http://www.mk.ru/blog/posts/2580-yul...d-limonov.html
заметка размещена 15 сентября 2013 в 23:38, просмотров: 2030
Сегодня, помимо юбилея Саши Политковского, еще одна печальная дата (потому что д/р ТВ-легенды в контексте нынешнего статуса эус-взглядовца – не самый веселый). 15 сентября = 20 лет со дня смерти Юлиана Семенова. Он был отчаянно талантлив & необычайно трудолюбив. В отличии от многих своих приятелей-писателей, был не завистлив. Был щедр необычайно (на всё и во всём). И обладал даром ценить талант другого.
Именно ЮС вернул стране Лимонова. В самом начале 1989 года Семенов рискнул опубликовать в приложении «Детектив и политика» два лимоновских рассказа: «Коньяк Наполеон» и «Дети коменданта». Правда, вместо благодарности мы (редакция) получили скандал: Лимонов устроил разборки на предмет редактуры. Mea culpa, каюсь. Моя и только моя. Лимонову, правда, не рассказывал об этом. Дело в том, что первый зам Юлиана Александр Плешков занимался серьезными делами семеновского холдинга («Совершенно секретно» + «Детектив и политика»), а я собирал штат издания. И вот из журнала «Смена», где я трудился до основания «Совершенно секретно», позвал я тамошнего ответсека Бориса Данюшевского. На ту же позицию в новый проект.
Чтобы понять насколько хрестоматийным ответсеком был Боря, приведу типичный «семеновский» эпизод. Захожу как то в кабинет ответственного секретаря с версткой и вляпываюсь в стенания Борины: по разнарядке из ЦК ВЛКСМ надо в номер рассказ поставить, а там текст запредельно безграмотный, говорит, сил нет. И демонстрирует мне рукопись, всю исчерканную густыми пометками & жирными воскликами. Напомню, компов тогда не было, правили тексты шариковой ручкой и отдавали в машбюро для повторного набора. Беру титульный лист, чтобы понять что за автора слили нам комсомольские вельможи. Вижу: Фазиль Искандер. Читаю вслух и с расстановкой, иронично, как мне казалась, взирая на хозяина кабинета. Фа-зиль Ис-кан-дЭЭЭр это, Борис, Искандер Фазиль Абдулович. Ага, отвечает Боря, азиат какой-то. Давясь от смеха, иду к главреду Мише Кизилову. Главный редактор «Смены» спас тогда текст абхазского классика от суровой редактуры Бориса. А вот Эдуарду не повезло, с его премьерными рассказами Данюшевский в «Совсеке» поработал. Пришлось публиковать наезд-опровержение в следующем же номере нашего ежемесячника.
Я упоминал об этой истории в исследовании «Лимониана или Неизвестный Лимонов», но тогда у меня руки не дошли разгрести бумажные архивы и опубликовать как бы документальные подтверждения того досадного скандала. К лимоновской претензии Саша Плешков написал предисловие, которое так и не было опубликовано в Сети:
«Небольшого роста, даже какой-то приятно миниатюрный, но крепкий и упругий, с фигурой гимнаста или атлета легкой весовой категории, Эдуард Лимонов был по-парижски небрежно элегантен в обновке — стеганом темно-синем ватнике, который он приобрел за 17 руб. 30 коп. месяц тому назад в магазине спецодежды на Сретенке.
— У этой хуйни два достоинства, — произнес он, поправляя на переносице указательным пальцем очки в простой черной оправе,—выглядит как от Кардена и существует в Париже в одном-единственном экземпляре. Ну, куда? Париж — перед тобой.
Лимонов зашел ко мне в первый же мой свободный вечер, и мы вышли из скромного «Тимотеля» на Авеню-дю-Мейн.
— Веди, Эдик, куда хочешь. Ненавижу любые экскурсии.
— А я так и знакомлюсь с городами — ногами.
И мы пошли — бульвар Распай, бульвар Монпарнас, по Рю-де-Ренн до Сен-Жермен-де-Пре и дальше до набережной Сены... Я прихватил с собой фляжку с армянским коньяком. Было сыро, иногда над городом дождило, но на сердце было хорошо. Время от времени мы с Эдиком прикладывались по очереди к фляжке. Он говорил мне о Нью-Йорке и Париже, я ему — о Москве. Мы познакомились с ним там, дома, месяц тому назад. В Москве с ним было просто и хорошо. Теперь я прочитал его «У нас была Великая Эпоха», и мне казалось, что я знаю его много лет. Мы бродили по городу до полуночи, выпили аперитив в одном знаменитом кафе, поужинали в другом, заказали по рюмке коньяка — свой уже кончился — в третьем. За весь вечер определение ватника было единственным примером знаменитой лимоновской ненормативной лексики. Мы дружески обнялись на прощание. Он юркнул в метро, неся в руке полиэтиленовый мешочек, в котором лежали три экземпляра только что вышедшего в Москве журнала «Детектив и политика» с его рассказами...
Буря разразилась на следующий день. О ней вы узнаете из письма, озаглавленного «Необходимость цензурной революции». Мы публикуем его полностью, не изменив ни слова, ни знака. Скажу лишь, что письмо резкое — лимоновское — под некоторыми его пассажами мы бы не подписались, разделяя, однако, главную его мысль. В одном из ближайших выпусков мы опубликуем один из типично лимоновских рассказов — без обрезаний, в первобытном, так сказать, состоянии.
Прав Эдичка или не прав? Слово будет за вами, читатели»
Ну и вот, собственно, манифест ЭЛ, тоже утраченный почитателями лимоновского таланта:
«То, что я сейчас выскажу, уже более двух десятков лет внутренним монологом звучит во мне, но последней каплей, переполнившей чашу терпения, послужил несчастный случай. Открыв радостно четвертый номер «Детектива и политики», я с остолбенением обнаружил, что мой рассказ «Коньяк «Наполеон» есть вольный и пошлый пересказ текста Э. Лимонова, но не сам текст. Оставив мне в качестве подарка мое первое предложение нетронутым, безымянный палач начал свою жуткую работу, со второго,— соединив его с куском третьего, изуродовал смысл. Только на первой (115-й в журнале) странице моего рассказа я обнаружил более двадцати ранений в теле моего текста. Две третьих всех предложений на этой странице бездарно переписаны. Изменен порядок слов в предложениях, выброшены куски, добавлены объяснения, изменены времена глаголов, несколько предложений по прихоти безымянного палача соединены в одно, бывшее у меня единым, предложение разрезано в куски.
Уничтожив мою фразу: «Я задумался, так ли это было», вивисектор или вивисекторша (почему-то я склонен думать, что палач — женщина) заменила ее фразой — «Я подумал, что, кажется, сморозил не то». Не удовольствовавшись моим прямым началом предложения «Актер и романтик, я...», вивисекторша сочла нужным объяснить читателю: «Будучи в душе актером и романтиком...»
Энергичная, как видите, но, увы, безграмотная, вивисекторша заменила мое точное «...клеенка свисала с потолка и позволяла нам с Еленой принимать душ, стоя в ванной», на свое тупое…
…Я жил уже в Америке, но до этого жил полгода в Италии, а до этого у него было за плечами семь лет полуголодной жизни в Москве. Рабочий-сталевар, вор, портной, книгоноша, грузчик — жизненного опыта у моего героя тогда уже хватило бы на два десятка советских литературных редакторш. Но дело в том, что позднее он еще более увеличил свой опыт...
— Преступление! Как же так можно!—воскликнул я в отчаянии.
Я не спал ночь, а наутро поставил в известность о случившемся Ю. Семенова и А. Плешкова — главных людей в «Детективе и политике». Сами они, я это отлично знал и в этом не сомневался, моими текстами не занимаются, для того у них есть подчиненные. Ограничившись в свое время тем, что выбрали понравившиеся им тексты среди других предложенных мною, редактор и зам. редактора передали рассказы в производство. И это в производстве вивисектор — непрошеный редактор — привычно отредактировал мой текст согласно заветам сталинских букварей. Мой стиль, «резкий и сильный, без грамма жира» (определение французского критика Мишеля Поляка, и я этим определением очень горжусь), чтобы выработать такой, мне потребовалось тридцать лет, пройти через заводы и госпиталя и через три континента, меня пырнули ножом в Чикаго и ударили трубой на рабочем празднике в Кур-нэв близ Парижа, прежде чем я его добился, такого стиля... А литературная солдафонша привычно расправилась с ним, уничтожила в час или менее того, обпилив острые края, отсекши их, округлив мой текст и усладив. Да какое же вы имеете право, мадам редакторша? Да я лучше вас знаю, где следует быть подлежащему и где сказуемому, но я их ставлю там, где мой талант мне подсказывает поставить. Нельзя пороть и резать чужой текст. Разве вам не известно, что текст писателя — его собственность? Что вы ничего в тексте без согласия автора не имеете права трогать? Это же как взять да и вывезти мебель из чужого дома. Воровство — так это называется. Преступление. Ну Семенов с Плешковым разберутся, кто у них там виноват в этой чудовищной бесцеремонности, но такой вот эпизод позволяет увидеть куда больше, — весь феномен, коего эпизод есть лишь частное проявление, — то, что неладно в «королевстве датском» советской литературы. И неладно многое. Все неладно. А именно. Несмотря на широко разрекламированную, якобы уже совершившуюся революцию в советской культуре (во всяком случае, на Западе таковая оглашена «Нувель обсерватор» и другими «проперестроечными» журналами), налицо лишь снятие заплаток…».
Любопытно, что свое пламенное «опровержение» Лимонов сочинял в презумпции того, что редактируют тексты исключительно женщины. С Данюшевским они так и не познакомились, по-моему. По забавному стечению обстоятельств именно с Эдиком 20 апреля 1990 года позавтракал в Париже Плешков, который был тем же вечером отравлен. Через пару недель выбыл из строя и сам основатель «Совершенно секретно».