[Юрий Левада]

http://polit.ru/lectures/2004/04/15/levada.html
"Человек советский" - публичные лекции на "Полит.ру"

"Полит.ру" публикует результаты публичной лекции Юрия Левады "Человек советский". Публикация включает в себя:

РЕЗЮМЕ ЛЕКЦИИ

“Бои за историю” начались. Тюремное письмо Ходорковского, отповедь Гайдара повысили градус обсуждений и интерпретаций событий, последних 10-15 лет. Историческая рефлексия, о необходимости которой так долго писало “Полит.ру”, получила шанс на осуществление. Пока она происходит на заведомо маленьком масштабе постсоветской истории, где очень сложно отделить шелуху от зерен, уж слишком сильно события новейшей истории России связаны с конкретной собственностью и конкретными интересами. Но шанс на углубление общественной рефлексии и на построение иного масштаба мышления – есть.

Именно из необходимости исторической рефлексии была сформулирована просьба к Юрию Леваде прочесть лекцию на тему “Человек советский”. Человек, “общественное животное” – это не только фактор, ресурсный или ограничительный, любых осмысленных политических действий, но в первую очередь - то, что является “целью, а не всегда лишь только средством” любой политики. Это есть культурный императив, который порождает требования на знания о человеке, конкретном человеке, который живет на этой территории.

Помимо предметного социологического знания, которое было представлено Левадой на собственной лекции, обсуждением были порождены некоторые смыслы, которые здесь хотелось бы обозначить. Это, в первую очередь, тема социального проектирования. Она возникла в тот момент, когда Юрий Александрович отвечал на вопрос о первоначальной гипотезе собственного исследования. Гипотеза о доброй и разумной природе человека, которая проявляет себя соответствующе в разумных социальных условиях, была поставлена под вопрос проведенным исследованием. Тот факт, что человек не спешит меняться в ответ на изменение социальных институтов, а если и поменялся, то, скорее, скатился в архаику (стал “допетровским” в терминах Левады”) усомневает то ли гипотезу, то ли разумность построенных институтов.

Александр Гофман развернул эту тему через теоретическую проблему: то ли люди формируют институты, то ли институты людей. А если и то, и другое, добавим мы, то какие институты должны быть построены и какие цели должны быть сформулированы для этого населения, на этой территории? А, следовательно, какие цели и социальные обстоятельства “человек советский” сможет присвоить как свои, “собственные”? Каким образом в России возможен институт гражданства, где действует не “человек смотрящий”, а человек, который может соотнести себя со страной, а не собственным двором, или даже районом?

На вопрос о социальном проектировании, заданный прямо, Левада ответил однозначно: оно пагубно. Но основания этого ответа предъявлены не были. Впрочем, как и основания противоположной точки зрения. Но из самой лекции может быть произведена следующая реконструкция: человек меняется очень медленно, не за одно и не за два поколения, это и есть ограничения на любое социальное проектирование. Если кто-то может развернуть проект с историческим масштабом в несколько поколений, приходите – поговорим.

"ПОЛИТ.РУ"

СТЕНОГРАММА ВЫСТУПЛЕНИЯ

Левада. Я сначала думал, что мне предстоит сделать ученый доклад с картинками и цифрами, потом я решил, что это было бы нехорошо: и вас, и меня, наверное, сбивало бы с толку. Наши уважаемые организаторы почему-то не назвали тему, которую они мне задали: изучение человека. Поскольку это моя любимая мозоль уже 15 лет, я от нее отказаться не могу. Я постараюсь ее держаться, в стороны не бегать, проблем армии и других сложных институтов, по возможности, не трогать. Потому что человек сам по себе - тоже институт очень сложный и не всегда приятный. Но разбираться в нем стоит. В конце концов, каждый период имеет своего человека, который его определяет. Проще всего, конечно, судить по парадным портретам, но парадные портреты касаются официальных высших лиц и главных оппонентов этих официальных лиц: николаевская эпоха мечена Николаем, сталинская мечена Сталиным. Определяют ли они время? Допустим, но не целиком. Потому что за пределами портретов и людей, которые вокруг портретов группируются, есть люди, которые просто живут. Живут и стараются пережить и эти портреты, и это время, а может быть, даже не глядя на них и не ставя перед собой такой задачи. Конечно, о них много говорит обычная статистика - государственная или та, которую можно собрать через опрос: сколько люди зарабатывают, какие у них квартиры, куда они ездят, что они еще хотели бы – все можно получить. И все это остается в такой же темноте, как в этом зале, даже еще большей, потому что нужен определенный луч, который сканирует полученные результаты и придает им некоторый смысл.

Можно его пытаться искать по-разному. Например, начать с портретов и пытаться истолковывать, где тут подобие, где противопоставление, где терпение. Можно начинать, как начинает хороший писатель, просто с понимания людей на улице, в салоне, здесь в клубе, еще где-то. Есть способы, которыми пользуется искусство, даже то искусство, которое человека не рисует, все равно его имеет в виду. У нас свой человек, так или иначе, я обязан козырнуть специальностью: она социологическая. Она предполагает, что мы берем какие-то социально значимые элементы из жизни людей. Получаем мы их отчасти из опросов, отчасти из статистики, отчасти из того, что было накоплено и продумано раньше. Большую часть, я думаю, все-таки должно дать собственное разумение, собственное понимание. Поэтому уже давненько мы вывесили над нашей фирмой девиз “От мнения к пониманию”. Двигаться к пониманию явлений, в том числе такого явления, как человек. Что означает “понимать человека” в данном случае? Очень легко громоздить самые разнообразные построения в отношении того человека, с которым мы сегодня живем, за которым мы сегодня наблюдаем. Можно сказать, что он такой же, как был 50 лет назад, 100 лет назад, или даже 500 лет назад. Можно взять старые газеты и увидеть, что там тот же человек, что и сегодня. Можно взять старую книгу, хоть Шекспира, и увидеть, что там такие же люди и такие же страсти, такие же гадости и такие же подвиги, какие мы наблюдаем сегодня. Можно сравнить поколение, которое сегодня выходит в жизнь, с тем поколением, которое выходило в жизнь лет 40-50 назад. Или лет 20 назад. И попробовать их сравнить. И посмотреть – одинаково или не одинаково. Но это так, преамбула.

Реальная работа, которую мы начали делать 15 лет назад, - проект под названием “Человек советский”. Проект, который предполагает последовательность эмпирических опросных исследований, допуская, что мы можем повторять примерно один и тот же набор вопросов раз в пять лет. Мы это сделали в 89-м, 94-м, 99-м и в прошлом году, 2003 году. Получили множество любопытных вещей, которые до сих пор целиком не успели разрыть, потому что куча большая. И теперь о некоторых соображениях, которые предшествовали исследованию.

Провозглашенные 15 лет назад идеи, хоть простить себя за это трудно, были во многом наивные. Было у нас предположение, что жизнь ломается круто. Что мы, как страна, как общество, вступаем в совершенно новую реальность, и человек у нас становится иным. Иным за счет самого простого изменения – он сбрасывает с себя принудительные, давящие, деформирующие оболочки, которые к этому времени многим казались отжившими, отвратительными. И человек выходит на свободу, и человек будет иным. Он сможет дышать, сможет думать, сможет делать, не говоря уж о том, что он сможет ездить, покупать и т.д. Оказалось, что это наивно, и когда мы в 89-м году разбирали первое исследование, уже тогда было ясно, что так дело не происходит, потому что порывы, которые овладели многими, в том числе - и участниками нашего проекта, нуждаются в более холодном взгляде. Что мы постоянно упираемся в незримую стенку – стенку режима, который был, стенку тогдашних традиций, и стенку, связанную с тогдашними людьми. Получалось, что уже как будто можно, а не идет. Можно будто бы быть свободным, все вокруг призывают к свободе, а свободы особой не получается. Получалась некоторая кооперативная блажь, первый приступ рынка со всеми своими смешными и любопытными сторонами. А вот нового человека, как существа сознательного и умного, не было видно. Скорее, как только человека освободили, он бросился назад, даже не к вчерашнему, а к позавчерашнему дню. Он стал традиционным, он стал представлять собой человека допетровского, а не просто досоветского. И тогда это стало нас интересовать и беспокоить, как же мы можем это объяснить, что происходит?

Дальше мы прокатали следующие волны этого исследования. Мы получили человека испуганного и встревоженного тем, что происходит. Потому что, когда мы проводили исследования в 94-м, то это был человек, напуганный тем, что у нас произошло в экономике, в хозяйстве, в криминале, во власти, потому что все прелести, которые позже мы видели, были уже тогда на столе. Кто-то убежал, кто-то отчаялся, кто-то говорил, что ничего не происходит, и с этого времени мы начали думать, что, собственно, человек, которого мы условно обозвали “советским”, никуда от нас не делся. (Да и всюду его так называли, такой термин в человеческой зоологии был введен под названием “homo sovetikus”. Его использовали разные авторы, здешние и зарубежные, не всегда с одним и тем же значением, но, так или иначе, использовали). Так вот, у нас появилось представление, что он “человек советский” никуда от нас не делся. Или точнее: мы сами от него никуда не делись - от этого образца, от этого эталона, который сложился или выдумался раньше. И люди нам, кстати, отвечали и сейчас отвечают, что они то ли постоянно, то ли иногда, чувствуют себя людьми советскими. И рамки мышления, желаний, интересов (я потом некоторые примеры приведу), почти не выходят за те рамки, которые были даже не в конце, а где-нибудь в середине последней советской фазы. В конце было всеобщее желание избавиться от этих рамок, и казалось, что достаточно сказать пару разумных слов или шумно и демонстративно снять цензуру и запреты на выезд, и все будет нормально, как у людей. Ничего не получается, как у людей. Не получилось и тогда.

В следующий раз, в 99-м году, мы вернулись к этому исследованию. Надо добавить, что это было в начале 99-го года, т.е. в промежуток между войнами и почти в промежуток между царствиями. Время Ельцина явно кончалось, а какое будет дальше, никто еще угадать не мог. Хотя, с другой стороны, экономические потрясения несколько уменьшились, и оказалось, что людям этого почти достаточно для того, чтобы успокоиться. Люди стали успокаиваться, стали позитивнее смотреть и на себя, и на мир.

В последний раз мы провели опрос в конце прошлого лета. И оказалось, что мы видим какой-то взлет массового оптимизма. Новое начальство, новое время, чуть лучше живется, чуть больше зарплаты, чуть меньше задержки зарплат, которые людей изводили, не победоносная, но застрявшая война. Все как будто бы без перемен, и этого уже достаточно для прилива оптимизма. И по нашему опросу, и по другим, и по официальным данным вторая половина года идет с нарастанием позитивных оценок и себя, и происходящего вокруг. И люди чувствуют себя более довольными, более свободными, более счастливыми. Это сначала скептичных и опытных исследователей привело к недоумению. Что случилось-то? Добрались мы до додефолтовского уровня жизни или почти добрались, или кое-где на пяток процентов даже его перескочили, ну и что? Это подкрепляет соображения, которые у нас уже к тому времени устоялись, в отношении того, что людям, если мы под людьми имеем в виду статистическое большинство, на самом деле очень немного надо. Их легко развлечь, увлечь и не то, чтобы легко “надуть”, они, скорее, сами просят: “Надуйте нас, пожалуйста”. “Нарисуйте нам хорошую картинку, и мы обрадуемся”. Ну а поскольку у нас “рисующие” сейчас люди активные, достаточно сообразительные, то эту картинку нам всем и стали рисовать, более того, мы сами в этом рисовании, хотим или не хотим этого, участвуем. Каждый раз, когда я говорю “они”, “люди”, я не могу исключать себя, мы же не в зоопарке живем. Живем на той же улице, в той же, грубо говоря, общей коммуналке, что и все, только что пытаемся это оценивать и над этим размышлять.

Вот мы увидели, что человеку нужно совсем немного. Если взять чуть-чуть примеров, я вам скажу так: мы постоянно спрашиваем людей, сколько они зарабатывают, и сколько они хотят зарабатывать. Так вот, оказывается, люди хотели бы получать раза в 1,5-2 больше, чем сейчас. В среднем. Есть, конечно, те, которые отвечают – 100 тысяч, которые ориентируются на запредельные примеры, но средний человек, условно говоря, за олигархами и за западными звездами не гонится. Он гонится за своим соседом, который немножко лучше живет. У соседа есть квартира с лишней комнатой, и я хочу квартиру, чтобы там была еще одна комната. У него есть более приличная машина, и я хочу более приличную машину и т.д. Дирижаблей, лайнеров и лунного света не требуется. Все изменения, если касаться этой экономической части, хотя это не только экономика, привели к тому, что часть людей стала жить заметно лучше, чем раньше, часть – хуже, а часть осталась примерно на том же уровне, что была. И за счет 20% или 15% у нас пошел рост покупок, круизов и прочих благ, но, в общем-то, другого пути, наверное, не было. И это многим кажется почти нормальным: вот мне бы еще немножко, да и ладно. Это один из признаков нашего человека, рамки здесь маленькие. Рамки, которые задаются не только нынешним положением, но и историей и культурой.

Стал ли человек иначе жить и работать? Конечно, появились запросы, которых раньше не было. Не надо стоять в очереди за колбасой. Заработал деньги – пойди и купи, хочешь - колбасу, хочешь - автомобиль, хочешь - даже квартиру в элитном квартале. Насчет работы: мы спрашивали людей, могли бы они работать лучше? “Могли бы, да смысла нет”. Это довольно любопытно. Как можно представить себе желание человека работать не так, как раньше, а как-то иначе? У нас было когда-то такое представление, не очень точное, но имеющее основания, что на Западе люди потому аккуратно работают, что боятся, что их с работы выгонят. Там много безработных. Появилось у нас безработных официально не очень много, но уже заметное число, все признают, что десяток процентов есть. Помогло это людям лучше работать? Нет. Помогло как-то прятать плохую работу, помогло надеяться, что кого-то сократили, а меня не сократят. Практически нигде не сказали, что стали работать лучше.

Другие примеры. К нам немножко стал проникать западный капитал, появились чужие предприятия, другие порядки, другие менеджеры. И лет 12 назад многие говорили, что очень бы хотели работать там. Там аккуратно, чисто платят, не как в Европе, но, все-таки, много. А прошло пару лет, и когда людей спрашивают, на каком предприятии они хотели бы работать: на зарубежном, смешанном или частном - они отвечают, что лучше всего на государственном и советском. Почему? Потому что спокойнее: дают мало и требуют мало. И вообще, так привычно. Это главная черта советского человека, с которой мы столкнулись: начальство делает вид, что оно ему платит, а он делает вид, что работает. Можно иначе перевернуть порядок, но это один из принципов того общества, которое у нас держалось 70 лет. И которое многим кажется куда симпатичнее, чем нынешнее. У нас сейчас половина людей говорит, что лучше было бы ничего не трогать, не приходил бы никакой злодей Горбачев, и жили бы, и жили.

Но, между прочим, обвинять человека я бы не стал. Человек ведь не выбирает, из чего ни попадя. Он выбирает из того, что у него есть, и того, что ему предлагают. Он живет в условиях тех привычек, того типа хозяйствования, того запустения и грязи, которые у нас были и остались. А если человек попадает в другую ситуацию, он действует иначе. Мы знаем, что у нас сотни тысяч людей ушло в эмиграцию и там, где им пришлось оказаться в чужой среде, их часто ценят как хороших работников. В Европе ценят русских, украинцев, молдаван. Они хорошо работают. Я не имею в виду интеллектуалов, а обычных строителей, аграрных рабочих. В Америке проводилось исследование некоренных американцев, оно было сделано где-то в 60-х годах до массовой эмиграции из бывшего СССР. Изучали они, если говорить о наших соотечественниках, тех, которые эмигрировали в первую волну или во вторую волну, т.е. после Первой и Второй мировых войн. Оказывается, что русская эмиграция сделала карьеру большую, чем любая другая из тех, что пришли тогда в Америку. Она стала богаче, образованнее и поднялась во всех отношениях. Конечно, эмиграция не показательна, она всегда отобрана из более подвижного и активного слоя людей.

Что происходит в других областях? Человек наш оказывается на удивление спокойным и покорным. У нас в России не было массовых социальных движений: ни в старое время, ни в советское, ни в так называемое постсоветское. Забастовочные всплески, которые у нас были где-то на исходе 80-х – начале 90-х, происходили в отдельных районах с отдельными профессиями, да и то, как правило, были придуманными сверху. А других-то не было. Люди разорялись, теряли сбережения, теряли собственность – и ничего. Вы знаете, что на днях умер Никита Богословский. Он был музыкант, поэт, пародист, иногда человек весьма едкий. Года три назад попалось мне такое его пародийное четверостишье.

“Над страной холодный ветер веет,

Не хотим веселых песен петь.

И никто на свете не умеет

Лучше нас смиряться и терпеть”.

Не буду оценивать поэзию, на что пародия – всем понятно. Мысль точная. Почему? Меня спрашивают, как люди это терпят? Происходит одно разорение, происходит другое, дают и не выполняют обещания. Это, конечно, погубило нашего первого президента российского – Бориса Ельцина. Его возненавидели за то, что он не лег на рельсы и прочее. Но ведь это в душах происходило, а не в действиях. Никаких действий, никаких социальных акций не было, и если бы у нас была достаточно хитрая и согласованная правящая элита, то ничего бы и не менялось здесь. Терпели бы. Меня сегодня спрашивают: перед этими мартовскими выборами обещали и то, и другое, и стабильность, и рост, как только прошли выборы - поднимают плату за проезд, за квартиру, за транспорт, что-то собираются делать с пенсиями и т.д., люди что будут делать? Я им говорю, что ничего люди не будут делать. Будут жаловаться друг другу. Если будут очереди – будут жаловаться в очередях. Но очередей у нас сейчас нет, а это самое любимое и самое символическое место активного общения было у нас. Поэтому ничего не будет. Это требует объяснений.

Можно объяснять историей и привычкой. Можно объяснять тем, что люди не видят смысла, что никто им этот смысл не объяснил, и никто их никуда не позвал: ни 100 лет назад, ни 50 лет назад, ни 5 лет назад, ни через месяц назад. Какой-то следующий выбор, может быть, будет предложен, а, скорей всего, нет. Отсюда то, что отражено в четверостишии, чуть раньше мной процитированном.

Дальше я упомяну еще 2 момента. Человек не просто беспомощно терпеливый, что мы видим по многим данным и в реальной жизни, которую вы сами можете оценивать. Человек наш лукавый, он думает, что он стерпит, и его не тронут. Что кого-то разорят, а его - нет. Что он послушается и стерпит повышение цен, но сумеет получить зарплату, с которой налогов не заплатит, и покроет это повышение. Эта черта является одной из самых прочных. Когда мы спрашиваем людей, приходилось ли вам поступать вопреки тому, что совесть велит, в разные времена процентов 15 говорят, что никогда, а все остальные говорят - “да”. Часть людей говорит “так всегда приходилось жить”, часть говорит “ради трудового коллектива, ради семьи, а то и просто страха, приходилось и приходится”. Когда мы спрашиваем людей, а можно ли в армию не ходить и детей туда не отдавать, больше половины отвечает - “можно”. Можно ли без билета в трамвае ездить? 60% отвечает “почему бы и нет”. Правда, когда мы спрашиваем, а как с налогами быть, вылезает такая штука: если налоги не платит хозяин – плохо, олигарх – еще хуже, он ведь нас ограбил. А если я не плачу – это хорошо. На том стояла и стоит, и поэтому не может сдвинуться, наша земля. По-моему, это одна из глубочайших основ всеобщей коррумпированности общества, слева направо и сверху донизу. И отсюда всякие трудности.

И последняя тема, которую я затрону мельком, это “человек и власть”. Мне говорят, что у нас народ боязливый, всякой власти боится, всякого начальника обожать готов. Оно с одной стороны так. Но это не вся сторона дела. У нас власть делится на 2 части: одна часть - это господин Президент, на него надеются, причем объясняют это тем, что надеяться больше не на кого. Поэтому если он до сих пор мало что сделал, то, может быть, сделает это дальше. Это главный мотив голосования, между прочим, и последнего тоже. Это фигура, которую массовый человек отделяет от всей остальной власти. Вся остальная власть - продажная, коррумпированная, вороватая, людям чуждая. Хуже советской в этом плане. Это люди, которые заботятся только о своем кармане и о своих должностях. По данным прошлого месяца находятся 13-14%, которые говорят, что это люди, знающие куда вести страну. Больше не находится. Но какая власть есть – такая есть. Другую никто не умеет и не собирается создавать.

Здесь последний штрих к картинке, которую я пытаюсь нарисовать: средний наш человек за последние 15 лет, если исключить тех, которые успели только что родиться, кое-что видел. Он видел разные способы жизни и вынес, что лучше жить спокойнее, что лучше остаться не деятельным, а смотрящим. Все то, о чем думают и спорят на уважаемом сайте “Полит.ру” и других интересных источниках, для массового человека - предмет зрительского интереса. Зрительская политика, зрительская демократия, зрительские перемены. В далеком 89-м году для людей не было более интересного зрелища, чем смотреть за съездом народных депутатов. С тех пор такого зрелища нет, но можно смотреть сериалы или что-нибудь другое. Смотреть за чехардой в правительстве, которая происходит вот уже несколько недель, мало кому интересно, кроме тех, кого это касается лично. Но не больше, чем смотреть. Никакого участия людей в делах общества и страны как не было, так и нет. Причем люди считают, что лет 5-10 назад они как будто участвовали в чем-то больше. По крайней мере, были местные инициативы, хоть какие-то: хоть дворовые, хоть экологические. Сейчас такое впечатление, что все это сильно угасло. Человек остался скучающим зрителем того, что происходит, в том числе того, что ему угрожает. И это наиболее печальная часть итога исследований.

Печаль возникает из масштаба ожиданий. Если ожидали, что человек за 3 года, за 10 лет, за 15 лет станет другим и страна станет другой, то тут можно рвать на себе волосы и плакать на реках вавилонских. А если посмотреть, как происходили перемены исторического масштаба, то становится чуть-чуть утешительнее. Не мы самые худшие. Перемены происходят не годами, а поколениями, и не одним, а пачками. Один пример из собственных разговоров: несколько лет назад был у меня разговор с одним французом, бывшим послом, старым человеком. Он у меня спрашивает: “Вот 10 лет прошло с тех пор, как начались бури в России, в тогдашнем Советском Союзе, стало у вас больше демократии, больше свободы?”. Я его спросил: “А если бы мы с вами беседовали, например, в Париже через 10 лет после Великой революции, и я бы вам задал такой же вопрос: стало больше свободы, больше демократии, больше либерального мышления или меньше?” Ему осталось посмеяться и развести руками. Утешает? Не утешает. Утешает только одна мысль, что надо научиться жить долго. И тогда можно много чего увидеть.

Я думаю, что я исчерпал, даже с гаком, свое время, и, как меня научили организаторы, дальше будет время диалогическое.

Нуреев: Юрий Александрович, правильно ли я понял, что один из самых главных тезисов, который, собственно, из названия вашей книги и исследования происходит: что название страны новое, тенденции новые, а человек советский. Т.е. можно специального разделения в этом разговоре не делать между двумя эпохами, так как мы все равно говорим об одном и том же феномене?

Левада: Немножко осторожнее я бы говорил “новая страна”. Название новое. Страна без человека не бывает. Если люди остаются старыми, если социальные институты остаются старыми, если привычки элиты и массы остаются в большой степени старыми, то с оговорками можно говорить о том, новая или не новая страна. Куда человек может убежать из этих рамок?

Лейбин: Самое интересное, на мой взгляд, что было в докладе, это исследовательское удивление после каждого раза, когда какие-то гипотезы не оправдывались. Интересно, какие же социологические гипотезы стояли за исследованиями 89-го года и далее? Что, думали исследователи, может произойти в итоге? Что значит, человек мог бы перестать быть “советским”?

Чтобы не держать фигу в кармане, я скажу о собственной гипотезе, может быть, она не верная: исследование человека через трудовые отношения не специфично по отношению к российской, к советской и любой другой традиции. Трудовое поведение, на мой взгляд, определяется следующим: если бы были стимулы для экономической конкуренции у каждого гражданина, если бы не было возможности работать так же, как в советское время, тогда человек по-другому строил бы свое экономическое поведение. А если бы он силой был принужден к труду, то по-другому строил бы свое поведение.

Нуреев: Можно попросить Виталия Лейбина короче сформулировать вопрос?

Лейбин: Какова исследовательская гипотеза, которая стояла за исследованием человека?

Левада: Вообще говоря, довольно сложный вопрос. Я про первую гипотезу рассказал, и я ее обозначил, как наивную. Каждое время мы имеем дело не с однообразным человеком, а с разнообразным. С человеком активным и пассивным, ловким и покорным, с человеком, который хочет искать себя и свое, и с человеком, который хочет быть, как все. Эти типы иногда взаимодействуют, но на поверхность, и не только на зримую, активную поверхность, кипящий слой, попадают разные типы. Одно время туда попадали чиновники и исполнители. В другое время, ловкачи и обманщики. В третье время - “держиморды”. Я очень неточными словами выражаюсь, но это для примера.

И если бы я гипотезу сейчас заново формулировал, то я бы определил, какие виды человеческих существ занимают различного рода ниши. Начиная от простой ниши - тех, кого мы называем работягами, до ниши тех, которые стоят у власти и ее обслуживают. В разные времена эти ниши заполняются разными людьми. Это более сложная задачка, т.к. она предполагает разнообразие людей.

Теперь несколько слов о том, можно ли проблему человека свести к проблеме труда и конкуренции. Такая точка зрения встречается. Появилась она давно, лет 150 назад, когда в литературе и социально-философских сочинениях было представление об общество индивидуалистическом, “домассовом”, где люди каждый за себя, каждый что-то преследует, каждый добивается своих целей. Оно было интересным, но, начиная с индустриального общества, все стало однообразным, фабричным, дисциплинированным, и конкуренция существует между фирмами, а не между людьми. Если не считать конкуренцию в очереди за колбасой и в очереди за талоном на работу. Реальное общество, которые мы сегодня знаем, условно – европейское, не так устроено и люди не живут в постоянной конкуренции, не живут в постоянной погоне за собственным делом. Бизнесом занимаются процентов 5 людей, остальные просто работают или служат. Это нормальная жизнь и есть, другой не будет. Если представить себе, что у нас каждый когда-либо сможет стать собственником своего дела, и будет достигать успехов в конкуренции с другими, значит нужно вернуться на 300 лет назад, такой силы на свете нет, время не поворачивается. В обозримом будущем придется жить в большом городе, работать на большие корпорации и т.д. Ситуации бывают разные и изменяются не только из-за трудовых отношений – подробно не буду, это уже не прилично.