http://www.apn-spb.ru/publications/article23565.htm
Среда, 11 мая 2016
2016-04-08
– Где оружие? – раздраженно спросил один из фсб-шников, зайдя в баню.
Мы переглянулись с Бахуром.
– Нет у нас никакого оружия.
Это был их главный вопрос, неоднократно его задавали потом нам на допросах, угрожающе дыша на нас перегаром. Эти балбесы, готовя операцию, в которой участвовало около 50 бойцов и десяток единиц техники, не додумались привезти с собой хотя бы один ствол, чтобы "найти" его в доказательство! Да если бы у нас оно и было, это оружие, неужели бы я – внук партизана, ушедшего в лес в 16 лет, в 17 получившего первое ранение и оставшегося живым всю войну – не спрятал это оружие? Обернув в мешковину, аккуратно сложив в битый изнутри плотным полиэтиленом зеленый ящик, не оттащил бы на несколько километров от пасеки и не закопал бы неглубоко между двух упавших деревьев? Неужели бы я не догадался это сделать, балбесы?
***
Нервное урчание мотора. Глупый неуместный шансон из магнитолы водителя. Менты, как и отсидевшие, любят все эти «Владимирские централы». Вместе ведь путешествуют.
Руки между колен, головы опущены. Мой взгляд упирается в расслабленные руки конвоира, небрежно лежащие на автомате, развалившемся на его коленях. И только один палец напряжен и работает, палец на спусковом крючке. Палец, ждущий команды. Уже стемнело. А наша камера на колесах несла нас вперед и вперед, в неизвестность. Конвой молчал – кончились их грубые шутки – молчали и мы. Уже была остановка в Банном, где мы были выставлены в рядок напротив местного сельсовета. В окнах которого мы видели, как офицеры ФСБ смеются, пожимая друг другу руки, и пьют водку из пластиковых стаканчиков, захваченных, наверное, ещё из Москвы. А вокруг нас, стоящих в кольце автоматчиков и бронетехники, задействованной в спецоперации, ходят взад и вперед, как будто по делам, обалдевшие местные жители с открытыми ртами. Некоторым из них мы подмигивали, от чего они вздрагивали и отворачивались. И было как-то смешно от этой фантасмагории.
Конвой расслабился и уже не покрикивал, когда мы поднимали головы, пытаясь для чего-то разгадать, где мы едем. Но было темно и не видно ни зги. Только освещенная фарами пустая дорога с опять подмерзающим снегом.
- Ребята не ели с вечера, можно что-нибудь приобрести? – Устало поинтересовался Эдуард, когда мы въезжали в какое-то село. Конвой переглянулся. Машина замерла.
- Головы пригнули! – Скомандовал один. – Ну давай, посылайте, кому доверяете. Кто не съ.бет с деньгами!
Конвой засмеялся шутке.
- Миша, сходи ты, - попросил Эдуард.
- Ты смотри, если что стрелять буду, - предупредил Мишу выходящий за ним конвоир. Минут через 15 Миша с сосредоточенным лицом делил на всех круги краковской колбасы и хлеб. Потом достал сигареты и спички.
- Так, всем по пачке.
- Миш, я же не курю, - улыбнулся я.
- Бери, бери, пригодятся, - сунул он мне пачку.
Я любовался его красивым серьезным лицом белогвардейского офицера, перешедшего на сторону красных, из советского кино, его четкими действиями – ни страха, ни растерянности. Сейчас мы делим колбасу. Едим, запивая водой. Потом поедем дальше, в тюрьму, где любому пригодятся сигареты и спички. Его спокойное поведение придало смысл нашему странному плену.
Спасибо тебе, Миша! Ты остановил тогда маятник в моей голове, маятник нервозности и отчаянного непонимания ситуации, стучащий от виска к виску.
- Я не буду, раздели на всех, - отказался Эдуард от предложенного ему куска колбасы. Миша, не споря и не уговаривая, разделил эдуардову часть на несколько кусков. От еды отказался и Лёха, ему уже сутки было плохо. Он был слаб желудком что ли, и его уже пару раз стошнило.
- Леха, положи к себе, потом съешь, - настойчиво сунул ему колбасу Миша. Бледный Лёха, морщась, сунул кусок себе в карман.
По нашей просьбе удовлетворить естественные надобности нас вывели на мороз из машины.
- Туда идите, - приказал конвоир, показав на освещенную фарами нашего зиндана на колесах одиноко стоящую посреди тотальной темноты кирпичную стену с облупившейся белой краской. Стояли мы лицом к стене, а упирались глазами в свои тени. Конвой тихо разговаривал, потом замолчал и мы услышали щелканье затворов. «Да ну на х.й», - пронеслось у меня в голове. Я повернулся, свет фар слепил глаза. «А вдруг?» - Екнуло сердце. Конвой засмеялся.
- В машину, бегом, - кивнули они автоматами. Я взглянул на Эдуарда. Он смотрел вверх на звёзды и, как мне показалось, улыбался.
Алтайские милиционеры были явно поражены таким количеством фсб-шных гостей из Москвы. Они таращили глаза как рыбы на льду в магазине. Их предупредили, что их ответственность за нас не простая. Мы – террористы и экстремисты. Сидели, а вернее стояли мы в клетке в их усть-канской дежурке. Не шутили они даже, как обычно с задержанными. И когда стало плохо в очередной раз уже сильно слабому Лешке, мы попросились отвести его в туалет, менты посовещались, смотря на нас как на пойманных в лесу мутантов. Один встал метрах в пяти от клетки и, направив на нас автомат, реально передернул затвор. Второй поправил ремень на плече и, хватаясь за родное железо, открыл калитку. Лёха был плох, я взвалил его, слабого, на плечи, и пошли мы.
Два мента, хорохорясь как дети, сжимая свои железки с курками, направляли вперед. Из дежурки мы спустились по лестнице вниз, прошли мимо камер, в которых будем сидеть, опять по лестнице наверх. Толчок их ментовский жахнул неожиданно чуть подзабытым морозом. Дырок шесть, заляпанных скованным морозом дерьмом арестантов, похожие на раскрашенные буграми гематом глаза боевых подруг городских старых синяков.
Стою у входа. Леха желчью разогревал воздух, натужно рыча нутром. Вырвавшись из него на заиндевелый кал, примерзая на ходу, больное содержание его желудка ослабило его окончательно. Рука на плечо, я его за талию
- Ну что, хоть чуть-чуть полегчало?
- Немного, - выдавил бледный бедный Лёха.
Сидел я в камере с Акопяном. Артём излучал оптимизм, заражая меня, сомневающегося в будущем. Тут кто-то постучал в стену, одетую в шершавую ментовскую серую шубу. Смеясь ответили стуком, и оттуда прошептали в какую-то щель: «Среди вас стукач ментовский». Я посмеялся. Потом, когда меня ночью дернули на допрос, задумался, увидев, что с той стороны нет камер, это была глухая, толстая стена, выходящая на улицу.
***
Мы ели маралье мясо, охотники-алтайцы с маральника нас угостили. Жесткое мясо старого марала. Он был в лесу один такой. Его долгое время не трогали. Огромный, с ветвистыми рогами, тот самый, которого видел утром однажды Эдуард. Мы сдали его охотникам, указав на следы, увидев издалека его рога, цепляющие низкое небо Алтая. Они нашли его за полдня, особо не напрягаясь. Как потом рассказывали охотники, он не убегал от них, идущий тяжелой походкой, пробивая снежный наст. Увидев своих преследователей, он поднял большую старую морду, потянул ноздрями холодный воздух и, видимо, поняв, что это конец, открыл пасть с крупными, уже почерневшими зубами и затрубил, надрывно и долго. И слышали все вокруг. И только горы ответили раскатистым эхом, передавая всё дальше страшную новость, прощаясь.
Марал развернулся к охотникам мордой и ждал, гордо подняв башку с уставшими умными глазами. Ждал, когда убийцы приблизятся на расстояние выстрела. Чуть обнажив зубы, как будто улыбаясь, марал зафыркал, расставив пошире передние копыта. Охотник поднял карабин и, прицелившись, долго не мог заставить себя нажать на курок. Марал в нетерпении ударил копытом и поднял голову, открыв мощную грудь. Дернулся палец и карабин выплюнул с грохотом свинец. Вскрикнули горы, ахнули, заплакали куропатки, истерично заметавшись в ветвях, и даже у глупых зайцев сжались, дернувшись, их маленькие сердечки.
Пуля огнем вошла в шею, пошла горлом кровь. Марал зашатался, но не упал. Пытался не опускать голову, но не смог. Кровь пошла сильнее, и он, вывалив наружу язык, с интересом разглядывал, как она льется ручьем. Он с усилием поднял голову и посмотрел с вызовом на своих убийц. Опять грохнуло и страшная сила ударила в грудь, сбила с ног, и он грузно упал в снег. И стало очень легко. Он встал на ноги и весело, галопом поскакал в лес, не оборачиваясь и не видя, как бегут к его трупу охотники.
А потом, блуждая по лесу и радуясь легкости, наблюдал, как вечером к маральнику подъезжают большие войсковые машины и из них выгружаются вооруженные люди в камуфляже и с автоматами. Видел, как испуганно суетятся его убийцы, приглашая увешанных рюкзаками и оружием в дом. Слышал, как шепчут друг другу «ФСБ» и трясутся. И понял, что это тоже охотники, только более сильные, и охотятся они на другую дичь. И видел, как его убийцы что-то суетно объясняют приехавшим, показывая в сторону пасеки в горах, и вспомнил, что живут там спокойные люди, в руках которых он ни разу не видел оружия. А главным у них поджарый, невысокого роста мужичок с бородой, который когда-то утром махал ему рукой, улыбаясь. И хотел он помчаться на пасеку и предупредить, но не мог, ибо тело его могучее было давно уже съедено. И затрубил он с сожалением. Но услышал его только лес.
И шел он медленно по лесу, фыркая и качая башкой. Пытался лизнуть безвкусный снег. Видел, как копошится лесная живность. И было тоскливо. И неосознанно вышел он ранним утром, когда только начинает поблескивать подмерзшая за ночь снежная каша, чуть приласканная лучами холодного, но уже весеннего солнца, к пасеке. И увидел он, стоя на склоне горы, как со стороны маральника движется медленно бульдозер, разрезая пополам белое одеяло долины, и за ним в эту прореху вползают большие машины, одетые, как и их хозяева, в камуфляж. И за несколько километров до пасеки из машин выпрыгивают люди, сверху похожие на муравьев, и бегут друг за другом, высоко поднимая ноги, пробивая наст. И, разделившись на группки, окружают сбившиеся в кучу испугавшиеся избушки со спящими в них людьми. Одна группка расположилась вокруг и залегла, взяв на прицел двери туры. Запрыгали по старой древесине черные точки, прижали свои глаза люди в черных масках к увеличительным трубкам. Бегали они черными тенями по ещё темным тропинкам. Надрывался испуганный пес. Проспал.
Вот люди в камуфляже, дрожа адреналиновыми стволами, ворвались внутрь. Всё задвигалось и закричало. Даже лежащие в снегу охотники-снайперы нервно завибрировали. Напряжение, ожидание. И вот из туры выходят один за одним семеро, руки за голову и в исподнем. Выстроили их в шеренгу. Обступают их охотники в камуфляже и в масках. Смеются, расслабленно повесив руки на автоматы. Марал стоял уже рядом и видел всё.
- А почему стоят? На колени! – Скомандовал подошедший, самый толстый. Но ни один из семерых не подчинился.
- На колени! – Рявкнул толстый. И стали толкать в спины прикладами и бить берцами под колени стоящих босиком на снегу семерых. В снег ещё подмерзший бухнулись они, раздирая колени. Стояли руки за головами на коленях, в трусах и в майках, отдавая почтительно живое тепло промерзшей земле.
- Чё дрожите, приссали? – Сказал один из охотников, скалясь под маской.
- Замерзли, - сплюнул зло один из стоящих на коленях.
- Чё, бля?! – Возмутился солдат и ударил его прикладом по голове. Ни звука, и только зло заскрежетали зубами семеро.
- Кто тут Савенко? – Спросил насмешливо толстый.
-Я! – Гордо поднял голову бородатый седой мужик в очках.
- У тебя же гражданство французское. Х.ли ты тут делаешь? Валил бы отсюда.
Седой расправил спину, став выше охотников, впился глазами сверху вниз в глупые дырки черной маски толстого и, пронзая как сталью ножа сгустившийся воздух пространства, четко и громко сказал: «Я – русский патриот!»
И изменилось что-то вокруг, лес зашумел и горы повернули свои лица к маленькому пятачку алтайской земли. Почувствовал это марал, стоящий прямо напротив, за спинами вооруженных охотников. Он затрубил и ударил копытом так, что задрожала земля. И прямо в глаза посмотрел на седого. Тот увидел его, и тоже взгляд во взгляд. И стало маралу очень легко, и понял он, что свободен, и куда-то наверх потащило его. И услышал он, поднимаясь всё выше и выше, как толстый сказал: «За..ал ты нас, русский патриот!» И заржали охотники смехом дурным, так ничего и не поняв, не заметив.
На фото вверху - автор, художник Павел Лосев, Эдуард Лимонов. Середина 2000-ных годов.