https://snob.ru/selected/entry/84134/page/2
Ксения Соколова / 24.11.14
Елизавета Глинка, доктор Лиза, глава благотворительного фонда «Справедливая помощь», рассказала в интервью «Снобу» о том, почему ее деятельность подвергается столь резкой критике со стороны либералов, о своих политических амбициях и отношениях с администрацией президента
Фото: Юлия Майорова
СКак проходила твоя первая поездка в Донецк за детьми?
Самым обычным образом. Сначала я продумала алгоритм, логистику. Созвонилась с врачами Донецкой области, они дали список раненых и тяжелобольных детей. Список был согласован с российским Минздравом. Минздрав дал разрешение на госпитализацию всех этих детей. По-моему, их тогда было девять. Я купила буквально вагон СВ, в который погрузила вместе с собой всех этих детей и их родителей. Среди детей были раненые, инвалиды 1-й группы, то есть инвалиды уже по ранениям. Остальные — тяжелобольные дети, которые нуждались в срочной госпитализации. Все дети были с мамами, только один раненый ребенок ехал с дедушкой, потому что больше никого из родственников у него уже не было. Я их вывезла в Россию, положила в больницы и подумала, что на этом — все. Я не представляла, что будут убивать так много детей… Что среди них будет так много раненых.
СЧто ты сделала, когда стало понятно, что убивают много детей?
Мне стали писать из Донецка. Врачи просили: приезжай за детьми, вывози еще. Это оказалось востребованным. Я села в поезд и поехала. А уже когда приехала, столкнулась с необходимостью вывозить сирот.
СЧто это за сироты? Откуда ты вообще узнала о них?
Сначала мне написали из Краматорского дома ребенка. Потом люди из Киева обратились: помоги. У меня много контактов среди врачей в Киеве. Несколько лет назад я создала там первый хоспис. В общем, я пошла на трехсторонние переговоры и сказала: я сама стану посредником, который вывезет с территории ДНР и передаст украинским официальным лицам детей. Мне сказали: ты сошла с ума, в Славянске идут чудовищные бои. Но другой дороги, кроме как через Славянск, не было. По-другому детей вывезти было невозможно. Я сказала военным и тем и другим: я сумею договориться, все сделаю, вы только не стреляйте. В результате мы передали 33 ребенка-инвалида первой группы из детского дома Краматорска в четыре дома ребенка в Харькове.
СКак именно ты перевозила детей? Насколько я поняла, единственная дорога была через передовую?
Да, именно так. Детей я перевозила партиями, в течение двух суток. Этому предшествовал довольно сложный переговорный процесс. Сначала на меня вышел чиновник, занимающий большую должность в АТО. Он сказал, что готов сделать все для того, чтобы дети из Краматорского дома ребенка не пострадали. О них тогда очень много писали. В Краматорске есть аэропорт, вокруг которого тогда шли ожесточенные бои. Там была страшная ситуация. Дом ребенка рядом с этим аэропортом. И дети с тяжелейшими диагнозами просто глохли от взрывов.
СЧиновник из АТО сам вышел на тебя?
Он позвонил, когда я находилась в Донецке. Я сказала: дайте мне передать детей. Он согласился. Следующим этапом были переговоры с ДНР. Я сказала: дайте мне возможность через воюющий Славянск вывезти 33 неизлечимо больных ребенка в Харьков. Потому что у вас война, а там будет чуть-чуть получше этим детям. Вопрос решался очень тяжело, согласовывалось все: от маршрута до времени проезда. Кроме всего прочего, в тот момент как раз упал малайзийский «Боинг».
СНа чем ты вывозила детей?
На машине скорой помощи. По пять-восемь детей за «ходку». Я не взяла ни врача, ни помощника, был только шофер. Я понимала, чем мы рискуем, что может произойти. Дай Бог здоровья шоферу, который сказал: я пошел на это только потому, что у меня самого дети. С этим шофером — его звали Толик — мы разговаривали только на пути обратно. Когда ехали с детьми, молчали. Мы брали каждый раз все больше детей. Сначала я взяла пятерых. Потом поняла, что условия перемирия не соблюдаются. Нас не бомбили, но стреляли по сторонам. Когда я из окна нашей скорой увидела первые трупы, стала звонить и тем и другим. Я объясняла, что мы так не договаривались, мне обещали не стрелять и т. д. Я была такая наивная дурочка!.. Помню, как позвонила одной из сторон из машины и говорю: «Послушайте, вы же сказали, что не будете стрелять, а я вот сейчас еду и вижу, два трупа в штатском лежат. В гражданской одежде лежат люди теплые, я же вижу, их только что убили!» Мне отвечают: «Успокойся! Скажи, где находишься?» Мне им очень трудно было объяснять, где я нахожусь. Какой блок-пост прохожу? Там же лес! А если вылезти и начать спрашивать у встречных военных, какой это, извините, блокпост, можно получить пулю. В общем, шофер Толик сказал: «Такие вопросы задавать не надо. Какой блокпост мы проходим — никому не интересно». И мы дальше молча поехали.
ССколько времени заняла вся операция по вывозу детей?
Около двух суток. Одна «ходка» — полтора часа туда, полтора обратно одним и тем же маршрутом четко, только в последний раз мы потерялись… Перемирие действовало до темноты. Поэтому я сначала взяла пять детей, а потом стала брать больше, чтобы успеть всех увезти. Но все равно не успела за первые сутки… Все 33 ребенка были переданы мной харьковскому губернатору. Я просила, чтобы не было военных, но тем не менее военные были, и танки тоже.
СПочему ты хотела, чтобы военных не было?
Потому что дети людей в форме боялись. Они под пулями ехали молча, но начинали истошно кричать на блокпостах, во время проверок. У меня же не было опыта проезда чертовых блокпостов!..
Фото: Юлия Майорова
СКак получилось, что вы сбились с пути?
Мы возвращались обратно, с последней «ходки», в первый день. Уже без детей. Было темно. Мы заблудились, заехали в лес. Вдруг я увидела сигнальные ракеты. Я говорю Толику: «Нас ждут. Газуй!» Толик газанул, и тут раздались выстрелы. Я кричу: «Ложись!» И мы легли друг на друга на переднем сиденье. Лежим, кругом темно, холод страшный. Вроде тихо, я даже к двери потянулась… Но тут они шмальнули так, что я ногой вышибла эту дверь! В машине зажегся свет. Я кричу: «Толик, вылезай!» Он спрашивает: «Зачем?!» Я говорю: «Потому что это гранатометы!» — я уже тогда по звуку научилась различать. «Толик, — говорю, — я хочу, чтобы нас с тобой хотя бы по моей туфле опознали, потому что если мы останемся в этом реанимобиле, от нас даже следов не найдут, по ДНК будут идентифицировать». И Толик наконец открыл дверь… Наверное, этим мы спасли себе жизни. Стрельба прекратилась, нас увидели, вышли военные, допросили, потом показали, куда ехать. Я не скажу, что над нами издевались, когда допрашивали. Они просто таких непуганых идиотов никогда не видели! Сказали: вы едете без опознавательных знаков. Вы понимаете, что мы могли стрелять не в землю перед машиной, а по стеклу?!» Толик только крестился, а я говорила: мне очень холодно. И еще: «Запомните меня, я завтра вернусь».
СТы вернулась?
Да. Толик уперся: «Завтра не поеду». Я говорю: «Толик, у нас еще шесть детей осталось. Я пятерых возьму, в корзину посажу, на пол поставлю. А самого тяжелого повезу на руках». — «Подожди, мы еще даже не вернулись, — твердил обстрелянный Толик. — Мы не вернулись, давай завтра поговорим, ладно?» И тут мы слышим дикий крик военных: «Стойте!» Толик тормозит и спрашивает: «Ты паспорт показывала?» Я говорю: «Да». Он спрашивает недоуменно: «А я?» — «И ты вроде показывал…» И тут перед нами стали скручивать растяжку. Военные забыли ее с дороги убрать перед нашей машиной. Я спрашиваю: «Толик, что это они делают?» А Толик говорит: «Я чуть не всрався».
СТы раньше видела растяжки с минами?
Нет, растяжку я увидела первый раз в жизни. Это проволока, а на ней налеплены вот такие блюдца. Растяжку убрали, и мы благополучно приехали в дом ребенка Краматорска. Там хотели оставить нас ночевать, но не было никакой воды. А мне было необходимо помыться. Я сказала: «Послушайте, я просто описана детьми, извините за подробности, вся. На меня стошнило несколько детей. Отвезите меня, пожалуйста, в Донецк, мне нужно помыться!» Когда я вернулась в Донецк, было пять утра. Я вымылась, надела чистую медицинскую пижаму. Мне оставалось перевезти пять детей. Уже к девяти утра я поехала с этими детьми и в два часа дня вернулась в Донецк, передав 33 ребенка Харьковской стороне со всеми документами и историями болезнями. Мы до сих пор помогаем домам ребенка в Харькове, где эти дети содержатся. И будем помогать, пока они растут. Потому что я очень к ним привязалась... Я их не забуду никогда.
СКак реагировали военные на блокпостах, которые вас досматривали, когда видели детей в машине?
Некоторые досматривали грубо, другие относились к нам хорошо. Помню одна девочка очень хотела в туалет. Она кричала, сидя в корзине: «Хочу писать!» Мне ее рекомендовали при передаче как тяжело умственно отсталую. Я знала, что ее зовут Надя. Говорю: «Надя, давай мы тебе дадим памперс. Писай!» Она говорит: «Не буду, потому что Сергей Иванович сказал, что писать под себя нельзя». Тогда, чтоб ее отвлечь, я говорю: «А давайте песни петь?» Почему-то я в первую ходку не сообразила, что пение детей отвлекает, а они потом прекрасно пели «Чебурашку», «Голубой вагон»... Нас остановили ополченцы на очередном блокпосту. Я говорю одному из них: «Извините, я не могу выйти из машины, вокруг дороги у вас все заминировано. Можно, девочка пописает?» Боец ошарашенно спросил: «Куда?!» Я говорю: «В коврик, я сама вылью, помою. Понимаете, она не писает в памперс». Надо было видеть его взгляд! А Надя моя надрывается: «Хочу писать, мама!» У них такой дом ребенка, где всех женщин зовут мамами. А она самая дисциплинированная — в памперс ни-ни. Я сказала военному: «Отвернитесь». И Надя пописала в резиновый коврик… Ополченцу тому было лет пятьдесят. Он сказал: «Вы одевайте девочку, а коврик дайте мне, я вылью». А когда коврик возвращал, говорит: «Не уезжайте». Мы с Толиком напряглись. А он принес апельсинов, шоколадок — короче, всего, чего нельзя этим детям. Но он отдал все, что у них с товарищами было. Сказал: раздай, может, они покушают…
СМоменты передачи тобой детей губернатору Харькова кто-то фиксировал, снимал?
Да, была военная съемка. Она сохранилась. Когда я смотрела на эти кадры, то не верила, что я — это я. До сих пор не верится, что все это удалось.
Фото: Юлия Майорова
СКак события развивались дальше?
Дальше все было не так драматично — без взрывов и стрельбы. Из Донецка мне стали поступать списки раненых и больных детей, которые по договоренности отправлялись с родителями в Москву, на лечение, потом обратно домой. Работал алгоритм: я еду за детьми, привожу, их лечат в наших больницах. Тех, кого уже вылечили, я отвожу обратно, когда еду за следующей партией.
СКакие документы требуются, чтобы ребенок выехал на лечение из Донецка в Москву?
Родители должны подготовить доверенность на вывоз, выписку из истории болезни, паспорт или свидетельство о рождении ребенка. Эти документы я пересылаю в Минздрав. Минздрав немедленно дает место. Я распечатываю документ Минздрава, беру письмо от Памфиловой, удостоверяющее, что у меня миссия по вывозу раненых и больных детей. С этими документами еду в Донецк. Забираю ребенка с одним родителем. Все.
СКто платит за их билеты?
Мой фонд.
СВ чем конкретно заключается помощь сотрудников администрации президента?
Во-первых, они страхуют меня на пути по России. Но их возможности простираются только до границы с Украиной. Дальше я совершенно бесправное существо, которое могут допросить, арестовать, расстрелять — все что угодно. Но в России, на каждой станции, когда я везу больных деток обратно, я могу вызвать скорую помощь и сказать: мне нужен срочно реанимобиль — и он будет. Есть консул, который встречает каждый поезд с детьми при выезде из Донецка. Во-вторых, и это самое главное, по распоряжению АП Минздрав предоставляет бесплатное лечение и высокотехнологическую помощь, в которой эти дети нуждаются самым отчаянным образом. Приведу пример. В Донецке разбомбили водонапорную станцию. И дети остались без гемодиализа. Когда я забирала предыдущую партию раненых детей, ко мне подошел отец ребенка, который проходил гемодиализ. Он сказал: скажите, ваших возможностей хватит, чтобы вывести моего сына? У нас скоро совсем не будет воды, а моему ребенку для гемодиализа требуется 200 литров воды в день, два раза в неделю». Я сказала: «Хорошо, не волнуйтесь», но не подумала о том, что все это случится на самом деле.
СТы вывезла этого ребенка?
Да, его и других, нуждавшихся в этом виде лечения, успела! Потому что четко работает алгоритм. Если бы все здравоохранение так работало, у нас была бы лучшая в мире медицина. Я делаю всего три шага: отправляю запрос, получаю разрешение, складываю чемодан в расчете на десять дней и еду...
СНо твои поездки в Донецк обычно бывают короче — дня три-четыре.
Я никогда не знаю, вернусь ли я вообще и когда вернусь.
ССколько всего детей ты вывезла из Донецка на лечение в Москву с начала конфликта по сегодняшний день?
36 детей. Из них 20 получили лечение и уехали домой.
СТо есть обратно на войну?
Да, на войну. Но для них это семья, дом. Есть момент, о котором я никогда не говорила и который меня абсолютно поразил. Война разделяла семьи. В семье не всегда один ребенок. У меня были семьи, где еще трое или пятеро детей, которые оставались у бабушки, пока мать ехала с ребенком в Москву в моем вагоне на лечение. Меня потрясло то, как они прощались. Когда дети, которых я увожу с одним из родителей, садились в автобус, они не плакали. У меня дети плакали, и даже орали, только в моменты, когда видели оружие. Прощаясь с родными, дети прикладывали ладошки к стеклам. А их отцы, бабушки, которые провожали, прижимали свои большие ладони к маленьким детским — только через стекло, с другой стороны. Они стояли, окружив грязный автобус, с прижатыми к стеклам руками, словно держали, не отпускали его. Эти люди знали, что, возможно, последний раз видят своих детей. И плакали — а я должна была не плакать одна. Автобус потом так и ехал — весь в следах ладоней на запыленных стеклах, словно в каких-то метках. Скажу честно, я многое видела в жизни и на этой войне, в том числе раненых детей, но страшнее этих «ладошек» не было ничего.