https://slon.ru/posts/58795
07:20
Советник руководителя Аналитического центра при Правительстве РФ
В современной науке есть объединительный термин «науки о Земле», куда входит целый комплекс взаимосвязанных знаний о нашей планете: физическая география, тектоника, геология, минералогия, климатология, океанография, экология… Перечень не имеет единых принятых границ и может объединять все, что так или иначе расширяет наше познание Земли как единого и взаимосвязанного целого. Хотя некоторые из этих наук известны еще с античности, у всех современных наук о Земле есть общий отец – немецкий естествоиспытатель Александр фон Гумбольдт (1769–1859). Он же дал имя явлению, получившему еще при его жизни название «Гумбольдтова наука». И именно он был символом и эталоном «ученого» для всей Европы в первой половине XIX века.
Александр Гумбольдт традиционно считается еще и лицом, в честь которого получил имя Берлинский университет. Более близкое знакомство с историей вопроса обнаруживает, что университет носит имя в честь не только Александра Гумбольдта, но и его старшего брата Вильгельма Гумбольдта (1767–1835), видного лингвиста. Еще более близкое знакомство – что основателем Берлинского университета считается Вильгельм и ему же приписывается концепция «исследовательского университета», в котором впервые был постулирован и воплощен принцип единства науки и образования и который за несколько десятилетий превратил Пруссию – а с 1871 года Германию – в ведущую научную державу «века прогресса».
Если же углубиться в историю, то окажется, что роль Вильгельма Гумбольдта в создании Берлинского университета состоит в том, что он организовал его основание в 1810 году во время своего непродолжительного пребывания на посту директора департамента культуры и образования министерства внутренних дел Пруссии. Хотя значение образовательных реформ Вильгельма Гумбольдта на этом посту очень велико, сам Вильгельм практически не принимал участия в создании нового университета, очень скоро оставив должность и уехав из нелюбимого им Берлина прусским послом в Австрию, где его дожидалась жена.
Сам же университет создавался постепенно в течение нескольких последующих десятилетий и обрел особую репутацию значительно позже своего основания. Созданием новых традиций и приемов высшей школы, задуманной Вильгельмом Гумбольдтом, в значительной степени пришлось заниматься его брату Александру. Так что младший Гумбольдт может обоснованно рассматриваться и как создатель и невольный соавтор «исследовательского университета». Когда мы говорим «Гумбольдт», мы имеем в виду именно Александра, а не его брата Вильгельма. Тема этого очерка – научные и педагогические достижения Гумбольдта и их историческое значение. (Биографические факты и цитаты из переписки Гумбольдта изложены по: Сафонов В.А. Александр Гумбольдт. М., 1959; Скурла, Герберт. Александр Гумбольдт. Пер. с нем. Г. Шевченко. М., 1985).
Александр и Вильгельм Гумбольдты были детьми камергера прусского двора майора Александра-Георга фон Гумбольдта и его жены Марии-Елизаветы. Гумбольдта часто называют бароном, но это ошибка, которую, по-видимому, первым сделал президент США Томас Джефферсон во время встречи с Гумбольдтом в 1804 году. Джефферсона, далекого от континентальных реалий, могла ввести в заблуждение дворянская приставка «фон», которую, к слову, как и французскую «де» или английскую «лорд», кроме как в формально вежливом обращении к ее носителю употреблять не обязательно. Бароном (Freiherr) Гумбольдт-отец не был, он был родом из бюргеров и дворянином стал в 18 лет, когда Гумбольдт-дед получил наследственное дворянство. Баронессой Гольведе была мать братьев Гумбольдт, но по первому браку, а в девичестве она была дочерью потомков французских гугенотов и шотландских дворян. Гумбольдты были новым дворянством, чей статус поддерживался симпатией короля Пруссии Фридриха Великого к камергеру Гумбольдту, богатым приданым фрау Гумбольдт и антипатией старого прусского дворянства.
Гумбольдт-отец был старше своей жены (на момент брака ей было 25, ему 41) и умер, когда его дети были еще подростками. Мария-Елизавета понимала свою материнскую задачу как содержание детей в строгости и дисциплине и подготовку их к занятию чиновных и придворных должностей, которые полагались им по их высокому статусу. Ученые занятия в Пруссии эпохи Фридриха Великого считались неблагородными, и, возможно, братья Гумбольдт ограничились бы азами домашнего образования и военной подготовки, если бы не их воспитатель Готлоб Кунт, имевший большое влияние на вдову Гумбольдт (и впоследствии управляющий их имений). Кунт организовал для братьев уроки лучших берлинских профессоров и в 1783 году ввел подросших молодых людей в салон Генриетты Герц, где собирались многие авторы «Берлинского ежемесячника» Фридриха Шиллера и другие видные представители немецкого романтизма. Романтизм в конце XVIII века был передовой и во многом радикальной философией, агрессивно поддерживавшей республиканские и конституционные идеи и все время конфликтовавший с монархической властью. Но, как мы уже знаем, именно literati (интеллектуалы) романтизма завершили формирование из множества германских народностей единую нацию немцев, и братья Гумбольдт всю жизнь оставались частью этого движения. Не менее важно и то, что романтизм окажет серьезное влияние на философию науки Александра Гумбольдта.
Александр Гумбольдт интересовался природой с раннего детства, его домашним прозвищем было «маленький аптекарь» (как мы уже знаем, ботаника традиционно считалась частью фармацевтики). Компромисс между интересами Гумбольдта и желанием матери видеть его на службе был найден в виде горного дела. Гумбольдт обучался непродолжительное время в нескольких университетах Германии – Университете Франкфурта-на-Майне, Геттингенском университете, Гамбургской коммерческой школе и Фрайбургской горной академии. Предметом его обучения был камерализм – так называлась популярная в Германии XVIII века теория управления. Курс «камеральных наук» больше всего напоминал то, что в СССР называли «народным хозяйством» – в него входили производственные и сельскохозяйственные технологии, администрация и общепрактические знания.
Наиболее важным для Гумбольдта и его брата оказался год, проведенный в знаменитом Геттингенском университете (1789–1790). Геттинген был одним из самых молодых университетов (год основания – 1734), но при этом он имел репутацию одного из сильнейших. Официально он считался университетом юристов – из него вышло много правоведов, дипломатов и политиков. Неофициально это был один из центров романтического литературного движения – поэтому Пушкин «отправил» наивного поэта-романтика Ленского обучаться в Геттинген. Правда, для немецкого романтизма и его предтечи, движения Sturm und Drang («Буря и натиск»), были характерны самоирония, веселье и юмор на грани фола. Именно молодой Иоганн Вольфганг Гете ввел в мировую речь в пьесе «Гец фон Берлихинген» одно из самых популярных оскорблений-отказов:
Чтоб я – и сдался! Ах, каков наглец!
Скажи Его Величеству, гонец:
Хотя я чту особу короля –
Пусть в ***у поцелует он меня!
(Гете И.-В. Гец фон Берлихинген. Страсбург, 1775. Вольный перевод с нем. Ю. Аммосова)
Пушкин вполне обоснованно комментировал Ленского: «Так он писал темно и вяло // (Что романтизмом мы зовем, // Хоть романтизма тут нимало // Не вижу я; да что нам в том?)» А под лозунгом удалого Геца могли мысленно подписаться почти все друзья Гумбольдта – да и сам Гумбольдт, как мы увидим, много лет, как говорится, «показывал Геца» своему королю.
Еще одной важной особенностью Геттингена XVIII века была очень качественная естественнонаучная школа. Александр Гумбольдт в полной мере пользовался ее возможностями, познакомившись там с новейшей теорией «нептунизма», согласно которой земной рельеф и породы сформировались вследствие отступления первичного океана, покрывавшего всю землю. Гете был активным сторонником нептунизма. Основным доказательством своей теории нептунисты считали базальт, в формах которого они усматривали застывший океанский ил. Все остальные породы считались продуктами разрушения и преобразования базальта. Для не покидавших Европу геологов, где единственными доступными вулканами были Везувий и Этна, выбрасывающие в основном игнимбритовые туфы, природа базальта была неочевидной, а вулканическую деятельность они считали горением подземного каменного угля. В геттингенский период Гумбольдт выбрался в первую краткосрочную местную экспедицию, где изучал рейнские базальты. С нептунизмом Гумбольдт впоследствии будет полемизировать, став одним из лидеров противоположной теории «плутонизма», считавшей основной движущей силой геологии вулканические явления. В современной геологии эта дихотомия уже неактуальна: горные породы, как известно сейчас, по своему происхождению могут быть вулканическими, осадочными или метаморфическими, и в ходе тектонических процессов они в этой последовательности циклически преобразуются друг в друга.
Фридрих Георг Вейтш. Гумбольдт и Бонплан на фоне Чимборасо
Но еще большее влияние на будущее Гумбольдта оказала встреча с участником экспедиции Джеймса Кука естествоиспытателем Георгом Форстером. В 1790 году Гумбольдт и Форстер совершили путешествие в революционный Париж, а оттуда в Голландию и Англию, где благодаря Форстеру Гумбольдт познакомился с легендарным естествоиспытателем Джозефом Бэнксом, главным ученым Кука. Гумбольдт многократно писал впоследствии, что именно общение с Форстером привело его к твердому решению при первой же возможности отправиться в экспедиции за пределы Европы. В его планах были азиатская Россия, Индия, Америка и Китай. Некоторые из этих планов удалось осуществить, некоторые так и остались планами. Но в это время Гумбольдту мешали как непреклонная воля матери, желавшей видеть его на службе, так и нехватка денег, поскольку вариантов было лишь два: или участие в большой государственной экспедиции, которые были редки, или поездка за свой счет.
В 1791 году Гумбольдт завершает образование во Фрайбургской горной академии, ректор которой, Абрахам-Готлоб Вернер, был основателем теории нептунизма, и получает должность обер-бергмейстера (начальника горного округа) в Штебене. На этой должности он удивлял горнорабочих тем, что лично спускался в шахты (прежние начальники не выходили из кабинетов и редко снисходили до рабочей черни) и серьезно улучшил производительность добычи. В Штебене Гумбольдт разработал безопасную шахтную лампу, качество дизайна которой оставалось лучшим в Европе до ламп Хэмфри Дэви и Майкла Фарадея (см. следующий очерк) и в свободное время изучал природу «жизненной силы», популярной концепции конца XVIII века.
«Жизненная сила» понималась романтиками-единомышленниками Гумбольдта как некая мистическая субстанция, делающая мертвую материю живой; с конца 1780-х годов ее активно обсуждали в связи с опытами Луиджи Гальвани по стимулированию электричеством тканей животных. Гумбольдт проверял свои теории «жизненной силы» на опытах, которые ставил на самом себе. Врач-ассистент втирал в разрезы на его спине различные едкие вещества, бил их током, клал на них препараты животных; Гумбольдт комментировал свои ощущения. По итогам этих опытов Гумбольдт пришел к выводу, что «жизненная сила», скорее всего, фикция, и больше к этой теории никогда не возвращался.
Репутация Гумбольдта на службе росла, его стали привлекать к дипломатическим миссиям, но в 1796 году фрау Гумбольдт скоропостижно скончалась от рака груди. С этого момента личная ситуация Гумбольдта резко изменилась: требования матери «служить» прекратились, а сам он стал богатым человеком. Гумбольдт увольняется с прусской службы (технически получает бессрочный отпуск), и пока Кунт налаживал его финансовые дела, переехал сперва в Йену, затем в Вену и, наконец, 15 мая 1798 года приезжает в Париж, где искал возможности для научных поездок.
В будущем Гумбольдт проживет в Париже значительную часть своей долгой жизни. За это решение его постоянно критиковали на родине. Чтобы понять, что это значило, следует помнить историческую обстановку. С 1789 года во Франции шла антимонархическая революция, которую монархии всей Европы считали угрозой для себя, как идейной, так и военной. Причем это мнение было вполне обоснованным.
В отличие от Америки, которая была далеко и не воспринималась как серьезный игрок или образец, Франция была европейской державой, а революционеры открыто считали себя вызовом и угрозой «тиранам» всего света. Французская республика вела себя агрессивно, сменившая ее Директория – тоже, а Наполеон вел постоянные войны и как «первый консул», и как «император», не скрывая своего стремления подчинить весь мир. Законным монархом Наполеона не считал никто, даже его невольные союзники, и Франция оставалась идейной угрозой всей монархической Европе и в период Консульства (1801–1804), и Первой империи (1804–1815). Пруссия была завоевана и расчленена в ходе войн Четвертой коалиции в 1806 году за 19 дней (это завоевание подтолкнуло короля Фридриха-Вильгельма III к прогрессивным реформам, включая образовательную). Два десятилетия страха во многом определили то, что «Священный союз» после свержения Наполеона поставил целью в 1815 году не допустить больше никаких революций в Европе, пресекая их любыми методами в зародыше. И вот в такой обстановке прусский подданный и аристократ Гумбольдт переезжает жить в Париж Директории, который становится наполеоновским 18 брюмера (9 ноября) того же 1799 года, и живет там все это время.
Гумбольдт любил в Париже не только его научные возможности и не только дух свободы (довольно быстро, впрочем, сменившийся лицемерием Директории и новой спесью Первой империи). Немецкие города, включая его родной Берлин, были удобным местом для философа, но не для естествоиспытателя. В одном из писем Гумбольдт писал, что французы любят математику даже больше, чем следует, и гармония мира ускользает от их вычислений. В Берлине он бы поневоле вернулся назад в придворный мир обедов, карточных игр и интриг (по крайней мере так сам Гумбольдт критиковал этот город). Германия рубежа XVIII и XIX веков была страной насыщенной литературной и гуманитарной жизни, но передовой державой точных наук она стала несколько десятилетий спустя.
Феномен того, как некоторые города становятся магнитами для людей определенных профессий, в наше время изучала социолог Саския Сассен. По гипотезе Сассен, «глобальные города» формируются, когда приток профессионалов создает среду, куда стремятся другие такие же профессионалы, вокруг них возникает инфраструктура поддержания этих сообществ, фирмы, обслуживающие этих профессионалов и обеспечивающие им занятость (Sassen, Saskia. The Global City: Introducing a Concept. Brown Journal of World Affairs. Winter/Spring 2005. Vol. IX, Issue 2; ткж: Sassen, Saskia. The Global City: New York, London, Tokyo. Princeton University Press, 2001). Профессионал может реализоваться в полную силу своих возможностей, только если будет работать в этой созданной для него среде. Так, в Нью-Йорке, Лондоне и Токио концентрируется финансовый сектор, в Лос-Анджелесе индустрия развлечений, а в Сан-Франциско технологические стартапы. По-видимому, Париж, с его сетью научных институтов и сообществом ученых, таким же путем стал «глобальным городом» науки рубежа XVIII–XIX веков.
Гумбольдт видел это и понимал ценность парижской среды. А соотечественники (не все, но и такие высказывания были) называли его предателем, не желающим вернуться на зов родины в час испытаний. Некоторые моральные дилеммы начала XIX века понятны и нам в начале XXI века; многие профессионалы стоят перед таким выбором и сейчас, и любой вариант для них – безвозвратная потеря чего-то очень важного.
В Париже Гумбольдту не удалось попасть в экспедицию. Войны уже сорвали планы путешествий Гумбольдта в Италию и Египет. Спонсор поездки, член Королевского общества Фредерик Херви, четвертый граф Бристоль и лорд-епископ Дерри, планировавший увеселительно-познавательную поездку с фаворитками на Ближний Восток, был схвачен французами в Милане как шпион, через 18 месяцев выпущен на свободу, пешком пошел в Рим и, по легенде, замерз ночью у дверей крестьянского дома, хозяева которого отказали в ночлеге протестанту. Затем было отменено пролоббированное исследователем Луи-Антуаном Бугенвилем кругосветное путешествие с поисками Южного полюса под командой капитана Николя Тома Бодена, так как новой власти понадобились деньги на новые войны. После нескольких таких же неудачных попыток Гумбольдт и его парижский друг и компаньон ботаник Эме Бонплан приехали в Испанию. Практически одновременно с их прибытием в Испанию многолетний фаворит королевы Мануэль Годой лишился поста государственного секретаря (первого министра), новым госсекретарем стал баскский аристократ Мариан Луис де Уркихо, прогрессист и профранцузский политик. При посредстве саксонского посланника Гумбольдт очень быстро добился покровительства Уркихо, который оформил ему королевскую охранную грамоту на экспедицию в Испанскую Америку с правом посещать любые территории.
За триста лет, прошедшие с начала колонизации Америки, Испания и Португалия практически не вели научных исследований в своих владениях, за исключением поиска ценных ресурсов: руд и сельскохозяйственных растений. Иностранные исследователи рассматривались как шпионы (Португалия разослала по приграничным городам Амазонии ориентировку на Гумбольдта с указанием арестовать его, если он пересечет границу Бразилии). Поэтому королевское разрешение было уникальным и вряд ли могло быть получено в более спокойное время, а не в период революционной неразберихи и поиска любых новых ресурсов. Все четыре года Гумбольдт был желанным гостем всех местных властей и элит Нового Света.
География экваториальных растений Александра фон Гумбольдта. Изменчивость флоры и фауны с повышением высоты на примере вулкана Чимборасо в Эквадоре
Американская экспедиция Гумбольдта (лето 1799 – лето 1804) обычно занимает свыше половины научных биографий Гумбольдта. Именно это событие принесло Гумбольдту славу и на долгие годы стало основным делом его жизни. Мы же изложим эти события предельно кратко, пунктиром.
Из Испании Гумбольдт и Бонплан проследовали на Тенерифе, где взошли на пик Тейде. Оттуда они прибыли в Венесуэлу, где изучали местную природу и наблюдали метеоритный поток Леониды. В течение весны 1800 года они путешествовали по внутренним областям Венесуэлы, пройдя сушей, а затем по речной системе Ориноко и сушей до притока Амазонки Рио-Негру и назад рекой Касикьяре в Ориноко.
Из Венесуэлы Гумбольдт и Бонплан перебрались на Кубу, в 1801 году вернулись в Колумбию и к началу января 1802 года через Анды дошли до Кито. В Кито Гумбольдт предпринял попытку подняться на считавшуюся тогда высочайшей вершиной мира гору Чимборасо (6268 метров) и без снаряжения и специальной одежды достиг высоты 5878 метров, поставив новый мировой рекорд альпинизма. Гумбольдт восходил также на вулканы Котопахи и Пичинча и с риском для жизни спустился в кратер Пичинча – тоже без защиты и дыхательных устройств. Из Кито экспедиция отправилась к верховьям Амазонки, а оттуда в город Лима в Перу и далее в порт Кальяо на побережье. В Кальяо экспедиция некоторое время ждала эскадру Бодена, имея целью отправиться на Филиппины.
После того как стало известно, что Боден изменил маршрут и ушел в Индийский океан вместо Тихого, Гумбольдт и Бонплан отправились морем в Акапулько, тогда крупнейший тихоокеанский порт Мексики, куда прибыли весной 1803 года. Еще около года экспедиция изучала Мексику. Весной 1804 года Гумбольдт и Бонплан через Кубу отправились в Филадельфию, а оттуда в Вашингтон, где и произошла встреча Гумбольдта и Джефферсона. В августе 1804 года Гумбольдт и Бонплан вернулись во Францию очень вовремя. Вскоре Франция вторглась в Испанию, да и наследство Гумбольдта уменьшилось уже втрое – экспедиция стоила очень больших денег.
Во Франции Гумбольдта встретила слава «второго Колумба» – его письма из Америки уже несколько лет публиковались в газетах и читались всей образованной публикой, экзотические растения росли в Тюильри и других ботанических садах, а их семена парижские модники носили на часовых цепочках. Гумбольдт открыл Америку европейцам повторно, еще не вернувшись в Европу. Симон Боливар и другие революционеры-националисты Латинской Америки также вдохновлялись творчеством Гумбольдта, с которым многие из них были знакомы еще по Америке.
Чтение отчетов экспедиции, составление которых у Гумбольдта отняло несколько десятилетий, оставляет у современного читателя определенное недоумение. Во-первых, это не сухой и формализованный язык современных статей и монографий, и по своей структуре они больше напоминают дневник путешественника. Во-вторых, Гумбольдт не держится той или иной темы жестко, а пишет обо всем, что видит и слышит вокруг, от цвета неба и силы ветра до поведения животных и птиц. Антропологические и археологические вопросы соседствуют с социальной критикой колониальных порядков. Гумбольдт, например, может описывать структуру горных пород на перевале и тут же сообщать, что через перевал принято путешествовать на спинах метисов-носильщиков (кавалитос, исп. – лошадки), целая деревня которых находится у начала дороги к перевалу. Кавалитос получают крошечную плату за тяжелый труд, но когда вице-король захотел расширить дорогу, дружно заявили возражение на проект, чтобы лошади и мулы не лишили их заработка. Но при этом эти почти художественные описания Гумбольдта не только произвели на европейскую общественность и науку неизгладимое впечатление, но и серьезно продвинули наше понимание Земли. Почему это произошло?
Гумбольдт стал основателем наук о Земле именно потому, что стал рассматривать Землю как единую гармоничную систему с общими законами и движущими силами, в которой все взаимосвязано и взаимообусловлено. «Гумбольдтова наука» была в этом отношении близка классической физике, которая тоже претендовала на объяснение мироздания объективными законами. Сопоставляя наблюдения за ландшафтами и геоценозами различных мест, Гумбольдт обнаруживал закономерности там, где их не видели его предшественники. До Гумбольдта естествознание во многом следовало логике Линнея, деля природу на однородные категории и фазы. Изменения виделись глобальными и внезапными – такова была «теория катастроф» Кювье, таков был «нептунизм» Вернера.
Одно из важнейших открытий Гумбольдта – открытие климатических поясов. До Гумбольдта «климат» (от др.-греч. «склонение») понимался практически так же, как в античное время температурные пояса, определяемые углом восхождения Солнца над горизонтом и объемом тепла, получаемого от него. Гумбольдт впервые начал применять изолинии, которые раньше использовали только топографы, для обозначения границ температур (изотермы) и давления (изобары). Всем знакомые метеорологические карты, на которых двигаются разноцветные области, вложенные друг в друга, до Гумбольдта не существовали. Этот подход позволил Гумбольдту обнаружить, что тропический, субтропический и умеренный климат не выстраиваются строго по параллелям, а распределяются в зависимости от конфигурации течений, ветров, гор и границ континентов. Внутри климатических поясов, как обнаружил Гумбольдт, также существуют вариации от морского до континентального, причем эти разделения возникают во всех климатических поясах. Горные экспедиции дали Гумбольдту материал для зонирования растительности и по высоте, которое повторяется независимо от того, где находится гора – в районе тропика Рака, как Тейде, или на экваторе, как Чимборасо. Хотя сходство биоценозов высокогорья и тундры наблюдалось и задолго до Гумбольдта (мы уже знаем, что это сделал Линней в Лапландии), именно Гумбольдт связал климат и погоду Земли с атмосферой и рельефом Земли.
Изотермы
При этом Гумбольдт писал не по наитию, его текст живой, но строгий, и в нем нет излишеств. Все факты и наблюдения, сообщаемые Гумбольдтом, достоверны и верифицированы: та же голубизна неба замерена специальным цветовым кругом (цианометром). Гумбольдт фиксирует, как именно небо меняет цвет над морем, горами, равнинами, джунглями. Голубизна неба интересует Гумбольдта не только эстетически, но и как важный параметр: она служит индикатором содержания водяного пара в воздухе и через него – признаком локального климата. Гумбольдт велел рассыпать набор одного из томов монографии об американской экспедиции, понеся неустойку свыше 9000 франков (примерный эквивалент своего трехлетнего камергерского жалованья), поскольку не был удовлетворен качеством своего текста.
В основе философии «Гумбольдтовой науки» лежала эстетика того самого романтизма, о которой мы так подробно говорили ранее. Для классицизма природа была неорганизованным хаосом, который человек должен подчинить закону и порядку – отсюда в том числе и пафос всеобщей классификации. Романтики считали, что природа – это воплощенная гармония и человек утратил гармонию, отделив себя от природы. Воссоединение с природой в ее единстве – это путь к счастью. Даже в страсти Гумбольдта к горам (уже на склоне лет, после несостоявшейся поездки в Гималаи, он вспоминал вершину Чимборасо как счастливейший момент жизни) ощущается то же настроение, что и у Шиллера: «На горах – свобода». Научный подход Гумбольдта был еще и эстетическим, гармонию законов природы он воспринимал и как абсолютную красоту.
Романтизм был не только литературным и политическим течением – романтизм был еще и философией новой науки. Это чрезвычайно важное обстоятельство часто игнорируется. Научная литература только в последнее время стала обращать внимание на ту кардинальную роль немецкого романтизма в формировании научных взглядов и Гумбольдта, и других европейских ученых начала XIX века (Nicholson, Malcolm. Alexander von Humboldt and the geography of vegetation. In: Cunningham, Andrew; Jardine, Nicholas. Romanticism and the Sciences. Cambridge University Press, 1990.; Dettelbach, Michael. Alexander von Humboldt between Enlightenment and Romanticism. Northeastern Naturalist, Vol. 8, Special Issue 1: Alexander von Humboldt's Natural History Legacy and Its Relevance for Today (2001), pp. 9–20; Meinhardt, Maren. Romantic Scientist: Alexander von Humboldt. Guernica, September 22, 2015).
Стремление Гумбольдта к обобщениям позволило ему открыть метод построения профиля высот. Построив профили высот своих путешествий по Андам, он смог создать первую орографию (схему и описание горных хребтов) и, по-видимому, впервые в истории сформулировал представление о горах как о складках земной поверхности, а не об остатках после Всемирного потопа. Континент Южная Америка стал выглядеть у Гумбольдта как смятый лист бумаги, движущийся вдоль экватора. Это вдохнуло новую жизнь в гипотезу географов раннего Нового Времени о том, что Африка и Южная Америка некогда составляли одно целое – Гумбольдт обратил внимание еще и на сходство пород берегов Гвинеи и Венесуэлы. Работа Гумбольдта положила начало научной тектонике и в XX веке привела в итоге к пониманию природы континентального дрейфа и созданию всеобщей теории земной коры – тектонике плит.
Экспедиция Гумбольдта вполне прямо повлияла и на то, что Пруссия стала ведущей державой Европы и центром объединения Германии, подняв ее экономическую мощь. Ожидая на перуанском берегу Бодена, который так и не пришел, Гумбольдт обнаружил использование местными индейцами гуано как удобрения, залежи которого находились близ Кальяо. Привезенные им образцы позволили не только определить химический состав гуано, но и проверить, что гуано так же сильно повышает производительность и уже истощенных многовековым возделыванием европейских почв. Пруссия стала крупнейшим импортером гуано из Перу, перуанские удобрения резко подняли товарность сельского хозяйства Пруссии. Даже истощение запасов гуано после 1850 года имело свой позитивный эффект, дав толчок разработке и созданию химических удобрений, которые потянули за собой всю химическую промышленность Германии и сделали ее к началу XX века химико-технологической сверхдержавой мира.
После возвращения из Америки Гумбольдт прожил в Париже достаточно долго, медленно и дотошно готовя к изданию том за томом американского отчета (в 1834 году его объем достиг 30 томов). В конце концов в 1827 году Гумбольдт получил королевский вызов в Берлин – до этого король ограничивался дипломатическими поручениями, которые Гумбольдт часто совмещал с полевыми вылазками (например, посольство к «королю обеих Сицилий» Фердинанду в Неаполь – с выходами на Везувий). Гумбольдт мог бы отказаться и в этот раз, но его состояние подходило к концу, и пренебречь жалованьем прусского камергера Гумбольдт не решился.
Переезд в Берлин привел к тому, что Гумбольдт стал много времени проводить при дворе: прусский король Фридрих-Вильгельм III не только хотел, чтобы слава Гумбольдта была связана с Берлином, но и любил общество остроумного и знающего Гумбольдта. Его сын Фридрих-Вильгельм IV был привязан к Гумбольдту еще больше. Гумбольдт продолжал активно защищать конституционализм и социальный прогресс, защищать оппозиционеров, и в берлинских салонах у Гумбольдта была слава «придворного либерала». Гумбольдт предпочитал ученый труд и своими придворными обязанностями тяготился. Он вернулся в Париж еще раз как дипломат в 1830–1832 годах. Но переезд Гумбольдта в Пруссию важен по другим причинам.
Во-первых, именно в Пруссии Гумбольдт смог завершить вторую из задуманных экспедиций, о которой пытался договориться с 1812 года, – в Россию и Центральную Азию (апрель – декабрь 1829). По России Гумбольдт странствовал как гость императора Николая I, со свитой, с удобствами и с торжественными встречами повсюду, но и насыщенная программа, и уже преклонный возраст не помешали ему собрать много ценного материала от Петербурга до Алтая и Каспия (длина его маршрута превысила 15 тысяч километров).
В Индию и Гималаи Гумбольдт так и не попал – Индия была до 1858 года в прямом управлении Британской Ост-Индской компании, руководству которой не нравилась резкая социальная критика Гумбольдта. Британия также последней подключилась к первой в истории международной сети метеорологических станций, создаваемой по инициативе Гумбольдта. В России Гумбольдт воздержался от критики крепостного права и авторитаризма по своей инициативе, хотя в письмах Николаю I прозрачно намекал, что молчит лишь из вежливости.
А во-вторых, Гумбольдт оказался уже не в провинциальном Берлине, а в Берлине, в котором медленно формировался университет нового типа, несколько ранее созданный его братом.
«Образовательный идеал Вильгельма Гумбольдта», на который часто ссылаются исследователи, при близком рассмотрении был изложен им за много лет до создания университета, в эссе «О государственном народном просвещении», опубликованном в «Берлинском ежемесячнике» Шиллера (Humboldt, Wilhelm von, Über öffentliche Staatserziehung. Berlinische Monatsschrift 1792 II, S. 597–606). Значительная идейная работа над идеологией будущего образования была также проделана единомышленниками и друзьями Вильгельма Гумбольдта и классиками «немецкой классической философии» Фридрихом Шлейермахером, Фридрихом-Вильгельмом Шеллингом и Иоганном Готлибом Фихте (Kwiek, Marek. The Classical German Idea of the University Revisited, or on the Nationalization of the Modern Institution. CPP RPS Volume 1, 2006).
Предметом внимания Вильгельма Гумбольдта в основном была организация не университетского, а всеобщего и бесплатного среднего школьного образования (Краткий и качественный обзор идеала и деятельности Вильгельма Гумбольдта, если абстрагироваться от политических выводов автора, см.: Wertz, Marianna. Education and Character: The Classical Curriculum of Wilhelm von Humboldt. FIDELIO, Vol. V, No. 2. Summer 1996). Именно идеи Гумбольдта легли в основу «классической гимназии», которые уже в XIX веке претерпели немалые искажения:
Есть высшие семьи, где при детях ведут педагогические разговоры, т. е. лгут. Так с детства детская душа отравляется ложью в педагогических целях. В этой высшей семье, если мальчик спрашивает за вечерним чаем отца:
– Папа, для чего мне нужно знать, что глагол «кераннюми» древние греки употребляли только тогда, когда делали крюшон… то есть я хотел сказать, когда смешивали вино?
Отец делает очень серьезное и наставительное лицо:
– А как же, это весьма важно… Это необходимо знать, во-первых, для того… Гм… для того… вообще шел бы ты в детскую! Девять часов!
И у мальчика, если он не безнадежно глуп, невольно мелькает в голове совершенно логический вывод:
– Какой, однако, папа болван! Говорит, что очень важно, а почему – не знает!
И когда мать, по выходе сына, замечает:
– Зачем ты его выгнал? Отчего было не объяснить ребенку?
Отец только разводит руками:
– Да Господь его знает, зачем необходимо знать этот гнусный греческий глагол. Решительно, кажется, незачем! Но ведь нельзя же говорить этого детям! Семья должна поддерживать, а не разрушать авторитет школы! (Дорошевич В. М. Маленькие чиновники. – Собрание сочинений. Том I. Семья и школа. М., 1905. с. 71)
Древние языки Вильгельм Гумбольдт рассматривал не как способ мучить детей непонятной и бесполезной премудростью, а как средство гармоничного развития их личности. Гумбольдт также разработал привычную нам школьную программу – куда, помимо древних языков, входили родной язык и литература, математика, естествознание, обществоведение, история, пение, рисование и гимнастика. Переводные и выпускные экзамены – тоже его замысел.
Впервые апробированная на учениках Кенигсбергского королевского приюта в 1810-х годах, «школа Гумбольдта» дала настолько превосходные результаты, превратив уличных беспризорников в «маленьких джентльменов», что Пруссия стала тиражировать ее по всей стране, со временем вызвав зависть всего мира. Российская, а позже советская школа – в своей основе германская и гумбольдтова. Всеобщее и бесплатное образование было частью уже известного нам национального проекта немецких интеллектуалов-романтиков по сплочению народностей в нацию. Публицист и ученый Оскар Пешель имел полное право сказать в 1866 году о битве при Садове: «…Народное образование играет решающую роль в войне… когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем» (Das Ausland, Juli 1866).
Но это заслуги Вильгельма Гумбольдта перед средней школой. Приписываемый ему идеал единства науки и образования, как впоследствии показал Юрген Хабермас в своем ключевом эссе «Идея университета», был общим для всего круга романтиков (Хабермас, Юрген. Идея университета. Процессы обучения. Alma mater. 1994. – №4). Светская университетская автономия, восходившая к уже известной нам средневековой религиозной автономии университетов, была важным требованием момента. Интеллектуалы Германии были активными сторонниками Французской революции и конституционализма, и университеты становились местом радикальной политической полемики, а власть периодически разгоняла их. Эта традиция студенческого и профессорского активизма и оппозиционности из Германии распространилась по миру и сохраняется и сейчас в университетах практически всех стран; Россия не исключение, а часть этой традиции. Идея «бескорыстного научного служения» тоже общая для романтиков круга Шиллера – Гете (Rider, Sharon. The Future of the European University: Liberal Democracy or Authoritarian Capitalism? – Culture Unbound, Volume 1, 2009: 83–104), и тут надо отметить, что бескорыстие немецких профессоров со временем стало так хорошо вознаграждаться государством, что профессора университетов оформились за XIX век в чрезвычайно престижную, влиятельную и полузакрытую группу, которую Фриц Рингер метко назвал «Немецкие мандарины» (Ringer, Fritz. The Decline of the German Mandarins: The German Academic Community, 1890–1933. Wesleyan, 1990).
Эдуард Хильдебрандт. Александр Гумбольдт в своей квартире в Берлине
Александр Гумбольдт не занимал административных должностей. Он повлиял на будущее германской науки прямо, начав читать в Берлинском университете цикл из 61 лекции о природе и мире (для любого лекционного курса это очень много – например, в этом цикле только очерков 30). Лекции были настолько популярны, что Гумбольдт прочел еще один сокращенный цикл из 16 лекций в Певческой академии, новейшем концертном зале Берлина, который на тот момент был самой большой аудиторией Европы. Этот лекционный цикл (1827) не только обобщил «Гумбольдтову науку» и научные взгляды Гумбольдта кратко, емко и доступно, но и резко поднял престиж наук о Земле и в целом естественных наук. Впоследствии из этих лекций вырос последний крупный труд Гумбольдта – «Космос» (1845–1862), компендиум естественных наук середины XIX века, который стал одной из самых читаемых книг своего времени. Слово «космос» как обозначение мира вокруг нас, по-видимому, вернулось в обиход именно с этим трудом Гумбольдта.
Второй важнейшей заслугой Гумбольдта было создание кадровой основы Берлинского университета. Еще до приезда в Берлин Гумбольдт активно поддерживал молодых немецких ученых, помогая им находить места, в том числе в Берлине. Самым известным его протеже был Юстус Либих, будущий создатель органической химии и отец немецкой химической школы. Из множества подобных эпизодов заслуживает особого упоминания один – дело «геттингенской семерки».
В 1837 году в соседнем Ганновере король Эрнст Август, авторитарный ветеран наполеоновских войн, изгнал из Геттингена и из страны семерых профессоров, заявивших публичный протест против отмены конституции. Короля осуждала вся Европа, даже его коллеги по палате лордов Британии предложили исключить его из порядка наследования, но лишь немногие оказали помощь жертвам его произвола, и среди них был Гумбольдт, который организовал для двух протестантов назначение профессорами и академиками в Берлинский университет. Это были братья Якоб и Вильгельм Гримм, которых весь мир знает как сказочников, а Германия – как основателей германской фольклористики и составителей первого научного словаря немецких языков. Роль братьев Гримм в германской лингвистике сопоставима с ролью Владимира Даля в лингвистике русской.
Гумбольдт умер, не дожив нескольких месяцев до 90 лет. Интересно, что в юности его брат считался крепким молодым человеком, а Гумбольдт – болезненным мальчиком. Но именно болезненный мальчик переносил тропические болезни без современных лекарств, сваливался в реки с крокодилами, поднимался на горы-шеститысячники и лез в кратеры вулканов в чем был, на шестом десятке по бездорожью пересек Россию из конца в конец – и продолжал энергично работать до самых последних дней (за два месяца до смерти в берлинских газетах вышло письмо Гумбольдта с призывом не использовать его как справочное бюро всей Германии – из него нам известно, что в год Гумбольдт получал и отвечал на несколько тысяч писем). Он дорабатывал свои многотомные труды – и посещал лекции в Берлинском университете, так как, по своему собственному мнению, отстал от прогресса науки (этой самокритичности многие ученые были лишены и тогда, и сейчас).
По не проверенным до конца данным, Гумбольдт за свою жизнь проделал путь свыше 140 тысяч километров, побив рекорд XIV века Абдаллаха ибн Батутты. Ибн Батутта был забыт и открыт заново лишь в первой половине XIX века. Гумбольдт был тоже забыт к началу XX века – его помнили как героя прошедшей эпохи, но, как говорил сам Гумбольдт, от времени он отстал. Иногда, однако, времена делают круг, и старые идеи возвращаются – так, Макс Планк на рубеже XIX–XX веков вернулся к Гюйгенсу и волновой природе света. Юрген Хабермас агитировал за ценности Гумбольдта, критикуя прагматизм «болонского процесса».
Современный спор об «изменении климата» заставляет жалеть, что Гумбольдта с нами нет. Он бы понял и доводы «потеплистов» о том, как парниковые газы атмосферы влияют на воздушные потоки, соленость воды и многое другое, и их эмоциональный пафос, требующий прекратить урон, который люди наносят Земле. Он бы понял также и доводы «скептиков», которые обращают внимание на то, что в природе действуют силы, неподвластные человеку, и что Земля – часть большого процесса в пространстве и времени, поэтому нельзя игнорировать ни солнечные циклы, ни то, что наша планета находится на выходе из ледникового периода и 95% эры фанерозоя температура Земли была намного выше. Он бы также смог отвлечь и тех и других от междоусобных войн и борьбы за политически и идеологически мотивированные гранты и увидеть не только ошибки, но и правду друг друга. И конечно, Гумбольдт был бы очарован современными математическими моделями климата, но не просто очарован – он бы подтянул свои знания, разобрался в них и показал нам путь, как улучшить их и двинуться дальше к всеобщей теории климата Земли.
Наша наука о Земле вышла из Гумбольдта, создана в университетах Гумбольдта, бьется о наследие Гумбольдта – и иногда ей очень не хватает философии Гумбольдта и его пламенного духа.
21