http://www.istpravda.ru/research/12463/
Во II веке нашей эры из сотен варварских племен Европы формируются мощные племенные союзы, которые и будут определяьть ход истории в течение ближайшей тысячи лет.
Ранним июньским утром 167 года несколько тысяч воинов из племени лангобардов, внезапно переправившись через Дунай чуть западнее нынешнего Будапешта, атаковали сразу несколько римских крепостей Лимеса. Укрепления казались неприступными, но нападавшие были хорошо осведомлены, что людей на крепостных стенах не хватает – часть легионеров отправили воевать на Восток, других же унесла эпидемия чумы. Поэтому дежурившие в крепостях солдаты Второго вспомогательного Верхнепаннонского легиона и опомниться не успели, как граница была прорвана. Подробности этой войны нам неизвестны, кроме того факта, что наступление варваров с великими трудностями удалось остановить, а командир легиона всадник Макриний Авит Виндекс за подвиги в бою был удостоен золотым венком.
Однако, набег лангобардов был только первым знаком того, что мир с германцами, державшийся почти столетие, прервался. Как выяснилось, напугавшее римлян вторжение на Дунайские крепости было только разведкой боем и отвлекающим маневром.
Осенью того же года многотысячная армия варваров форсировала Дунай и обрушились на крепость Лауриак. Это были уже знакомые нам маркоманы, которых заново сплотил в единый союз король Балломар. Но теперь с маркоманами шли и другие народы - квады, вандалы, сарматы, свебы и все прочие варвары. Всего же, по словам историка Евтропия, в этом союзе состояло десять королей.(1)
Гарнизон крепости, состоявший из четырнадцати пехотных когорт и четырех кавалерийских ал (эскадронов), был истреблен, сами укрепления сметены с лица земли. Буквально в течении месяца армия Балломара покорила все города в предгорьях Альп, обратив всех уцелевших жителей в рабство. После этого варвары разделились – сами маркоманы отправились грабить Северную Италию, где осадили Аквилею - богатый город, стоявший некогда недалеко от Венеции. А вот их союзники костобоки, чья историческая родина располагалась в южных Карпатах, пошли в Грецию, где они разграбили Афины и сожгли древний храм Деметры, построенный, говорят, еще во времена Перикла.
«Война с маркоманами вызвала такой ужас, - писал Дион Кассий, - что Марку Аврелию прежде всего пришлось созвать жрецов со всех сторон и исполнить все обряды, в том числе принятые у иноземцев, что бы всеми возможными способами очистить Город». (2)
Но, несмотря на помощь высших сил, война с германцами (известная также как Маркоманские войны) затянулась на 13 лет - до 180 года, и потребовала от римлян немалого напряжения сил. Не хватало легионов - вероятно, многие германцы-наемники дезертировали со службы или перешли на сторону соплеменников. «Тогда император, - пишет Капитолин, - как во времена Пунических войн, дал оружие рабам, которых наименовали волонтерами, а также гладиаторам. Он завербовал даже далматинских и дунайских разбойников, покупал у германцев новых воинов, что бы сражаться с германцами».(3)
Но, кроме солдат, не хватало и денег. Но и тут Марк Аврелий придумал нестандартный ход: первый в истории государственный заем на ведение войны. Император выставил на публичные торги, устроенные на Траяновом форуме, имущество из дворца: скульптуры знаменитых мастеров, золотую посуду, ювелирные изделия, драгоценную мебель, шелковую парчу - словом, все сокровища, унаследованные от предшественников. «Торги велись два месяца и принесли достаточно денег, что бы довести до конца, согласно его решению, войну с маркоманами. Позднее он позволил покупателям вернуть драгоценности обратно за ту же цену, за какую они их купили».
Нам неизвестен точный ход войны, но ясно одно - постепенно римляне переломили ход войны в свою пользу, отрывая союзников от коалиции Балломара. «Иные племена сами приходили просить мира, - писал Дион Кассий. - Так было с квадами. Им дали мир, что бы расстроить их союз с маркоманами, а также потому, что они дали императору много коней и скота, пообещали выдать дезертиров и освободить угнанных в плен граждан - тринадцать тысяч сразу, остальных - потом. Но им не дали права ездить на большие рынки, что бы маркоманы и язиги, которых они обязались не пропускать через свою землю, как-нибудь не затесались среди них с целью разведать римские позиции и запастись провиантом.» (2)
В конце концов, запросили мира и сами маркоманы. «Условия для них были тяжелее, чем для квадов: им запретили селиться в семикилометровой полосе от Дуная, а торговать им дозволялось лишь в определенные дни и в определенных местах.» (4) Но этот мир дался империи слишком дорогой ценой. В своих «Рассуждениях», написанных в походном лагере на берегу Дуная, Марк Аврелий вдруг позволил себе страшное откровение усталого охотника: «Паук изловил муху и горд, другой - кто зайца, третий выловил мережей сардину, четвертый, скажем вепря, еще кто-то медведей, иной - сарматов. А не насильники ли они все, если разобрать основоположения?» (4) Этот вопрос означал фактический конец знаменитого несгибаемого римского духа . И вскоре уже никакая река, ров или стена щитов легионеров не могли остановить движения народов, и на многие века война на северо-восточных границах империи станет привычной деталью римской политики.
[romans_vs_barbarians_battle.jpg]
* * *
Почему же варвары так стремились прорвать границы империи? Ответ на этот вопрос давали сами вожди лангобардов и маркоманов – они открыто заявляли римлянам, что им нужны вовсе не золото и подачки, а пахотные земли. И места под новые поселения, ибо германские леса уже были не в состоянии прокормить все те многочисленные народы, что нашли там прибежище от римских завоевательных походов.
Ситуацию усугублялась и по вине климатических изменений: в конце I века нашей эры теплый и сухой климат в Европе, способствовавший расцвету античной цивилизации, неожиданно сменился на влажный и более холодный. Долгие зимы и дождливые летние месяцы стали обычным явлением даже для Средиземноморья, а на реке Тибр было зафиксировано рекордное количество наводнений – 22 раза . (5)
Свидетельства небывалого похолодания встречаются и в документальных источниках того времени - например, в «Римской истории» Аммиана Марцеллина, который в свое время служил солдатом в Галлии. «Ожидая месяца июля, когда обыкновенно начинаются походы в Галлии, - писал Марцеллин. - Он (Цезарь Юлиан) находился в постоянном напряжении, но не мог выступить, прежде чем из Аквитании не привезут хлеб, когда летний зной растопит лед и снега». (6)
Или вот еще один отрывок: «Подвозу провианта из Аквитании препятствовали дожди, более частые, чем обычно в это время года, и высокий уровень воды в реках Затем когда доставлен был в изобилии провиант, в назначенный день войска выступили в поход. Преодолев много препятствий и двигаясь по дорогам, которые были по большей части завалены снегом, они подошли к берегам Рейна...» (6) На дворе, напомню, стоял май. Или даже июнь.
Климатические изменения были заметны и в других районах планеты. Так, к примеру, споро-пыльцевой анализ почвы многих регионов Поволжья показал, что в самом начале нашей эры на месте Самары и Нижнего Новгорода росла настоящая тайга с преобладанием сосны, ели и ольхи. Густые леса стояли на Волге вплоть до конца VI века, зато сейчас в Поволжье вы обнаружите только лишь выжженные летним зноем степи. (7) Еще один факт: методом дендрохронологии британские ученые вычислили, что самые холодные зимы в Англии за последние три тысячелетия пришлись на 134, 173, 207 и 221 года нашей эры. (8)
Причиной столь резкого изменения климата, возможно, стала возросшая в этот период геологическая активность в районе Средиземноморья. Сегодня нам о катаклизмах того периода известно лишь благодаря двум датам – во-первых, в 79 году извержение Везувия в Италии уничтожило римские города Помпеи и Геркуланум. Во-вторых, в 365 году мощное землетрясение разрушило знаменитый Александрийский маяк в Египте. Но что происходило в промежутке между двумя этими катастрофами – доподлинно неизвестно. Тем не менее, есть масса косвенных свидетельств, что именно в первые века нашей эры происходили значительные сдвиги тектонических плит. К примеру, не так давно на юге Турции археологи обнаружили останки античного города Сагалассос, уничтоженного когда-то мощным землетрясением. Великолепные античные дворцы, бани, цирки и акведуки буквально в одно мгновение были сметены мощным ударом, а сам город будто рухнул под землю. Как считают ученые время катастрофы можно установить по обнаруженным надписям на обломках статуи императора Адриана, - то есть, где-то в середине II века.
Трудности с провиантом испытывали не только варвары, но и сами римляне. Так, римский поэт Авсоний, описывая свою деревенскую усадьбу, дает современникам весьма ценный совет: «Я всегда храню запас плодов на два года: тот, кто не делает этого, не замедлит испытать голод». (9) Между тем, усадьба Авсония стояла всего в нескольких километрах от Бордо на берегу реки Гаронны, по которой беспрестанно ходили торговые караваны с товарами и продуктами – то есть, перспектива голодной смерти в этих краях сегодня показалась бы чистым вздором.
Но климатические катаклизмы еще можно было пережить. Гораздо большей проблемой была безумная политика Римской империи, из-за которой голод угрожал не только жителям северных провинций, но и самим гражданам Рима. Марцеллин писал: «Вечный город с тревогой предвидел затруднения из-за надвигающегося недостатка хлеба, и грозный гнев черни, ожидавшей голода, этого самого ужасного из всех бедствий, несколько раз обрушивался на тогдашнего префекта Это было совершенно безосновательно: так как не от него зависело, что бы вовремя пришли корабли с хлебом: необычайно дурная погода и мешающие плаванию ветры загнали их в ближайшие заливы…» (6)
Корабли с зерном, уточним, шли из самого Египта. Тут, конечно, у любого здравомыслящего человека может возникнуть вопрос: а зачем, собственно, было покупать хлеб в далекой Африке, а не где-нибудь поближе – скажем, в той же Северной Италии или в Галлии? Но в том-то и дело, что Египетское царство после победы Августа Октавиана в гражданской войне было превращено в личные владения императорской фамилии. Плодородная Нильская долина стала главной житницей империи, ведь придуманная еще фараонами система орошения полей позволяли снимать по два-три урожая пшеницы в год. Но самое главное: все доходы от продажи египетского хлеба шли в личный карман императора, который, по сути, был главным хлеботорговцем Римской империи, могущество которого опиралось не столько на мечи легионеров, сколько на монопольный контроль над рынком зерна.
Поэтому римские императоры старались сделать все, что бы удушить сельское хозяйство в европейских провинциях. Налоги на зерно достигали таких грабительских размеров, что одни фермеры бросали пашни и переориентировались на выращивание винограда (вино всегда в цене!), другие же - просто продавали свои наделы крупным землевладельцам и перебирались в города, где можно было зарабатывать торговлей или каким-нибудь мелким ремеслом. Об аграрном кризисе в Европе свидетельствуют и письма Плиния Младшего, который, будучи владельцем нескольких поместий в разных частях Италии, с тревогой размышлял о будущем земледельцев: «Цены на землю в Италии сильно упали. Купить имение не представляет большого труда. Но найти рабочие руки является весьма сложной проблемой. Рабов для обработки земли недостаточно, и приходится сдавать ее в аренду колонам (свободным земледельцам. – Авт.). Однако отыскать подходящих съемщиков чрезвычайно трудно. Большинство их маломощно. Они принуждены брать ссуды у владельцев земли под залог своего инвентаря. Продажа этого залога кредитором временно погашает долг, но зато совершенно разоряет колона. Возрастающая с каждым годом задолженность колонов лишает их бодрости и уверенности в завтрашнем дне. Они впадают в отчаяние и перестают заботиться о выплате своих долгов. Производительность их труда падает, они не щадят инвентаря и расхищают урожай, считая, что для себя им все равно нечего беречь...» (10)
Когда же грянул кризис, выяснилось, что возрождать сельское хозяйство просто уже некому.
* * *
Больнее всего глобальное похолодание ударило по жителям Скандинавского полуострова, который и в нашу теплую эпоху не особенно пригоден для земледелия. Когда же поля и пастбища «острова Скандзы» превратились в промерзшую тундру, людям ничего не оставалось делать, как бежать к югу, к берегам Германии. Целые племена снимались с обжитых мест и со всем небогатым домашним скарбом шли по замерзшим льдам Балтики. (Кстати, это вовсе не художественное преувеличение – последний раз акватория Балтийского моря полностью покрывалась льдом в 1948 году. Толщина льда была такой, что в районе Датского архипелага могла без проблем пройти колонна танков.)
Сколько было беженцев – никто не знает. Но о масштабах переселения говорит тот факт, что в Швеции ученые нашли останки более 700 городищ с каменными крепостными стенами, которые были покинуты в самом начале нашей эры. Например, Тролльберг - «Город Троллей» - возле Сигтуны. (11) Изучение останков этих «боргов» крайне затруднено – скальный материк Скандинавии совершенно не сохраняет (или, как говорят сами археологи, «не держит») культурного слоя, а развалы валунов, из которых были сложены некогда гигантские стены, порою неотличимы от естественной осыпи. Иногда, впрочем, покинутые города находят и на дне болот, образовавшихся в самом начале нашей эры после серии катастрофических наводнений. Так, в Дании в самом обычном болоте рабочие торфяных разработок нашли останки древнего «бурга» с десятком домов и деревянной мостовой. Позже археологи извлекли из-под слоя торфа проржавевшие кольчугу, мечи с копьями и даже великолепной работы шлем-маску из позолоченного серебра, сработанную по римскому образцу. Вероятно, этот шлем принадлежал местному правителю, имени которого мы никогда уже не узнаем.
Во мраке времени останутся и имена народов, строивших эти города, ведь все, что осталось от погибшей в Скандинавии цивилизации железного века, это названия некоторых племен, сумевших найти пристанище на континенте. Самым крупным из них были «винилы», получившие на континенте прозвище «лангобарды» - т.е. «длиннобородые». Сохранились и некоторые и легенды, хранившие смутное эхо о бегстве с родины. «Население Готланда настолько размножилось, что страна не могла всех прокормить, - говорится в средневековой шведской «Саге о гутах». - Тогда они выслали из страны по жребию каждого третьего мужчину, так что те могли сохранить и увезти с собой все, что имели на поверхности земли. Они не хотели уезжать, но поплыли к Торсборгу и там поселились. Но жители той земли не захотели их терпеть и изгнали их. Тогда они поплыли на остров Форе и поселились там. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли на один остров близ Эстланд, который называется Даге, и поселились там, и построили борг, остатки которого видны еще и теперь.». (12 )
Понятно, что толпы переселенцев стали теснить коренное население германских лесов к югу – вплоть до самой римской границы.
Представьте себя на месте какого-нибудь варварского вождя. Голод в Германии царит страшный, весь урожай погублен заморозками, пастбища занесены снегом. Детей кормить нечем. Охоты тоже нет - как считают зоологи, именно в первых веках нашей эры в лесах Северной Европе были поголовно истреблены все зубры и королевские олени. (13) Нет и торговли, ибо никому не нужен янтарь и ценные меха, если есть нечего.
И в то же время за Рейном и Лимесом находятся брошенные и никому не нужные земли. И возникает вопрос: а почему бы этим римлянам не потесниться и не отдать эту землю тем, кому она действительно нужна? (Тем более, что когда-то эта земля принадлежала вовсе не римским колонистам, а нашим предкам…) Империя ведь с удовольствием нанимает на службу наших воинов, так почему бы им теперь не помочь выжить их семьям, женам и сестрам? Но вот загвоздка: римские власти никак не хотели пускать переселенцев в пределы своей страны. Каков же выход? А вариантов, собственно, немного: либо верная голодная смерть, либо – война за новые земли.
* * *
[goth.jpg]
Голод, нужда и социальные потрясения навсегда изменили мир варваров – люди, которые, по свидетельству Тацита, прежде не любили даже жить по соседству друг с другом, ради выживания стали объединяться в мощные племенные союзы - Confederatio Barbarica.
Первым таким союзом и были маркоманы, с огромным трудом усмиренные Марком Аврелием. Но за маркоманами шли другие – к примеру, союз жителей приграничных укрепленных городов – «бургов», которые вошли в историю как бургунды. Любопытно, что среди всех прочих народов Германии бургунды всегда старались держаться особняком – сами себя они считали потомками римлян, которые в незапамятные времена якобы остались охранять восточные границы империи; правда, римляне наотрез отказывались признавать в бургундах своих родственников. Как бы там ни было, но именно потомки бургундов и стали духовным ядром будущего немецкого этноса – ведь эпическая поэма «Песнь о Нибелунгах» как раз была посвящена королям бургундов.
«Всем взяли - и отвагой и щедростью они, И род их достославный был знатен искони. Владели эти братья Бургундией втроем, И многих гуннов Этцеля сразил их меч потом.» (14)
Тем временем в устье Рейна сложился еще одна коалиция – союз франков. По общепринятой версии, это название происходит от некоего индоевропейского слова и означает «свободные люди» (к примеру, французское слово franc и сегодня значит «свободный»).
Примечательно, что сами римляне никогда не считали франков однородным племенным союзом, а четко делили их на две группы – те, что жили в долинах Рейна назывались прибрежными или «рипуарскими» (от латинского ripa – «берег») франками, а вот жители побережья Северного моря именовались морскими или «салическими» (от кельтского sal – «море»). И если первые бесследно растворились в истории, то потомки салических франков спустя много веков завоевали всю Галлию, образовав Франкское государство, от которого, собственно, и произошло название нынешней Франции.
Но самым мощным европейским племенным объединением начала нашей эры был «Союз всех мужей» (то есть, аламаны), куда вошли и венеты. Интересно, что именно от названия этого союза и произошло нынешнее обозначение немцев в испанском и французских языках – aleman и allemand соответственно. Впрочем, это вовсе не значит, что сегодняшние немцы являются прямыми потомками аламанов. К примеру, исландцы или финно-угорские народы (те же эстонцы) называют немцев саксами – «saxar» и «sakslane», что, несомненно, куда больше к истине.
* * *
[воины света.jpg]
Впервые аламаны заявили о себе в 213 году н.э., когда они перешли Рейн и опустошили несколько пограничных районов Галлии. Императору Антонину Каракалле лишь ценой неимоверных усилий и уступок удалось остановить вторжение. Впрочем, задержать аламанов удалось ненадолго. Через четыре года Каракалла был убит в результате заговора, и трон империи по единогласному решению солдат Третьего Галльского легиона перешел к 15-летнему сирийскому юноше по имени Марк Аврелий Антонин Бассиан, который считался незаконнорожденным сыном почившего императора. В историю этот подросток – отпрыск из династии жрецов финикийского солнечного бога Эла-Габала - вошел как Гелиогабал.
Гелиогабалу не было никакого дела до войны на далеких границах империи где-то в германских лесах. Он вообще не любил всех этих скучных государственных дел, отдавая предпочтение куда более увлекательным занятиям. Например, танцам перед статуей Бога Солнца. Говорят, юный император был красивейшим из всех юношей Рима, и когда он танцевал у алтарей под звуки флейт и свирелей, на него собирались смотреть толпы народа. Кроме того, Гелиогабал обожал роскошь и секс, и в этих областях он смог превзойти всех своих предшественников на троне империи. Как писал историк Геродиан, «император не имел такой полости тела, которая не служила бы для похоти». Он выезжал в Рим на колеснице, запряженной голыми блудницами, которых обнаженный владыка мира подгонял ударами бича. А рядом бежали сотни других обнаженных мужчин и женщин – охранники, прихлебатели из свиты, рабыни, осыпавшие путь владыки мира лепестками роз. Потом Гелиогабалу наскучили блудницы, и он стал предпочитать общество мужчин. Специальные агенты императора разыскивали в общественных банях мужчин с большими половыми членами и приводили их во дворец для совокуплений. Отказ от секса с монархом карался смертью, но зато всем понравившимся мужчинам император дарил горы золота и должности при дворе. А за своего любовника Зотика император даже официально вышел замуж, нарядившись для свадебной церемонии обычной римской потаскухой. В конце концов, Гелиогабал настолько достал римскую знать своими выходками, что через три года «художеств» его прирезали взбунтовавшиеся преторианцы из охраны дворца. Тело императора солдаты бросили на потеху толпе, что бы каждый желающий смог воздать «почести» покойному.
Понятное дело, что аламаны, воспользовавшись всеобщим бардаком в Риме, снова возобновили свой поход на Запад. Без лишнего шума они заняли пограничные земли в долинах Рейна, захватывая брошенные поля и фермы.
Отпор варварам решил дать преемник Гелиогабала император Александр Север, который к тому же вздумал на Рейне возродить боевой дух римской армии, сведенный практически к уровню городской канализации после унизительных поражений в войнах с Персией. Почему император подумал, что справиться с германцами будет проще, чем с персами – сказать уже невозможно. Тем не менее, когда Александр лично прибыл в Могонтиак (нынешний Майнц) и своими глазами оценил перспективы будущей военной кампании, пыл его мгновенно угас. Увы, варварские армии ничуть не походили на стадо нечесаных дикарей, какими они казались из беломраморной столицы. В итоге Север решил купить мир у германцев, направив к вождям германцев послов с немаленьким грузом золота. Но в этот момент взбунтовались уже римские солдаты, сами рассчитывавшие получить это золото за участие в боях. Руководил мятежом префект новобранцев Гай Юлий Вер Максимин по прозвищу Фракиец. По его приказу взбунтовавшиеся солдаты ворвались в палатку императора и, и застав того рыдающим на плече у матери, закололи мечами обоих. Золото по приказу Фракийца было конфисковано, после чего новый император повел войска в бой на аламанов. Как писал римский историк Юрий Капитолин, «вступив в зарейнскую Германию, Максимин сжег на протяжении тридцати или сорока миль варварской земли поселки, угнал стада, забрал добычу, перебил множество варваров, повел назад воинов богатыми, взял в плен несчетное количество людей, и если бы германцы не бежали с равнин в болота и леса, он подчинил бы всю Германию римской власти… И он сделал бы это, если бы прожил дольше.» (3)
Война, впрочем, была кратковременной – в этот момент расквартированные в Африке войска, узнав о смерти последнего римского императора из династии Северов, провозгласили своего императора. Фракиец срочно свернул все боевые действия и отправился в Италию, дабы окончательно утвердить себя на троне. Во время этого похода он и сложил голову, став жертвой очередного солдатского бунта. После этого на большей части Западной Римской империи воцарилась настоящая анархия. На троне империи за 50 лет сменилось 25 человек, причем лишь один из них мирно скончался в своей постели. Фактически Римом правили солдаты-наемники, возводившие на престол любого, кто обещал им прибавку к жалованью.
Понятно, что ни о какой защите рубежей речь уже не шла, чем не замедлили воспользоваться варварские короли, перешедшее в наступление по всей северной границе. Тем более, что теперь им помогали сами жители Галлии, желавшие скорейшего отделения от метрополии, распространявшей вокруг себя хаос и гражданские войны.
* * *
Почему вдруг жители империи стали союзниками варваров можно увидеть на примере города Лион – бывшей столице Галлии и ее трех младших провинций (Лионской, Аквитанской и Бельгийской). Это была резиденция значительного числа важных имперских чиновников - правителей областей, управляющих императорскими имениями, заведующих казной и таможнями, которые приводили с собой бесчисленное множество клерков и мелких служащих; здесь находились казармы императорской гвардии и расквартированных легионов. Но еще Лион был громадным рынком, куда стекались все товары, производимые в Галлии. Все, что выделывалось на ее фабриках и фермах, все, что ввозилось в эту страну, все, что иностранец предлагал или спрашивал, — все это сосредоточивалось в Лионе. Это был самый космополитический город в центральной Европе, это было место свидания иностранцев, проходимцев, искателей приключений и основателей религиозных сект. Испанцы, итальянцы, греки, сирийцы, германцы — все народности империи сталкивались здесь, все божества братались в этом городе, а над всем этим шумным и пестрым столпотворением незыблемой твердыней мира и порядка возвышался колоссальный алтарь Августа. Этот храм, чьи развалины обнаружены на вершине холма св. Себастьяна, был настоящим сердцем города, вокруг которого у подножия холма располагались дворцы чиновников и особняки богатых купцов, по роскоши отделки ничуть не уступавшие римским образца, общественные термы с теплыми бассейнами, амфитеатры и зеленые сады с фонтанами, куда круглосуточно подавали воду два акведука.
Амфитеатр Лиона
Но все это великолепие исчезло в один день. В 197 году от Р.Х. Лион был обращен в пылающие руины после битвы, которая происходила у его стен между императором Септимием Севером и Клавдием Альбином, еще одним претендентом на престол Рима. Эта была самая ужасная катастрофа во всей галльской истории. Конечно, Лион после братоубийственной войны снова был отстроен, но теперь это был совершенно другой город, стянутый кольцом мощных крепостных стен. Внутри крепости теснились дома из грубого камня; улицы, очень узкие, скученные, пересекались под прямым углом и напоминали о средневековье. Больше не было ни театров, ни арен, ни терм. Вся архитектура города была подчинена одной задаче – оборона, оборона и еще раз оборона. Лион лишился статуса столицы, и с III века резиденцией императора и наместника провинции становится Августа Тревиров (Трир), который также перестраивают на манер военного лагеря.
Такую же трансформацию пережили и другие галльские города, также пострадавшие от гражданских войн. К примеру, Бордо еще в середине II века от Р.Х. был большим цветущим городом, широко раскинувшимся вдоль реки Гаронны бесконечными рядами богатых вилл, храмов и домов зажиточных ремесленников. Ничто здесь не напоминало о военной жизни – здесь не было ни крепостных стен, ни городских ворот, ни казарм с солдатами, не было и самих солдат. Вероятно, никто из горожан и не думал, что здесь им придется защищаться от кого бы то ни было.
С конца III века тихого и уютного Бордо уже не существовало. Вместо него был построен совершенно другой город - в три раза меньше по площади, втиснутый в квадрат мощных крепостных стен толщиной в 6 метров и высотой в 10 метров. Еще выше были крепостные башни, которых насчитывалось 46 штук. Ворота в стене представляли из себя длинные извилистые ходы, низкие, темные; это был скорее подземный выход, чем городские ворота. Такие же ворота преграждали вход в гавань, и протиснуться же в них могли только очень небольшие корабли. В случае надобности эти ворота закрывались, и весь город со всеми его жителями и кораблями оказывался отрезанным от всего остального мира. Внутри же крепостных стен был типичный средневековый город с тесными многоэтажными домами и узкими улочками, где едва могут разойтись и два пешехода. Единственная роскошь, которую смогли позволить себе жители нового Бордо, это мраморный фонтан на центральной площади, в котором собирались воды из маленького ручейка (старые городские акведуки давно разрушены, а их мрамор пошел на строительство крепостных стен).
Так что, средневековье появилось в Галлии задолго до того, как и сам Вечный город пал под ударами варварских орд с востока. Тем не менее, пока существовала защита в виде цепочки крепостей Лимеса и пограничных легионов, пока были охраняемые дороги , мосты и переправы, позволяющие спокойно перемещаться с товарами, Галлия продолжала оставаться частью единого имперского пространства. Когда же Лимес пал и центральное правительство расписалось в собственной беспомощности перед варварами, города Галлии словно оказались брошены на произвол судьбы. «Дело обороны раздробляется и локализуется, - писал французский историк Поль Гиро. - Из провинциальной, если можно так выразиться, она становится муниципальной. Мы еще во временах Римской империи, но, с того дня как страна покрылась грозными крепостями, и города, замкнувшись в самих себя, окружались стенами, можно уже сказать, что начались Средние века». (9) И вот, спрашивается, если каждый крупный город вынужден самостоятельно защищаться от врагов, то зачем платить налоги на содержание имперской армии и правительственного аппарата?!
Крупные землевладельцы римских провинций тоже задумались над этим вопросом, и, в конце концов, решили взять дело обороны в собственные руки. Впрочем, инициатива дробления государства исходила с самого верха – как, к примеру, это происходило при распаде Советского союза. В 253 году император Публий Лициний Валериан вместе со своим сыном Галлиеном первыми в римской истории провели границы внутри империи (окончательное разделение Римской империи на Восточную и Западную произошло лишь в 395 году). Валериану достался Восток, а Галлиену - Запад. Дескать, по отдельности каждому императору будет проще навести порядок в своем углу. Что ж, логичным продолжением этого раздела стал сепаратизм местных элит, которые в процессе раздела имущества тоже решили получить свою долю. Так началась «Эпоха тридцати тиранов», когда в каждой из провинций появлялись свои вооруженные силы и свои императоры из числа наиболее влиятельных армейских командиров. В Галлии таким тираном стал наместник Марк Кассианий Латиний Постум.
Постум был назначен Галлиеном и считался его доверенным лицом; император настолько верил ему, что оставил под его присмотром в Агриппиновой колонии (Кельне) своего сына и наследника Салонина Цезаря. Однако, когда в 259 году из Персии пришло известие о пленении императора Валериана, Постум решил сыграть собственную игру. Он собрал войска и напал на Агриппинову колонию, вынудив город сдаться. Сын императора и охранявшие его преторианцы были демонстративно казнены, после чего Постум объявил себя правителем независимого Галльского государства со столицей в Трире. Галлиен, оказавшийся без войск и не имевший сил для мести, вынужден был смириться с фактическим распадом империи.
Впрочем, называть Постума тираном несправедливо. Независимая Галлия (историки называет ее Галло-Римской империей) напоминала Римскую республику, где всеми государственными делами управлял сенат и двое консулов, избираемых каждый год на всеобщих выборах, а вот себе Постум оставил только титул императора и должность главнокомандующего. Верность демократическим принципам привлекла к нему немало сторонников, и вскоре в состав Галлии вошли Британия и некоторые области Испании.
Понятно, что главной задачей, стоявшей перед Постумом, было обеспечение безопасности государства от постоянных набегов варваров. И император Галлии заключил мирный договор с аламанами и франками, которым он разрешил селиться и возделывать брошенные земли на границах. Взамен этого племенные союзы обязались поставлять новобранцев для службы в армии.
Эффект от мирного соглашения с варварскими королями превзошел все ожидания. Нападения из-за Рейна практически прекратились, возобновилась торговля. об экономическом подъеме в Галлии мы можем судить по монетам того времени, которые порой бывают гораздо информативнее письменных источников. Дело в том, что в середине III века римские власти чеканили самые плохие монеты за всю историю. Так, вес аурея - стандартной золотой монеты –уменьшился почти в два раза, а мелкие серебряные монеты теперь вообще не содержали серебра, за исключением тонкого быстро истиравшегося верхнего слоя. Это привело к тому, что менялы и торговцы стали отказываться от обесценившихся монет, что нанесло новый удар по хиреющей империи. Зато монетный двор в Августа Тревиров исправно выдавал полновесные ауреи, а кроме того, Постум наладил выпуск огромного числа монет из низкопробного золота (впрочем, для Рима и такое золото было роскошью). (15)