[Возвращенные имена]

Скорбный путь соловецких этапов. Продолжение поиска

(уточнённый текст из 8-го тома «Ленинградского мартиролога», 2008)

Вот уж много лет, десятилетия, так и век минет, а родственники и исследователи всё будут искать могилы каждого погибшего в Архипелаге ГУЛАГ. Задача оказалась у нас неразрешённой, может быть неразрешимой. Убивали тайно, закапывали тайно, врали открыто и ловко. Так хоть общие места расстрелов найти, хоть коллективные ямы, куда укладывали штабелями. Нет, и это удаётся лишь в редких случаях.

Подтверждением и иллюстрацией общему правилу – история соловецких расстрелов во время сталинской репрессивной операции 1937–1938 гг. При публикации фрагментов воспоминаний дочери о. Павла Флоренского Ольги Павловны Трубачёвой в 4-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1999) мы попытались обобщить имевшиеся в то время сведения о поиске мест гибели соловчан, расстрелянных тремя партиями. Мы знали, что первая партия расстреляна под Медвежьегорском. Считали, что вторая партия (в ней и Флоренский) расстреляна в Ленинграде. Не знали точно, была ли вывезена на материк или расстреляна в Соловках третья партия.

В последующие годы поиски продолжались. Много усилий к тому приложили Ольга Владимировна Бочкарёва (Соловецкий музей), один из составителей Книги памяти «Поминальные списки Карелии» Юрий Алексеевич Дмитриев, Вениамин Викторович Иофе (НИПЦ «Мемориал», С.-Петербург), Сергей Владимирович Кривенко (Международный «Мемориал», Москва), Антонина Алексеевна Сошина (церковно-археологический кабинет Соловецкого монастыря), Ирина Анатольевна Флиге (НИПЦ «Мемориал», С.-Петербург).

Продолжался поиск и во время работы над «Ленинградским мартирологом». Многое в страшной истории помогают понять документы, не меньше – опыт исследования расстрельных могильников. Как историк и археолог я принимал участие в раскопках крупнейшего из них – Бутовского полигона под Москвой.

Пока невозможно указать точные места расстрела второй и третьей партий соловчан, но, кажется, мы близки к тому. Кто знает, документ ли новый будет отыскан, воспоминание чьё-то пригодится или даже предание – не хватает последних звёнышек.

Как готовились расстрелы

В одной из многочисленных Книг памяти жертв политических репрессий, книге И. Весельницкого «“Красное колесо” переехало и через Азово-Черноморский край и Ростовскую область» (Ростов н/Д., 2005), есть биографическая справка:

«Раевский Пётр Семенович, 1896 года рождения, бывший член ВКП(б) с января 1919 года, п/б №1065264, русский, образование низшее, на момент ареста – начальник тюрьмы г. Новочеркасска. 13 июля 1939 года органы НКВД г. Ростова, руководствуясь телеграфным приказом № 37985 от 10 июля 1939 года комиссара госбезопасности Берия, арестовали начальника Новочеркасской тюрьмы Раевского П. С. и направили его спецконвоем в распоряжение НКВД СССР. 29 мая 1941 года Раевский осуждён Особым Совещанием при НКВД СССР на 8 лет ИТЛ за участие в антисоветской организации. Наказание отбывал до июля 1947 г. Военная коллегия Верховного суда СССР 14 мая 1955 года реабилитировала. Восстановлен в рядах КПСС».

Можно прибавить, что Раевский работал в органах ВЧК–ОГПУ–НКВД с 1919 г. (в Тамбове, Саратове, Кирове, Ярославле, Костроме). Был награждён боевым оружием «Браунинг», знаком «Почётный чекист». Арестован с санкции наркома внутренних дел Л. П. Берии и зам. Прокурора СССР Г. К. Рогинского как «один из руководителей контрреволюционной повстанческой организации, существовавшей среди лагерников на острове Соловки», отбывал наказание в Унжлаге, где заведовал изолятором на штрафном пункте. После реабилитации пенсионер, восстановлен в звании подполковника, умер в г. Каменка Пензенской области в 1967 г. А в начале 1960-х годов его пытались привлечь к партийной ответственности за активную роль в соловецких расстрелах – Раевским лично подписана каждая справка о соловчанах, рассмотренная Особой тройкой УНКВД ЛО на предмет немедленного расстрела.

Весной 1937 г. начальнику Костромского горотдела НКВД капитану госбезопасности Раевскому предложили должность начальника новообразованной Соловецкой тюрьмы. Он отказался, но согласился на должность заместителя и практически принял на себя основные обязанности. 18 июня 1937 г. Раевский вступил в должность помощника начальника Соловецкой тюрьмы ГУГБ по оперативной части. Начальником назначили известного чекиста, старшего майора госбезопасности И. А. Апетера. Когда-то оба работали в Центрально-Чернозёмной области. В Соловки приехали вместе. Появление нового начальства перед заключёнными ярко описано в воспоминаниях Ю. Чиркова (А было всё так… М., 1991. С. 164–167).

С некоторыми вольностями в содержании заключённых покончили раз и навсегда – основную массу заключённых перевели на тюремный режим в Кремле. Начиналось строительство большого тюремного корпуса. Раевский подал докладные записки в 10-й (тюремный) отдел ГУГБ НКВД – об усилении охраны в Соловках и о помощи в связи с подготовкой заключёнными восстания.

Сигналы с мест в это время дорого ценились. В СССР начиналась массовая репрессивная операция.

2 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о проведении. В пятидневный срок Москва требовала предоставить количество «подлежащих репрессии» и составы троек.

31 июля Политбюро утвердило приказ НКВД № 00447 с плановыми цифрами по республикам, краям, областям, а также лагерям НКВД.

5 августа началась операция. Конечно, плановые цифры были подготовлены и для тюрем.

16 августа 1937 г. секретарь ЦК ВКП(б) нарком внутренних дел Н. И. Ежов подписал и направил в Ленинград директиву с планом о репрессировании 1200 человек для Соловецкой тюрьмы (см. т. 2 «Ленинградского мартиролога», ил. 78–79). Считалось, что в Соловках сидят особо опасные преступники.

19 августа начальник Ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский передал эту директиву для исполнения своему заместителю В. Н. Гарину, отвечавшему за проведение операции в городе и области. Одновременно, или даже в первую очередь, за проведение репрессий в тюрьмах отвечал начальник 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД СССР Я. М. Вейншток. Директиву направили в Ленинград, очевидно, потому, что до июля 1937 г. Карелия находилась в оперативном подчинении Ленинградского управления НКВД. Разграничение только начиналось.

В конце августа – начале сентября 1937 г. в Соловки были дополнительно откомандированы оперуполномоченные с мест (в том числе из Ленинграда). Был размещён на острове 126-й отдельный конвойный батальон. Наконец, из 10-го отдела ГУГБ прибыла оперативная бригада во главе с майором госбезопасности В. М. Круковским. Начался отбор имён для подачи материалов на Особую тройку УНКВД ЛО. Подчиненные Раевского отбирали кандидатуры, на каждого заключённого составлялись краткие справки по имеющимся данным – приговорам, меморандумам и соловецким агентурным донесениям. Никакого следствия и проверок материалов не проводилось. Затем для солидности справки группировались по видам «контрреволюционной деятельности». В сентябре работа была закончена.

Круковским и Раевским списки сначала докладывались высшему руководству НКВД. Затем Раевский и другой помощник Апетера, ст. лейтененат госбезопасности А. Я. Дуккур отвезли справки в Ленинград, для доклада Гарину. 1 октября 1937 г. Гарин поставил на справках визы «ВМН». 9, 10, и 14 октября Особая тройка утвердила протоколы № 81–85 с решениями о расстреле 1116 соловчан. 84 справки были до поры отложены.

Директива НКВД предписывала: «Приговора приводятся в исполнение специально отобранным начальствующим и надзорсоставом тюрьмы ГУГБ под личным руководством начальника тюрьмы или его помощника по оперативной части». Но в Соловках никогда не было таких массовых расстрелов, к тому же у Апетера и Раевского не было соответствующего опыта. Может быть, поэтому в Москве решили, что расстрелы надо провести в более надёжном месте, в Медвежьей Горе, центре Белбалтлага и Белбалткомбината, частью которого Соловки были с 1933 г.

Расстреливать должны были ленинградцы. Заковскому и его заместителю М. Я. Состэ, ведавшему вопросами расстрелов и захоронений в частности, предстояло решить «техническую» сторону вопроса. В это время в Административно-хозяйственном управлении УНКВД ЛО было четверо основных исполнителей приговоров: комендант А. Р. Поликарпов, его заместители Г. Л. Алафер и П. Д. Шалыгин, а также зам. начальника АХУ М. Р. Матвеев. Все они были расстрельщиками с большим опытом; 29 ноября 1936 г., наряду с московскими палачами, они были награждены Постановлением ЦИК СССР орденами Красной Звезды «за особые заслуги в борьбе за упрочение социалистического строя» (см. Книгу памяти «Бутовский полигон»; М., 2004. Вып. 8. С. 93).

Главного из них, Поликарпова, посылать было нельзя – он практически ежедневно отвечал за получение осужденных из тюрем и приведение приговоров в исполнение. Остановились на самом опытном, старшем по званию и должности – капитане госбезопасности Матвееве. В расстрелах принимал участие с 1918 г.

16 октября Матвееву выдали удостоверение о командировке «в район ББК для выполнения специального поручения УНКВД ЛО», предписание о расстреле 1116 соловчан, вторые экземпляры протоколов Особой тройки УНКВД ЛО и отправили в Кемь.

Матвеев побывал в Кеми, Медвежьей Горе, вернулся в Ленинград и доложил, что выбранное место совершенно не подходит по условиям конспирации. Заключённых предстоит доставлять со станции в деревянный изолятор 3-го отдела ББК, а потом за 16 километров возить по оживлённому Повенецкому тракту в лес. Однако изменить заранее определённые условия было невозможно. Как рассказывал впоследствии Матвеев, Заковский и Состэ предложили ему использовать как холодное оружие деревянные дубинки-колотушки наподобие боржомной бутылки. (Начальник 3-го отдела Белбалткомбината Г. В. Астров говорил своим подчинённым, что в Ленинграде все ездят с колотушками.) Во главе опербригады из 12 человек Матвеев прибыл в Медвежью Гору. В качестве помощника с ним прибыл Алафер.

Опербригада Ленинградского управления НКВД отвечала только за конвоирование и расстрел в Медвежьей Горе. За доставку заключённых из Соловков отвечал командир 225-го Ленинградского конвойного полка Г. П. Фриновский. По маршруту в Кемь убыли последовательно:

23 октября – с заданием «по сопровождению заключённых» большой конвой из 37 человек 3-й роты 225-го полка (начальник – техник-интендант 1-го ранга Ошмарин)

25 октября с тем же заданием три команды 51-го железнодорожного полка, приданного 225-му полку на время проведения репрессивной операции (начальники – командиры отделений Рогожин, Сорокопудов, Липихин).

27 октября – комполка Фриновский.

28 октября – политрук дивизиона 51-го железнодорожного полка Лычагин. Может быть, выезды Фриновского и Лычагина были связаны с усилением работы по конвоированию после инцидента с нападением на конвоиров в первый день расстрела (см. об этом ниже).

Первая партия соловчан, официально «подлежащих отправке в лагеря», состояла из пяти этапов со своими этапными списками, соответствовавшими протоколам Особой тройки УНКВД ЛО № 81–85. Соловецкий кремль этапы покинули практически одновременно (недаром впоследствии их вспоминали как «большой этап»), в КемПерпункт их переправили на баржах. Из Кеми в Медвежью Гору этапы были отправлены разновременно: 21, 22, 28, 29, 31 октября 1937 г.

От Соловецкой тюрьмы этапы сопровождали Раевский и Дуккур.

Сандармох

К 1937 году места расстрелов заключённых и трудпоселенцев Белбалткомбината постепенно отдалялись от Медвежьей Горы. Расстреливали обычно в лесу вдоль Повенецкого тракта. Когда было избрано место расстрела близ урочища Сандармох, неизвестно. Во всяком случае, теперь известно, что с началом репрессивной операции в 1937 г. расстреливать возили за 16 километров. Это место и предъявляли Матвееву местные чекисты для осмотра. Медвежьегорская (медвежьегорско-БелБалтлаговская) опербригада для проведения массовых расстрелов была создана в августе 1937 г. – всего около 30 человек из 3-го отдела ББК, включая некоторых бывших заключённых и даже заключённых с неотбытым сроком. Одни отвечали за подготовительные работы в лесу (рытьё ям, костры), другие за вывод обречённых из камер изолятора и связывание верёвками, третьи – за конвоирование, четвёртые – за приведение приговоров в исполнение. Ещё были шоферы и проводники служебных собак. У всех отобрали дополнительные подписки об обеспечении строжайшей секретности. В распоряжении опербригады были две грузовые машины для перевозки заключённых к месту расстрела (трёхтонки, видимо, ЗИС-5) и одна легковая. Приговоры в Медвежьей Горе в это время чаще других приводили в исполнение начальник 5-го отделения (по борьбе с побегами) И. А. Бондаренко и зам. начальника 3-го отдела А. Ф. Шондыш. На легковой машине обычно ездил старший из начальников, принимающих участие в расстрелах. Спецработы шли за дополнительную оплату, от 180 рублей за лесные работы, до 240 рублей шофёрам и конвоирам. Исполнители приговоров, видимо, получали больше. Во всяком случае, известно, что Бондаренко однажды получил премию в 250 рублей.

По прибытии ленинградской опербригады, к ней была придана медвежьегорская. В число обычных средств, которые использовались в Медвежьей Горе для операций по приведению приговоров в исполнение, входили верёвки для связывания, верёвочные петли и тряпки (полотенца) – для придушивания или удушения сопротивлявшихся или кричавших. Избивали руками, ногами, оружием, чем придётся. При Бондаренке всегда находилась, в виде «личного холодного оружия», – железная трость длиной около метра, толщиной около сантиметра, остроконечная с одного конца и с молотком и топориком с другого, нечто вроде ледоруба, эту трость подарили Бондаренке при открытии Туломской ГРЭС, которая строилась руками заключённых, на трости была памятная надпись «Тулома».

Матвеев привнёс в обычную процедуру ленинградский опыт. По его указанию и эскизу были изготовлены две берёзовые круглые дубинки, длиной 42 см, толщиной 7 см и ручкой длиной 12 см. Эти дубинки в Медвежьей Горе называли «колотушками», «вальками», «деревянными палками» и использовали для «успокоения», «усмирения» связываемых или уже связанных заключённых при малейшем поводе и без повода. Крикнул – удар, задал вопрос – удар, повернулся – удар. Колотушками наносили удары по голове, плечам, в грудь, живот, по коленям. От удара по голове двухкилограммовой колотушкой человек чаще всего терял сознание. Голову разбивали до крови, иногда проламывали черепную коробку и убивали. Ещё страшнее были удары железными тростями (по образцу первой была изготовлена вторая – гранёная, остроконечная с одного конца, с приваренным молотком с другого). От удара железной тростью молоток или лезвие топорика входили в тело, легко перебивались ключицы. Особым приёмом стало протыкание тела острым концом трости.

Колотушки и трости использовались в изоляторе, по пути от изолятора в лес (конвою на каждой грузовой машине выдавалось по колотушке и трости) и, наконец, у расстрельной ямы.

Почему избивали заключённых? Избивали от страха, от боязни бунта, нападения и побега. В большинстве своём изнеможённые заключённые не могли оказывать серьёзного сопротивления. Тем более женщины, старики и больные (двоих из Соловков доставили в парализованном состоянии). Но отчаянные смельчаки всегда найдутся, кто-то из соловчан в первый же день расстрелов смог освободиться от верёвок в машине, напасть на конвоира и нанести рану при помощи утаённого ножа. Избивали, потому что была установка: бить врага на каждом шагу, применение «мер физического воздействия» разрешил ЦК ВКП(б). Избивали, потому что входили в раж, находясь в неврастеническом состоянии. Ведь каждый раз предстояло убивать десятки и сотни людей, которым даже не объявляли о бессудном приговоре. В предчувствии смерти обречённые требовали прокурора, заявляли о пытках и лживых обвинениях во время следствия, обзывали палачей гитлеровцами. Наконец, избивали («глушили кадров») просто, чтобы к могильным ямам привезти тех, кто был жив, «чуть тёпленькими». Так, в Москве для доставки на Бутовский полигон использовали автозаки с заглушками, пуская газ в кузов, а в Петрозаводске применяли «галстуки» – то есть удавки, придушивали петлёй на шее. В общем, при приведении приговоров в исполнение не всегда уже было необходимо расстреливать.

В изоляторе ББК можно было разместить 200–300 или более человек для подготовки к расстрелу. Процедуру хорошо отработали. Основные действия совершались в трёх помещениях: комнате опроса и «установления самоличностей» (она же «комната вязки рук», вероятно – канцелярия изолятора), «комнате вязки ног» и в «ожидальне».

Из дежурной комнаты изолятора вызывали заключённого с вещами, спрашивали о профессии и говорили, что ведут на осмотр врачебной комиссии. Так легче было успокоить, раздеть и осмотреть человека. В «комнате вязки рук» за столом сидели начальники операции и задавали обычные вопросы по «установочным данным». После сверки данных опрашивающий произносил условную фразу: «На этап годен». Тут же двое хватали заключённого за руки и резко выворачивали их назад. Третий немедленно начинал жёстко связывать руки. Поскольку никакой медосмотр и этап не предполагал выкручивания и связывания рук, люди кричали не только от боли, но и просили объяснений, спрашивали: «Зачем вяжете?». Сидящий за столом доставал колотушку, просил подвести заключённого поближе и со всей силы ударял по голове. В случае крика один из чекистов хватал заключённого за горло и душил до прекращения крика. В случае попыток сопротивления при связывании на заключенного набрасывались все, кто был в комнате, и избивали до потери сознания чем попало. Забитых насмерть выносили в уборную (разбитые головы обвязывали тряпками). В этой же «комнате вязки рук» отбирались деньги, часы, другие ценные вещи и складывались в ящик начальственного стола. Затем заключённого выводили или тащили в следующую комнату. Здесь снимали оставшуюся верхнюю одежду, то есть раздевали до нижнего белья, и связывали ноги. Ноги связывались, очевидно, настолько, чтобы можно было делать крохотные шажки. Подготовленных таким образом усаживали или укладывали в «ожидальне». Когда набиралось 50–60 человек, конвоиры начинали грузить (носить на плечах) в кузов каждой грузовой машины по 25–30 человек. В кузове были скамейки, но усаживали на них редко – на тряской ухабистой дороге связанным сидеть было трудно, они сползали, что крайне раздражало конвоиров. Обычно в кузове всех укладывали. В каждую машину усаживался конвой – по четыре человека и проводник с собакой. Перед выездом заключённым демонстрировали колотушки и железные трости для острастки. Хотя обычно они молчали даже при избиениях, кто от потери сознания, кто от страха. Караван из грузовых и замыкавшей их легковой машины выезжал из ворот изолятора. Никого из заключенных не имели права вернуть обратно в изолятор.

Команда, работавшая в лесу, загодя выкапывала большие глубокие ямы в лёгком песчаном грунте. Подле ям разводили костры – для обогрева конвоя и освещения места в ночное время. Приезжали машины, их подавали к ямам.

Расстреливали непосредственно в яме. В ямах работали Матвеев, Алафер, Бондаренко и Шондыш. «Культурное» объяснение Матвеевым процедуры расстрела выглядит так: «В указанной яме приказывали арестованному ложиться вниз лицом, после чего в упор из револьвера арестованного стреляли». Но так можно было бы поступить со здоровыми и загипнотизированными людьми. На деле было не так. Заключённых подносили или подтаскивали к яме. В это время не все из них даже подавали признаки жизни. Тех, кто казался ещё бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой. Особо ненавистных избивали чем попало и сколько хватало сил. Подавали на дно ямы. Там укладывали половчее и стреляли в упор в голову.

По завершении расстрелов машины отправлялись обратно. И так за ночь делали несколько рейсов. С последним рейсом отвозили убитых в изоляторе. Женщин возили отдельно (иногда или часто – на легковой машине). К четырем утра операцию заканчивали.

Вещи расстрелянных хранились без всякого учёта в кладовой изолятора, оттуда вывозились на чердак опердивизиона и в кладовую 5-го отделения, которым руководил Бондаренко. Из вещей, оставшихся после расстрела соловчан, были сшиты два пальто и особые тужурки, в которых начальственные участники операции ездили на расстрелы.

Всё это в столице Белбалткомбината и Белбалтлага творилось почти открыто. Местное население догадывалось или даже хорошо представляло себе, чем занят 3-й отдел – не только исполнением приговоров, а и перевыполнением плана по беглецам, оформлением фальшивых дел и передачей их на Карельскую «тройку». Поэтому уже в начале 1938 г. со стороны прокуратуры последовало указание отказаться от избиений колотушками. Весной 1938 г. начались аресты сотрудников 3-го отдела ББК, через год в Ленинграде арестовали Матвеева.

Произвели учёт вещей расстрелянных и отметили – нерасхищенное: чей-то микроскоп, чью-то готовальню, чью-то гармонь, чьи-то шинели, чьи-то ситцевые дамские платья, чей-то детский пиджачок...; выданное сотрудникам 5-го отделения (где хранились вещи): костюм, брюки, джемперы, шапки, сапоги, платье, патефон, бильярд...; сданное в финотдел ББК НКВД: деньги, кольца жёлтого и белого металла, зубы и коронки жёлтого и белого металла, икону, образок, кресты, царские монеты…

Историей репрессий в Карелии активно занимался Иван Иванович Чухин, депутат Государственной Думы в 1993–1995 гг., председатель Карельского общества «Мемориал». Широко известна его книга «Карелия–37 : идеология и практика террора» (издана посмертно в 1999). Вместе с Юрием Дмитриевым Чухин готовил Книгу памяти «Поминальные списки Карелии» (первый том издан в 2002). Конечно же, писал Чучин и о Соловках: в книге «Каналоармейцы» (1990), в сборнике «Их называли КР: Репрессии в Карелии 20–30-г годов» (1992), в статье «Кремлевский заговор» (Советская милиция. 1999. № 9. С. 38–45), в неизданной рукописи «Соловецкий алфавит». Чухин трагически погиб в мае 1997 г. Но к тому времени, изучив архивное дело по осуждению Матвеева, а также членов медвежьегорской опербригады Бондаренко, Шодыша и других, выяснил, куда возили расстрелянных в 1937–1938 гг.

Это место, в 16 километрах от бывшего изолятора, близ старого песчаного карьера на 19-м километре дороги Медвежьегорск–Повенец, нашла 1 июля 1997 г. совместная карельско-петербургская экспедиция общества «Мемориал». По просадкам почвы насчитали на поверхности более 200 ям размытых прямоугольных очертаний. Две ямы вскрыли до обнаружения останков расстрелянных. По предложению Юрия Дмитриева место назвали по близкому урочищу, обозначенному на карте как Сандормох. Позднее написание уточнили: Сандармох.

В сентябре 1997 г. под надзором прокуратуры были полностью вскрыты ещё три ямы. На глубине более двух метров находились останки расстрелянных, расположенные упорядоченно в несколько слоёв. В одной яме насчитали 36 человек, в другой – 85... Нашли также пистолетные гильзы и пули, несколько предметов обихода. Не все черепа имели пулевые отверстия.

Началась история мемориального кладбища «Сандармох» – бывшего места расстрелов тысяч жителей Карелии, заключённых и трудпоселенцев Белбалтлага. Каждый год 5 августа, в очередную годовщину начала сталинской репрессивной операции, здесь проходят Дни памяти.

Ненайденный этап

Документы о следующй партии соловчан, как будто бы отправляемых в лагеря но подлежащих расстрелу (шестом, по тюремной бухгалтерии, этапе), отчасти представлены в 4-м томе «Ленинградского мартиролога». Готовя том к печати, мы пришли к выводу, что этот этап доставили в Ленинград. Предписание о приведении приговоров в исполнение выдано коменданту Ленинградского управления Поликарпову 7 декабря. Акты о расстреле датированы следующим днём и подписаны Поликарповым – всё как обычно. В таком случае, доставленных могли разместить во внутренней тюрьме НКВД (ДПЗ) на ул. Воинова. Но скорее – в отделении ДПЗ (ОДПЗ-2) на Нижегородской, 39, куда обычно привозили из областных тюрем и откуда затем выдавали для расстрела. Признаться, нам неясны или даже совсем неизвестны обычные пути приговорённых к высшей мере наказания в 1937–1938 гг. Где происходила сверка установочных данных и расстрел тех, кого привозили на Нижегородскую? Все ли расстреляны в городе? Все ли в подвале Большого дома? Куда и кого из расстрелянных потом увозили?

Прямых доказательств расстрела второй партии в Ленинграде не имеется. Тюремных карточек на соловчан нет, но на привозимых для расстрела они и не заводились. Тем более нет никаких оснований быть уверенными, что этап отвезли для расстрела в место под Токсовом, известное как Койранкангас (см. очерк о Койранкангасе в 6-м томе «Ленинградского мартиролога»). Так утверждается во втором издании Книги памяти «Остання адреса» (Київ, 2003), но вывод украинских исследователей основан только на предположении.

Может быть, на Секирной горе в декабре–январе держали заключённых, подобранных с избытком для формирования последнего расстрельного этапа. Когда состав окончательно определился по делам, а Особая тройка утвердила протокол № 303, кого-то оставили для расстрела, кого-то увели, кого-то прибавили. Бывший изолятор, где и раньше расстреливали, вполне подходил для концентрации заключённых и сверки установочных данных.

Исаково Чирков упоминает дважды, причём сначала передаёт рассказ сумасшедшего Курчиша в изоляторе: «… с вершины печки он и поведал нам, как его послали в начале декабря в Исаково копать глубокие траншеи. Работа для Курчиша была неприемлемой. Он вскорости симулировал эпилепсию и был отправлен в кремль, в лазарет. Там стал рассказывать о выкопанных траншеях. Из-за этих рассказов его вызвали на допрос, но он опять забился в припадке. Был связан и доставлен на Секирную гору».

21 декабря Чирков отметил гудок парохода «Ударник» и позднее, уже в Филимонове, сопоставил его с рассказами заключённых: «В результате обмена информацией стало ясно: под Секирной горой в декабре расстреливали; последний (четвертый) небольшой этап (около 200 человек) отправили с последним рейсом 21 декабря».

Точна здесь, видимо, дата гудка. 200 человек соответствуют числу осуждённых по протоколу Особой тройки УККВД ЛО № 303. Официально они считались «убывшими», а то, что Секирная гора славилась расстрелами, было всегда известно (см. «Воспоминания» Д. С. Лихачёва). Может быть, не случайно рассказы о таких расстрелах и последнем этапе совместились в разговорах уже в 1938 г.

И второй раз Чирков вспоминает Исаково по чужим рассказам: «Один из ивановцев, учитель Победин, рассказывал о подготовке лопат для копания траншей под Секирной горой, когда он был в Исаково. Мампория видел много заключенных со связанными руками, которых вели через Исаково к ямам. Он утверждал, что узнал нескольких известных людей, в том числе П. С. Арапова».

Это свидетельство заслуживает не менее серьёзного внимания, ведь Арапов также расстрелян 17 февраля, см. о нём справку в данном томе.

Сопоставляя два упоминания об Исакове, можно думать, что в декабре копали траншеи (или ямы) в обычном месте, под Секирной горой. А на копку отправляли исаковцев – самая близкая командировка к бывшему изолятору. Это вполне похоже на подготовку к самому массовому расстрелу на Соловках. Вопрос – откуда вели связанных заключённых через Исаково, если рассказ верно передан Чирковым спустя долгие годы. И из Савватьева, и из Кремля к Секирке есть более прямые пути. Может быть, этих заключенных «разводили» разными дорогами с теми, кого вывели 16 февраля из Секирки? А может быть, их вели не ЧЕРЕЗ, а ИЗ Исакова.

Есть показания двух бывших соловецких оперуполномоченных о последнем расстреле (в связи с расследованием начала 1960-х гг.). Ст. лейтенант Туркевич работал оперуполномоченным с сентября 1937 по осень 1939 г. – практически всё время существования Соловецкой тюрьмы. «Помню, – вспоминал Туркевич о подготовке соловецких этапов, – нас собрал Раевский на совещание и заявил, что есть распоряжение центра о составлении списков заключенных на «тройку». Было ли на самом деле такое распоряжение – не знаю, я его не читал. Раевский проинструктировал нас на какую категорию заключенных составлять списки и по какой форме. После этого каждый оперработник, в том числе и я, докладывал Раевскому имевшиеся у него дела (имеется в виду оперативные) и вместе с Раевским принималось решение кого из заключенных включать в списки для рассмотрения на «тройке». При решении вопроса о том или ином заключённом принималось во внимание за что и на какой срок он осуждён, а также какие имелись официальные или агентурные материалы о его поведении во время отбытия наказания. Всего таким путем было включено в списки на «тройку» от 1500 до 2000 заключённых (точного количества не помню). В это время в тюрьме была комиссия из Москвы, из НКВД СССР. В неё входили подполковник Власов (или Васин) из ГУГБ, Степанов (позднее он работал начальником УВД Сахалинской обл., а позднее зам. начальника УВД в г. Вологде) и другие. Они также были подключены к составлению списков. Я также принимал участие в составлении этих списков. Насколько были достоверны агентурные материалы на заключенных, которых я подбирал к включению в списки, мне трудно сказать».

О судьбе этапов Туркевич рассказал следующее:

«В конце навигации 1937 года первую партию заключённых (примерно около 1200 человек), на которую были получены решения «тройки», отправили на 3-х баржах в г. Кемь. Там их пересадили в вагоны и привезли в гор. Медвежьегорск (возможно, г. Петрозаводск, точно не помню). Старшим над этой партией был подполковник Дуккур (эстонец или латыш). Я ездил с этой партией как оперуполномоченный. Все эти заключенные были расстреляны. Расстрел произвели комендант УНКВД Ленинградской области с другими работниками, которые туда прибыли. Я в расстреле не участвовал. Уже после закрытия навигации, примерно в декабре 1937 года человек 250–300 заключённых (а всего в тюрьме содержалось 20000–25000 заключённых), в отношении которых поступило решение «тройки» об осуждении их к ВМН, были расстреляны на Соловецких островах. Руководили операцией по их расстрелу Раевский и Власов. Я принимал участие в конвоировании заключённых, но в расстреле не участвовал, хотя все это происходило на моих глазах. Место для расстрела было избрано в глухом лесу на дороге к маяку Секирка. Заключённых расстреливали возле ямы. Сам расстрел производил комендант тюрьмы и ещё несколько человек из оперативного состава, кто именно я сейчас не помню. Расстрел производился ночью и был закончен в течение одной ночи (начат около 2300 часов и закончен примерно в 400 часа). Я был поставлен Раевским на проверку списков, вернее решений «троек» на осуждённых к ВМН. После проверки списков заключённых по одному выводили и конвоировали к месту расстрела. Остальные находились в помещении, где раньше было лагерное отделение. Других случаев расстрела заключённых на Соловецких островах не было. Были ли случаи отправки заключённых (для приведения в исполнение постановлений «троек» об осуждении к расстрелу) в другие места я уже сейчас точно не помню. Во всяком случае, я о других такого рода фактах (кроме названных мною выше), не знаю».

Упоминаемый Туркевичем Власов – на самом деле Антонов. В памяти смешались разные события. Антонов приезжал на расстрел в 1938 г., а через год из 10-го (тюремного) отдела приехала проверочная комиссия (Васин, Корнеев, Степанов). Вскоре после проверки был арестован начальник тюрьмы И. К. Коллегов. Количество заключённых Туркевичем преувеличено. Рассказ подтверждает, что наиболее скрытно удалось вывезти и расстрелять вторую партию соловчан. О ней – ни слова.

Другой бывший оперуполномоченный, Кузьмичёв, также работал в Соловецкой тюрьме всё время её существования, жил в центральном посёлке, но ведал оперативной работой на лагпункте Муксалма. О соловецких этапах он рассказал немного: «Что касается проведения массовых репрессий среди заключенных Соловецкой тюрьмы, то мне сейчас припоминается следующее: я помню, что ходили разговоры об отправке большого числа заключённых с Соловецких островов куда-то к Медвежьей Горе. Это, видимо, было ещё до моего прибытия на Соловки, так как иначе я помнил бы как это делалось, а я не помню, что это было при мне. При мне был один случай массового расстрела заключенных, который я очень хорошо помню. Было это по всей видимости весной или в начале лета 1938 года. Возможно, что это было и осенью, и не в 1938, а в 1939 году. Точнее сказать: я не могу определить сейчас когда точно это было. Помню, что было тепло и была трава. Во всяком случае я помню, что это было в бытность Раевского, а не тогда, когда заместителем начальника тюрьмы по оперчасти стал Гапонов, сменивший Раевского. Мне помнится, что именно Раевский в моём присутствии высказывался о подготовке им материалов на тройку.»; «… из нашего отделения было отобрано человек 60–70 (точно число их я не помню) и они вместе с заключенными из других отделений, всего приблизительно человек 200 были расстреляны там же на острове Соловецком. Расстрелом руководил представитель из Москвы, как будто бы Антонов, но точно утверждать это не могу, так как забыл. Я видел, как производился этот расстрел и мне Туркевич там рассказал, что на всех этих заключённых были решения тройки о их расстреле».

Речь идёт о том же расстреле 17 февраля. Зима была очень тёплой, неудивительно, что время года запамятовалось.

Во время летних сезонов 2004–2005 гг. мы с Ю. А. Дмитриевым пытались найти место большого расстрела на Соловках. Обсуждали ход поиска с теми, кто много лет занимался историй соловецких репрессий. Изучили реестр строений Соловецкой тюрьмы. Проследили путь от Соловецкого кремля до Секирной горы. Осмотрели местность у озера Карзино, поскольку известен более ранний акт об одиночном расстреле в этом месте. Но здесь никогда не было большого помещения, которое можно назвать «бывшим лагерным отделением». Таким местом можно было бы считать командировку Большое Куликово Болото, расположенную по пути к Секирной горе в глубине леса, не доходя до развилки на Секирную гору и Исаково. Здесь добывали когда-то торф, в конце 1930-х гг. командировку как-будто бы подчинили Исакову, когда Исаково перестало быть лесозаготовительным центром. Мы обследовали и эту местность. В Куликовом Болоте сохранились фундаменты нескольких больших бараков, колодцев и хозяйственных построек. Найти место расстрела не удалось. Если же представить, что для содержания заключённых перед расстрелом использовали бывший изолятор на Секирной горе или помещение бывшей бани при подъёме на Секирную гору, то место расстрела надо искать где-то рядом. В июле 2005 г. была обследована одна из западин, указанных нам настоятелем Свято-Вознесенского скита о. Матфеем на Юго-Западном склоне горы. Шурф открыл групповое захоронение (полностью исследовать его не удалось). Актом поселковой комиссии погребение было признано могилой неизвестных заключённых. Насельниками скита отслужена панихида, на могиле установлен крест, снятый при замене с купола Свято-Вознесенского храма. В том же году волонтёры из немецко-российского молодёжного лагеря под руководством С. В Кривенко и Ю. А. Дмитриева очистили прилегающий к захоронению участок, все заметные проседания почвы были отмечены вешками.

В сезоне 2006 г. Дмитриев дообследовал найденное и обнаружил ещё 8 погребений. Всего в 9 погребениях обнаружены останки 70 человек. В большинстве черепов имелись отверстия, которые можно признать как входные и выходные отверстия от пуль. Кости рук у ряда людей находились в положении сзади спины. Найдены также остатки обуви, несколько монет, фрагменты лагерных бон, гильзы и пули. Шурфы на месте других аналогичных западин результатов не дали. Стало ясно, что найдено кладбище расстрелянных при Секирном изоляторе. Но следов большого захоронения в этом месте не обнаружено.

Документы и пояснения

Архивно-следственные дела соловчан, приговорённых к расстрелу Особой тройкой УНКВД ЛО, были направлены из Ленинграда в 8-й (учётно-архивный отдел) ГУГБ НКВД СССР тремя партиями: 13 февраля, 22 марта и 23 апреля 1938 г. В Москве их приобщили к архивным делам по предыдущим осуждениям. Во второй половине 1950-х – начале 1960 гг. все дела из Москвы были разосланы на постоянное хранение по месту их ведения. Но те соловецкие дела, которые по каким-то причинам не были приобщены к предыдущим, теперь хранятся в Архиве Управления ФСБ по Архангельской обл., в соответствии с современным административным подчинением Соловецких островов.

Первые экземпляры соловецких протоколов Особой тройки УНКВД ЛО хранятся в архиве УФСБ по С.-Петербургу и Ленинградской обл. На них нет никаких помет, проливающих свет на судьбу приговорённых к высшей мере наказания.

Протокол № 81 воспроизведён во 2-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1996), тогда нам была известна только соответствующая протоколу дата расстрела – 27 октября. Том сдали в печать летом, когда было найдено место расстрела под Медвежьегорском. В 3-м томе «Ленинградского мартиролога» (СПб., 1998) воспроизведены протоколы № 82–85 с указанием места и дат расстрелов. От воспроизведения в «Ленинградском мартирологе» протоколов № 134, 198, 199 мы отказались. В 4-м томе (СПб., 1999) мы поместили справки о расстрелянных по этим протоколам, т. к. после долгих раздумий над имеющимися документами решили, что расстрел состоялся в Ленинграде. Начиная с 5-го тома мы публикуем в «Ленинградском мартирологе» имена расстрелянных как в Ленинграде, так и вне Ленинграда. Поэтому в данном томе помещены справки о расстрелянных в Соловках 17 февраля 1938 г., ряд соответствующих документов (см. ил. 136–147), но не воспроизводится протокол № 303 полностью. В этом тем более нет необходимости, что копии с ленинградских экземпляров протоколов № 81–85, 134, 198, 199 и 303 воспроизведены в первом издании Книги памяти «Остання адреса: До 60-рiччя соловецької трагедiї» (Київ, 1997–1999).

В Петербурге хранятся также повестки к соловецким протоколам, составленные из тюремных справок на заключённых (подробнее о формировании протоколов см. в 4-м томе «Ленинградского мартиролога».

Значительно информативнее ленинградских экземпляры протоколов Особой тройки, доставленные в Соловки в 1937–1938 гг. для руководства приведением приговоров в исполнение. Ныне они хранятся, как и ряд соловецких дел, в Архиве Управления ФСБ по Архангельской обл. Когда и откуда поступили протоколы и дела в архив, нам неизвестно.

На обложке протокола № 81, первого соловецкого по счёту, чернилами отмечено: Арх. № 1. Прот. 81. 13/VII 70 г.

На протоколах № 81–85 имеются следующие пометы чернилами:

при фамилиях приговорённых, кроме обычных «галочек», – шестизначные архивные номера дел (либо помета «Арх № нет», либо то и другое, т. к. архивные номера приписаны позднее), а также даты исполнения приговоров.

Имеются также надписи чернилами на первых листах протоколов в правом верхнем углу:

на протоколе № 81: «Отмечено на карт[очках] приговора 20 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 82: «Отмечено на карточ[к]ах приговора 20 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 83: «Отмечены на карточ[ках] приговора 26 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 84. «Отмечены на карточках приговора 26 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

на протоколе № 85: «Исполн. отмечено на карт[очках] 26 / III 1938 г. [подпись неразборчива]».

На протоколах № 134, 198, 199 имеются следующие пометы чернилами:

при фамилиях приговорённых, кроме обычных «галочек», – шестизначные архивные номера дел (либо помета «Арх № нет», либо то и другое, т. к. архивные номера приписаны позднее), а также даты исполнения приговоров.

На протоколе № 134 имеется также надпись чернилами на первом листе протокола в правом верхнем углу: «приговора отмечены [подпись неразборчива] 29/XII–37 г.».

На протоколе № 303 нет никаких помет кроме «галочек» при фамилиях.

Всё это свидетельствует о разных путях, которые проделали протоколы, соответствующие трём разным расстрелам.

Протоколы печатались в 5 экземплярах. Один из них, видимо 5-й, разрезался на отдельные «выписки» для приобщения к архивно-следственным делам.

В 1994 г. копии архангельских протоколов получила для Соловецкого музея А. А. Сошина. В 1995 г. С. В. Кривенко начал изучать архангельские протоколы, вскоре получил копии ленинградских протоколов, и это позволило создать базу данных о расстрелянных соловчанах, с датами исполнения приговоров. Работа Кривенко положена в основу книги «Мемориальное кладбище Сандормох. 1937: 27 октября – 4 ноября: (Соловецкий этап)» (СПб., 1997).

К формированию и расстрелу соловецких этапов в той или иной степени имели отношение:

Сталин Иосиф Виссарионович – организатор Большого террора в СССР.

Вышинский Андрей Януарьевич – Прокурор СССР.

Раевский Пётр Семёнович (о нём подробно см. выше).

Апетер Иван Андреевич (1890–1938) – чекист с 1919 г., нач. Административно-организационного отдела ВЧК (1920–1921), полпред ОГПУ в Московской обл., зам. наркома юстиции РСФСР, нач. Главного управления исправительно-трудовых учреждений РСФСР и нач. Центрального управления конвойных войск СССР (1931–1934), нач. санаторно-курортного отдела АХУ НКВД СССР с 1934 г., в резерве назначения с 20 февраля 1937 г., нач. Соловецкой тюрьмы с 4 июня 1937 г., ст. майор ГБ, награждён именным оружием «Маузер», орденом Красного Знамени (1923), знаком «Почётный чекист». Арестован 11 декабря 1937 г. как участник «латышской шпионско-фашистской организации». Военной коллегией Верховного суда СССР 22 августа 1938 г. приговорён по ст. ст. 58-1б-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 22 августа 1938 г. Не реабилитирован в 1956 г. (вина в «антисоветской деятельности» не доказана, но установлена ответственность за составление справок на соловчан, которые расстреляны, не совершив никакого нового преступления).

Ежов Николай Иванович (1895–1940) – секретарь ЦК ВКП(б) с 1935 г., нарком внутренних дел СССР в 1936–1938 гг., генеральный комиссар ГБ, награждён орденом Ленина 17 июля 1937 г., депутат Верховного Совета СССР, официальный «любимец народа». Арестован 10 апреля 1939 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 3 февраля 1940 г. приговорён по ст. ст. 19-58-8, 58-1а-7-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 6 февраля 1940 г. Не реабилитирован в 1998 г. (вина в «шпионской и террористической деятельности» не доказана, но установлена ответственность как одного из организаторов массовых репрессий).

Гарин Владимир Николаевич (1896–1940) – чекист с 1919 г., зам. начальника УНКВД ЛО с 13 декабря 1936 г., начальник Сорокского ИТЛ со 2 июня 1938 г., ст. майор ГБ, награждён орденом Красного Знамени (1928), 2 знаками «Почётный чекист» (1926, 1932), член ЦИК СССР. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Заковский Леонид Михайлович (Штубис Генрих Эрнестович; 1894–1938) – чекист с 1917 г., нач. УНКВД ЛО в 1934 – январе 1938 гг., зам наркома внутренних дел и нач. УНКВД Московской обл., комиссар ГБ 1-го ранга, награждён орденом Ленина 25 июня 1937 г., 2 орденами Красного Знамени (1922, 1932), орденом Красной Звезды (1936), 2 знаками «Почётный чекист» (1923, 1933), депутат Верховного Совета СССР. Арестован 30 апреля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 29 августа 1938 г. приговорён по ст. ст. 19-6-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве в тот же день. Отказано в посмертной реабилитации в 1987 г. (вина в «шпионской и террористической деятельности» не подтвердилась, установлена ответственность как одного из организаторов массовых репрессий).

Вейншток Яков Маркович (1899–1939) – чекист с 1919 г., нач. 10-го (тюремного) отдела ГУГБ НКВД СССР с 1936 г., зам. наркома водного транспорта СССР с 16 апреля 1938 г., ст. майор ГБ, награждён орденом Красной Звезды 19 декабря 1937 г., 2 знаками «Почётный чекист» (1929, 1932). Арестован с санкции зам. Прокурора СССР Г. К. Рогинского 22 сентября 1938 г. как «участник антисоветского шпионско-террористического заговора в НКВД». Военной коллегией Верховного суда СССР 22 февраля 1939 г. приговорён по ст. ст. 58-1б-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 23 февраля 1939 г. Реабилирован в 1957 г.

Круковский Всеволод Михайлович (1897–1940) – нач. секретно-политического отдела и пом. начальника УНКВД Оренбургской обл. до 28 марта 1937 г., нач. 1-го отделения и пом. начальника 10-го отдела НКВД СССР с 17 мая по 29 сентября 1937 г., перед арестом нач. 2-го (учётно-распределительного) отдела Карлага, майор ГБ. Арестован 23 апреля 1938 г. как «участник контрреволюционной заговорщической военной организации в НКВД». Военной коллегией Верховного суда СССР 19 января 1940 г. приговорён по ст. ст. 58-1а, 58-7-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 21 января 1940 г. Реабилитирован в 1959 г. Из записей показаний: «В 1937 году был введен порядок рассмотрения дел упрощённым порядком, на так называемых «тройках». В этой связи по распоряжению Ежова 10 отдел должен был произвести массовые операции по тюрьмам ГУГБ. Такая операция была проведена и около 2000 ранее осуждённых к различным срокам тюремного заключения и содержащихся в тюрьмах и политизоляторах ГУГБ было пропущено через тройки на местах без всякого следствия, а лишь на основании старого приговора и агентурных материалов о поведении заключённого в тюрьме».

Дуккур Арнольд Яковлевич – работал в АХУ НКВД СССР, в 1937 г. пом. начальника Соловецкой тюрьмы, ст. лейтенант ГБ. Уволен 10 февраля 1938 г. «в связи с невозможностью использования».

Состэ Мартин Янович (1896–1938) – нач. АХУ УНКВД ЛО до 27 апреля 1937 г., затем пом. начальника УНКВД ЛО, майор ГБ с 26 мая 1937 г., зам. начальника УНКВД ЛО с 7 июля 1937 г. Арестован 18 апреля 1938 г. как «шпион латвийской разведки». Убит на допросе в Лефортовской тюрьме 5 мая 1938 г. Реабилитирован. Его жена А. К. Состэ отбыла 8 лет в Карлаге.

Поликарпов Александр Романович (1897–1939) – комендант ПП ОГПУ в ЛВО (УНКВД ЛО) с августа 1933 г., ст. лейтенант ГБ, награждён орденом Красной Звезды (1936). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком. Застрелился 14 марта 1939 г. после ареста М. Р. Матвеева.

Алафер Георгий Леонгардович – с 1930 г. дежурный комендант, с 1933 г. пом. коменданта ПП ОГПУ (УНКВД ЛО), мл. лейтенант ГБ с 1936 г., лейтенант ГБ с 1939 г., награждён орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком. В послесталинское время жил в Ленинграде.

Шалыгин Павел Дмитриевич (1897–?) – в Красной армии с 1918 г., принимал участие в подавлении восстания Антонова, чекист с 1924 г., дежурный комендант с 1931 г., пом. коменданта УНКВД ЛО с 1935 г., мл. лейтенант ГБ; в 1939–1941 гг. комендант, ст. лейтенант ГБ, затем нач. комендантского управления, уволен в 1947 г. в звании полковника по состоянию здоровья. Награждён именным оружием, знаком «Почётный чекист» (1934), орденом Красной Звезды (1936), орденами Ленина и Красного Знамени (1945). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком. После войны жил в Ленинграде.

Матвеев Михаил Родионович (1892–1971) – подручный слесаря завода «Вулкан» в 1913–1917 гг., после февральской революции в Красной гвардии, член районной следственной комиссии ЧК в 1918 г., дежурный комендант ПП ОГПУ в ЛВО в 1927–1929 гг., комендант в 1929–1933 гг., зам. начальника АХУ, капитан ГБ, награждён серебряным портсигаром, боевым оружием «Браунинг» (1927), знаком «Почётный чекист» (1933), орденом Красной звезды (1936). Приказом по УНКВД ЛО 20 декабря 1937 г. за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» награждён ценным подарком – радиолой с пластинками (другие члены опербригады, работавшей с Матвеевым в Медвежьей Горе, награждены ценными подарками, пистолетами Коровина и часами). Арестован с санкции наркома внутренних дел Л. П. Берии 11 марта 1939 г. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. осуждён по ст. 193-17 «а» УК РСФСР на 10 лет ИТЛ. Военной коллегией Верховного суда СССР 23 сентября 1939 г. срок снижен до 3 лет. Наград не лишён. Отбывал наказание в Волголаге, освобождён досрочно. Во время войны нач. внутренней тюрьмы УНКГБ. Награждён орденом Ленина. В послесталинское время жил в Ленинграде.

Астров-Ширпанов Георгий Васильевич (1900–?) – нач. 3-го отдела Белбалткомбината в июне 1937 – мае 1938 гг., ст. лейтенант ГБ. Военным трибуналом Московского окр. внутренних войск НКВД 7–9 апреля 1939 г. осуждён по ст. ст. 58-7-10-11 УК РСФСР на 10 лет тюрьмы, с заменой на лагерь. Обвинялся в том, что «находясь на оперативной работе в ГУЛАГе, тормозил выявление антисоветских элементов и путём ослабления дисциплины разлагал чекистский аппарат». Реабилитирован в 1955 г., с освобождением из ссылки.

Фриновский Георгий Петрович – с января 1937 г. исполнял должность начальника штаба, с 7 октября 1937 г. командир 225-го конвойного полка; с 31 июля 1937 г. капитан, осенью 1938 г. майор. Погиб в Блокаду Ленинграда. Его брат, комкор М. П. Фриновский, приговорён к высшей мере наказания вместе с наркомом внутренних дел Ежовым.

Бондаренко Иван Андреевич (1900–1939) – уполномоченный 3-й части Соловецкого отделения УСЛАГа в 1933 г., с того же года в 3-м отделе Белбалткомбината, нач. 5-го отделения в 1935–1938 гг. Арестован 18 марта 1938 г. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. приговорён по ст. 193-17 «б» УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Петрозаводске 20 октября 1939 г. Не реабилитирован.

Шондыш Александр Фролович (1902–1939) – чекист с 1928 г., оперуполномоченный секретно-политического отдела ПП ОГПУ в ЛВО в 1932–1934 гг., в 3-м отделе Белбалткомбината с 1935 г., зам. начальника отдела с 25 июля 1937 г., секретарь парткома отдела, награждён серебряными часами и именным оружием. Арестован 18 марта 1938 г. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. приговорён по ст. 193-17 «б» УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Петрозаводске 20 октября 1939 г. Не реабилитирован.

Военным трибуналом войск НКВД ЛВО 24–30 мая 1939 г. осуждены к лагерным срокам и исправительным работам также другие члены Медвежьегорской расстрельной опербригады: М. Н. Плец, П. П. Долинский, Н. Н. Миронов, А. Т. Кармышев, Ф. И. Волков, Г. И. Родионов, А. М. Андриенко.

Подгорный Андрей Степанович – с 29 сентября 1937 г. командир полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка, лейтенант. 20 декабря 1937 г. получил благодарность и награждён денежной премией в 100 руб. за «хорошее выполнение спецслужбы и обеспечение боевой подготовки».

Левин Константин Лазаревич – с 29 сентября 1937 г. командир 2-го взвода полуроты пулеметной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка.

Бударин Василий Иванович – командир отделения 2-го взвода полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка.

Карсаков Дмитрий Николаевич – с 29 сентября 1937 г. старшина полуроты пулемётной роты 2-го стрелкового батальона 225-го конвойного полка. 20 декабря 1937 г. получил благодарность и награждён денежной премией в 50 руб. за «хорошее выполнение спецслужбы и обеспечение боевой подготовки».

Антонов-Грицюк Николай Иосифович (1893–1939) – чекист с 1920 г., нач. ГПУ – наркомвнудел Кабардино-Балкарии в 1932–1937 гг., зам. начальника 10-го отдела ГУГБ НКВД СССР с 23 октября 1937 г., нач. 10-го отдела с 28 марта 1938 г., майор ГБ, депутат Верховного Совета СССР, награждён именным оружием «Маузер», 2 орденами Красного Знамени (1923, 1925), знаком «Почётный чекист» (1933), орденом Красной Звезды (1937). Арестован с санкции зам. Прокурора СССР Г. К. Рогинского 23 октября 1938 г. как «участник правотроцкистской террористической организации». Военной коллегией Верховного суда СССР 22 февраля 1939 г. приговорён по ст. ст. 19-58-8, 58-1а-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 23 февраля 1939 г. Реабилитирован в 1955 г.

Шилин Константин Петрович (1906–?) – оперуполномоченный УНКВД Сталинградской обл., мл. лейтенант ГБ, откомандирован в Соловки 7 сентября 1937 г., после Соловков служил в Узбекистане.

Туркевич Борис Сергеевич (1909–?) – оперуполномоченный УНКВД ЛО, мл. лейтенант ГБ, откомандирован в Соловки 28 августа 1937 г., после Соловков служил в Калининской обл.

Коллегов Иван Карпович (1900–1941) – нач. Брянского горотдела НКВД, начальник Соловецкой тюрьмы с 11 января 1938 г., капитан ГБ. Арестован 7 мая 1939 г. как «участник антисоветской повстанческо-террористической организации, действовавшей на острове Соловки». Военной коллегией Верховного суда СССР 8 июля 1941 г. приговорён по ст. ст. 17-58-2, 58-7-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 28 июля 1941 г. Реабилитирован в 1959 г.

Кузьмичёв Андрей Петрович (1905–?) – оперуполномоченный Сокольского райотдела УНКВД Северного края, мл. лейтенант ГБ, откомандирован в Соловки 10 октября 1937 г., после Соловков служил в Тульской обл.

Благодарю Ольгу Бочкарёву, Юрия Алексеевича Дмитриева, Сергея Кривенко, Антонину Сошину, а также Лидию Алексеевну Головкову, составителя Книги памяти «Бутовский полигон», за помощь в осмыслении найденного в последние годы.

Анатолий Разумов, 2008

Итоговый, на сегодняшний день, текст о моих поисках опубликован в 2014 на сайте «Белое дело»:

Скорбный путь. Соловецкие этапы 1937–1938 гг.

Анатолий Разумов