Поэтому насчет различий того, ради чего совершались коммунистическая и антикоммунистическая революции, не стоит. Теми, кто шел к власти в обоих случаях революция осуществлялась по одним и тем же причинам: власть и богатство. Теми, кто хотел освободиться и жить лучше, в обоих случаях двигало "это сладкое слово – свобода". И надежда на лучшую жизнь.
Хороших социальных систем не бывает, считает Зиновьев. Правильно. Я добавлю: не бывает хороших революций – ни по своей повседневности, ни по своему содержанию. Революция может быть трагической, героической, подлой, успешной, прогрессивной, провалившейся, карнавально-фарсовый, но никогда – хорошей. В том числе и большевистская. Что касается благих утопических намерений, то именно ими вымощена дорога в ад, в том числе – в социальный. И это естественно: поскольку утопия предполагает создание абсолютно справедливого социального строя, т.е. такого, где "внешние" социальные условия являются наилучшими по определению и не могут (не должны) вследствие этого быть изменены, это означает изгнание из общества субъектности, растворение ее в системности, в системных характеристиках. Группы и слои, воплощающие цельность, целостные стороны бытия такого общества, по определению должны всемерно укреплять систему в ущерб субъекту, системность – в ущерб субъектности: "Мы будем воспитывать нового человека всеми средствами, включая расстрел", – писал Бухарин в 1918 г.; ну что же, как говорил Шекспир, "ступай отравленная сталь по назначенью и она "ступила" – в 1938 г., когда щелкнул затвор, и "9 граммов свинца отпустили на суд его грешную душу" (И.Тальков). Слава Богу – "Богу" социальных законов – полностью интегрированных обществ нет, человек не робот, и реализация утопии невозможна (а если и возможна, то ненадолго, что не делает ее, однако, менее ужасной – читай три самых известных романа Андрея Платонова).
Не все просто и с "силами Запада" в случае с большевиками. Откуда Ленин прибыл в 1917 г.? Как? На чьи деньги? Кому сдали в фактическое разграбление огромную часть на западе страны по Брестскому мирному договору, означавшему не что иное, как предательство германского рабочего класса и его революции? В каких странах у видных коммунистических деятелей в 20-е годы были счета? В тех же, что и у антикоммунистических в 90-е. Да, История распорядилась так, что Германская империя рухнула, а вместе с ней – Брестский мир, и Ленину, в отличие от Горбачёва, удалось спасть рождающийся исторический коммунизм. Однако суть дела от этого не меняется.
XVII
Есть еще целый ряд позиций по которым можно поспорить с автором "Гибели...". За неимением места лишь назову, зафиксирую некоторые из них, скажем – шесть.
1. Русский коммунизм возник вопреки фундаментальным принципам не марксизма, как пишет Зиновьев, а "ортодоксального марксизма". Чтобы убедиться в этом, достаточно, с одной стороны, проанализировать логику работ Маркса о капитализме как мировой системе, как о мировой многоукладной системе (см. об этом работы В.В.Крылова), с другой – то, что написал Маркс после 1871 г., т.е. после Парижской коммуны. Успех коммунизма в России связан не столько с национальным характером русского народа (это вторично), а со спецификой его исторического развития, которое характеризовалось минимумом вещественной субстанции, наличием мощной Власти при имманентно неразвитых "классовых отношениях" и незначительной и краткосрочной роли собственности (особенно частной). Эти факторы формируют характер народа, а не наоборот.
2. Плановый характер советской экономики был на самом деле во многом фиктивным, с середины 50-х годов плановость была скорее лозунгом, "бумажной реальностью", идеологемой; главным была социальная, властная функция плановости, а не экономическая.
3. В партию на самом деле большинство вступало по карьеристским соображениям; другое дело, что "карьера" для разных слоев означала разное. Как заметил в работе "The Road to Wigan Pier" Дж.Оруэлл, если для интеллектуала социализм – это некие идеи и теории, то для работяги он – лишняя бутылка молока для ребенка. Перефразируя можно сказать, что в стране бедности и тотального дефицита сносно питаться в течение жизни – это уже социальная (социобиологическая) карьера.
4. Власть Ельцина вовсе не была неограниченной – если бы это было так, то октябрьских событий 1993 г. не было, как не было бы ни Чечни, ни "олигархического периода" 1996-1998 гг., ни многого другого. О какой безграничной власти в октябре 1993 г. можно говорить, если военные не проявили готовности штурмовать Белый Дом, если людей набрали поштучно, на основе личных договоренностей, всего на четыре танка?
5. Запад вел борьбу против СССР так или иначе с возникновения большевистского режима. Со второй половины 40-х годов шла глобальная "холодная война", но только в 80-е СССР "посыпался" – с чего бы? Ну, писал шеф ЦРУ Гейтс о том, что надо стимулировать внутренний вызов в СССР, а его предшественники тоже разрабатывали аналогичные схемы. Что же в сталинские или хрущевские времена не удалось простимулировать? Нет, только "западным заговором" здесь не отделаешься, нужны причины успеха заговора. Если бы "властная машина" была могучей, ее не удалось бы разрушить. Кстати, и здесь в объяснительной цепи Зиновьева я вижу противоречие: с одной стороны, он пишет о "западном заговоре" и его роли в крушении СССР; с другой, утверждает, что не мудрость и не мужество западных лидеров обеспечили им успех. Не знаю, можно ли назвать игры Рейгана со "звездными войнами" мудрыми, но именно они и решимость Рейгана "дожать" Советский Союз сыграли огромную роль в одностороннем отказе Горбачёва от "холодной войны" и последующим внешнеполитическим поражением.
Западным лидерам удалось настолько дезориентировать Горбачёва информвоенными манипуляциями со "звездными войнами", с одной стороны, запугать его, с другой – убедить Горбачёва в искренности своих намерений ("Ребята, давайте жить дружно") настолько, что он не смог использовать из военного потенциала социально и экономически разваливающейся системы то, что могло бы позволить "продать" выход из "холодной войны" и демонтаж страха значительно дороже. Это помогло бы сохранить более достойное место в международной системе и уж конечно же не бросать на произвол судьбы своих союзников (Афганистан, Куба). Спустя почти 70 лет сбылось предвидение любимца партии Николая Бухарина о том, что, возможно, настанет день, и нас, наших лидеров начнут колпачить на мировой арене.
Дело было в Екатеринославе. Бухарин рассказывал "народу" о внешней политике: "Сижу я частенько в кабинете Чичерина... Пугнем, говорю, Францию... Пусти-ка по прямому ноту в Варшаву!.. И Чичерин пугает... Мы-то с Чичериным хохочем, а из Варшавы, устами французских империалистов летит к нам по радио встревоженный и серьезный ответ... Мы, значит, в шутку, а они всерьез!.. Мы для забавы, а они за головы хватаются, и пупы у них дрожат!.. А что наш Красин в Лондоне выделывает! – заливался Бухарин, – Чудеса да и только!.. Англичане и во сне видят наши леса, нашу нефть, нашу руду и наш Урал... Международные политики, товарищи, – перешел на серьезный тон Бухарин, – в годы большого исторического сдвига, проделанного Российский Коммунистической Партией, оказались неподготовленными к тем формам дипломатии, которые выдвинул наш Ильич, и которые так исчерпывающе полно и тонко схватил и понял наш Чичерин, хотя тоже старый царский дипломат... Вся ошибка и самое страшное для мировых дипломатов это то, что мы говорим определенным языком, и слово "да" на языке нашей коммунистической дипломатии означает исключительно положительную сторону дела, т.е., чисто утверждающее событие "да"; они, выжившие из ума мирные дипломаты, в нашем открытом "да" ищут каких-то несуществующих в нем оттенков уклончивости, отрицания, и до глупого, до смешного бродят меж трех сосен... Вся, товарищи, суть дипломатии заключается в том, что кто кого околпачит!.. Сейчас, товарищи, мы колпачим!.. Может быть, настанет час, когда и нас будут колпачить, но сейчас, товарищи, повторяю, мы колпачим всю Европу!.. Весь мир!.. И на седой голове Ллойд Джорджа красуется невидимый для мира, но видимый нам, большой остроконечный колпак, возложенный нашими славными товарищами, Красиным, Литвиновым и Чичериным...".
В конце 80-х большой остроконечный колпак, видимый Бушу, да и другим, оказался водружен на лысую голову Горбачёва.
Да, можно было выйти из "холодной войны" с меньшими потерями даже с учетом того системного кризиса, в котором находился комстрой. Можно. Но не с такими господствующими группами, значительная часть которых капитулировала уже (еще?) на рубеже 70-80-х годов (неслучайно именно тогда СССР начал массовые продажи золота, а советская верхушка начала активно, а после смерти Андропова еще активнее, посылать отпрысков учиться за границу), не с такой верхушкой.
Конечно, ни Рейган, ни Клинтон, ни Ширак, ни Тэтчер далеко не Гегели (впрочем, политик и не должен быть интеллектуалом), вполне заурядные личности. Но за ними стояла, их подпирала мощная система. Серость последних советских руководителей, о которой пишет Зиновьев, привела к катастрофическим результатам потому, что за ней не было ничего.
"А король-то голый".
Иметь серых лидеров (и то не на долго) могут позволить себе богатые и сильные общества. Слабые, ослабленные, находящиеся в кризисе такой роскоши себе позволить не могут. Сильные лидеры, сильные разведслужбы, сильные интеллектуалы, не копирующие чужие образцы, а создающие свои, обладающие "зловещим интеллектуальным превосходством".
6. И последнее, о чем хочу упомянуть. На мой взгляд, позором великая история России и сама Россия окончилась не 3-4 октября 1993 г., как пишет в "Гибели..." Зиновьев, – эти события произошли уже после ее конца. Это, так сказать, "жизнь после смерти". Кстати, Чернобыльская катастрофа произошла год спустя начала генсекства Горбачёва, это, как уже говорилось выше, представляется очень символичным: Горбачёв и Чернобыль пришли вместе. Разумеется, не Горбачёв виноват в Чернобыле, не он причина; он, как и Чернобыль, – следствие. Как Горбачёв, так и Чернобыль в том виде, в каком они "происходили", и как система боролась с последствиями, могли произойти только уже по сути в разрушившемся, разложившемся и неуправляемом социуме. Один пример, приведенный В.Ровинским, участником ликвидации последствий катастрофы.
Дозиметры после 26 апреля искали несколько (!) дней – и это при сдвинутости страны и пропаганды на угрозе ядерной войны и наличии сети гражданской обороны! Нашли в последней день апреля. После этого додумались, что к дозиметрам нужны батарейки. Батарейки были только в магазинах. Но вот незадача: 1 и 2 мая – праздники, а 3 и 4 попали на субботу и воскресенье. Закрыто. И не оказалось, свидетельствует Ровинский, ни одного административного органа, способность приказать торговым организациям вскрыть пломбы, физически открыть магазины и (про)дать батарейки, обеспечив ими тех, кто боролся с последствиями катастрофы. Dasistfantastich, – сказали бы немцы. Realische-fantastich, отвечаем мы. Ну а далее последовало море лжи по поводу Чернобыля.
Так когда, говорите, наступил позорный конец великой России? Афганистан, Чернобыль и Мальта – 1979, 1986, 1989. 1979-1989 гг. – вот десятилетие позора. Вот когда наступила поздняя осень исторического коммунизма, его ноябрь. По Пушкину:
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! Куда их гонят?
Что их жалобно поют?
Домового ли хоронят?
Ведьму ль замуж выдают?
[...]
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне.
Это десятилетие и стало концом Великой России. Причем сколь стремительным, столь и закономерным. Кстати, в "Светлом будущем" Зиновьев утверждал, что уже к 50-м годам никакой России не существовало: "Революция, Гражданская война, коллективизация, бесконечные репрессии, Вторая мировая война – все это сокрушило Россию как национальное образование. России давно уже нет. И не будет больше никогда".
Я уже приводил мысль Зиновьева о том, что коммунизм – это система, которую создают серые и слабые для самозащиты. Какой же еще конец может быть у системы, про которую сам автор "Гибели..." когда-то писал, что в ней имитация дела и показуха важнее дела, что она плодит огромный слой паразитического населения и т.п.? Здесь даже слово "трагический" не подходит. По крайней мере, с системной, а не с человеческой точки зрения, здесь скорее подойдет Высоцкий с его, "и вот конец, он не трагичен, но досаден".
Вообще, нужно сказать, что интерпретация перестройки в "Гибели..." меня несколько удивила, ведь сам Зиновьев дал намного более сильный и убедительный анализ в "Катастройке" и "Кризисе коммунизма". Более того, в "Желтом доме" есть несколько мест, свидетельствующих о том, что Зиновьев вычислил перестройку, то, какой она должна быть. Правда, Зиновьев писал о том, какой должна быть перестройка в рамках коммунистического порядка, однако то, о чем он написал, могло реализоваться (и так оно и вышло) лишь на основе разрушения коммунистического порядка. А писал Зиновьев следующее. В развитии коммунистического социума, по мере его развития, происходит нарастание непредвиденного – с точки зрения первоначального замысла – и неподконтрольного власти (мы с Пивоваровым характеризуем это как нарастание несовпадения, разрыва между Русской Властью и Русской Системой, с одной стороны, и русской Системой и Русской Историей, – с другой). Разрыв между руководством и руководимыми приводит к тому, что руководство (власть) порой резко и внезапно для населения меняет курс, отказываясь от первоначальных замыслов; "это не есть просто обман руководимых. Это есть необходимая форма восстановления адекватности руководящей и руководимой системы, форма ликвидации разрыва... наши власти самими законами нашей системы обречены давать невыполнимые обещания и выполнять необещанные действия. Но выполнять последние так, будто они были задуманы заранее".
Все верно и очень хорошо. При этом Зиновьев писал, что в ходе развития общества меняется тип наиболее активного индивида, ломается система распределения (закрепления) индивидов в коллективах и по видам деятельности, растет средний интеллектуальный уровень населения, который превышает таковой руководства, но не может быть системно признан и зафиксирован и т.п., встает задача приведения в соответствие власти и общества. И здесь в разных работах Зиновьева возникает тема "нового Сталина" – не в смысле новой системы репрессий, а в смысле создания системы власти, адекватной новым условиям. Вот что пишет об этом Зиновьев (в "Желтом доме"): "Новый Сталин – это не так просто. И не потому, что еще побаиваются. А потому, что это должна быть перестройка всего организма страны. И без борьбы во всех звеньях системы управления ее не поведешь(выделено мной. – А.Ф.). Но на нее нужно время и затраты. Потери могут ослабить страну настолько, что она потеряет смысл вообще. И все же попытка должна произойти (выделено мной. – А.Ф.). "Новый Сталин" и неосталинисты (вспомним, что писал Зиновьев о горбачевском типе руководства, на первый взгляд неожиданно, но под определенным углом зрения совершенно верно, в плане отношений лидера и партии, сравнивая его со сталинским и именуя даже сталинистским. – А.Ф.) будут рваться к перестройке страны в духе сталинизма (еще раз напомню, что речь идет не о системе репрессий, а о модели сталинизма как определенном типе отношений лидера, аппарата и партии. – А.Ф.), ни считаясь ни с чем. На потери Им наплевать, Им лишь бы (выделено мной. – А.Ф.). Их не остановит даже то, что сами они могут стать жертвами возрожденного Ими чудовища".
Это написано в 1980 г.!
Естественно, Зиновьев не мог предвидеть всего – например того, что перестройка исторического коммунизма потребует его демонтажа – только так его господствующие группы, точнее их основная, средняя масса сможет сохранить власть и привилегии. Или того, что "Новый Сталин" окажется не одним человеком, а в силу сложности и противоречивости ситуации в стране и мире, скорости и разноскоростности изменений и логикослучайности социальной борьбы его роль будет распределена последовательно между несколькими физическими индивидами, функцию одного социального индивида должны будут выполнить несколько физических индивидов, сменяющих друг друга.
Но в целом Зиновьев вычислил правильно: партия рухнула, страна рухнула, "неосталинисты" (они же – "неогрозненцы", "неопетровцы"), не считаясь с потерями (развал СССР, ослабление России, Чечня и т.д.) провели (проводят) "перестройку всего организма страны", и некоторые из них уже стали жертвами этого процесса, который, похоже, и является пока главным чудищем, как это уже не раз бывало в русской истории.
Postscriptum
И последнее о горбачевизме, уже безотносительно работы Александра Александровича Зиновьева, или, скажем так, не столь жестко связано с ней, а потому, с точки зрения тематики данной работы, как выражаются в некоторых сегментах нашего социума, "для души и без протокола".
Нередко в заслугу Горбачёву ставят то, что он дал свободу. Здесь нет места разбирать эту линию апологетики Горбачёва. Буду краток. Подобная точка зрения – не хочу никого обидеть – точка зрения рабов и карьеристов. Свободу и права не дают – они "недавабельны" по своей природе; свободу и права либо имеют, либо берут. Иногда мирно, иногда с мясом и кровью угнетателя.
Свободу нельзя дать: рабы так и останутся рабами, а свободным она ни к чему. Это – если в виду имеется экзистенциальная свобода. Если же говорить о свободе социально-политической, точнее даже о ее внешних атрибутах, то и здесь слово "дал" не работает – "дал" свободу крепостным Александр II, дворянам – Петр III. К тому же, если рассуждать о свободах/несвободах социально-политических, внешне-атрибутивных, т.е. о них как о р е г у л я т о р а х поведения, то новая свобода, как правило, является и новой формой несвободы. Как скандировали в одной из пьес Р.Дюренматта входящие в Рим германцы: "Долой рабство! Да здравствует свобода и крепостное право!". Пример: теперь каждый гражданин России может – и имеет право – свободно выезжать за границу! Ну, что? Поехали? Щас, только шнурки погладим – и все разом. Свобода, "полученная" советским населением от Горбачёва, была побочным элементом, даруемой номенклатурой самою себе, любимой, свободой от последних обязательств перед этим самым населением, от необходимости заботиться о нем, хотя бы внешне и минимально. Так же, как в свое время нэп выполнял прежде всего не рыночную и не экономическую задачу, а эксплуататорско-перераспределительную за счет деревни в пользу города, его господствующих групп (посредством "ножниц цен"), так и "экономическое предпринимательство" и "рыночная экономика" 1990-х годов имели прежде всего нерыночные и неэкономические, а социальные, "классовые" цели. Так называемые экономические реформы, будь то горбачевские или, тем более, гайдаровские, никогда не были целью, субстанцией, они были средством и функцией (а уж что касается гайдаровских реформ, так они вообще уничтожили то, что в позднесоветское время было похоже на рынок, теоретически и потенциально могло стать им; собственно объективно это и было сутью "реформы" независимо от степени отрефлексированности ее целей).
Типологически "освобождение" по-горбачевски сродни "освобождению" по-хрущевски. Чтобы обезопасить себя от террора центроверха Власти, чтобы обеспечить себе и своим семьям гарантии физического существования, избавиться от "расстрельного эгалитаризма" сталинской эпохи и поставить "партию" над "органами", номенклатура должна была ликвидировать всю или почти всю систему широкомасштабных репрессий (маятник, в том числе террора, нельзя остановить "частично", в какой-то точке его можно демонтировать в целом), включая лагеря, из которых надо было выпустить людей. Об этом просто и ясно сказал в "Светлом будущем" Зиновьев: "Режим массовых репрессий рухнул также и по той причине, что репрессии теперь могли обрушиться только на ту часть населения, которая была оплотом, телом, исполнителем, истолкователем, апологетом и т.п. самого режима массового террора. Костер сталинизма потух не потому, что руководители партии решили его потушить, а потому что дотла сгорело все топливо, до сих пор поддерживавшее его. Гореть было больше уже нечему".
Еще более интересны рассуждения об ограничении репрессий и "размягчении режима" в "Желтом доме". Зиновьев пишет, "что из страха возвращения сталинских времен власти перестали поощрять и поддерживать те "инициативные группы", "активы" в коллективах, которые обеспечивают и воплощают контроль коллектива над индивидом, первичные коллективы – а каждый советский человек был приписан к какому-либо коллективу подобного рода – в 1950-1960-е годы постепенно начали терять способность выполнять эти функции (давить индивида. – А.Ф.) хорошо". В результате все больше и больше индивидов получало "возможность физически существовать независимо от первичных коллективов или возможности лишь формально числиться на работе, будучи независимым фактически".
Отмечу, что Зиновьев совершенно верно связывает освобождение индивида от коллектива, от революционного по происхождению народовластия над индивидом с усилением неравенства в коммунистическом социуме, с началом его разложения как такового, с наступлением зрелости того слоя, который я назвал кратократией. Получается, нормальная жизнь при коммунизме, свобода индивида возможны только при разложении этого строя? Естественно, что люди и пальцем не пошевельнули, когда он рушился. Кому хочется под ярмо коллектива, которое, к тому же, персонифицирует какая-нибудь карьерная сволочь. Кто же захочет быть в ее власти? И Зиновьев – не в "Гибели...", а в "Желтом доме" – отвечает: "Общество уже не хочет быть в их власти. И в этом его великая слабость. Слабость коммунизма – в улучшении его внутренних социальных условий. Считается, что коммунистический строй внутренне порочен, и если погибнет, то лишь под ударами извне. Возможно, так оно и произойдет. Но основой его гибели будет внутренняя слабость, порожденная отказом от народовластия", которое есть "ничем не ограниченная власть коллектива над индивидом".
|