[Александр Баунов]

http://carnegie.ru/2016/10/24/ru-pub-64815

24 октября 2016

Краткое резюме:
Почувствовав опасность, российское руководство, похоже, передумало широко использовать те формы отношений со сторонниками, которые, казалось, обещали ему большую и более искреннюю поддержку, а обществу — более оживленную политическую среду.
Затрагиваемая проблематика

Российская идеология

В одних режимах власть нуждается в самодеятельности сторонников, в других обходится без нее, считая любую несогласованную активность вредной. Россия большую часть своей истории относилась ко второй разновидности. В последние несколько лет она сделала шаг в сторону первой, более динамичной модели, заколебалась и, похоже, передумала. Это скучнее, но, может быть, не так плохо для будущих реформ.

Главный редактор Carnegie.ru
Московского Центра

От режима бюрократов к экспериментам с активистами — и обратно

Для анализа ситуации в том или ином государстве порой важнее не то, какие ценности режим декларирует, а какой тип легитимации — революционный или консервативный, какие отношения со сторонниками — статические или динамические — практикует его руководство. Динамические режимы гораздо терпимее к децентрализованному самодеятельному насилию и даже нуждаются в нем.

После того как российская власть столкнулась с искренним протестом — сначала во время «цветных революций» и «арабской весны», потом в собственной столице и, наконец, снова в Киеве, — она попыталась противопоставить им провластную искренность, а для этого отойти от привычки к статическому, консервативному типу отношений с населением и создать традицию уличной поддержки и отпора критикам.

Серьезные попытки защитить российскую политическую систему при помощи неформальных патриотических групп относятся ко временам «цветных революций». До зимних протестов 2011–2012 годов власти делали основной упор на молодежные организации, но начиная с Болотной и дальше власть противопоставляла своим противникам преимущественно более «взрослых» активистов.

Целями провластных активистов стали враги, обозначенные в репрессивных законах, принятых после возвращения В. Путина на пост президента: представители ЛГБТ, «оскорбительное» искусство, НКО и оппозиционные политики. Не все акции координировались наверху, но создалось ощущение легитимных целей для децентрализованного насилия со стороны патриотических и религиозных активистов.

Пик патриотического активизма и самодеятельного насилия пришелся на время Майдана и войны на востоке Украины. Для гибридной войны, в которой государство не хотело участвовать напрямую, понадобились добровольцы, деятельность которых пришлось широко освещать и расхваливать.

Основные выводы и прогнозы

Руководство России почувствовало, что революционный тип поддержки расходится с национальной традицией и привычным стилем управления, и распознало угрозу. Динамическое состояние оказалось недостаточно комфортным для правящей бюрократии, так как вынуждает поддерживать живое общение со сторонниками, терпеть низовые инициативы, конкурировать с неформальными лидерами.

Задача остановить рост внутрироссийской популярности добровольцев, судя по всему, поставлена и решается осознанно. Их упоминания в государственных СМИ резко свернуты, не видно, чтобы власть пыталась использовать их популярность на выборах в Думу, причем в кампании не только партии власти, но и системных оппозиционных партий.

Это в целом соответствует настроениям российских граждан. Население консервативных режимов испытывает испуг и непонимание, когда против врагов за провозглашенные ценности начинают бороться активисты, а не государство.

Российский режим по-прежнему старается утверждать свою легитимность при помощи институтов и не заинтересован в их полном разрушении, тем более в потере монополии на насилие.

Из большей народной активности, которая свойственна динамическим режимам, можно сделать вывод, что они эффективнее готовят людей к политической свободе. Однако такие режимы бывает труднее реформировать, потому что в них глубоко затянута не только верхушка бюрократии, но и обычные люди. Возвращение российской власти к более традиционным для страны консервативным отношениям со сторонниками может оказаться в конечном счете более полезным для будущих реформ и спокойного решения вопроса о сменяемости власти.

Введение

Во время суда над Савченко неизвестные патриоты напали 1 на российское посольство в Киеве и российские консульства в нескольких украинских городах: подожгли машины, разбили стекла, помяли капоты и бамперы; стены, калитки и заборы закидали краской и тухлыми яйцами. Телеканалы будто бы между прочим сообщили номер, по которому можно опознать машины российских дипломатов, — общественно значимая информация, нельзя утаить. В ответ в Москве у украинского посольства прошли две акции. Сперва имитация украинской: сердитая молодежь тоже бросала яйца в посольство, но полиция заранее выставила 2 ограждения так, чтобы ни одно не долетело. А через несколько дней там же прошел дисциплинированный пикет 3. Демонстранты с типовыми плакатами в руках держали строй и потом организованно разошлись, смирно, вольно, кругом — ни одна дверь не пострадала. Никто не сообщил рассерженным патриотам, как отличить украинских дипломатов от прохожих, пусть сами расспрашивают дворников: многие парни плечисты и крепки, многие носят футболки и кепки. Но они не расспрашивают: раз не сообщили, значит, не положено. Если в Киеве одни патриоты публикуют для других личные данные журналистов, официально работавших в ДНР 4, то в России с журналистами, работавшими с украинской стороны линии фронта, ничего подобного не происходит.

Это различие касается не только Украины и России, оно универсально. После того как в Саудовской Аравии шиитскому проповеднику отсекли голову, негодующие иранские патриоты разгромили 5 саудовское посольство. В ответ в саудовской столице Эр-Рияде ничего не разгромили, просто прервали с Ираном дипломатические отношения и попросили персидских дипломатов покинуть королевство в течение 48 часов, а те мирно сложили чемоданы и отправились на вокзал под охраной полиции. После очередной обиды со стороны японских политиков в свободной Южной Корее и несвободном Китае группы рассерженных патриотов одинаково атакуют объекты японской дипломатии и бизнеса (часто это суши-бары местных владельцев — ну и нечего кормить вражеским борщом). Зато в разгар советско-китайского конфликта на рубеже 1960–70-х советские рабочие и колхозники и не думали тронуть гостиницу «Пекин», где столичная богема продолжала закусывать женьшеневую водку ласточкиными гнездами, — ее даже не переименовали. Так же как сейчас никому не приходит в голову переименовывать гостиницу «Украина», а в 2008 году никто не хотел назвать по-другому обе Грузинские улицы.

Первый, буйный тип поведения может показаться признаком большей свободы, второй — цивилизованности. Однако в действительности оба представляют собой две разновидности отношений власти со своими сторонниками, которые существуют и в демократиях, но особенно важны для понимания авторитарных режимов.

Масленица и пост

Этот важный рубеж проходит поперек границ, которые отделяют демократии от диктатур, и делит сами авторитарные режимы на два типа. Назовем их условно:

консервативные, или статические, где поддержка граждан выражается в форме согласия и послушания,

революционные, они же динамические, где власти имитируют поведение главарей народного бунта, снова и снова обновляя свой чрезвычайный мандат.

В странах с режимами первого типа собрание молчит («зевая, слушает молебен»), с режимами второго типа — свистит и хлопает, раздаются выкрики с мест, наконец, оратор ведет людей на улицу для изъявлений негодования или поддержки. Такие режимы сохраняют прочность и равновесие, пока находятся в постоянном движении: сияющий диск власти, если к нему присмотреться, оказывается бешено вращающимся, чтобы не упасть. В противоположность им прочность статических режимов обеспечивается полным покоем, отсутствием лишнего движения.

Ключевое различие проявляет себя в том, как эти два типа относятся к провластной низовой инициативе (к инициативе против власти, понятное дело, оба относятся отрицательно). А вот несогласованную инициативу за власть против врагов одни считают полезной и необходимой, а другие ее опасаются: ведь если можно по своему усмотрению выступить за, то тем ниже порог перед тем, чтобы выступить против или забежать вперед.

В конце концов, власть сама может быть уличена сторонниками в неполном соответствии выдвинутым ею лозунгам; всегда найдется тот, кто попеняет ей за это из лучших побуждений, а то и вовсе предложит более последовательно воплотить ее собственные лозунги в жизнь, а это опасно. В итоге у двух типов несвободных режимов может быть совершенно разный ценз отсечения низовой активности — и жизнь примерно одинаково несвободных граждан протекает по-разному.

Речь идет не о разделении режимов по идеологическому признаку (на левые и правые, например), а по набору практик, по способу легитимации и типу взаимоотношения со сторонниками.

Для описания этого различия можно было бы ограничиться терминами «революционный» и «консервативный», однако слово «консервативный» слишком широко употребляется для описания набора идей, а не практик и может запутать читателя. Точно так же как слово «революционный» чаще употребляется при разговоре о происхождении режима (захват власти в результате восстания, переворота), чем о способе действия властей.

Между тем в одном случае речь идет именно о консервативных практиках — когда все происходит централизованно и дисциплинированно. Те, кто уполномочен, принимают решения, другие их исполняют. В то время как в случае с революционными практиками прямых указаний сверху ждут не всегда — достаточно рамочного взаимопонимания между руководством и сторонниками. Решения принимаются и исполняются децентрализованно, не только наверху, но и внизу. Поэтому для большей ясности наряду с терминологической парой «революционный» — «консервативный» полезно иногда пользоваться и уточняющей парой «динамический» — «статический».

В последние годы исследователи политических режимов предпринимали попытки выйти за пределы пары «демократия — авторитаризм», пытались найти оттенки. Ли Гилберт и Пайам Мохсени пишут о гибридных режимах и электоральном авторитаризме, предлагая в качестве критерия, по которому свободное общество отличается от несвободного, не многопартийные, а состязательные выборы. Правда, в таком случае Венесуэла и отчасти Иран оказываются свободными 6. Карлес Боис и Милан Сволик пишут о сосуществовании авторитаризма и политических институтов: редкий диктатор способен все контролировать единолично, а значит, начинается делегирование и разделение власти. У тех, кто получил ее часть, возникают свои интересы, а это приводит к строительству институтов, вплоть до включения в фундамент режима оппозиционных партий 7.

Джейсон Браунли на примере стран Восточной Европы призывает рассматривать авторитаризм не как состояние, но как процесс, где возможны колебания в сторону большей или меньшей свободы, в том числе в странах, которые вроде бы завершили переход к демократии. Браунли полагает, что есть черты, в разных ситуациях одинаково свойственные авторитарным странам и демократиям, особенно если рассматривать авторитаризм не только внутри границ одного государства, но и как трансграничный процесс, где демократии могут быть союзниками авторитарных государств и наоборот 8.

Озан Варол пишет в статье 2015 года о «маскирующемся авторитаризме», который выучился правилам игры и использует механизмы права и демократические процедуры в своих целях, предпочитает прежним, неформальным способам консолидации власти способы формализованные, что, с одной стороны, делает авторитаризм более живучим, но, с другой, дает возможность рассматривать его как форму перехода к демократии 9.

Для жизни внутри того или иного государства, для экономических и политических отношений с ним порой не столь важно, какие ценности — традиционные или прогрессивные — режим декларирует и чем себя считает — оплотом консерватизма или, наоборот, авангардом свободы и прогресса. Существеннее другое: какой тип легитимации — революционный или консервативный, какие отношения со сторонниками — статические или динамические — практикует его руководство.

Два шага назад

После того как российская власть столкнулась с искренним протестом сначала в арабских странах, потом в собственной столице и, наконец, в Киеве, она попыталась противопоставить им провластную искренность. Для этого она отошла от привычки к статическому, консервативному типу отношений с населением (с одной стороны начальник, с другой — исполнитель начальственных решений, он же получатель раздаваемых начальником благ), попыталась прописать себе и сторонникам более подвижный образ жизни: на наблюдаемые революции ответить собственными революционными практиками. Начать крутиться, чтобы остаться на месте. Однако в последнее время мы видим признаки отхода от попытки выстроить в России динамический авторитарный режим.

Во время футбольного матча в Стамбуле полузащитник «Локомотива» Дмитрий Тарасов снял майку команды, под ней обнаружилась другая — с Путиным в военной пилотке: вот вам, турки, любуйтесь. УЕФА возбудила дисциплинарное дело, но родной клуб «Локомотив» (собственность «РЖД», чей недавний глава, философ-путеец Владимир Якунин, претендовал на роль главного патриотического мыслителя), вместо того чтобы вступиться за стихийного патриота, оштрафовал его на 300 тысяч евро. Тем самым было дано понять: ссора с Турцией — дело профессионалов МИДа, администрации президента, гостелерадио. Любительской инициативе тут не место.

Несмотря на принятый Думой в 2013 году закон об ответственности за оскорбление чувств верующих, в 2015-м был приговорен к 15 суткам и общественным работам Дмитрий Цорионов, глава организации «Божья воля», который в качестве оскорбленного верующего отправился опрокидывать экспонаты на выставке в Манеже. Позже был уволен его покровитель — спикер Патриархии священник Всеволод Чаплин. Правительству виднее, когда, где и кем именно оскорблены чувства верующих.

Можно проклинать 90-е последними словами, что и делают пропагандисты на госканалах, но наказание деятелей 90-х — исключительная компетенция государственной машины, а народная месть им — тяжелое государственное преступление. Авторы покушения на Анатолия Чубайса, одного из главных отрицательных героев в словаре государственников, получили самые суровые судебные приговоры. Той же осенью 2014 года, когда пропагандистские передачи помещали рок-музыканта Андрея Макаревича в первый ряд «национал-предателей» за то, что он давал концерты на Украине, Мосгорсуд приговорил к трем годам тюрьмы нацбола Олега Миронова, который из лучших патриотических чувств сорвал концерт Макаревича, распылив газ из баллончика 10.

Лояльные власти активисты из движения «СтопХам» филиала движения «Наши» на президентские гранты боролись с теми, кто с особым цинизмом паркуется на тротуарах и во втором ряду. В 2016 году организацию ликвидировали по требованию Минюста. Пусть с циниками борется полиция.

Несмотря на государственную кампанию за нравственность, группы вымогателей «Оккупай-педофиляй» и «Оккупай-геронтофиляй», которые под видом борьбы с педофилией устраивали охоту на любых представителей сексуальных меньшинств и вообще врагов (по словам вдохновителя обеих групп неонациста Марцинкевича, «для выявления сущности либерализма»), были разгромлены, а их участники приговорены к тюремным срокам в том же 2013 году, когда Дума приняла антигейские законы. Следствие велось среди прочего по статье «о возбуждении ненависти по признаку принадлежности к социальной группе людей, объединенных сексуальной ориентацией». На другого неонациста, Вячеслава Дацика, завели два уголовных дела в мае нынешнего, 2016 года за погромы в санкт-петербургских борделях, которые он учинил под лозунгами борьбы за общественную мораль 11. Идея православных городских патрулей, которую настойчиво предлагали некоторые священники, не пошла дальше отдельных экспериментов.

Пока в стране и мире унывали из-за увольнения главных редакторов «РБК», в ультрапатриотической части общества переживали свою потерю. Весной 2016 года газета «Известия», которая ценилась в патриотических кругах как главная платформа для своих колумнистов, сменила собственника и редакционную политику. Из раздела «Мнения» исчезли имена тех, кто яростней всего выступал за Новороссию, разрыв с Западом и борьбу с внутренним врагом. Кстати, колумнистом «Известий» был Рамзан Кадыров, именно там он опубликовал знаменитую колонку в стилистике конца 1930-х, где призывал «не заигрывать с шакальей стаей» и не щадить врагов России 12. Для патриотических критиков российского режима это победа «пятой колонны» над здоровыми силами. «Грусть за Россию. Один из немногих источников света, защищавших ее [России] пространство от наплыва черной ночи, полной ужасов, затуманивается и гаснет», — написал о переменах в газете один из ее бывших колумнистов Егор Холмогоров 13.

29 апреля активисты НОД («Народно-освободительного движения», связанного с радикальным депутатом Думы Евгением Федоровым) напали на победителей конкурса школьных сочинений о войне, организованного «Мемориалом». Они выкрикивали оскорбления, облили зеленкой гостя церемонии — писателя Людмилу Улицкую. «Мемориал» — одна из самых нелюбимых НКО у российского руководства, а единомыслие по поводу всех действий СССР времен Второй мировой войны — одна из его заветных целей. Однако пресс-секретарь В. Путина Д. Песков категорически осудил нападение: «Это хулиганство. Это безобразие. Это те, кто, прикрываясь георгиевской ленточкой, дискредитируют ее. Хотя вряд ли такие элементы могут ее дискредитировать. Но, безусловно, это абсолютно неприемлемо»14.

Чаще всего государство оставляет без внимания нападения на несистемных оппозиционных политиков. Например, дело по поводу нападения казаков на Алексея Навального в Анапе в мае 2016 года на момент написания статьи не было открыто.

Тем не менее, хотя государство грозит оппонентам и наказывает их, оно далеко не всегда бывает довольно, когда эту функцию у него перехватывают другие.

Хаос во имя порядка

Если продолжить превращать слова в термины, то по отношениям с народом эти две разновидности режимов можно описать как герметичные и открытые. Открытые живут в одном пространстве со своими сторонниками: правящая бюрократия и группа поддержки словно все время объединены общей борьбой. Это похоже на состояние политика, которое Гарри Трумэн описывал идиомой «сидеть на спине у тигра», восходящей — привет Мао — к китайской пословице «сел на тигра — не слезешь» (ей отчасти соответствует русская идиома «оседлать волну»).

В герметичных, статических режимах правящая бюрократия изолирована и от лояльных граждан: она не нуждается в соавторах повестки, а поддержку предпочитает принимать в пассивной форме подчинения и порядка. Как искренне умилилась на совещании в ЦК московский секретарь по идеологии А.П.Шапошникова в разгар 1968 года, когда в Китае бушевали хунвейбины, в США — пацифисты, во Франции — студенты: «Прочтешь про подобные безобразия — и улыбаешься лишний раз: какой же все же у нас сознательный, дисциплинированный народ!»15

Описанная разница существует не только между Россией и Украиной, Саудовской Аравией и Ираном, но и между СССР и коммунистическим Китаем, Кубой и Венесуэлой, Югославией Тито и националистическими Сербией Милошевича и Хорватией Туджмана, коммунистическим Вьетнамом Хо Ши Мина и красной Кампучией Пол Пота и т.д. При сходстве идеологий, символов и священных марксистских писаний Китай, с его «митингами критики и борьбы» и чистками партийного аппарата снизу, был полной противоположностью СССР, где чистки проводились сверху, а людей иногда выпускали постоять с плакатами.

«Полный беспорядок в Поднебесной ведет к всеобщему порядку, — писал Мао в 1966 году. — Это повторяется через каждые семь-восемь лет… Пройдет семь-восемь лет, и снова поднимем движение по выметанию нечисти: впоследствии надо будет много раз ее вычищать»16. Главный инструмент чистки — низовой «хаос, который ведет к порядку». Это, конечно, чуждо и зрелому СССР, и современной России.

Когда Фидель Кастро начал копировать советскую консервативную модель, Че Гевара бежал с Кубы от скуки. Он не бежал бы из Венесуэлы Чавеса, где власть не только все время стремится обновлять революционный мандат на выборах и референдумах, но и постоянно находится в состоянии обмена лозунгами и инициативами со своими сторонниками, поддерживая циклы хаоса (правда, сейчас настоящий хаос настигает ее вопреки собственному желанию).

Югославия Тито представляла собой статический консервативный тип, где наверху сиял неизменный маршал, а главным достижением была победа над немецким фашизмом. Сербская диктатура Милошевича и хорватская Туджмана воспринимались на ее фоне как демократии, потому что все время обращались к народному чувству родины и справедливости и вели крикливое собрание соотечественников туда, куда оно, в сущности, хотело.

Живописные пары являют собой антимарксистские режимы Южной Европы и Латинской Америки. Практики и риторика Муссолини, очевидно, были гораздо более революционными и динамическими по характеру. В конце концов, даже его главный критик, социалист Джакомо Маттеотти, судя по всему, был убит фашистскими активистами без ведома дуче. Вероятно, сказывался его социалистический бэкграунд и общая популярность идеи антибуржуазной революции в тогдашних развивающихся странах Европы. Франко после окончания Гражданской войны выстроил полностью централизованное государство, консервативное не только по идеологии, но и по практике. И хотя в 60-е он перешел от этатизма в экономике к рыночным реформам и несколько либерализовал частную сферу, но не ослабил ни единого винтика в политической системе.

Пиночет, с его страной — воинской частью и одним от начала до конца правления экономическим и внешнеполитическим курсом, был полной противоположностью Перону в Аргентине, который как будто бы сам не знал, чего хотел: менял программы и ориентиры, был то против католической церкви или США, то за. Главным для Перона была движуха — постоянно вовлекать народ во все новые кампании, собирать гигантские митинги, проводить марши, устраивать массовые раздачи бедным. Лишь бы держать в революционном возбуждении сторонников и самому держаться на нем.

С другого конца политического спектра — Социалистическая Республика Вьетнам и Демократическая Кампучия. В те же годы, когда коммунисты во Вьетнаме при помощи советников из СССР построили бюрократический вариант социализма, красные кхмеры использовали для реализации своей программы банды подростков, которые убивали сограждан подручными средствами. В то время как Вьетнамом управляла знакомая нам партийная номенклатура, красные кхмеры настаивали на том, что у них нет вождей, а есть революционное равенство, так что сама их диктатура долго оставалась анонимной: населению было известно о ЦК, где есть «брат 1», «брат 2», «брат 3» и т.д. Два соседних коммунистических режима-ровесника (Сайгон и Пномпень оказались в руках коммунистов почти одновременно в апреле 1975 года) вышли настолько разными, что всего через четыре года вьетнамцы свергли бывших союзников по борьбе, чтобы те не позорили социализм. Практики, которые их разделяли, оказались сильнее теории и символики, которые объединяли.

Обе разновидности режимов отличаются и по их отношению ко времени: у них, как сказал бы Бахтин, разный хронотоп. В статических режимах легитимация власти опирается почти исключительно на прошлое — времена сакрального события и отцов-основателей, — которое надо отмечать при помощи соответствующих ритуалов. Даже если в роли сакрального события выступает революция, она в прошлом, а в настоящем сплошная преемственность. В динамических режимах легитимация продолжает строиться в режиме live: им словно бы нужно снова и снова повторять сакральное событие в настоящем, революция здесь перманентна. Они относятся друг к другу как грамматические перфект и презенс, как митинг времен «культурной революции» и юбилейный праздничный концерт.

Революционный консерватизм

За пределами бурных революционных периодов в российской истории не так уж часты примеры, когда власть прибегает к децентрализованной низовой активности своих сторонников. Из дореволюционных случаев миру запомнилась погромами монархическая православная самодеятельность. В позднем СССР молодежь с рабочих окраин маскировала желание подраться под идейную борьбу против компрометирующих советский строй сверстников — панков, рокеров, металлистов, припозднившихся хиппи. Самих патриотов называли люберами — по имени промышленного города — спутника Москвы, где неблагополучная молодежь жила мифом о своем правильном пролетарском происхождении и настоящем патриотизме. Последний отзвук этого имени дожил до нашего времени в названии группы «Любэ», выступающей в жанре рок-шансона — смеси патриотизма, рок-н-ролла и криминальной романтики. Президент Путин неоднократно признавался в любви к этому музыкальному коллективу.

Позднесоветский опыт очень хорошо знаком как раз тому поколению, которое сейчас находится у власти в России. Может быть, поэтому патриотические молодежные объединения у них каждый раз выходят похожими на смесь люберов с другими знакомыми с детства организациями — пионерией и комсомолом (а получается автомат Калашникова). Все молодежные прокремлевские организации последних лет и есть такие драчливые комсомольцы.

Оба самодеятельных патриотических движения — и черносотенцы, и люберы — возникли в момент, когда политические режимы, которым они взялись помогать, перезрели и сами готовы были упасть. Стоит отдельно исследовать вопрос, не является ли такая низовая активность защитников режимов одним из симптомов их скорого конца или трансформации. Логично, что низовой патриотический активизм возникает в ответ на загнивание: власть не может остановить расползание «негативных явлений», и консерваторам — тем, кто хочет, чтобы все осталось как есть, — приходится браться за революционные методы консервации.

И царский, и поздний советский режимы не всегда понимали, что делать с этими часто непрошеными сторонниками, и занимали позицию непротивления насилием полезному злу, чтобы не отталкивать последних искренних союзников. Одновременно они пытались управлять ими посредством контактных лиц в спецслужбах — подобно тому, как в наше время пытаются работать с националистами и футбольными болельщиками. Однако в обеих поздних империях, царской и советской, действительно ценным активом властей были не идейные непоседы, а лояльное и дисциплинированное большинство, пока оно оставалось лояльным. Именно молчаливое прекращение его лояльности оказалось для них фатальным, и никакие лояльные активисты этой беде не помогли.

Малые и большие формы

При раннем Путине серьезные попытки защитить российскую политическую систему при помощи неформальных патриотических групп относятся ко временам «цветных революций». События в Киеве, до этого в Белграде и Тбилиси, а после в Бейруте и Бишкеке подтвердили гипотезу российского руководства о том, что внешние силы (США) пытаются менять неугодные им режимы «по одному сценарию»: используя местных оппозиционных политиков, а на улицах — критически настроенную молодежь. Этот сценарий следует предотвратить в России, подготовив для ответной уличной активности патриотическую молодежь, заодно пополнив ее ряды теми, кто сейчас не находит себе места. Так появились «Наши», «Молодая гвардия "Единой России"» и трудноотличимые от них комсомолы капиталистической России. Процесс учреждения патриотических молодежных организаций не остановился по сей день: в конце мая 2016 года возникла новая — «Юнармия», под кураторством Министерства обороны и его министра Шойгу.

Предшественницей «Наших» была организация «Идущие вместе», созданная в январе 2000 года. После 90-х, которые большая часть населения страны пережила как время сдачи Россией своих позиций в мире, был спрос на патриотическую и антизападную риторику, которую в 90-е власть почти не использовала, целиком уступив парламентской и радикальной внепарламентской оппозиции. Похоже, что свои молодежные организации Кремль создавал под впечатлением не только белградского и киевского «майданов», но и нацболов Э. Лимонова, которые прославились протестными акциями радикально-патриотической молодежи.

У патриотических движений с самого начала были и по сей день остаются два главных modus operandi: массовые митинги, которые должны продемонстрировать силу, и действия малых групп активистов, призванные показать решимость. Первые отражают (и в смысле «копируют», и в смысле «противостоят») массовый выход недовольных на улицы, вторые представляют собой российский ответ на чужой радикальный протестный или патриотический активизм — от нацболов до современных киевских патриотов, которые атакуют неугодных политиков и журналистов.

Это вписывается в то, как российская власть вообще реагирует на вызовы. На каждый она старается ответить зеркальным образом. В любой ситуации важно показать нашим противникам: все, что они позволяют себе, посмеем и мы. Обратное — проявление слабости.

Задолго до нынешнего антизападного курса во внешней политике и борьбы за мораль во внутренней «Идущие вместе» сосредоточились на обидах, которые иностранцы наносят российским гражданам, внутренних врагах и борьбе с разлагающим влиянием некоторых представителей современного искусства. Предшественники всех более поздних прокремлевских активистов пикетировали французское посольство в поддержку Натальи Захаровой (французский суд лишил ее родительских прав и оставил ребенка с мужем-французом), американское посольство — в защиту арестованного в США по обвинениям в коррупции крупного чиновника П.П.Бородина (управделами президента при Ельцине, при Путине — государственного секретаря Союзного государства России и Белоруссии), обменивали книги «плохих писателей» Пелевина и Сорокина (а заодно Карла Маркса) на хорошие, а плохие демонстративно спускали в унитаз; перед думскими выборами 2003 года повесили на гостинице «Москва» плакат с тогда еще опасным для властей Зюгановым и уже гонимым олигархом Березовским.

Зато первая массовая акция в мае 2001 года была выдержана в традициях статических режимов: в день инаугурации президента несколько тысяч молодых людей выстроились на Васильевском спуске у Кремля в одинаковых синих футболках с надписью «Всё путем». Рядовые участники получили небольшое денежное вознаграждение (иногородние — саму возможность съездить погулять в Москву), «комиссары» — пейджеры для связи в подарок. Студенты и старшие школьники ближних областей так и останутся главным ресурсом централизованно управляемых прокремлевских организаций 17.

Это различие сопровождает прокремлевские акции до сих пор: малые формы, где действуют только активисты, гораздо живее и радикальнее крупных, к которым приходится привлекать балласт. А вывести на улицы в поддержку власти большие массы людей — так, чтобы они это сделали добровольно, — в статических консервативных режимах почти невыполнимая задача.

По прошествии времени мы видим, что лозунги прокремлевских молодежных организаций предвосхищали будущие официальные. Хотя их деятельность контролировалась сверху, она была полигоном идей и практик, к которым власть позже прибегала на официальном уровне. Даже подконтрольные низовые движения, будучи порождением правящей бюрократии, в свою очередь оказали на нее влияние: бюрократам пришлось вступить в негласное состязание с собственным более радикальным порождением. Ребе Лёв приобрел некоторые черты созданного им голема.

Идентификация противника

«Наши» появились в 2005 году, после первого киевского «майдана» (в них влились «Идущие вместе» и несколько организаций помельче). Главным из комиссаров остался глава «Идущих вместе» Василий Якеменко, а куратором — Владислав Сурков, так что в деятельности движения мало что изменилось. Но возник новый элемент: хотя слово «фашист» не применялось к участникам первого украинского «майдана», организация «Наши» была названа антифашистской. Все их противники, таким образом, оказывались в некотором роде фашистами. Это станет потом одним из главных приемов новой российской идеологии: мы страна, победившая фашизм, значит, наши противники или просто критики — пособники фашизма.

Под антифашистскими лозунгами «Наши» провели в 2007 году серию акций в Москве и Эстонии против действительно неуклюжего демонтажа памятника советскому солдату в таллинском парке. В Москве, в частности, блокировали эстонское посольство и преследовали машину эстонского посла. В том же 2007 году «Наши» не давали прохода британскому послу за выступление на форуме «Другой России», где он пообещал помогать российским НКО. Тема преследования тоже была антифашистской: он считает русских дикарями, которых Запад должен цивилизовать, как Гитлер считал их унтерменшами. Досталось и российским оппозиционерам и правозащитникам.

Однако все акции «Наших» имели важное отличие от низовой активности нашего времени: они никак не были связаны с насилием, почти не было случаев вреда здоровью и имуществу.

«Молодая гвардия» выступала как идеологический союзник «Наших», а иногда как оппонент в соперничестве за административный ресурс. Враги, идеология и методы у них были схожими, это автоматически приводило к борьбе за то, чья акция получит одобрение политического руководства, финансирование и попадет в новости на ТВ. «Молодой гвардией» руководили из Кремля опосредованно, через «Единую Россию» и ее местные организации, а «Нашими» — напрямую из администрации президента. Именно поэтому «Молодая гвардия» пережила отставку кремлевского куратора «Наших» Владислава Суркова.

Хотя СМИ сразу же начали сравнивать «Идущих вместе» и «Наших» не только с комсомолом, но и с гитлерюгендом и хунвейбинами, все три сравнения неточны. В отличие от немецкой ситуации и даже от СССР, членство в «Наших» не стало необходимостью для всех молодых людей и никогда не было обязательным условием учебы и дальнейшей карьеры. Примеры успешных карьер есть, но политический и служебный рост, не говоря о корпоративном, успешно происходил и без всякой связи с членством в молодежных организациях, никакого засилья бывших молодежных активистов на командных постах политики и экономики не наблюдается. Это еще раз подтверждает принадлежность России к консервативным режимам, в которых карьеры делаются не посредством политического активизма, а благодаря личным связям и профессиональным навыкам.

Сравнение с хунвейбинами уводит от истины не только потому, что китайские бунтари были гораздо более самостоятельными и непослушными, но и потому, что их главной целью были представители государственного, вузовского и партийного руководства. Между тем «Наши» и подобные им организации за все годы своего существования почти не атаковали представителей власти. Эту опцию Путин попытался реализовать позже во «взрослом» движении «Народный фронт», но и она проводится под внимательным руководством сверху и крайне осторожно и непоследовательно.

Работа над ошибками

Но час пробил, и с ним была плутовка такова. Когда зимой 2011/12 года случились те самые протесты, на случай которых создавались прокремлевские молодежные организации, их комиссары не смогли вывести на улицы обещанные десятки тысяч молодых патриотов. Властям пришлось в срочном порядке собирать свои митинги, используя другие каналы. «Наши» были официально распущены в 2013 году, а их куратор Сурков покинул свой пост замглавы администрации Путина.

Хотя идея мобилизации лояльной молодежи никуда не делась, молодежный период прокремлевского активизма закончился. Начиная с Болотной и дальше, во времена Крыма и Донбасса, власть противопоставляла своим врагам преимущественно «взрослых» активистов. Добровольцы, казаки, байкеры, «Антимайдан», обещанные полпредом Холманских рабочие Уралвагонзавода, не говоря уж о группе поддержки Рамзана Кадырова, — всё это организации с другим средним возрастом, чем кремлевские скауты с их затянувшейся зарницей.

Первый провластный митинг после начала московских протестов состоялся на Манежной площади в честь Дня Конституции 12 декабря 2011 года. После митинга на Болотной площади 10 декабря, куда пришли, даже по официальным оценкам, десятки тысяч человек, прокремлевская акция «Единой России», собравшая 5−7 тысяч человек, выглядела неубедительно и продемонстрировала худшие стереотипы, накопившиеся по поводу провластной уличной активности: одинаковые, заранее напечатанные и розданные плакаты; привезенные на автобусах бюджетники, пенсионеры и среднеазиатские гастарбайтеры из коммунальных служб, которые, отметившись у организаторов, быстро расходились по своим делам. Зато на митинге выступил Дмитрий Рогозин, только что вернувшийся в Москву с поста представителя России при НАТО, — один из немногих высоких чиновников с опытом протестной уличной политики. Он привел остатки своей организации «Конгресс русских общин», критиковал не только оппозицию, но и власти, использовал националистические лозунги.

Наперегонки с оппозицией власть училась собирать митинги, и, хотя мобилизация бюджетников была их постоянной чертой, каждый следующий удавался лучше предыдущего. Неформальным митингам оппозиции решили противопоставить неформальные митинги за власть. Организатором следующих была уже не партия власти, а малоизвестное тогда движение «Суть времени» политолога С. Кургиняна или партия «Патриоты России» и тот же «Конгресс русских общин» Д. Рогозина. Конечно, без бюрократического ресурса они не собрали бы ста тысяч человек, как на Поклонной горе в феврале 2012 года. Но в любом случае все проходило живей, лозунги стали неформальнее, и были, несомненно, добровольные участники.

Продолжение истории, которое сами участники митингов 2011—2012 годов вряд ли могли себе представить: связанный с движением «Суть времени» добровольческий отряд воевал в Донбассе и попадал в сюжеты российского ТВ, например во время боев под Дебальцевом в январе 2015 года 18.

Организаторы научились еще одной вещи: прокремлевские митинги были не столько за власть, сколько против ее оппонентов. Лозунги и речи особенно удавались ораторам, когда они обличали протестующих. Так и должно быть: население неохотно выходит на улицу в поддержку властей, особенно в консервативных режимах (в них власть должна справляться с трудностями сама), зато провластные активисты лучше мобилизуются под лозунгами против врагов. Лоялистская активность становится более искренней, если ей самой придать форму протеста. Российское руководство учитывает это при организации всех следующих акций: против чужих всегда выходит лучше, чем за своих.

Согласно одному из последних опросов «Левада-центра» (29 апреля 2016 года), готовность поддержать власть на улице начала снижаться: только 17% жителей России были готовы принять участие в массовых демонстрациях в поддержку политики президента и правительства, 73% респондентов сказали, что на такие мероприятия не пошли бы 19. Одновременно 82% одобряли деятельность Путина на посту президента и 54% — Медведева на посту главы правительства. В демонстрации протеста против экономической и социальной политики властей согласились бы принять участие 11%, а не пошли бы на нее 79%. То есть выйти на улицу по призыву непопулярной оппозиции и сверхпопулярного президента граждане не готовы примерно одинаково.

С начала 2015 года по середину 2016-го количество желающих выйти на оппозиционный митинг колеблется в пределах 3−7%, количество желающих выйти на митинг по призыву власти — 5−10%. Зато мы наблюдаем другой разрыв: число готовых выйти на митинг против власти (3−7%) сопоставимо с числом готовых высказываться против власти, никуда не выходя (4−6%). В то же время людей, готовых высказываться в поддержку власти, но при этом никуда не ходить по ее призыву, в разы больше, чем тех, кто готов к выходу: первых 17−23%, вторых, как мы видели, 5−10%. Типичная картина для той разновидности режимов, где даже самые лояльные граждане предполагают, что от них требуется согласие, а не активность.

Это соотношение в целом стабильно: в 2012 году, когда на оппозиционные митинги власть отвечала своими, выйти в поддержку власти были готовы те же 23%, не готовы — 45% и еще 19% пришли бы, если бы на митинге перед ними выступил сам Путин. Однако опросы и статистика показывают нам стремление власти нарастить уличную поддержку, активизировать сторонников, добавить революционной динамики. Между 2012 и 2015 годом в четыре раза выросло число людей, участвовавших в митингах, — в основном за счет тех, кто принимал участие в митингах в поддержку власти. В 2012 году участниками митингов признали себя 1% опрошенных, в 2015-м — уже 10% 20. За те же три года между Болотной и Донбассом увеличилось число желающих выходить на митинги за власть: в 2015 году их стало в шесть раз больше, чем в 2012-м, добавились новые категории граждан и новые возрастные группы 21.

На спине у тигра

Большие провластные митинги были явным признаком того, что власть в трудные для себя минуты попыталась ощутить или создать восходящий поток народной поддержки, сделать российский авторитаризм более динамичным.

Затем народная инициатива оказалась востребована в борьбе с ЛГБТ и послом МакФолом, которых выбрали на роль главных врагов до второго киевского «майдана». Наконец, война в Донбассе стала временем, когда российский режим максимально приблизился к не свойственному ему революционному динамическому состоянию.

Для популистского динамического режима народная поддержка важнее, чем для элитарного и консервативного. Власть нашла набор ценностей, который обеспечит ей широкую народную поддержку в антизападничестве, моральном консерватизме и религиозности. В выборе ценностей для общей с народом платформы, вероятно, большую роль сыграли массовые народные стояния к святыням: многотысячные круглосуточные очереди в разных городах к мощам св. Пантелеймона, частице Креста, Поясу Богородицы, который консервативные деятели и бизнесмены привозили в Россию (Пояс Богородицы привезли поздней осенью 2011 года, как раз накануне протестов).

Большинство опрошенных одобрили запретительные законы, принятые Думой в течение 2013 года, цементирующие единство власти и народа поверх голов элиты: закон о запрете пропаганды нетрадиционных отношений (42% были «определенно за», 25% — «скорее за», «против» — 7%), закон о защите чувств верующих (27% — «за», 28% — «скорее за», «против» — 9%), закон об НКО — иностранных агентах (14% — «за», 21% — «скорее за», 8% — «против») 22.

Целями провластных активистов стали враги, обозначенные в этих законах: представители ЛГБТ, «оскорбительное» искусство, НКО и оппозиционные политики. Не все акции координировались наверху, тем более на самом верху, но новые законы, риторика депутатов и государственных пропагандистов создали ощущение легитимных целей для децентрализованного насилия со стороны патриотических и религиозных активистов. Словесная санкция на самодеятельное насилие была дана на высшем уровне прямо во время прямой линии «Владимир Путин — народ», которая совпала с московскими протестами декабря 2011 года. Начальник цеха Уралвагонзавода Георгий Холманских предложил решить вопрос революционными методами в обход государственной монополии на насилие. «Если наша милиция, или, как сейчас она называется, полиция, не умеет работать, не может справиться, то мы с мужиками готовы сами выйти и отстоять свою стабильность, но, разумеется, в рамках закона». Путин отреагировал доброжелательно («Подъезжайте, — с улыбкой сказал он, вызвав смех аудитории. — Но не сейчас»), а в мае следующего года назначил Холманских своим полпредом в Уральском федеральном округе. Никуда он «с мужиками» не вышел, но тот факт, что угроза применить самодеятельное насилие санкционирована на высшем уровне и ведет к карьерному росту, запомнился.

К обычным разгонам демонстраций ЛГБТ добавились нападения на гей-клубы и просто нападения на активистов и представителей ЛГБТ. Придя в православный храм с акцией, Pussy Riot в некотором смысле открыли дверь в обратном направлении: нападения на выставки, спектакли и даже неправильные изображения на исторических зданиях, и прежде изредка случавшиеся, пошли одно за другим.

Расцвело третье направление — борьба с НКО и несистемными оппозиционными политиками. Худшим, что случилось на этом направлении, было убийство Бориса Немцова 27 февраля 2015 года. Но и это не положило конец угрозам и нападениям на представителей «пятой колонны». Потом были нападения на Касьянова, Навального, участников конкурса «Мемориала».

Однако, очевидно, в задачи власти не входит «окончательное решение» ни по одному из направлений: и ЛГБТ-клубы, и современное искусство, и театр по-прежнему существуют, хоть и не без трудностей, и представлены шире, чем во многих свободных странах. Хуже всех приходится политикам и правозащитникам, но даже им по-прежнему оставляют резервацию, как принято в странах гибридного, или «маскирующегося», или транзитного авторитаризма.