[Томас ВУДС]

Глава 5

Было ли то, что современная наука в основном сформировалась в католической среде, случайностью, или же в самом католицизме было что‑то, что позволило науке преуспеть? Сама постановка этого вопроса оскорбляет нынешний общественный вкус. Однако в последнее время его ставит все больше и больше ученых, и их ответы могут удивить публику.
Это весьма важный вопрос. Так называемая враждебность Католической церкви науке, вероятно, является самым большим пороком католицизма в глазах общественного мнения. Представление людей о том, что Католическая церковь препятствовала прогрессу науки, основано прежде всего на односторонней версии дела Галилея, которая получила широкое распространение. Но даже если предположить, что в деле Галилея все действительно обстояло так, как полагает большинство людей, показательно, что, как подметил великий католик, рожденный в англиканской вере, кардинал Джон Генри Ньюман, это единственный пример, который приводится в доказательство обскурантизма Католической церкви.
Начало спору положили работы польского астронома Николая Коперника (1473—1543). В наши дни Коперника иногда даже называют священником, но, хотя он и был каноником во Фрауэнбурге (Фромборке), у нас нет прямых доказательств того, что он принял сан. Косвенно об этом свидетельствует решение польского короля Сигизмунда, в 1537 году включившего его в список четырех возможных претендентов на вакантное епископское кресло. Коперник родился в религиозной семье, все члены которой были доминиканцами‑терциариями (членство
Глава 5
78
в этом ордене предоставляло мирянам возможность приобщиться к доминиканской духовности и традиции)1.
Репутация Коперника как ученого в церковных кругах была очень высока. Он консультировал Пятый Латеранский собор (1512—1517) по вопросу реформы календаря. В 1531 году Коперник написал очерк своего астрономического учения, предназначенный для его друзей. Работа вызвала большой интерес; папа
Климент VII даже попросил своего секретаря Иоганна Альберта Видманштадта выступить в Ватикане с лекцией на эту тему. Лекция произвела на папу очень
благоприятное впечатление2.
Тем временем духовные лица и ученые коллеги умоляли Коперника опубликовать свои труды и тем самым сделать их доступными для широкой аудитории. В конце концов Коперник уступил просьбам друзей, среди которых было несколько прелатов, и в 1543 году опубликовал «Шесть книг об обращении небесных сфер» с посвящением папе Павлу III.
Коперник во многом воспроизводил традиционные астрономические представления своего времени, основанные по преимуществу на трудах Аристотеля и, в первую очередь, на работах Птолемея, (87—150 гг.), выдающегося греческого астронома, автора геоцентрической системы. Коперник разделял со своими греческими предшественниками такие представления, как совершенная сферическая форма небесных тел, круговые орбиты и постоянная скорость дви-
жения планет. Отличие его системы состояло в том, что в ее центре находилось Солнце, а не Земля. Его гелиоцентрическая модель исходила из того, что Зем-
ля, так же, как и все остальные планеты, движется вокруг Солнца.
Хотя протестанты злобно нападали на систему Коперника за то, что она якобы противоречит
1 J. G. Hagen, “Nicolaus Copernicus”, Catholic Encyclopedia, 2nd ed., 1913.
2 Jerome J. Langford, O. P., Galileo, Science and the Church (New York: Desclee, 1966), 35.
Церковь и наука
79
Священному Писанию, до процесса Галилея она не вызывала никаких официальных нареканий со стороны Католической церкви. Галилео Галилей (1564—
1642) занимался физикой, а кроме того, сделал с помощью своего телескопа важные астрономические наблюдения, поставившие под сомнение систему Птолемея. Он увидел на Луне горы, а это противоречило античной аксиоме о том, что небесные тела имеют абсолютно сферическую форму. Он обнару-
жил четыре луны Юпитера, а это свидетельствовало не только о том, что Птолемей и древние не все знали о небесных телах, но и о том, что движущая-
ся по своей орбите планета не оставляет позади свои менее крупные спутники (Одним из аргументов против вращения Земли было то, что в этом случае она
оставила бы Луну позади себя). Открытие Галилеем фаз Венеры также было аргументом в пользу системы Коперника.
Поначалу многие выдающиеся церковные деятели всячески поддерживали Галилея и его труды. В конце 1610 года о. Х ристофор Клавиус в письме сооб-
щил Галилею, что ему и другим астрономам‑иезуитам удалось подтвердить сделанные им при помощи телескопа открытия. Когда на следующий год Галилей
прибыл в Рим, его встретили с энтузиазмом и миряне, и духовные лица. Он писал знакомому: «Меня благосклонно принимали многие великие кардиналы, прелаты и князья этого города». Папа Павел V дал ему длительную аудиенцию, а иезуиты из римского коллегиума провели в честь его достижений симпозиум. Галилей был в восторге от этого мероприятия, в ходе которого ученики оо. Х ристофора Гринбергера и Х ристофора Клавиуса рассказали о его великих астрономических открытиях аудитории, состоявшей из кардиналов, ученых и сильных мира сего.
Отцы‑иезуиты были серьезными учеными. О. Гринбергер, подтвердивший открытие Галилеем лун Юпитера, был выдающимся астрономом; в частности он изобрел экваториальную монтировку, с помощью которой ось вращения телескопа можно установить параллельно земному экватору. Кроме
Глава 5
80
того, он был одним из разработчиков телескопа‑рефрактора, который используется по сей день3. О. Клавиус был одним из крупнейших математи-
ков своего времени. Он возглавлял комиссию по выработке грегорианского календаря (начал действовать в 1582 году), избавленного от недостатков юлианско-
го. Он рассчитал длительность солярного года и установил, какое количество добавочных дней необходимо, чтобы календарный год соответствовал солярно-
му (97 дней, распределенных на четыреста лет). Его расчеты были настолько точны, что ученые по сю пору
недоумевают, как это ему удалось4.
Все складывалось как нельзя лучше для Галилея. Когда в 1612 году он издал «Письма о пятнах на Солнце», в которой впервые поддержал в печати копер-
никанскую систему, то получил массу восторженных отзывов, автором одного из которых был сам кардинал Маффео Барберини, будущий папа Урбан VIII5.
Католическая церковь не возражала против использования системы Коперника в качестве элегантной теоретической модели, фактическая истинность которой еще не была окончательно доказана, но которая объясняла небесные явления точнее, чем другие модели. Считалось, что в изложении и применении ее в качестве гипотезы нет никакого вреда.
Однако Галилей считал систему Коперника не гипотезой, позволяющей давать точные прогнозы, а истиной в последней инстанции. При этом ему не хватало адекватной доказательной базы для своего убеждения. Например, он утверждал, что доказательством вращения земли являются приливы —предположе-
ние, довольно нелепое с современной научной точки зрения. Он был не в состоянии ответить на старый,
3 Joseph MacDonnell, S. J., Jesuit Geometers (St. Louis: Institute of Jesuit Sources, 1989), 19.
4 Ibid.
5 Langford, 45, 52.
* Параллакс — изменение видимого положения объекта относительно удаленного фона в зависимости от положения наблюдателя. — Прим. ред.
Церковь и наука
81
еще аристотелевых времен аргумент сторонников геоцентрической системы: если земля движется, то при наблюдении звезд возникали бы изменения параллакса, которых мы на деле не наблюдаем*. Несмотря на отсутствие строго научных доказательств, Галилей настаивал на буквальной истинности системы Коперника и отказывался идти на компромисс и рассматривать доктрину Коперника как гипотезу до тех пор, пока не будут представлены неопровержимые доказательства. Когда он сделал еще один шаг и предложил новое толкование тех мест из Писания, которые, на его взгляд, противоречили гелиоцентризму, это было воспринято как посягательство на компетенцию теологов.
Джером Лэнгфорд, один из наиболее скрупулезных современных специалистов по этому вопросу, так описывает позицию Галилея: «Галилей был убежден, что обладает истиной. Но если подходить к ситуации объективно, следует признать, что у него не было достаточных доказательств, чтобы убедить непредубежден-
ную аудиторию. Совершенно неверно утверждать, как это делают некоторые историки, что у него не было никаких шансов, потому что никто не стал бы при-
слушиваться к его аргументам. Астрономы‑иезуиты подтвердили его открытия; они с нетерпением ждали дальнейших доказательств, которые позволили бы им
отказаться от системы Тихо Браге6 и с полным основанием поддержать идеи Коперника. Многие влиятельные церковные деятели полагали, что Галилей, ско-
рее всего, прав, но им требовались неопровержимые доказательства». «Не вполне правильно изображать Галилея невинной жертвой господствовавших в мире
суеверий и невежества, — добавляет Лэнгфорд. —
Нельзя не возложить часть вины за то, что случилось впоследствии, на него самого. Он отказался идти на

6 Тихо Браге (15461601) предложил астрономическую систему, которая представляла собой нечто среднее между геоцентризмом Птолемея и гелиоцентризмом Коперника. В этой системе все планеты, кроме Земли, вращались вокруг Солнца, а Солнце вращалось вокруг неподвижной Земли.

82
компромисс, а затем вступил в спор, не имея достаточных доказательств своей правоты, и, кроме того, в препирательства с теологами на их поле»7.
Проблемы возникли из‑за того, что Галилей настаивал на буквальной истинности доктрины Коперника: ведь на первый взгляд гелиоцентрическая доктрина
противоречила некоторым местам из Писания. Католической церкви, болезненно относившейся к обвинениям в неуважении к Библии, выдвигавшимся протес-
тантами, было сложно признать, что следует отказаться от буквального толкования Писания (некоторые места которого могли быть истолкованы в том смыс-
ле, что Земля неподвижна) ради недоказанной научной теории8. Но даже с учетом этого Католическая церковь проявила известную гибкость. К этому вре-
мени относится знаменитое замечание кардинала Роберта Беллармина (Беллармино): «Если существуют неопровержимые доказательства того, что Солнце
находится в центре Вселенной, а З емля — на третьем небе, и того, что не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля — вокруг Солнца, то нам, безусловно, сле-
дует более осторожно подойти к толкованию тех мест из Писания, где, на первый взгляд, говорится прямо противоположное, и признать, что мы не понимаем их,
а не объявлять ложным мнение, истинность которого доказана. Однако я лично поверю в такие доказательства не раньше, чем мне их предъявят»9.
Теоретическая открытость Беллармина и его готовность по‑новому интерпретировать Писание в свете нового приращения человеческого знания отнюдь не
была чем‑то нетипичным для Католической церкви.
Примерно того же мнения придерживался и св.

7 Ibid., 6869.
8 Ср.: Jacques Barzun, From Dawn to Decadence (New York: Harper Collins, 2001), 40; краткий, но качественный обзор этого вопроса см.: H. W. Crocker III, Triumph
(Roseville, Calif.: Prima, 2001), 309311.
9 James Brodrick, The Life and Work of Blessed Robert Francis Cardinal Bellarmine, S. J., 15421621, vol.
2 (London: Burns, Oates and Washbourne, 1928), 359.
Церковь и наука

83
Альберт Великий. Он писал: «Весьма часто бывает так, что некий нехристь имеет глубокие познания в делах земли, неба и других сущностей мира сего, основанные на разумном рассуждении или наблюдении, и вельми прискорбно и недушеполезно, ежели христианин, рассуждающий о сих предметах в меру своего понимания Писания, оказывается столь далек от истины, как запад далек от востока, и несет такую чушь, что тем становится нехристям в посмеяние; того же
следует всячески избегать»10. Св. Фома Аквинский тоже предупреждал о том, что не следует цепляться за конкретное толкование Библии, если появились
серьезные причины считать, что это толкование ложно: «Во‑первых, Писание есть непогрешимая истина.
Во‑вторых, когда имеется несколько способов толкования слова Писания, не следует настаивать на непогрешимости одного из них, дабы в случае появления
убедительных аргументов, доказывающих его ложность, никто не осмелился бы утверждать, что сие толкование по‑прежнему совершенно. В противном слу-
чае неверующие будут презирать Священное Писание и путь к истине закроется для них»11.
Несмотря на все это, в 1616 году, после того как Галилей начал громко и настойчиво проповедовать учение Коперника, церковные власти сообщили ему,
что он не должен объявлять это учение абсолютной истиной, хотя и волен пропагандировать эту теорию в качестве гипотезы. Галилей согласился на это и про-
должил свои занятия.
В 1624 году он еще раз посетил Рим, где его снова приняли с большим энтузиазмом, а влиятельные кардиналы с удовольствием обсуждали с ним научные проблемы. Папа Урбан VIII осыпал его знаками

10 James J. Walsh, The Popes and Science (New York: Fordham University
Press, 1911), 296297.
11 Edward Grant, “Science and Theology in the Middle Ages”, in God and Nature: Historical Essays on the Encounter
Between Christianity and Science, David C. Lindberg and Ronald L. Numbers, eds. (Berkeley: University of California Press, 1986), 63.

Глава 5
84
внимания, дал ему две медали и взял его научные труды под свое покровительство. Папа отзывался о Галилее как о человеке, «чья слава сияет в небесах и простирается по всему миру». Урбан VIII сказал ученому, что Католическая церковь никогда не провозглашала учение Коперника еретическим и никогда не сделает этого.
Опубликованный в 1632 году трактат Галилея
«Диалог о двух главнейших системах мира» был написан по просьбе папы; однако автор проигнорировал рекомендацию рассматривать систему Коперника не как истину, а как гипотезу. Бытует мнение, что годы спустя о. Гринбергер говорил, что если бы Галилей относился к своим выводам как к гипотезе, то этот
великий астроном мог бы писать все что угодно12.
К несчастью для Галилея, в 1633 году он попал под подозрение в ереси и ему было запрещено публиковать работы о системе Коперника. Астроном продолжал
много и плодотворно работать, в частности написал книгу «Беседы и математические доказательства двух новых наук» (1635). Однако сам факт неразумной
цензуры запятнал репутацию Католической церкви.
Тем не менее не следует преувеличивать значение этого факта. Вот что пишет Дж. Хейлброн: «Просвещенным современникам было ясно, что упоминание о ереси в связи с Галилеем и Коперником не имело ни универсального, ни теологического значения.
В 1642 году Гассенди заметил, что решение кардиналов — вещь важная, но отнюдь не догмат веры; Риччоли в 1651 году утверждал, что гелиоцентризм не
является ересью; Менголи в 1675 году выражал мнение, что католики обязаны разделять только те толкования Библии, которые приняты церковными соборами, а Бальдиджани в 1678 году писал, что все это известно каждому»13.
В реальности исследователи‑католики действительно не испытывали помех в своей работе, если рас-

12 MacDonnell, Appendix 1, 67.
13 J. L. Heilbron, The Sun in the Church: Cathedrals as Solar Observatories (Cambridge: Harvard University Press,
1999), 203.

85
сматривали вращение Земли как гипотезу (к чему призывал папский эдикт 1616 года). Эдикт 1633 года уже предписывал исключить любое упоминание о враще-
нии земли из научных дебатов. Однако известно, что ученые‑католики, в частности о. Руджер Бошкович, продолжали использовать в своей работе эту гипотезу,
и поэтому современные исследователи предполагают, что эдикт 1633 года был направлен «против Галилео Галилея лично», а не против всего католического науч-
ного сообщества14.
Безусловно, осуждение Галилея, даже если рассматривать эту историю в ее реальном контексте и не удовлетворяться жуткими картинами, обычно созда-
ваемыми воображением журналистов, сослужило Католической церкви медвежью услугу, создав миф о ее враждебности науке.
Господь «все расположил мерою, числом и весом»
Начиная с работ Пьера Дюгема*, опубликованных в начале XX века, историки науки стали все больше подчеркивать ту важнейшую роль, которую Католи-
ческая церковь сыграла в развитии науки. К сожалению, до широкой публики эти результаты исследований практически не дошли. Так бывает нередко.
К примеру, большинство людей до сих пор считают, что промышленная революция привела к резкому снижению уровня жизни рабочих, тогда как на самом
деле средний уровень жизни вырос15. Истинная роль

14 Zdenek Kopal, “The Contribution of Boscovich to Astronomy and Geodesy”, in Roger Joseph Boscovich, S. J.,
F. R. S., 1711—1787, Lancelot Law Whyte, ed. (New York: Fordham University Press, 1961), 175.
* Правильная транскрипция фамилии ученого — Дюан.
В данном издании принята традиционно сложившаяся в русской литературе транскрипция. — Прим. ред.
15 См.: Thomas E. Woods, Jr., The Church and the Market: A Catholic Defense of the Free Economy (Lanham, Md.:
Lexington, 2005), 169174.

86
Католической церкви в процессе развития современной науки тоже остается для широкой аудитории, по сути дела, тайной за семью печатями.
О. Стенли Яки — чрезвычайно уважаемый историк, имеющий ученую степень по физике и по теологии.
Его работы помогают по достоинству оценить значение католицизма и схоластики для развития западной науки. В своих многочисленных книгах Яки высказы-
вает непривычный для многих тезис о том, что христианские идеи не только не были помехой науке, но, напротив, создали предпосылки для ее развития.
Яки придает большое значение тому, что в христианской традиции, от ее ветхозаветной предыстории до Высокого Средневековья и далее, Бог — и соот-
ветственно его Творение — считается рациональным и упорядоченным. В разных местах Библии говорится о том, что законосообразность природных явлений
отражает красоту, совершенство и гармонию Господа. Ведь Бог «устроил великие дела Своей премудрости» исключительно потому, что Он «пребывает
прежде века и вовек» (Сир 42, 21). Обобщая сказанное в Ветхом Завете, Яки пишет: «Мир является творением Лица, обладающего высшей мудростью,
и поэтому в нем есть смысл и законосообразность».
Проявления этой законосообразности мы наблюдаем повсюду. «Смена времен года, выверенный ход звезд, музыка сфер, подчинение сил природы универсаль-
ным законам — всем этим мы обязаны Тому Единственному, кому мы можем безусловно доверять».
О том же свидетельствуют многие пассажи из Книги пророка Иеремии, например, тот, где говорится, что Господь «хранит для нас седмицы, назначенные для
жатвы», или тот, где проводится параллель «между вечной любовью Господа и вечными уставами, которые Он дал луне и звездам для освещения ночью»16.

16 Stanley L. Jaki, Science and Creation: From Eternal Cycles to an Oscillating Universe (Edinburgh: Scottish Academic
Press, 1986), 150. «Это соединение разумности Творца с постоянством природы заслуживает упоминания, потому что в зародыше содержит представление об
Церковь и наука
87

Яки обращает наше внимание на слова о том, что Господь «все расположил мерою, числом и весом» (Прем 11, 22)17. По его мнению, они не только дали опору христианам, выступавшим за рациональность Вселенной в эпоху поздней античности, но и вдохновляли их тысячелетие спустя, в эпоху зарождения современной науки, когда они стали использовать количественный анализ как инструмент познания Вселенной.
Этот тезис может показаться совершенно очевидным и не представляющим никакого интереса. Тем не менее существовали целые цивилизации, которым
была чужда эта чрезвычайно плодотворная и необ-
ходимая для обеспечения научного прогресса идея идея рациональной и упорядоченной Вселенной. Один из главных тезисов Яки состоит в том, что наука, этот
феномен бесконечного интеллектуального поиска, неслучайно возник в католической среде. Он утверждает, что для зарождения научной мысли были необходимы некоторые из фундаментальных христианских представлений. У нехристианских культур этих философских инструментов не было, и, более того, они были обременены концептуальными представлениями, препятствовавшими развитию науки. Яки перечисляет семь великих культур: арабскую, вавилонскую,
китайскую, египетскую, древнегреческую, индийскую и культуру майя. В этих культурах, как он выражается, наука оказалась «мертворожденной».
Эту нежизнеспособность можно объяснить бытовавшими в этих культурах представлениями о Вселенной и тем, что их носители не верили в существование
трансцендентного Творца, даровавшего своему Творению внутренне согласованные физические законы. автономности природы и ее законов».

Ibid. Ср.: Пс 8, 4, 19, 3—7, 104, 9, 148, 3, 6; Иер 5, 24, 31, 35.
17 Дэвид Линдберг приводит несколько примеров упоминания этого стиха св. Августином; см. David C. Lindberg, “On the Applicability of Mathematics to Nature: Roger Bacon and His Predecessors”, British Journal for the History of Science 15 (1982): 7.
Глава 5
88

Напротив, для этих культур Вселенная была колоссальным организмом под совместным управлением пантеона божеств — организмом, которому уготована
череда бесконечных циклов рождения, смерти и возрождения. Из‑за этого развитие науки было невозможным. Анимизм древних культур, т.е. представление о том, что божественное имманентно пребывает в сотворенных вещах, препятствовал развитию науки, так как ему была чужда идея неизменных законов природы. Считалось, что у вещей есть собственная воля и разум, и эта идея не давала даже возможности помыслить о том, что вещи могут вести себя регулярным, фиксированным образом.
Христианское учение о Воплощении жестко противостоит подобному образу мышления. «Единородным» Сыном Господа является только Христос. Напротив,
согласно античному греко‑римскому мировоззрению «вся Вселенная представляла собой „единородную“ эманацию божественного принципа и фактически совпадала с ним»18. Так как христианство признавало свойство божественности исключительно за Христом и Святой Троицей, трансцендентной по
отношению к миру сему, оно были свободно от пантеизма, и поэтому христиане могли рассматривать Вселенную как царство порядка и предсказуемости.
Яки не отрицает за другими культурами больших технологических успехов. Суть его тезиса в том, что эти успехи не привели к расцвету формализованных
и систематических научных исследований. Именно на этом основании другой современный исследователь утверждает, что «предшествовавшие технические новации — времен античности, эпохи расцвета исламской цивилизации или императорского Китая, не говоря уж о доисторических временах, —
нельзя считать наукой и лучше называть практическими сведениями, умениями, премудростями,

18 Stanley L. Jaki, “Medieval Creativity in Science and Technology”, Patterns or Principles and Other Essays (Bryn
Mawr, Pa.: Intercollegiate Studies Institute, 1995), 80.
Церковь и наука
89

техническими приемами, ремеслами, технологическими и инженерными навыками, ученостью или просто знанием»19.
Показателен пример вавилонской цивилизации. Вавилонская космогония совершенно не способствовала развитию науки, скорее наоборот. Вавилоняне считали естественный порядок до такой степени фундаментально неопределенным, что, с их точки зрения, только ежегодный ритуал жертвоприношения мог дать надежду на предотвращение космической катастрофы. Вавилонская цивилизация достигла выдающихся успехов в сборе астрономических сведений и создала зачатки алгебры. Но духовная и философская атмосфера Вавилона была такой, что эти практические умения вряд ли могли положить начало развитию чего‑либо, хотя бы отдаленно напоминающего науку20. Напротив, в ходе сотворения мира, как оно описано в Бытии, хаос полностью подчиняется суверенитету Бога, и это очень существенно21.
Похожие культурные факторы сдерживали развитие науки в Китае. Как ни странно, наиболее убедительно об этом написал историк‑марксист Джозеф
Нидхем. С его точки зрения, причиной был религиозный и философский контекст, внутри которого действовали китайские мыслители. Поистине удивительно
слышать это от марксиста, от которого ожидаешь экономического или, во всяком случае, материалистического объяснения того, почему наука в Китае ока-
залась мертворожденной. Нидхем утверждает, что китайские интеллектуалы были неспособны поверить в существование законов природы. Это было связа-
но с тем, что в Китае никогда не существовало «представления о божественном небесном законодателе, предписывающем законы Природе, находящейся вне
человека». Он далее поясняет: «Дело было не в том,

19 Rodney Stark, For the Glory of God (Princeton: Princeton University Press, 2003), 125.
20 Paul Haffner, Creation and Scientific Creativity (Front Royal, Va.: Christendom Press, 1991), 35.
21 Ibid., 50.
Глава 5
90

что китайцы не видели в природе упорядоченности, а в том, что этот порядок не был результатом деятельности рациональной личности, и соответственно
у них не было уверенности в том, что рациональные личности способны выразить на своем несовершенном человеческом языке божественный кодекс, начертан-
ный до начала времен. Более того, даосисты сочли бы эту мысль слишком наивной и не отвечающей утонченности и сложности Вселенной, как они ее интуи-
тивно постигали»22.
Особенно поразителен случай древних греков, которые добились огромных успехов, применяя человеческий разум к изучению различных дисциплин. Из
всех древних культур, которые анализирует Яки, греки ближе всего подошли к созданию науки в современном понимании — но в конечном счете и им это не удалось.
Греки приписывали материальным предметам, действующим в космосе, сознательные цели; Аристотель объяснял круговые движения небесных тел тем, что им
так нравится. Яки высказал мысль, что для обеспечения развития науки было необходимо деперсонализировать природу (чтобы, например, ни у кого не было
желания объяснить факт падения камней их врожденной любовью к центру земли) — что и сделали схоласты Высокого Средневековья.
Большого внимания исследователей удостоились научные достижения мусульманских ученых, особенно в сфере медицины и оптики. Кроме того, в XII веке
на Запад проникли классические греческие тексты, ставшие важнейшей частью интеллектуальной истории Запада благодаря переводам арабских книжников. Однако все это не отменяет того факта, что, как правило, мусульманские ученые добивались успеха
вопреки исламу, а не благодаря ему. Ортодоксальные исламские ученые отрицали любое представление о Вселенной, где правят единые физические законы, так как никакие законы природы не должны и не

22 Joseph Needham, Science and Civilization in China,
vol. 1 (Cambridge: Cambridge University Press, 1954), 581;
цит. по: Stark, 151.
Церковь и наука
91

могут ограничивать всемогущество Аллаха23. Они воспринимали законы природы как, если можно так выразиться, привычки Аллаха, от которых он может
в любой момент отказаться24.
Католицизм допускает существование чудес и признает, что в жизни есть место и сверхъестественному, но сама идея чуда состоит в том, что это необычное
событие, и, разумеется, его можно распознать именно потому, что оно выбивается из ткани упорядоченного мира природы. Более того, католический мейнстрим
никогда не видел в Господе воплощения произвола; предполагалось, что природа устроена согласно неизменным и доступным пониманию законам. Именно
это имел в виду св. Ансельм, когда говорил о различии между упорядоченным могуществом Господа (potentia ordinata) и его абсолютным могуществом (potentia absoluta). Согласно св. Ансельму, тем, что Гос-
подь решил приоткрыть нам Свою природу, некоторые сведения об устройстве морального порядка и Свой план искупления, Он взял на себя обязательство вес-
ти себя определенным образом, которое Он, естественно, исполняет25.
К XII—XIV векам это различие было хорошо усвоено26. Конечно, некоторые авторы, такие как Уильям Оккам, время от времени настолько акцентировали
абсолютную волю Господа, что это могло препятствовать развитию науки, но большинство христианских философов считали Вселенную принципиально
упорядоченной.

23 Stanley L. Jaki, The Savior of Science (Grand Rapids, Mich.: Eerdmans, 2000), 77—78.
24 Stanley L. Jaki, “Myopia about Islam, with an Eye on Chesterbelloc”, The Chesterton Review 28 (winter 2002):
500.
25 Richard C. Dales, The Intellectual Life of Western Europe in the Middle Ages (Washington, D. C.: University Press
of America, 1980), 264.
26 Richard C. Dales, “The De‑Animation of the Heavens in the Middle
Ages”, Journal of the History of ideas, X (1980): 535.
Глава 5
92

Св. Фоме Аквинскому удалось найти баланс между свободой Господа, который может создать такую Вселенную, какую Ему хочется, и Е го отношением к той
Вселенной, которую он на самом деле создал. Как объясняет о. Яки, с точки зрения томизма главной задачей является выяснение того, какую именно Вселенную
создал Бог, но при этом не следует тратить усилия на абстрактные размышления о том, какой должна быть Вселенная. Абсолютная творческая свобода Бога озна-
чает, что Вселенная не должна быть именно такой, а не иной. Мы познаем природу той Вселенной, которую Господь благоволил создать, опытным путем, а опыт —
это ключевой элемент научного подхода. И мы способны познать Вселенную, потому что она является рациональной, предсказуемой и доступной пониманию27.
Такой подход позволяет избежать двух возможных ошибок. Во‑первых, он предостерегает против не основанных на опыте рассуждений о физической вселенной, которым так любили порой предаваться древние. Это наносит серьезный удар по априорным рассуждениям о том, что Вселенная «должна» быть такой‑то и такой‑то, и о том, что было бы «логично», если бы Вселенная была такой‑то и такой‑то.
Так, Аристотель утверждал, что если один предмет в два раза тяжелее другого, то он будет падать с той же высоты в два раза быстрее. К этому выводу он при-
шел в результате интроспекции, но любой может проверить, что это не так. Несмотря на то что Аристотель в ходе своих исследований собрал очень много эмпирических данных, он продолжал верить в то, что натурфилософия может быть основана на чисто рациональном анализе (в противоположность чисто
эмпирическому). С его точки зрения, вечная Вселенная есть рационально необходимая Вселенная, и физические принципы, на которых она основана, можно
выяснить без обращения к опыту, посредством чистого процесса мышления28.

27 Цит. по: Haffner, 39; см. также 42.
28 A. C. Crombie, Medieval and Early Modern Science, vol. 1 (Garden City, N.Y.: Doubleday, 1959), 58.
Церковь и наука
93

Во‑вторых, томистский подход исходит из того, что созданная Богом Вселенная упорядочена и познаваема, потому что, несмотря на то что Бог обладает властью, позволяющей ему игнорировать законы физического мира, такое поведение противоречит Его рациональности и упорядоченности. Именно это ощущение разумности и предсказуемости физического мира создало у ученых раннего периода Нового времени философскую уверенность в осмысленности
занятия наукой. Один из исследователей писал в связи с этим: «Только в рамках такой концептуальной матрицы наука могла появиться в той жизнеспособной форме, которая обеспечила последующее устойчивое развитие»29.
Об этом, как это ни странно, писал и Фридрих Ницше, один из наиболее ожесточенных противников христианства в XIX веке. «Строго рассуждая, —
утверждал он, — не существует никакой „беспредпосылочной“ науки… нужно всегда заведомо иметь в наличии некую философию, некую „веру“, дабы
предначертать из нее науке направление, смысл, границу, метод, „право“ на существование… Наша вера в науку покоится все еще на метафизической вере»30.
Тезис Яки о том, что научные исследования Запада поддерживались христианской теологией, можно продемонстрировать на примере того, как западные ученые решали важные проблемы, связанные с движением, брошенными предметами и импетусом [impetus], т.е. количеством движения. С точки

29 Haffner, 40.
30 Цит. по: Ernest L. Fortin, “The Bible Made Me Do It: Christianity, Science, and the Environment”, in Ernest Fortin: Collected Essays, vol. 3: Human Rights, Virtue, and
the Common Good: Untimely Meditations on Religion and Politics, ed. J. Brian Benes‑tad (Lanham, Md.: Rowman & Littlefield, 1996), 122. В цитате из Ницше (Nietzsche,
Genealogy of Morals III, 23—24) курсив в оригинале. [Русск. пер.: Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. К генеалогии морали. М.: ОЛМА‑ПРЕСС, 2001.
С. 361—362.]
Глава 5
94

зрения древних греков, естественным состоянием для всех тел было состояние покоя. Поэтому требовалось объяснить движение, и попытка объяснения, пред-
принятая Аристотелем, оказала наибольшее влияние на тогдашнюю науку. Согласно Аристотелю, земля, вода и воздух — три из четырех элементов матери-
ального мира — обладали естественной склонностью стремиться к центру Земли. Когда предмет, брошенный с дерева, падал на землю, он просто действовал
согласно своей природе, ища центр земли (в достижении каковой цели он, разумеется, встречал препятствие в виде земли). Огонь, с другой стороны, стремился
ввысь, хотя и оставался в подлунных пределах31.
Аристотель разделял движение на естественное и насильственное. Примерами естественного движения служат движение падающих шаров и движение восходящих языков пламени, иными словами, то, что происходит, когда движущийся предмет стремится достичь естественного состояния покоя. Классическим
примером насильственного движения являются метательные снаряды, когда, скажем, шар бросают вверх, несмотря на его естественное тяготение к центру земли.
Описание движения брошенных предметов было для Аристотеля чрезвычайно тяжелой проблемой.
Например, если мы бросим шар, то, согласно теории Аристотеля, он должен мгновенно оказаться на земле, как только покинет руку человека, потому что его
природа тянет его к земле. Движение шара будет объяснимо только в том случае, если он так и не покинет руки человека — если мы все время держим шар
в руке и двигаем его, то причиной движения является эта внешняя сила. Но если такой силы нет, то аристотелевский подход, очевидно, не может объяснить дви-
жение шара в воздухе... Аристотель пытался решить эту проблему, предполагая, что все то время, пока брошенный предмет летит по воздуху, на самом деле

31 Об Аристотеле, брошенных телах и импульсе см.: Herbert
Butterfield, The Origins of Modern Science, 1300—1800,
rev. ed. (New York: Free Press, 1957), Chapter 1: “The
Historical Importance of a Theory of Impetus”.
Церковь и наука
95

на него действует внешняя сила, а именно вибрации среды, в которой он перемещается.
Важнейшим элементом перехода от античной физики к физике современной стало введение понятия инерции, т.е. сопротивления объекта изменениям в состоянии его движения. В XVIII веке Исаак Ньютон описал инерцию в своем первом законе, согласно которому тела, находящиеся в состоянии покоя, стремятся остаться в состоянии покоя, а движущиеся тела стремятся оставаться в движении.
Современные исследователи начинают признавать роль средневековых ученых в развитии идеи инерционного движения. Особенно важное значение имели работы Жана Буридана, сорбоннского профессора XIV века. Буридан, как и всякий католик, в силу своих религиозных взглядов не мог не отвергнуть идею Аристотеля о вечности Вселенной. Он считал, что Вселенная была создана Богом из ничего в какой‑то конкретный момент. А если Вселенная не является вечной,
то и движение небесных тел, которое Аристотель тоже считал вечным, должно быть осмыслено по‑другому.
Иными словами, если планеты стали существовать начиная с какого‑то момента во времени, то и движение планет тоже началось в какой‑то конкретный
момент времени.