Представляете, какие это знатоки аппаратной деятельности? Можно ли считать, что человек, который имеет только такой вид юридической практики, обеспечит независимую позицию? Нельзя!
Но и этого мало. Председатель суда, получив положительное решение органов судейского сообщества о рекомендации на судейскую должность, может с ним не согласиться. Я всегда очень сердилась в ответ на такое положение, которое кто-то защищал. Я всегда говорю: «Разве председатель суда — работодатель?» По сути, работодатель — судебная система. Значит, орган сообщества может такие решения принимать. А при чем здесь председатель суда? Оказывается, нет. Он подбирает себе тех, кто ему удобен.
Правда, я посмотрела некоторую практику в Норвегии и Голландии. У них есть такая позиция, когда председатель суда, имеющий вакансию, ставит перед органами, проверяющими будущих кандидатов, определенную задачку. Он говорит: «Мне нужны специалисты в области такого-то права», допустим, трудового или в области права социального обеспечения. И комиссии это учитывают, когда рекомендуют ему того или иного кандидата.
А наш председатель просто говорит: «Нет, я не согласен с этой рекомендацией». И он может вернуть эту рекомендацию органу судейского сообщества. Орган судейского сообщества может проявить самостоятельность и проголосовать за кандидата второй раз. А почему он должен проголосовать за кандидата второй раз? Потому что дальнейшие движение кандидатуры не будет иметь место, если председатель суда не представит эту кандидатуру тем, кто назначает судью. А он должен представить на две ступени. Первая ступень — это председатель того суда, куда назначается судья, где есть вакансия. Он должен присоединиться к положительному заключению судейского сообщества по кандидатуре и представить материалы на него — куда бы вы думали? Нет, не председателю Верховного суда. В российской судебной системе ни один судья не может быть назначен на свою должность без того, чтобы он не был одобрен — непонятно по каким качествам, это я вам скажу точно, — председателем высшего суда России.
Тут встает много вопросов. А хватает ли времени у этого председателя со всем познакомиться? Может быть, нет. Тогда он, наверное, должен делегировать кому-то эти свои полномочия, посмотреть, годятся ли в его судебную систему такие-то и такие-то судьи, работающие под его началом. И это опять плохо, потому что тогда работает субъективный критерий. Тогда работает оценка судейского чиновника, но даже более низкого уровня, чем председатель Верховного суда. Ясно, что здесь сколько угодно возможны коррупционные схемы.
Приведу вам один факт. В России проверяли, как соблюдаются гарантии независимого статуса судьи. И генеральный секретарь по правам человека от ООН приехал готовить доклад о состоянии независимости судей Российской Федерации. Подготовил этот доклад, такой толстый и хороший документ, и этот доклад был представлен, естественно, всем российском ведомствам — как мы их называем, правоохранительным. По-моему, они нигде в мире такого названия не имеют.
Кто это у нас охрану права осуществляет? Прокуратура, полиция, ФСБ, органы наркоконтроля, органы налоговой инспекции — все правоохранительные органы, — Министерство юстиции, Следственный комитет. Все эти органы получили доклад представителя ООН о состоянии статуса независимого судьи в Российской Федерации.
Все написали какие-то свои возражения по отдельным вопросам, а российская прокуратура за подписью генерального прокурора написала: «Да, нельзя не признать, что российский судейский корпус формируется по принципу клановости и протекционизма».
За подписью генерального прокурора! Значит, надо меры принимать, ведь правда же? А уже 2005 год на дворе, и уже после контрреформы 2000 и 2001 годов пошли изменения в статусе, благодаря которым этот дефект формирования судейского корпуса по принципу клановости и протекционизма мог только усилиться.
А что было введено? Представьте себе, судейский корпус, весь назначенный пожизненно, лишается этой своей привилегии по закону, потому что принимается закон, что судья теперь может служить, — что на самом деле возможно, — только до достижения им 65 лет. А раньше было — до естественного ухода из жизни.
А что это означает для действующего корпуса страны? Вот как бы вы предположили? Это на него распространяется или будет относиться только к тем, кто будет назначаться на основании этого нового порядка с 65 годами как границы карьеры судьи? В переходных положениях было написано, что это распространяется на действующий судейский корпус.
Надо вам сказать, что в свое время Россия охотно представляла свои законопроекты так называемой Венецианской комиссии за демократию через право, которая и до сих пор экспертирует законопроекты, представляемые правительствами разных стран, если правительства этого хотят. Россия хотела. Она представила законопроект, и Венецианская комиссия сказала: да, это вполне в полномочиях законодателя. Он может определять возрастные пределы для пребывания в судейской должности. И никто не посмотрел в переходное приложение к закону, где должно было быть написано, что он не распространяется на судей, назначенных до принятия этого закона. А там было написано другое.
Значит, громадное число судей, к этому моменту достигших 65 летнего возраста, были вычищены из судейской системы. А на смену-то кто пришел? Вот эти аппаратчики.
Ну вот и субъективные, если хотите, психологические, и объективные основания для того, чтобы судья понимал, что он не очень-то независим. Его судьбой могут распорядиться все — законодатель, орган сообщества. Кстати, органы сообщества очень быстро переродились из защитников судейского статуса, с которого они начали свою деятельность, в подручных председателей судов. Потому что председателям судов отдали инициативу по возбуждению дисциплинарных дел против судьи. Это не то, когда граждане, права которых были нарушены судьей или в отношении которых были вынесены несправедливые решения, обратились к органу судейского сообщества. Это и не случай, когда судья неприлично ведет себя, что нарушает представление о всяких моральных нормах и противоречит общественной нравственности, и кто-то жалуется на судью сообществу, чтобы оно приняло меры. Нет, орган сообщества действует только по инициативе председателя суда. Три года надо служить, чтобы понравиться председателю. Знать, что законодатель может выгнать тебя с судейской службы в любой момент.
Кстати, законодатель дальше продемонстрировал свои полномочия в этой области. Он взял и, когда все, кто был ему раньше чем-либо нелюб и достиг 65-летнего возраста, уже ушел, сказал: «Ой, у нас судей очень мало, у нас нет достаточного количества судебных кадров, и поэтому нужно увеличить возраст отставки судьи до 70 лет». Но заодно он еще и ограничил срок председательских полномочий шестью годами и сказал: «Председатель назначается на шесть лет, это не зависит от возраста отставки, дальше он может продолжать до этого возраста отставки просто судьей, но на должность председателя через шесть лет он может быть назначен второй раз». То есть здесь тоже нарушили принцип несменяемости, потому что принцип несменяемости может выражаться и в том, что назначенный на определенный срок судья не может получить повторное назначение, чтобы не надо было служить в интересах того органа, который может осуществить повторное назначение. И это условие было нарушено.
На самом деле эта норма по жалобам председателей судов проверялась даже в Конституционном суде Российской Федерации — то, что председатели имели неограниченные по сроку полномочия на председательскую должность, а потом вдруг их ограничили двумя сроками подряд, а дальше назначать было нельзя. И Конституционный суд сказал, что это не противоречит независимому председательскому статусу, потому что он все равно же остается судьей.
А разве хочет человек, имеющий председательский статус, расстаться именно с этим статусом? Тогда он будет служить именно как председатель. Вот вам еще один шаг. И таких шагов, как видим, на этом втором этапе судебной реформы было сделано достаточно много.
При этом все время развивались положительные тенденции в сфере финансирования судебной деятельности. Оно все время время росло, от года к году. И однажды, когда наступили тяжелые для бюджета времена — это было еще до 2000 года — и секвестировали, то есть сокращали, — Верховный суд обратился в Конституционный суд с протестом против секвестирования судебного бюджета. Конституционный суд поддержал судей и сказал, что секвестировать судебный бюджет нельзя. Был приведен достаточно разумный мотив, согласно которому при вступлении в Совет Европы Российская Федерация взяла на себя обязательство о должном финансировании судебной системы, — то есть его наращивании. Это был как раз 1998 год. И тут происходит секвестирование федерального бюджета, и Конституционный суд сказал: «Вы же взяли на себя обязательство наращивать финансирование, как же вы можете отобрать это у судебной власти?» И таким образом он защитил финансовые основы деятельности суда. Но, мне кажется, других случаев защиты этого статуса назвать нельзя.
Развитие судебной системы по конституционной парадигме изменялось и в плане отдельных процессуальных институтов.
В России очень большое значение для обеспечения справедливого правосудия имел всегда — и в истории, и в постсоветское время — такой институт, как суд присяжных.
Ну вот и субъективные, если хотите, психологические, и объективные основания для того, чтобы судья понимал, что он не очень-то независим. Его судьбой могут распорядиться все — законодатель, орган сообщества. Кстати, органы сообщества очень быстро переродились из защитников судейского статуса, с которого они начали свою деятельность, в подручных председателей судов. Потому что председателям судов отдали инициативу по возбуждению дисциплинарных дел против судьи. Это не то, когда граждане, права которых были нарушены судьей или в отношении которых были вынесены несправедливые решения, обратились к органу судейского сообщества. Это и не случай, когда судья неприлично ведет себя, что нарушает представление о всяких моральных нормах и противоречит общественной нравственности, и кто-то жалуется на судью сообществу, чтобы оно приняло меры. Нет, орган сообщества действует только по инициативе председателя суда. Три года надо служить, чтобы понравиться председателю. Знать, что законодатель может выгнать тебя с судейской службы в любой момент.
Кстати, законодатель дальше продемонстрировал свои полномочия в этой области. Он взял и, когда все, кто был ему раньше чем-либо нелюб и достиг 65-летнего возраста, уже ушел, сказал: «Ой, у нас судей очень мало, у нас нет достаточного количества судебных кадров, и поэтому нужно увеличить возраст отставки судьи до 70 лет». Но заодно он еще и ограничил срок председательских полномочий шестью годами и сказал: «Председатель назначается на шесть лет, это не зависит от возраста отставки, дальше он может продолжать до этого возраста отставки просто судьей, но на должность председателя через шесть лет он может быть назначен второй раз». То есть здесь тоже нарушили принцип несменяемости, потому что принцип несменяемости может выражаться и в том, что назначенный на определенный срок судья не может получить повторное назначение, чтобы не надо было служить в интересах того органа, который может осуществить повторное назначение. И это условие было нарушено.
На самом деле эта норма по жалобам председателей судов проверялась даже в Конституционном суде Российской Федерации — то, что председатели имели неограниченные по сроку полномочия на председательскую должность, а потом вдруг их ограничили двумя сроками подряд, а дальше назначать было нельзя. И Конституционный суд сказал, что это не противоречит независимому председательскому статусу, потому что он все равно же остается судьей.
А разве хочет человек, имеющий председательский статус, расстаться именно с этим статусом? Тогда он будет служить именно как председатель. Вот вам еще один шаг. И таких шагов, как видим, на этом втором этапе судебной реформы было сделано достаточно много.
При этом все время развивались положительные тенденции в сфере финансирования судебной деятельности. Оно все время время росло, от года к году. И однажды, когда наступили тяжелые для бюджета времена — это было еще до 2000 года — и секвестировали, то есть сокращали, — Верховный суд обратился в Конституционный суд с протестом против секвестирования судебного бюджета. Конституционный суд поддержал судей и сказал, что секвестировать судебный бюджет нельзя. Был приведен достаточно разумный мотив, согласно которому при вступлении в Совет Европы Российская Федерация взяла на себя обязательство о должном финансировании судебной системы, — то есть его наращивании. Это был как раз 1998 год. И тут происходит секвестирование федерального бюджета, и Конституционный суд сказал: «Вы же взяли на себя обязательство наращивать финансирование, как же вы можете отобрать это у судебной власти?» И таким образом он защитил финансовые основы деятельности суда. Но, мне кажется, других случаев защиты этого статуса назвать нельзя.
Развитие судебной системы по конституционной парадигме изменялось и в плане отдельных процессуальных институтов.
В год суды присяжных рассматривают менее 600 уголовных дел. Притом что по всей стране рассматривают около миллиона уголовных в год.
Вот так мало рассматривалось судом с участием присяжных!
Компетенция, изначально отнесенная к ведению суда присяжных, постоянно, как шагреневая кожа, сжималась, сжималась и сжималась. Сначала исключили все преступления против государственной власти, потом исключили все преступления, связанные с террористической, экстремистской деятельностью, — понятиями абсолютно неопределенными, — потом исключили преступления, связанные с посягательством на жизнь работников государственных органов, общественных деятелей, работников следственных органов, суда. С посягательствами, — не с убийством, упаси бог, а с посягательствами, — потому что если за убийство, то, понятно, суд присяжных должен был бы иметь там место.
Исключили из компетенции суда присяжных даже ответственность за геноцид. Потом исключили из компетенции суда присяжных все, что связано с так называемыми преступлениями против общественного порядка и государственной власти, — допустим, такие составы преступлений, как массовые беспорядки, что может быть связано с демонстрациями, митингами. Там тоже нормы совсем неопределенные.
Что является реализацией конституционного права на свободное выражения мнения, митинги и демонстрации, а что является массовым беспорядком? Никаких уточняющих признаков законодатель не сформулировал, но все это исключил из компетенции суда присяжных.
Мы говорили о проблесках, и такой проблеск появился в отношении суда присяжных. Общественное мнение, институты гражданского общества, которые имеют какую-то программу своей деятельности именно как институты, много лет настаивали перед всеми органами — перед законодательным органом, перед главой государства, — что нельзя сводить на нет суд присяжных. Более того, Конституционный суд написал, что, поскольку право на суд присяжных предоставлено в Российской Федерации в соответствии с федеральным законом в качестве одного из тех прав, которые гражданин может по закону получить при осуществлении правосудия, это конституционный институт, его суть не может быть сведена к нулю бесконечным ограничением компетенций.
И вот совокупность всех этих факторов вместе взятая наконец сработала в конце 2015 года, и в послании президента было сказано: да, надо расширить компетенцию суда присяжных. А дальше пошли некоторые слезы, потому что Верховный суд как орган, возглавляющий судебную власть, настоял на том, что 12 присяжных — это много. Надо, чтобы было восемь. Но зато можно ввести еще суд присяжных, состоящий из шести человек, для судов более низкого звена, например, для районного звена, то есть первого звена в федеральной судебной системе. Потому что суд присяжных в России существовал все эти годы, начиная с 1993-го, только на уровне высшего суда в субъекте федерации, то есть в областном суде, в краевом суде, в суде округа или в суде республики как субъектов федерации. Вот пусть в районном суде их будет шесть человек, а в областном суде вместо 12 будет восемь.
Это было бы и хорошо, если не мизерные результаты расширения компетенции. Чтобы вам было понятно, насколько сократилась компетенция суда присяжных за все годы развития этого института, я назову две цифры. Было 47 категорий дел, по которым допускался выбор суда присяжных. Его могли и не выбрать, но допускался выбор обвиняемым суда присяжных. Осталось 22, то есть в два раза меньше. А теперь он будет расширен. До каких же пределов? К этим составам к 22 прибавляется четыре возращенных из ранее убранных. Это посягательство на жизнь работников государственного органа, общественного деятеля, следователя суда и геноцид.
Итак, четыре состава деяний, — и к ним добавляется два новых состава, за которые давно ратует юридическая общественность. Почему? Потому что на самом деле речь идет о деяниях, аналогичных тем, где компетенция суда присяжных законодателем признана. Убийство с отягчающими обстоятельствами суд присяжных рассматривает, а просто умышленное убийство — не рассматривает. А что, присяжные не могут в этом деле разобраться? Там что-то более трудное? А меры наказания все равно же большие.
Но все равно существуют еще несколько исключений. Убийство сейчас возвращается во второй состав. Кроме простого убийства, еще добавляется разбойное нападение, которое в результате примененного при этом насилия привело к смертельному исходу. То есть почти равные составы. Но вот эти два состава на самом деле не могут восстановить потери от 47, которые были, и которые исчезли, когда остались только 22 состава, отнесенных к компетенции суда присяжных. Так что практика не очень расширится, при этом нам придется проявить еще немножко терпения.
Суд присяжных в районных судах работает в усеченном членстве шести присяжных. По этим шести составам — четырем старым, возвращенным суду присяжных, и двум новым — суд присяжных начнет работать только с первого января 2018 года.
А с первого января 2017 года, значительно раньше, 12 присяжных в областных и равных им судах исчезают и заменяются восемью.
Многие забывают, что в других странах, где меньше присяжных, и даже там, где, как, допустим в Америке, их совсем мало совсем, — например, в штате Юта, у мормонов, — присяжные рассматривают дела незначительные, потому что к суду присяжных можно обратиться, когда мера уголовного наказания превышает год лишения свободы. А у нас можно обратиться, только когда мера наказания превышает десять лет лишения свободы.
И что? Какую опасность влечет за собой сокращение числа членов коллегии присяжных до восьми или шести? В проекте, уже принятом Госдумой в первом чтении, оно никак не компенсируется требованием к какому-нибудь большинству голосов. Среди 12 членов коллегии присяжных решение, которое привело бы к обвинительному приговору, то есть вердикту «виновен», требовало семи голосов. И то — только после того, как присяжные совещались три часа и не могли прийти к единогласному решению. А теперь, при наличии восьми, решение будет приниматься большинством пять против трех. А при наличии шести членов коллегии решение будет приниматься, понятно, четырьмя против двух. То есть эти оставшиеся при другом мнении присяжные могут выражать своей позицией существенные сомнения в виновности. И ясное дело, что уменьшение числа присяжных должно повлечь — и это в других видах международной практики присутствуется — требования принятия решения о виновности квалифицированным большинством голосов. Но этого не сделано. Квалифицированное большинство голосов, если бы его ввели сейчас, при таком малом составе коллегии, практически недостижимо. И тогда это был бы сплошной тормоз в развитии суда присяжных, а не его дальнейшее пошаговое введение. Ну вот такие вот проблески.
Что еще можно отнести к проблескам? То, что судебная реформа уже рассматривается институтами гражданского общества в России как то звено в цепи, за которое можно вытянуть всю цепь. Потому что стало понятно, что ни экономическое развитие страны, ни демократическое развитие страны в плане политических прав и свобод невозможны без справедливой судебной защиты. И это уже общий тезис, об этом говорят все. Если мы возьмем даже то, что называется в России программными статьями и указами российского президента, которые появились на свет в связи с его инаугурацией в 2012 году, при нынешнем его избрании на президентскую должность, то мы увидим ряд задач в этой сфере. Обеспечить, чтобы суд в России стал действительно справедливым судом, — и это является, по мнению автора этих строк, необходимым условием развития. Даже есть конкретизация этого в отношении, скажем, уголовных дел. Признано, что по уголовным делам органы, расследующие преступление и работающие на досудебных стадиях, не обеспечивают суды доброкачественным судебным материалом и при этом имеют сильное влияние на суд. Поэтому глава государства имел все основания сказать: «Надо разорвать обвинительную связку между деятельностью правоохранительных органах на досудебных стадиях и судом». Значит, это признанный лозунг, и в этом русле, естественно, институты гражданского общества предлагают разные меры по совершенствованию правосудия.
Но я не буду вас долго задерживать. Скажу только о двух вещах, которые даже по самым последним опросам экспертов на Санкт-Петербургском международном правовом форуме в ноябре 2015 года были выделены всеми научными экспертами. Две вещи, самые главные. Первая вещь была прекратить безумные бюрократические административные полномочия председателей судов по отношению к судьям. Потому что судья не обретет независимость внутри бюрократической структуры, где он только подчиненный по отношению к своему начальнику. И вторая мера — та, которая должна быть направлена на повышение объективности на досудебных стадиях процесса, — наличие судебного контроля, который уже существует по закону на этих стадиях. Потому что суд дает разрешение на арест и следственные действия, связанные с ограничением конституционных прав граждан — с ограничением неприкосновенности жилища, с обысками, выемкой, прослушкой телефонных переговоров, изъятием корреспонденции. Это все решает суд.
Но картина сейчас какая? Следователь идет и просит у суда разрешение это сделать, а суд, опять же, по статистике, в 96-99% случаев при рассмотрении этих ходатайств соглашается. И вот это нужно убрать. И для этого предлагалась, в том числе на самых последних обсуждениях, в научных разработках, особая фигура следственного судьи, которая обеспечивала бы состязательность процесса, то есть равные права обвинения и защиты не перед судом, когда дело передано на судебное рассмотрение, но в ходе самого расследования. Потому что в ходе расследования хозяин расследования, защитник заявляет свои ходатайства следователю, а следователь ему отказывает. Защитник приносит доказательства следователю, а следователь говорит: «А мне и без вас всего довольно, что я сам собрал». То есть, конечно, провозглашенный в Конституции и в законе принцип «равенства оружия» как выражение состязательного начала во взаимоотношениях, борьбе обвинения и защиты еще до суда не обеспечен. Эти две основные проблемы, конечно, являются предметом разных разработок.
Спасибо вам за ваше терпение и необычайное внимание.
Вопрос из зала:
— Может ли гражданин России подать свое дело в Европейский суд и будет ли Европейский суд преобладать?
Тамара Морщакова:
— Вы знаете, что жалоб российских граждан в Европейском суде до последнего года было больше, чем поступающих из всех других стран. В последний год нас обогнала Украина. Но когда говорили: «Ой какой ужасный случай, кошмар какой, российские граждане все время в Европейском суде выигрывают, это же значит, что у нас столько безумных нарушений, больше чем во всех странах мира!» — это тоже было неправильной страшилкой. Почему? А российских граждан сколько? Посчитайте процент российских граждан, выигравших со своими жалобами, в соотношении с такими же, выигравшими в других странах. Не факт, что у нас их будет больше. Но это колоссальное средство развития российского правосудия, потому что на самом деле важно само решение Европейского суда, которое присуждает гражданам выигрыш. Неважно, как будет компенсирован потом причиненный вред и как будет восстановлено нарушенное право. Такой механизм открывает гражданину дорогу в национальной судебной системе к восстановлению, компенсации.
Вопрос из зала:
— Вы затронули очень интересную тему — введение должности следственного судьи, чтобы возникла состязательность сторон. А в этом направлении что-то происходит или это из серии «хорошо бы, но никогда»?
Тамара Морщакова:
— Происходит многое. Я вам скажу, что, с точки зрения юридической документации, практически все готово — не только обоснование, но и тексты норм. Это большие законодательные новеллы, которые должны были бы быть введены. И потом нужны меры финансового характера, для того чтобы был выделен специальный суд. Он не должен назначаться на всю жизнь, чтобы там не было каких-то коррупционных связей, возникающих постоянно. Если человек задерживается на одном месте долго, он может работать на следствие. Предполагается, что статус такого судьи будет приравнен к статусу высшего судьи в субъекте федерации, то есть областного, краевого, республиканского судьи. При этом через три года он будет ротирован на этой должности. На эту должность придет другой судья, другого областного суда, чтобы очень не сращивались со следствием и обвинением. И нормы такие предложены. Правоохранительные ведомства — я тоже над этим часто немножко посмеиваюсь — это отвергли. Не единодушно, некоторые не отвергли. Министерство юстиции не отвергло — сказало, нужны следующие исследования. МВД не отвергло — сказало, нужны исследования. Зато отвергли прокуратура и Следственный комитет. Прокуратура сказала, что никто не доказал, что следствие плохое без этого. А СК сказал: «Да вы что, вы нам мешать собираетесь?» Вот такая позиция. Но это надо преодолевать.
Вопрос из зала:
— Можно вас попросить вернуться к вопросу низшего элемента судебной системы в Российской Федерации — к институту мировых судей? Защищая диссертацию по этому вопросу в 2009 году, я не смог ответить на вопрос: «Оправдало ли себя внедрение мировых судей в практику судебной системы России?». Как вы считаете, на сегодняшний день оправдало ли себя это внедрение или нет?
Тамара Морщакова:
— Да, безусловно. Хотя практика мировых судей обнаруживает многие недостатки мировой юстиции. Во-первых, потому что она не сложилась как чисто местная. Она все-таки движется в сторону федеральной, потому что решение мирового судьи обжалуется в федеральную судебную систему. Но это не самое страшное, я думаю, и в других местных судах, и в других странах тоже такое есть.
Во всяком случае, перенос дела из местной судебной системы в федеральную — явление достаточно распространенное. Мировой судья нуждается в дополнительных гарантиях. Гарантия, которая существует, является положительной и состоит в том, что он работает в судебном участке не в границах административного района. Но зато полномочия председателя районного суда стали настолько широки, что он получил право передавать дела из одного мирового участка в другой мировой участок, участок другого мирового судьи. То есть появляются все время мелочи в реализации конкретных институтов, в которых кроется дьявол. И это, конечно, нарушает принцип законного суда для каждого дела, за который очень долго боролись российские граждане и получили наконец это обещание в российской Конституции.
А практика ищет разные обходы этого, потому что председатель любого суда во всех судах общей юрисдикции, не в арбитражных судах, распределяет дела между судьями.
На самом деле гражданское общество борется за то, чтобы это распределение дел происходило случайным образом с помощью какой-нибудь автоматизированной программки. Если хотите, как жребий из шапки, как тащат бумажки.
Пока это никак нельзя внедрить.
Допустим, еще одна слабость нашего общего процесса и в мировых судах и во всех, но именно в низовых звеньях, — нет аудиозаписи судебного заседания. Протокол пишется от руки секретарем, часто после заседания под диктовку, в соответствии уже с замышленным решением и не корректируется по жалобам сторон. Стороны говорят: «Я вам принес свою аудиозапись». А это неформальная запись, суды ее не принимают и не могут проверить ее достоверность. А решение, которое должно быть принято, — это тоже одна из актуальных необходимых мер реформы: официальная запись, без дискреции судебной, «хочу пишу, хочу не пишу». Каждое заседание записывается от начала до конца, исчезают фальсификации протоколов, вышестоящий суд получает полную картину и не руководствуется какими-то ложными измышлениями в рукописном произведении секретаря совместно с председателем и так далее.
Но про мировой суд вы спросили хорошо, и вот почему. В российской практике идея мирового судьи должна была быть основана на его появлении путем выборов на местном уровне. Реально закон предоставил возможность из двух вариантов: либо выборы непосредственно населением, либо выборы законодательным собранием в регионе. И все субъекты федерации, которые могли по своей воле выбрать ту или другую процедуру, выбрали выборы законодательным собранием. Вот и все.
Но, правда, надо честно сказать, что выборы у нас не очень удаются, претензий к выборам много. Вот я буквально вчера прочитала статью в «Новой газете» о том, как Трампа выбирали кандидатом на следующих выборах американского президента. И человек, который написал эту статью, сказал, что, несмотря на всю гнусность всей этой программы, всех безобразий и самой личности, он не мог не позавидовать процедуре.
Вот у нас позавидовать процедуре никак невозможно, поэтому каждый раз возникает вопрос: а кто профинансирует агитационную компанию в пользу этого мирового судьи? И вообще стоит вопрос о том, чтобы все финансирование мирового судьи было принято на себя федеральным бюджетом. И это вполне реальная перспектива. Местная власть, хоть она и местная, иногда даст денежку на секретарей, протоколы, аудиозаписи и там еще на что-то, а иногда не даст. Зарплату-то мировым судьям федеральный бюджет платит. Вот такая история у нас. Но мировой суд оправдал себя как эффективный, потому что он перерабатывает массу дел, — до 30% дел, относящихся к компетенции судов первой инстанции, рассматривают мировые судья. Это много.
Вопрос из зала:
— У меня вопрос на злободневную тему — о независимости российских судей. Какие меры в данный момент принимаются в самой системе во избежание рассмотрения некоторых или в основном, в большинстве уголовных дел по схеме заказных?
Тамара Морщакова:
— Вы знаете, я, наверное, вас огорчу — и сама все время огорчаюсь. Пока что — независимо от того, сколько реально существует в практике заказных дел, независимо от того, сколько заказов получил судья и на какие дела, — независимого правосудия все равно нет даже по тем делам, где заказ не поступал. Потому что существует некая самоцензура у судьи. Он понимает, что его решение, если оно будет отменено в вышестоящей судебной инстанции, приведет к тому, что его станут не очень любить.
Понимаете, ведь принцип неответственности судьи за содержание решения очень важен для независимости, как для депутатов или для членов Конгресса, для кого угодно. Никого не привлекают за то, как проголосовали члены, депутаты этих органов, потому что иначе была бы невозможна работа представительного органа. Так и в суде: если его будут привлекать к ответственности за неправильное решение, — мы сейчас не говорим, по чьему мнению, — то это ясно ведет к уничтожению независимой позиции суда.
В свое время, до революции был такой замечательный российский правовед Шершеневич. В царской России высшим судебным органом был Правительствующий сенат. Шершеневич говорил: «Ориентация судей на позицию Правительствующего сената уничтожает правосудие». А у нас все судьи ориентированы на позицию вышестоящего суда. И даже когда им никто дел не заказывает, они все равно ориентируются на то, что о них скажут потом вышестоящие судьи. Поэтому они просто заранее консультируются — у них есть закрепленный куратор в вышестоящем суде, это восстановление советского кураторства произошло в 2011 году при введении нового закона о судах общей юрисдикции. Судья вышестоящего суда закреплен за какими-то регионами и судами нижестоящими, и они поддерживают постоянные консультации. Это не заказное дело, да, но эффект тот же самый: это абсолютно коррупционные связи.
Когда решение принимается не в соответствии с независимой позиции судьи, а в соответствии с чем-то, продиктованным внешним обстоятельством — вот это и есть коррупция.
Коррупция — это, простите, не передача денег в конверте, а любое влияние на судью. Но, кроме внешне реально существующего влияния, судья еще сам рассматривает внешние факторы, которые могут привести к плохим для него последствиям, — так не решить, так не поступить, с этим проконсультироваться. Вот в чем главная проблема.
Не говоря уже о том, что в вопросе, который вы ставите, есть один очень опасный момент. В советское время считалось, что у нас существовало телефонное право, что какой-то там партком мог позвонить. И этот термин, «телефонное право», долго существовал, хотя он уже ничего не отражал, потому что телефон не обязателен. Это может быть электронная почта, это может быть что угодно, это может быть даже самоцензура, когда ты пошел и проконсультировался со своим куратором, как ты должен решить, — все то же самое.
Но самое главное, в чем особенная опасность, — мультиплицировались центры выдачи заказов на решение. Если в советские времена это должно было быть достаточно высоко, то сейчас любой местный чиновник может заказать судье решение. А если судья не согласится с этой позицией, — такие есть, — плохо будет этому судье. Опасность в том, что каждый местный чиновник позволяет себе, и у него есть механизмы, — конечно, не правовые, но вот такие — коррупционные.
Максим Дбар:
Друзья, спасибо вам большое за внимание. И давайте поблагодарим Тамару Георгиевну за превосходное выступление.
Тамара Морщакова:
— Спасибо! Мне хочется вашей аудитории еще когда-нибудь рассказать о замечательном этапе, который я тоже отношу к контрреформе, — о слиянии высших судов Российской Федерации и ликвидации Высшего арбитражного суда, но это тема отдельного разговора.
Максим Дбар:
— Это был анонс одного из наших следующих вечеров. Спасибо!
|