картечью укрытой за валом английской батареи. Артиллерия разметала ряды Екатеринбургского и Томского полков, сам Сойманов, получивший заряд картечи в живот, погиб. Казалось, атака захлебнулась… Но тут грянуло мощное русское «Ура!», и в бой бросились скрытно подошедшие гренадеры генерала Павлова.
Сражавшийся под Инкерманом и чудом уцелевший английский востоковед и путешественник Остин Лэйард оставил потомкам очень эмоциональное описание той кошмарной бойни, которая стала самым позорным пятном в биографии британских вооруженнных сил: «Русские под прикрытием хорошо направленного и непрерывного огня своей артиллерии двинулись вперед с новым чувством веры в свои силы, тесня наши отступавшие полки и удваивая свои дикие крики. Четыре наших орудия уже были в их власти, и им почти удалось дойти до палаток второй дивизии. Одно мгновение исход битвы казался сомнительным. Самые твердые сердца были охвачены чувством сомнения и ужаса».
И англичане бросились бежать – бежать сломя голову, путая ряды и порядки, попадая под прицельный огонь русских молодцов-гренадеров. В том бою британская армия, стоявшая у Севастополя, потеряла три четверти солдат и офицеров. Вдумайтесь, читатель – три четверти!
Вот тут-то и наступил тот момент, о котором впоследствии с содроганием вспоминал начальник французского штаба генерал де Мортанпре: «Главное дело на Инкермане было бы вами, русскими, выиграно, — английская армия была уже на волоске, едва держалась, несмотря на то, что ваши войска медленно шли вперед и пропустили первый момент. День этот все-таки кончился бы совершенным поражением англичан, следствием которого было бы снятие осады». Но англичан спас князь Меншиков – паркетный полководец, личный приятель царя, в течении дня не пошевеливший и пальцем, что бы бросить на помощь наступавшей армии хотя бы пару полков, бездействовавших в резерве. Так наши солдаты, не евшие с 2 часов ночи, девять часов бывшие на ногах, несколько часов — начиная с 7 утра — не выходившие из-под огня, по нескольку раз ходившие в атаку, остались без подкрепления. Они и не думали жаловаться на голод и усталость и ничуть не дрогнули даже тогда, когда на них бросились свежие французские силы, они все ждали, когда придет подкрепление. Но помощи все не было и не было, а уже ближе к вечеру был отдан приказ об отступлении.
Так была загублена блестящая победа русского оружия.
Англичанин, корреспондент «Morning chronicle», приравнял отступление русских под Инкерманом к отступлению раненого льва, по-прежнему бесстрашного, нисколько не сломленного бедой. Уныние царило и в лагере союзников. Леон Герэн писал: «Известие об Инкерманской победе пришло во Францию, а особенно в Англию таким окровавленным, оно окончательно уничтожило все иллюзии, порожденные победой при Альме и ложной вестью о взятии Севастополя…»
Но еще большие иллюзии были уничтожены в Петербурге. «Мы думали, что Луи Бонапарт не может двадцати тысяч войска выслать из Франции, а он выслал сто, приготовляет еще сто, а слух пошел уже о полумиллионе. Мы не воображали, чтобы в Крым могло когда-нибудь попасть иностранное войско, которое всегда, де, можем закидать шапками, потому оставили сухопутную сторону Севастополя без внимания, а там явилось сто тысяч, которых мы не можем выжить из лагерей, укрепленных ими в короткое время до неприступности. Мы не могли представить себе высадки без величайших затруднений, а их семьдесят тысяч сошло на берег, как один человек через лужу по дощечке переходит. Кто мог прежде поверить, чтоб легче было подвозить запасы в Крым из Лондона, чем нам из-под боку, или чтоб можно было строить в Париже казармы для Балаклавского лагеря?». И это писал не какой-нибудь там нигилист-оппозиционер, а сам Михаил Петрович Погодин – убежденный консерватор, монархист, обожатель царя, вдруг с внезапной ясностью осознавший, что Николай I со своей камарильей жандармов и чинуш-казнокрадов, прихлебателей и карьеристов, завел страну в пропасть.
"Двадцатый пехотный полк в сражении при Инкермане", художник Давид Роуландс.