Самое сильное мое переживание в связи с зимой – нас не могли посадить в Норильске. Посадили в Игарке, а оттуда забирали вертолетом. И я впервые в жизни поняла, что такое «белое безмолвие»: ты смотришь, как твой самолет летает по кругу, а внизу трактор расчищает посадочную полосу – чтобы она просто была. Самолет сажают, ты выходишь и видишь белизну – везде, и нет больше ничего. Через восемь часов за тобой прилетает вертолет, и на его помятом боку масляной краской написано: «В случае падения резать здесь». Очевидно, чтобы не задеть какие-то механизмы.
Да, я человек, до некоторой степени интересующийся теорией костюма. Но основная моя тема, по которой я читаю курс в Высшей школе экономики, – «Повседневный костюм и идентичность». О том, что одежда значит в жизни конкретного человека, а не на подиуме, о том, как мы управляемся с вещами каждый божий день, чтобы это сколько-нибудь соответствовало нашим собственным переживаниям, интересам.
Мы говорим, что костюм – это язык. Сейчас в России интересный, но и крайне неприятный период, когда язык костюма распался: стало трудно понять, что говорит одежда о нас и о других.
Первая вещь, которая немедленно вырывается на поверхность, – это специфика отношений человека и его тела в России вообще. Это огромный пласт, сейчас для серьезного разговора о нем не время. Отношения тела и костюма – тоже большая тема, особенно в России. Зимой мы видим, что отношения с телом у людей в России не слишком хорошие – очень сложные, нет у человека контакта с телом. В принципе, он вообще игнорирует нужды тела зимой. Достаточно посмотреть, как в больших городах в холода одеваются молодые женщины, – полностью пренебрегая потребностями тела. Собственно говоря, это – насилие над телом.
Статистически одна из самых частых травм – сломанная нога, но сломанная вполне определенным образом. Это перелом нижней части лодыжки и вот этого сустава у женщин, ходящих по льду на каблуках.
Сейчас мы уже знаем, что мех – далеко не лучшая одежда в мороз, есть куда более технологичные, куда более удачные вещи, а мех, который действительно греет, мы обычно не носим. Он очень дорог, о нем почти не идет речи. А тот мех, что мы в итоге носим, может быть модным и красивым, но он не предназначен для наших расстояний и городской структуры. Зима четко демонстрирует, насколько во взаимодействии с костюмом проявляются наши проблемы с телом.
Другая вещь, которую обнажает, подчеркивает наш зимний костюм, – специфика гендерных отношений в России и удивительная гендерная архаика. Даже в сравнительно передовых, больших городах одеваются не по погоде, не по климату и даже не по формату и могут выглядеть вполне нелепо в мини-юбках в лютый мороз. Не носятся шапки при сильном ветре из-за попыток сохранять прическу. Потому что в архаическом обществе прическа – это правда важно. Причина не в том, что женщины идиотки, такое поведение социально обусловлено.
Однако и мужчины оказываются в столь же невыгодной ситуации. Большинство из них в мороз тоже одеты не по погоде, а в соответствии с требованиями гендерных стандартов. В слишком тонких брюках, например, потому что ватные штаны не соответствуют нынешнему представлению о городской маскулинности. Без шапок, потому что у мужчин также укладки, прически. Плюс очень странный миф, что от шапки лысеют.
Зимний костюм проявляет очень остро еще и классовую специфику, с одной стороны, и отсутствие нормального классового языка – с другой. Соответственно климату пытаются одеваться только самые бедные и самые богатые слои населения. Бедным не до игр в моду, они могут одеваться некрасиво, социально неправильно, но вынуждены, например, ходить пешком на большие расстояния или ждать автобуса на морозе – все, кто живет в спальных районах, это понимают. Поэтому им приходится учитывать температуру воздуха.
Теперь о богатых: там язык костюма в последние 20 лет начинает устаканиваться. Уже понятно, что дорогая высокотехнологичная парка сообщает более правильные вещи, чем очень дорогая вычурная шуба. Это позволяет людям налаживать контакт с телом, что в России тоже классовая прерогатива: быть в контакте со своим телом и лучше одеваться зимой. Все остальные одеты не по погоде.
И, наконец, есть экономическая специфика. Посмотрите на носки зимней обуви в феврале. У большинства людей к этому моменту обувь приходит в негодность, но они не могут позволить себе сменить ее два раза в сезон. Вложение в зимние сапоги или зимние ботинки существенно, и сделать его дважды в год невозможно. Классовое неравенство рисует белесые кривые на носках и каблуках. Это – проедание тканей и оседание солей, с которым ничего нельзя поделать.
Говорить о современном российском костюме на примере зимы иногда оказывается легче, чем рассуждать на эту тему абстрактно. И это, на мой взгляд, куда интереснее картинок с подиума.
Еще один интересный обертон. Я сейчас пишу статью о «рюс» в моде. Есть два взгляда на русскую тему в костюме. Один исторически связан с русскими сезонами, с Дягилевым, со всем, что вокруг этого строилось. Уже там этот «рюс» был и комичным, и экзальтированным, и ненастоящим, и восстановленным. Но вот на этой псевдорусскости строится сверху еще одна псевдорусскость, в которой мешаются эстетические мотивы и Азии, и Византии, и всего на свете. Создается такая русская Азия, дикая и иногда очень смешная.
Есть другой мотив, куда более внятный, четкий, близкий и даже исторически и эстетически все еще сравнимый для нас с тем, что мы видели недавно. И это – мотив империи зла, империи вообще. В этом смысле «рюс» – это ушанка и погоны одновременно. Это очень смешно: не чувствуя фактуры, дизайнеры смешивают вохровцев с зэками. Эстетика тяжелого выживания – милитаристского, военного, угрожающего.
В высшей степени показательна псевдорусская коллекция Шанель. Это было совсем недавно, кажется, 2009–2010 годы. Страшная вышла коллекция, в ней были кокошники и шинели, золотые погоны, ушанки и очень агрессивный макияж неулыбчивых моделей, эстетика давления и силы. И это было угрожающе. Вдобавок Лагерфельд заявил, что в России ему не понравилось: женщины у вас мрачные, мужчины некрасивые. Он еще не приехал, но ему уже явно не нравилось.
Из всего, что я сейчас вижу в этих западных коллекциях на русскую тему, вырисовывается одна очень интересная нота. Когда российские дизайнеры работают с русской и псевдорусской темой, обычно это – летняя коллекция (это важно), светлые ткани и мягкие текстуры, вышивка, павловопосадские платки, сарафаны, какая-то отделка, непонятно откуда взявшаяся в русском костюме, воланами, косынки в качестве головного убора, кокошники.
Если это делают западные дизайнеры, все строго наоборот. Во-первых, это почти всегда зимняя коллекция, обязательно меха и кожа. Почти всегда – темные или красно-черные агрессивные цвета и жесткие фактуры. Металл, кожа, рифленое золото. Если это кружево, то кружево металлизированное, как было у Сен-Лорана. Если поставить рядом русскую коллекцию Шанель и русскую коллекцию Ульяны Сергиенко, невозможно допустить, что и те, и другие люди работают со стереотипами одной страны. Для российских дизайнеров работа с русской темой – это работа с летом. Для западных дизайнеров – это работа со стереотипом «вечно зимний», «вечно мерзлый», «вечно жесткий» и «вечно кровь на снегу» (красное на черном и белом).