[Чарльз Тилли]

Современные теоретики демократических систем пришли к четырем важнейшим выводам относительно воздействия доверия на демократию как таковую.
1. Как показывает проведенный Маргарет Леви анализ пропорционального взаимного согласия (1997), сотрудничество с правительством на основе обязательства, а не принуждения обусловлено ожиданием, что и другие будут равносильно участвовать в несении того груза, который налагает правительство: будут платить налоги, исполнять воинскую повинность и т. д.
2. Предполагается, что при демократии уровень доверия правительству является более высоким, чем при других режимах, потому что добровольная передача власти представителям и должностным лицам возможна только на основе широкого доверия.
3. Смена фракций, стоящих у власти, обусловлена верой в то, что не занимающие сейчас никакой должности лица займут должность позднее или по крайней мере должностные лица будут уделять больше внимания интересам людей.
4. С точки зрения большинства политических акторов, демократия по самой своей сути — режим более рискованный, более зависящий от обстоятельств, чем другие; вот почему с этой системой сотрудничают только те акторы, которые немало доверяют достижениям демократической политики.
Все четыре вывода составляют некоторый уровень доверия как необходимое условие демократии. Следовательно, сколь-нибудь значительное снижение уровня доверия угрожает демократии. Перечисленные условия также предполагают, что авторитарные и патронажные режимы выживают при гораздо более низком уровне доверия, чем демократии.
Марк Уоррен связал все четыре вывода, показав, в чем публичная политика противоречит доверию. По Уоррену, политика состоит из конфликтов по поводу товаров, давления в направлении создания объединений для коллективных действий и попыток прийти к коллективным, взаимообязательным решениям (Warren 1999:311). Все эти процессы — конфликты по поводу товаров, коллективные действия и заявки о коллективных взаимообязательных решениях — больше распространены в государственной политике демократии. Но именно эти процессы угрожают естественно сложившемуся доверию: конфликты из-за товаров порождают распри, коллективные действия разделяют общество на мы—они, а коллективные взаимные обязательства неравно осуществляют индивидуальные и групповые интересы. Таким образом, для демократии необходимо большее доверие, чем для других режимов, по крайней мере в том, что касается результатов политической борьбы. Приведем здесь формулировку Уоррена: демократическая дилемма доверия.
Уоррен предлагает три различных теоретических решения этой демократической дилеммы: неоконсервативное, рациональный выбор и совещательное. Неоконсервативная точка зрения, выразителем которой был Френсис Фукуяма, провозглашает, что единственный способ смягчить трудность выбора состоит в том, чтобы минимизировать количество коллективных решений политических институтов и максимально увеличить количество решений таких институтов, в которых уже заложено то или иное доверие: обычных коммун и рынков. Подход, основанный на модели рационального выбора, представленный Расселом Хардином, считает доверием веру в то, что другой человек или институт заинтересован в собственном благополучии; поэтому те институты, которые действуют в пользу населения, позволяют разрешить эту демократическую дилемму. Совещательное решение, которому отдает предпочтение сам Уоррен, позволяет преодолеть эту пропасть тем, что демократическое обсуждение и доверие становятся взаимодополняющими: самый процесс обсуждения, совещания рождает доверие, а наличие доверия облегчает обсуждение. Неоконсервативная теория не видит обязательной связи между демократией и доверием, в то время как рациональный подход и совещательные теории считают доверие просто неотделимым от демократии.
Несмотря на то что я также обращаюсь к демократической дилемме, я ее решительно переформулировал и предлагаю четвертое решение. Рассматривая доверие как такое отношение, при котором по крайней мере одна сторона подвергает важное для нее дело риску ошибки, неудачи или злонамеренности другой стороны, я признаю, что такие отношения группируются в определенные сети, в особенности по мере того, как проходит время или повышается ценность предприятия. Хотя исторически сети доверия выросли по большей части вне публичной политики, иногда они складываются внутри крупных политических акторов (например, профсоюзов) или в самом правительстве (например, пенсионные системы ветеранов). Однако у нас есть сомнение в том, что подобные ассоциации являются основными для демократического участия. Вместо этого мы должны признать, что формы отношения сетей доверия и публичной политики имеют громадное значение. От них зависит возможность пропорционального взаимного согласия, а следовательно, и эффективное претворение выраженной коллективной воли в действия государства.
Как ни удивительно, но один вид недоверия также становится необходимым условием демократии. Взаимное согласие ведет к тому, что население не готово вручить правителям карт-бланш, какими бы справедливыми выборы ни были бы. Соответственно, остается реальной угроза, что, если власти не будут действовать согласно высказанной коллективной воле граждан, граждане не только отстранят их от власти, но и перестанут поддерживать такие, всегда находящиеся под угрозой деятельности правительства, как призыв на военную службу, набор присяжных для осуществления суда и сбор налогов. В терминах Альберта Хиршмана граждане демократических государств могут проявить лояльность во время государственного кризиса, но обычно они хотя и подают голос, но угрожают выходом (Hirschman 1970).
Демократическая дилемма заключается в том, как, имея в виду все вышесказанное, соединить важные для граждан предприятия и поддерживающие эти предприятия сети с публичной политикой, не нанося вреда ни сетям доверия, ни публичной политике. Такое соединение возможно лишь в условиях взаимного согласия членов сетей доверия. Если государство отказывается от принуждения и обращается к таким рычагам, как капитал в сочетании с обязательствами, то тогда государство способствует взаимному согласию. Так что траектории демократизации будут решительно различаться в зависимости от того, были ли отношения сетей доверия с правителями вначале авторитарными, теократическими, патронажными или отношениями взаимного неприятия.
Так, вариантом выхода из авторитарного правления при демократизации будет отказ от принуждения и ослабление правительственного контроля сетей доверия. Если демократизация начинается с патронажных отношений, то, наоборот, необходимо ослабление посреднического участия патронов и более прямая интеграция сетей доверия в публичную политику. Мэтью Клиэри и Сьюзан Стоукс предлагают «художественный сценарий» (stylized scenario) для иллюстрации обеих операций и ограниченности систем патрон—клиент:
«Демократизируется бедное, разделенное на классы общество. Бедность и неравенство подталкивают политические партии к тому, чтобы использовать стратегию клиентелизма и фаворитизма: голоса избирателей и политическая поддержка покупаются за маленькие, частные уступки избирателям. Клиентелизм действует только тогда, когда и избиратели, и политические брокеры крепко связаны ячейками личностных сетей, которые позволяют брокерам наказывать отдельных избирателей, если они не исполняют условия договора, — заставляют их отчитываться за голоса. Клиентелизм по необходимости — высо-коперсонифицированная форма политики. Но при этом избиратели могут совершать такие действия, которые не отслеживаются патронирующей партией полностью, например голосовать за нужного кандидата в обмен на какие-то подачки. Для большей надежности партии культивируют дружеские отношения доверия со своей клиентурой» (Clear/ and Stokes 2006:10).
Клиэри и Стоукс правильно замечают, что такая система жертвует подотчетностью ради лояльности. Если я правильно описал, что происходило в Америке в XIX в., то этот период американской истории оказался важнейшим этапом, когда до того изолированные сети доверия соединились с публичной политикой.
В том, что касается указанных выше важнейших условий — широты по охвату, равенству, защищенности и взаимообязательности — при интеграции сетей доверия в публичную политику, приходится полагаться на действия правительства по поддержанию этих сетей доверия. Они также получают власть — индивидуально и коллективно — через те связи с правительством, которые сети доверия осуществляют как посредники. У них развивается прочный интерес к деятельности правительства. Им не безразлично, какие ставки предлагает правительство. Уплачивая налоги, приобретая государственные бумаги, делясь информацией с должностными лицами, будучи в зависимости от правительства в том, что касается доходов, и отдавая членов сетей на военную службу, — всеми перечисленными путями они все больше укрепляют свой интерес и вступают в переговоры о соблюдении своих интересов.
Заинтересованные граждане в среднем принимают более активное участие в выборах, референдумах, лоббировании, членстве в группах интересов, социальной мобилизации и прямых контактах с политиками — то есть в обсуждениях, консультациях. Напротив, те сегменты населения, которые по каким-нибудь причинам охраняют свои сети доверия от участия в публичной политике, проявляют меньше интереса к правительственным действиям и не стремятся участвовать в демократической публичной политике. Причем до такой степени, что богатые, обладающие властью персоны могут просто купить должностных лиц или захватить те сектора правительства, которые непосредственно связаны с их интересами; более того, они ослабляют публичную политику дважды: выводя из нее собственные сети доверия и подрывая эффективность консультаций тех граждан, у кого нет их возможностей.
Три главных процесса интегрируют сети доверия в публичную политику: распад обособленных сетей доверия, интеграция прежде обособленных сетей доверия и создание новых, связанных с политикой сетей доверия. Эти процессы следует считать необходимым условием демократизации. Они необходимы, потому что иначе у граждан нет стимулов справляться с провалами демократической политики и они будут с легкостью покидать публичную политику, когда она их не будет устраивать. Интегрирование сетей доверия побуждает граждан выбирать право голоса и лояльность вместо выхода из политики.
Противоположные указанным процессы выводят сети доверия из публичной политики. Вспомним приведенные выше отличия демократизации от дедемократизации: большая скорость дедемократизации, чем демократизации, непропорционально сильное влияние власть предержащих на дедемократизацию. Оба явления предопределены до некоторой степени той легкостью, с какой люди, имеющие власть, выводят свои сети доверия из публичной политики, так что они больше не оказывают на нее прямого влияния. Они могут добиваться этого следующими путями: устанавливать частный контроль над некоторыми частями государства, сами оплачивать такие услуги, как образование, а также покупать услуги должностного лица вместо того, чтобы обеспечивать влияние на него через существующие политические институты. Впрочем, интеграция сетей доверия в публичную политику не является достаточным условием для демократизации; авторитарные, как и теократические режимы тоже интегрируют сети доверия. Для полного описания демократизации нам необходимо рассмотреть еще два разряда процессов: 1) изоляция категориального неравенства (например, по признаку принадлежности к определенному классу, полу или национальности и расе) от публичной политики и 2) трансформация негосударственной власти через: а) расширение политического участия, б) уравнивание политического участия, в) установление коллективного контроля над правительством и г) недопущение произвола со стороны политических акторов, включая правительственных агентов. Все вместе: трансформация негосударственной власти, изоляция категориального неравенства и интеграция сетей доверия — обеспечивает широкие по охвату, равноправные, защищенные и взаимообязывающие отношения между гражданами и государством, то есть порождают демократию.
Вернемся к истории США
Если мы посмотрим на американскую политику в XIX в., то мы, конечно, увидим расизм, нейтивизм, фанатизм, насилие, грубое соперничество и коррупцию. Как полагают Клиэри и Стоукс, американская политика клиентелизма и фаворитизма в сильной степени обеспечивалась личными знакомствами, когда лояльность заменяла отчетность, а политические коллективные действия подвергались строгим ограничениям. Неклиенты часто насильственно изгонялись.
Подытоживая свое превосходное описание ожесточенных выборов в конце XIX в., Ричард Бенсел признает существование строгих ограничений для политического участия в Америке. Он выделяет следующие характерные черты избирателя того времени:

«...это был человек с севера, сельский житель, здесь родившийся, белый, протестант, мужчина. Не встречая на избирательных участках почти никаких препятствий, отвечавшие этим признакам мужчины голосовали гораздо чаще, чем какая-нибудь другая группа в американской истории. Другие часто наталкивались на формальные препятствия или социальную дискриминацию того или иного рода. Например, белые жители южных или пограничных штатов часто лишались права голоса из-за подозрения, что они не лояльны. Черные, будь они с Юга или с Севера, считались умственно и культурно отсталыми. Мормоны с Запада рассматривались как еретики, не имеющие морали (хотя они решительно изменили это положение в Юте). Иммигранты, жившие в городах, недостаточно ассимилировались и потому плохо понимали американские институты и идеалы. Не важно, что многие из них были католиками. Когда эти группы населения заявили претензии на участие в выборах — а они это сделали, — на избирательных участках закипели страсти, вспыхнуло насилие, обман и началось запугивание» (Bensel 2004:287).

Бенсел делает вывод, что применение физического насилия с целью убрать с избирательных участков возможных соперников и лишенных прав, компрометировало демократические свободы (Bensel 2004:90). Тем не менее этот описываемый им процесс (полный конфликтов) парадоксально повышал роль выборов, стимулировал организационные действия со стороны исключенных категорий населения и устанавливал связи сетей доверия этих категорий с публичной политикой.
Несмотря на то что рабы и женщины отстранялись от участия в выборах в массовом порядке, в течение XIX в. уровень политического участия населения в США существенно вырос. С увеличением количества штатов в первой половине XIX века (Keyssar 2000:50-51) быстро исчезали имущественный и налоговый цензы на участие в выборах. Также от выборов к выборам росло участие тех, кто уже имел право голоса. Рис. 4-1 позволяет нам увидеть эти изменения. На этом рисунке графически изображены пропорция населения, участвовавшего в выборах президента, относительно общего числа населения (из Commerce 1975: I, 8, и II, 1073-1074). Заметим, что до выборов 1824 г. процедура голосования сильно менялась, так что было трудно точно подсчитать поданные голоса, но с этого времени цифры становятся надежными. В 1824 г. Эндрю Джексон обошел Джона Квинси по результатам голосования, оставив далеко позади Генри Клея и У. Г. Крофарда. Однако из-за отсутствия большинства по результатам голосования палата представителей выбрала Адамса, а не Джексона.
В 1824 г. проголосовало около 356 000 человек (примерно 3,5% всего населения, включая мужчин, женщин, взрослых и детей, что на тот момент составляло 10,4 млн). К выборам 1828 г. (когда Джексон и Адаме снова боролись за президентство, и на этот раз победил Джексон) количество голосующих увеличилось почти в три раза и приблизилось к 1,2 млн, то есть 9,4% всего населения. С этого времени благодаря быстрому росту населения повышался и процент населения, участвовавшего в выборах президента: в 1870-х гг. голосовало 20% (конечно, освобождение рабов значительно увеличило количество взрослых мужчин, имеющих право голоса, но в действительности дискриминация с применением насилия еще десятилетия не допускала негров на избирательные участки). Значительное сокращение числа голосующих произошло во время гражданской войны в 1864 г., когда штаты, вошедшие в конфедерацию (Алабама, Арканзас, Флорида, Джорджия, Луизиана, Миссисипи, Северная Каролина, Южная Каролина, Теннесси, Техас и Вирджиния), не имели права голоса в союзе, а затем в 1868 г., когда Миссисипи, Техас и Вирджиния еще формально не вошли заново в союз.

О чем же свидетельствуют приведенные цифры? Даже в конце века довольно небольшое число взрослых мужчин участвовало в выборах американского президента. По данным о выборах в Охайо в 1866 г., даже из этих имевших право голоса взрослых мужчин многие отдавали свой голос в обмен на какую-нибудь услугу вместо того, чтобы, углубившись, сравнивать качества кандидатов в президенты. Политические брокеры очень умело собирали голоса в поддержку партий, причем часто не в пользу своих доверителей. Тем не менее произошли два изменения, имевшие для американской демократии исключительную важность. Во-первых, несмотря на слабое информирование населения, всеобщее участие в публичной политике постоянно нарастало. Во-вторых, именно потому, что политические организации и брокеры черпали свои кадры прямо из среды местных работников, использовали свои этнические, религиозные и родственные связи, шел процесс интеграции сетей доверия в американскую публичную политику.
Например, итальянцы Нью-Йорка начали создавать в городе свои объединения с того, что организовали исключительно итальянские общества взаимопомощи и католические приходы. Вскоре, однако, они влились в публичную политику, создав политические клубы.
«[К] середине века, — пишет Сэмюель Бейли, — хорошо организованные и эффективные политические машины, лидеры которых стремились приспособить к своим задачам различные социальные и экономические группы в городе, начали играть все более важную роль в политике. Образование итальянских клубов, аффилированных в эти машины, стало первым шагом в длительном процессе включения итальянцев в политическую систему Нью-Йорка. Примерно так же, как это происходило с этнически однородными церковными приходами, итальянские клубы оказались со временем самым эффективным механизмом рекрутирования итальянцев в политическую систему» (Вайу 1999:210).
Лязгающая на ходу, но все-таки работающая американская политическая машина непрерывно инкорпорировала сети доверия иммигрантов в национальную политику, используя исключительно местные связи.
Иногда процесс обращался вспять. В 1850-е гг. разногласия настроенных против рабства, против католицизма, против иммигрантов (эти настроения часто проявлялись у политических субъектов одновременно) сторонников свободного труда и их демократов-оппонентов перекрывали процесс инкорпорации новых членов в политическую жизнь. Неитивисты, которых называли «ничего-не-знающими» насчитывали в 1854 г. 1 млн сторонников (Keyssar 2000:84). Гражданская война прекратила интеграцию южных сетей доверия в национальное государство, а реконструкция связала их вновь, правда, не без труда. После гражданской войны элита как Юга, так и Севера, чувствуя угрозу своему положению, пыталась остановить вовлечение негров, организованных рабочих и иммигрантов в американскую публичную политику. На Юге они преуспевали в этом начиная с 1890-х гг., главным образом лишая гражданских прав негров. Ценз оседлости, подушевые налоги, отстранение за нетяжкие преступления и законы Джима Кроу — все это отнимало у негров-мужчин конституционное право голоса. Тем временем также и многие белокожие бедняки Юга потеряли свое право голоса (Keyssar 2000:111-113).
Обращение процесса вспять случается и в наши дни. В «Урезанной демократии» Теда Скочпол убедительно доказывает, что за последние десятилетия общественная жизнь Америки обеднела, поскольку управляющие заменяют участие рядовых граждан участием организаций, собирающих деньги (на какие-то цели), или другими влиятельными специализированными организациями, которые готовы взять у вас деньги, но отстраняют граждан от прямого участия. «Доколе централизованные и профессионально руководимые институты и общественные группы сохраняют за собой право особого доступа к правительству и СМИ; пока общественные группы и лица, производящие общественный опрос, могут больше предложить баллотирующемуся политику, чем акторы другого рода, до тех пор американская гражданская демократия не станет гораздо более широкой демократией — а местная деятельность добровольцев так и останется незаметной для национальных центров власти» (Skocpol 2003:281). Не употребляя, впрочем, этого термина, Скокпол на самом деле описывает изоляцию сетей доверия от национальной публичной политики. Как она утверждает, такая изоляция снижает демократичность строя и институтов.
Доверие и недоверие в Аргентине
Несмотря на громадное отличие от американской политической системы, некоторые параллельные процессы происходили и в Аргентине. При всех особенностях политической системы этой страны с ее каудильо, полковниками и репрессивными режимами, мы могли бы подумать, что Аргентина будет похожа скорее на Грецию, Чили или Португалию, а не на США. На деле же чрезвычайно неровные отношения центра этой страны с периферией оставляли такие островки свободы, где была возможна демократическая активность. По крайней мере в Буэнос-Айресе уже очень рано просматриваются элементы демократической политики. Конституция Аргентины 1853 г. гарантировала всеобщее избирательное право для достигших совершеннолетия мужчин, а дополнительные законы, принятые в следующие четверть века, распространяли право голоса также на коренное мужское население в возрасте 21 года или более лет (плюс национальных гвардейцев любого возраста и женатых мужчин с 19 лет)
В Аргентине военная служба играла более существенную роль, чем в Соединенных Штатах, в процессе интеграции сельского населения и иммигрантов в национальную публичную политику. Фернандо Лопес-Альвес считает, что этот процесс начинается с избрания президентом Хуана Мануэля де Росас, губернатора и в течение некоторого времени диктатора провинции Буэнос-Айрес с 1829 до 1852 гг. Указанный процесс продолжался и в следующие десятилетия:
«В отличие от того, что происходило в Уругвае и Колумбии, элита Аргентины к началу XX в. увидела в армии инструмент интеграции низших классов в политику. В 1895 г., при том что четверть населения была иностранного происхождения, выдвинули идею, что военная обязанность будет способствовать созданию нации и "национализации" первого поколения аргентинцев, этих "сыновей иммигрантов, наводнивших страну иностранной культурой"» (Lopez-Alves 2003:205; см. также Forte 2003:146-162).
Аргентина не ввела всеобщую воинскую повинность, но она вовлекла множество бедняков в национальную политику через службу в армии.
Рядовые граждане часто прямо вступали в публичную политику. К 1860-м выборы в Буэнос-Айресе проходили обычно так же грубо и беспорядочно, как в США. Выборы проводились в церковных приходах, и там они становились местом жестокого соперничества враждующих политических и приходских клубов, выставлявших собственных кандидатов. Как сообщает свидетель происходившего Felix Armesto, муниципальные выборы в приходе церкви Ла-Мерсед в декабре 1863 г. выглядели следующим образом:
«Одна из партий завладевала избирательным участком и, пользуясь этим, не исключая никаких средств воздействия — даже и мошенничества, — выигрывала на выборах...
Негодование побежденных доходило до того, что они пытались атаковать, что часто случалось в те времена; но победители... заранее выставляли собственные партийные кадры, так что некоторые защитники с церковных галерей, а другие с крыши отвечали на эти атаки камнями.
Пистолеты и другие мелкие огнестрельные орудия были привилегией богатых, как и револьвер, хотя и очень несовершенный в то время. Так что сражение велось при помощи самого простого и примитивного орудия — камня, поскольку в основном дрались на расстоянии; когда же сближались лицом к лицу, то в ход шли ножи.
Осаждающие, которых обычно было больше, чем закрепившихся внутри здания, переходили к булыжникам с мостовой или приносили кучи речных камней с Баджо, откалывали от стен кирпичи и вообще пользовались всем, что попадет под руку: на крышах не оставалось черепицы... ... [близлежащие дома] служили прибежищем враждебных сил, и оттуда, как и с колокольни собора, каждая сторона вела прицельный огонь по головам и глазам противников... Во всем квартале не оставалось ни единого целого стекла, да и сами участники сражения были все как один ранены» (Sabato 2001:38).
В отличие от Соединенных Штатов здесь в голосовании принимала участие лишь небольшая часть населения, да и та постоянно уменьшалась. Притом что население столицы быстро росло, участие в выборах снизилось с примерно 7% всего населения в 1820-е -1830-е гг. до 2-3% в 1870-е гг. (Sabato 2001:64).
Без сомнения, в значительной степени это снижение объяснялось громадной и всевозраставшей иммиграцией — то есть ростом населения, лишенного гражданских прав. В конце XIX в., например, только 4% испанских иммигрантов, составлявших вместе с итальянцами главный поток иммигрантов, получили гражданство (Моуа 1998:305). Из всего приезжего населения в 1895 г. гражданство получили только 0,2%, а к 1914 г. эта цифра выросла лишь до 2,3 % (Baily 1999:198). В отличие от Нью-Йорка, сообщает Бейли, буэнос-айресские итальянские иммигранты включались в публичную политику, но почти исключительно через профсоюзы. Аргентина в этот период далеко отставала от Соединенных Штатов в создании эффективного механизма интеграции иммигрантских сетей доверия в публичную политику.
Тем не менее политика создания ассоциаций и организаций в Аргентине ширилась. В 1889 г. студенты Буэнос-Айреса создали организацию под названием Гражданский союз молодежи (Union Civica de la Juventud), который встал в оппозицию политике правительства. Эта новая организация вскоре привлекла к себе и последователей-нестудентов, превратившись просто в Гражданский союз. В 1890 г. этот союз организовал демонстрацию в Буэнос-Айресе, в которой приняло участие 30 000 человек. В этом же году народная милиция при поддержке союза совершила нападение на правительственные войска, но этот бунт провалился, и выяснилось, что крупные политики, подстрекавшие к этому выступлению, заключили предварительно тайную сделку с целью сменить правительство. В 1890-е гг. народная политика создания разного рода организаций начинает действовать в национальном масштабе, но против нее ведут решительные действия аргентинские военные и политически значимые фигуры. В то же время массовая иммиграция из Европы — в 1914 г. 80% населения Буэнос-Айреса составляли иммигранты и их дети — решительно изменила общественную жизнь и народную политику.
В период 1890-1914 гг. в Аргентине процветают ассоциации и организации. Широкое, полуконспиративное народное движение, члены которого называли себя радикалами, связало многочисленные местные политические клубы среднего класса с руководством партийных комитетов. Они прибегали к обычным методам общественных движений, таким как массовые митинги и демонстрации. В регионе Буэнос-Айреса сформировались и несколько анархистских рабочих организаций. Помимо обычных для них демонстраций 1 мая и на Новый год, анархисты устроили в 1899-1910 гг. около полудюжины забастовок в Буэнос-Айресе и его окрестностях. Когда в 1910 г. анархисты пригрозили саботировать празднование столетия независимости Аргентины, правительство провело среди них аресты по обвинению в самоуправных действиях и разгромило места их сборищ.
Тем временем аргентинские социалисты начали настоящую борьбу за права рабочего класса на жилье, образование, право на развод, за избирательное право для женщин и за восьмичасовой рабочий день. Социалистическая партия, основанная в 1894 г., объединила рабочих с людьми свободных профессий и даже мелкими предпринимателями. К тому времени, когда эта партия выбрала своих первых представителей в палату депутатов Аргентины в 1904 г., в стране уже пустили корни элементы демократической политики. Этот процесс закладки основ демократии предвосхищал конкретный переход к демократии, который Р. Кольер относит к 1912 г., когда президент Саенц Пенья ввел всеобщее избирательное право и тайное голосование для мужчин старше 18 лет (Collier 1999:30).
Однако даже несмотря на начало реформ в 1912 г., в стране продолжают сменять друг друга демократизация и дедемократизация. Аргентина переживает один за другим военные перевороты: 1930-1932 — генерал Хосе Урибуру;
1943-1945 — генерал Педро Ромирес, с восходящей звездой полковника Хуана Перона;
1955-1958 — военные хунты захватывают власть одна за другой, смещая Перона, который был избран президентом в 1946 г.;
1962-1963 — военный переворот, приведший к власти правительство во главе с председателем сената Хосе Мария Гидо;
1966-1973 — многочисленные перевороты и установление военных или поддерживаемых военными режимов;
1976-1983 — новые государственные перевороты и установление военных режимов, при первом генерал Хорхе Видела сверг вдову X. Перона, Исабель Мартинес де Перон, ставшую президентом после смерти Перона в 1974 г. Потерпев поражение от британских войск после того, как те вторглись на спорную территорию Фолклендских островов в 1982 г., аргентинские военные окончательно уходят — по крайней мере до сегодняшнего дня — из публичной политики.
Тем временем долгое пребывание у власти Хуана Перона значительно изменило политику Аргентины. В тридцатые годы XX века армейский офицер Перон симпатизировал европейским фашистским режимам. В 1946 г. он начинает собственное революционное движение — перонизм, — призывая заменить импорт собственными товарами (через индустриализацию) и укреплять национальную дисциплину. При (временной) поддержке военных и (более или менее постоянной) поддержке организованных в профсоюзы он выиграл президентские выборы в 1946 г. Последователи Перона создали громадные, эффективные системы патронирования. После того как Перон в 1955 г. был отстранен военными от власти и сослан в Испанию, он вновь возвращается в Аргентину в 1973 г. Перон умер на следующий год в возрасте 78 лет. Но партия перонистов его пережила, оставаясь ведущим фактором национальной политики, причем в ее распоряжении до сих пор имеется внушительная сеть патронирования.
Аргентино-американский ученый Хавьер Ауйеро имел возможность внимательно изучить политический клиентилизм или фаворитизм перонистов и политические последствия этого явления (Auyero 1997, 2001, 2002, 2003). В стихийно возникшем рядом со столицей (Буэнос-Айрес) барачном поселке Вилла Параисо, он становится свидетелем деятельности перонистов — активных рабочих, которые доставляли товары и услуги беднякам в обмен на их политическую поддержку. После свержения Перона в 1955 г. для всех правительств (военных и гражданских) Вилла Параисо представлялась социальной язвой, с которой надо было покончить. Местным перонистам удавалось сопротивляться этому уничтожению, причем затем они вовлекли ме-стных обитателей и в общее сопротивление авторитарным режимам Аргентины. Беспощадный военный режим, захвативший власть в стране в 1976 г., начал осаду Виллы Параисо в 1978-м, многие были арестованы. Местные источники сообщают о десятках пропавших без вести в течение этих ужасных лет (Auyero 2001:61).
Тем не менее перонистские сети уцелели в Вилла Параисо. В период массовой безработицы в 90-е гг. перонисты оказывали гораздо более действенную помощь местным жителям, чем католическая церковь. Они организовались в Unidades Basicas (UBS — комитеты простых лю¬дей), которые делали ежедневную партийную работу на местах:
«В Вилла Параисо было пять комитетов (UBS), во главе каждого стоял политический брокер. Эти комитеты распределялись по всему Параисо (хотя Matilde's UB административно находится вне данного поселения, цели его политической и общественной деятельности направлены на улучшение положения населения Параисо). Впрочем, их деятельность была шире, чем просто политика или подготовка к выборам. Многие представляют собой центры распределения продовольствия и медикаментов, и к брокерам можно обратиться за небольшой поддержкой круглый год. За последнее время эти UBS стали главными центрами разрешения проблем выживания» (Auyero 2001:83).
Клиенты перонистов не только голосуют за кандидатов своей партии, но также участвуют в партийных съездах, рисуют граффити, развешивают плакаты и исполняют другие обязанности в своем районе, когда партия в них нуждается. Женщины-брокеры демонстративно подражают милостивой леди Эвите Перон, проявляя «щедрость перонистов» (Auyero 1997). Таким образом, при общем демократическом режиме продолжает функционировать разветвленная сеть отношений клиентелизма.
Тщательно анализируя политику в таких провинциях, как Мар-дель-Плата, Буэнос-Айрес, Кордова и Мисионес, Метью Клиэри и Сьюзан Стоукс обнаружили враждебность между перонистским влиянием и тем, что они считали проявлением информированного (осознанного) демократического участия. К этому последнему они относят получение политической информации из газет, бюллетеней кандидатов от разных партий, открытое обсуждение, за кого голосовать, уважительное отношение к закону и т. д. Далее авторы сообщают, что и в Мексике, и в Аргентине, в менее демократических регионах, население:
• считает, что способность правительственных: учреждений реагировать на требования граждан зависит от личных качеств политика, а не от тех правил, которые предопределяют деятельность соответствующего учреждения;
• больше склоняется к клиентелизму и считает, что также более склонны к клиентелизму люди их окружения;

• также менее склонно к безусловному соблюдению правовых норм (Cleary and Stokes 2006:178).
Представляя выводы Ауйеро, Клиэри и Стоукс в других терминах, можно сказать, что эти авторы отмечают важную роль сетей доверия как посредников при интеграции в публичную политику (через патронов) там, где Институционно-революционная партия ИРП (в Мексике) или партия перонистов (в Аргентине) ищут себе поддержки, ежедневно используя отношения патрон—клиент.
Так что у нас есть прямые свидетельства того, что в Соединенных Штатах, Мексике и Аргентине политика клиентелизма играла роль важного посредника. Как бы низко мы ни ценили политическое участие на основе личных связей и групповых предубеждений, но включение новичков в политическую жизнь через покровительство ускоряет интеграцию до того изолированных сетей доверия в публичную политику, причем одновременно эти новички включаются в новые сети доверия, которые создает само государство или такие крупные политические акторы, как профсоюзы.
Зависящая от обстоятельств, интеграция сетей доверия в публичную политику — это не единственный процесс, обусловливающий демократию. Для широкой демократизации необходимы также изменения неравенств и негосударственной власти. Для демократизации также необходимы изменения в отношениях неравенства и в публичной политике. Обратимся теперь ко второму главному и необходимому процессу — изоляции взаимоотношений гражданин—государство от категориального неравенства. В главе 5 мы сосредоточимся на равенстве и неравенстве.