[Владимир Шевченко]

Мы много говорим об интеллегенции как публичной совести, которая руководствуются идеями или идеалами. Но мы забываем о том, что одновременно с появлением термина «интеллегенция» в 60-е годы ХIХ появляется и понятие «ощественность». И вот здесь происходит раскол между интеллегенцией и общественностью. Общественность-понятие, которое ввел еще Карамзин. Если вы возьмете отечественные словари, то увидите, что общественность определяется так как социально активный слой людей, которые заняты созидательным трудом, в отличие от интеллегенции, которая занимается трудом криическим, то есть разрушительным. И Виталий Товиевич в своей статье «Власть, общество и интеллегенция в современной России» («НГ», 17.01.01,- «НГС») как раз подчеркивает, что не надо путать голос интеллегенции с голосом общества. Я хотел бы продолжить эту мысль и голоса общественности. Давайте посмотрим на эту проблему конкретно-исторически. Вот проблема пореформенной России 1861 года. В бисмарковской Германии реформа сверху удалась как революция, а в России не удалась. Почему? Реформирование общества есть одновременно реформирование власти и реформирование общественных институтов. В пореформенной России самодержавие не хотело и желало реформироваться. Но, проводя реформы общества и не реформируя власть, вы создаете оппозиционную атмосферу в стране. Потому что обьективно каждая реформа выступает средством укрепления самодержавной власти. И чем дальше по пути реформ, тем больше радикализируется общество и общественное мнение. Власть пытается создать общественность, но из этого ничего не получается. Есть только критическая часть общества, то, что мы называем русской интеллегенцией. И потому реформ не получается. Они получатся лишь в том случае, если власть будет меняться вместе с обществом.
Если взять последние перестроечные годы, то там прямо противоположная ситуация. Реформа власти идет быстрее реформ общества, и тогда теряется главный элемент процесса реформирования общества-теряется управление общественными процессами. Общество идет вразнос, и как-то сразу пропадает то, что у нас называлось передовой общественностью, «широкими кругами советской общественности», которая поддерживала власть и которой власть всегда аппеллировала, например при проработке провинившегося писателя.
Сегодня у нас реформы не идут-и не пойдут, по той простой причине, что власть не желает реформироваться. Она хотела бы остаться такой, какой сложилась в последние годы. Слой политической элиты, 3-4 тысячи человек, контролирует все финансовые рычаги власти. Поэтому, конечно же, власть будет призывать к реформированию общества, не желая сама поступиться никакими своими прерогативами. И, конечно, сегодня власть ищет опору среди мыслящей части общества. Но где эта общественность? Этой общественности нет. Сегодня, как это ни странно, и КПРФ, и правые уходят в оппозицию. И те, и другие недовольны именно тем, что власть не желает реформироваться ни в том, ни в другом направлении, она хотела бы оставаться неизменной и реформировать общества сразу в разных направлениях, то есть балансировать на бонапартисткий манер. И здесь я согласен с Владимиром Рыжковым: не случайно интересовался наш президент де Голлем, Бонапартом. Сегодняшняя власть-бонапартисткая по своей природе, и рано или поздно этот бонапартизмисчерпают свою опору. Проблема заключается в отсутствии постоянного диалога между властью и мыслящей частью общества. На Западе эти две функции, которые должны давать нормальные импульсы развития общества,-критическая и созидательная-соединены благодаря институтам гражданского общества и демократии. У нас этого нет, власть не желает ни ккому прислушиваться в процессе выработки решений. Поэтому мы находимся в состоянии раскола, и интеллегенция руководствуется идеалами, а власть призывает руководствоваться ее собственными интересами и для этого пытается создавать общественность.