В притче, приводимой в пуританских поучениях, рассказывается о человеке, который вдруг обнаружил, что он живет в городе нечестивых. Глас Бога велел ему бежать оттуда, и он бросился вон, оставив жену и детей, которые плакали, хватали его за одежду и умоляли не бросать их. Он только зажал свои уши и с криком "Вечная жизнь!" вырвался от них и убежал... [1, с. 145]. Казалось бы - прямо по слову Евангелия: "Кто любит сына своего или дочь больше Меня....", но здесь следует подчеркнуть нюанс: это поучение Христа о "большей любви" завершается фразой: "кто не берет креста своего и не следует за Мной...", т.е. "большая любовь заключается вовсе не в вечной жизни и блаженстве, а в страдании. Именно для этого нужно оставить все, вплоть до того, чтобы "потерять душу свою" и положить ее за ближнего. За что же пострадал Христос, как не за тех, кто хватался за одежды его, требуя спасения, - и к тому же он призывает следующих за Ним. Этот же, из притчи, спасает себя и только себя.
Вообще в пуританской литературе все время повторяется мысль о том, что Бог никогда не требовал, чтобы Человек любил ближнего своего больше, чем самого себя, а лишь как самого себя. Отсюда рекомендация: "если кто-либо осознает, что сам он использует свое преимущество более целесообразно и тем самым в большей степени приумножит славу Всевышнего, чем это сделает ближний его, то любовь к ближнему не обязывает его отдать ему что-либо из своего имущества" [1, с. 255, прим. 238]. И вообще, не следует руководствоваться чувствами по отношению к ближнему, ибо "равнодушное выполнение долга обладает большей этической ценностью, чем филантропия, в основе которой лежит непосредственное чувство" [1, с. 260, прим. 252]. М.Вебер видит в этом тезисе прямое влияние Талмуда, который, как оказывается, действует сильнее Евангельских заповедей.
Любовь к ближнему воплощается в выполнении Божиих заповедей к вящей славе Его. Тем самым и ближнему воздается должное, дальнейшее же - дело Всевышнего. Этот принцип М.Вебер комментирует так: "Человечность в отношении к ближнему как бы отмирает" [1, с. 217, прим. 35]. Любовь к ближнему, понимаемая только как служение Богу, а не твари, "обретает своеобразный объективно безличный характер, характер деятельности, направленной на рациональное преобразование окружающего нас социального космоса" [1, с. 146, прим. 31].
На эту деятельность тратятся огромные средства и масса человеческих усилий, но когда этот космос начинает созидаться, он вдруг приобретает довольно странные, иногда устрашающие черты. М.Вебер подчеркивает, что Гете "на вершине своей жизненной мудрости" осознавал, что ограничение человеческой жизни рамками профессии означает отказ от фаустовской многосторонности. Для Гете осознание этого факта было связано с отречением и прощанием с эпохой гармоничного и прекрасного человека, "с эпохой, построение которой для нашей культуры столь же невозможно, как для древности невозможен был возврат к эпохе расцвета афинской демократии" [1, с. 206]. "По мере того, как аскеза перемещалась из монашеской кельи в профессиональную жизнь и приобретала господство над мирской нравственностью, она начинала играть определенную роль в с создании грандиозного космоса современного хозяйственного устройства. Устройства, связанного с техническими и экономическими предпосылками механического машинного производства, который в наше время подвергает непреодолимому принуждению каждого отдельного человека, формируя его жизненный стиль, причем не только тех людей, которые непосредственно связаны с ним своей деятельностью, а вообще всех ввергнутых в этот механизм с момента рождения" [1, с. 206].
Но в тот момент, когда этот космос только зарождался, все-таки возможны были различные варианты. Еще при Стюартах, когда правительство принимало активные меры для помощи бедным и обеспечения работой безработных, пуритане выдвинули лозунг: "Подаяние - не милосердие". И, в конечном счете, в Англии были приняты драконовские законы против бродяг и нищих. Квакерская этика утверждала: "Делайте для других только то, чего вы ждете от них" [1, с. 247, прим. 183]. На вопрос о том, нужны ли добрые дела, поучения отвечали: "Не нужны и даже вредны" [1, с. 237, прим. 146]. У анабаптистов, например, проводился строгий принцип отделения от мира, что приводило к запрещению вступать в какие бы то ни было, пусть даже деловые, отношения с отлученными от церкви [1, с. 245, прим. 178].
Конечно, принципы, которые сурово соблюдались в одних сектах и направлениях, в других были значительно мягче, но в целом они ясно характеризуют общий характер и направленность поведения по отношению к ближнему.
Если не следует относиться к ближнему лучше, чем к себе самому, то тем более нельзя ставить его выше себя. Борьба со всякого рода "поклонением твари" принимала выразительные внешние формы: у квакеров, например, запрещалось кланяться, становиться на колени и даже "употреблять вежливую форму обращения" [1, с. 245, прим. 179]. М.Вебер утверждает, что принцип противоборства с авторитетами всегда свойствен аскезе. Католическая Церковь, - говорит он, - противопоставила этой тенденции принцип послушания. В протестантизме этого не было, поэтому борьба велась с полным осознанием собственной правоты. Она направлялась не только против гражданских органов управления, когда они вступали в противодействие с сектами, но и с собственными проповедниками. Миряне постоянно оспаривали право определять внешние правила поведения, накладывать взыскания и проч. Результатом стала "своеобразная окраска" демократических принципов в странах, исторические корни которых уходят в протестантскую этику.
Таким образом, "безличная любовь к ближнему" имела своей подоплекой холодное презрение к нему как к человеку. "Божественная милость, дарованная избранным и поэтому "святым", требовала не снисходительности к грешнику и готовности помочь ближнему своему в сознании собственной слабости, а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню, отмеченному клеймом вечного о суждения" [1, с. 215].
Поскольку в пуританизме в полной мере возродился дух мессианства, для пуританина была свойственна вера в свое избранничество во всем ее величии. И эта черта характера крепко держится в национальном характере народов, прошедших воспитание в протестантской этике. Даже когда догмат о предопределенности постепенно отмирает, у методистов продолжает сохраняться вера в свое избранничество, основанная теперь на "устойчивом состоянии благодати" (possessio salutis), а результатом этого была "самоуверенность святых, доходившая до головокружительной высоты".
Но уверенность в своей правоте, которую подчеркивают в мироощущении народов, сформировавшихся в период господства протестантской этики (в районах преобладания кальвинизма и последующих его разновидностей), помогала преодолевать чувство внутреннего одиночества только до отделенной степени. "Эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистического индивидуализма, который мы наблюдаем по сей день в "национальном характере" и в институтах народов с пуританским прошлым, столь отличным от совершенно иного видения мира и человека, которое было характерно для эпохи Просвещения" [1, с. 144]. По отзывам современников, некоторая меланхолия и даже "мрачность", свойственные пуританам, по мнению М.Вебера, "были следствием устранения непосредственности", к которому призывала протестантская этика.
Любопытно отметить, что этот "пессимистически окрашенный индивидуализм" как раз и есть та черта характера, которой нам, русским, по мнению теоретиков капиталистического предпринимательства, так не хватает, чтобы стать настоящими полноценными бизнесменами. Еще Николай Бердяев сокрушался, что русский человек слишком склонен растворяться в коллективе и полагаться на его поддержку. И это верно, наше мироощущение кардинальным образом отличалось и до сих пор отличается от "жизнеощущения пуританского бюргерства, определившего формально-корректный, жесткий характер, свойственный представителям героической эпохи капитализма" [1, с. 193].
Правда, уверенность в себе сочеталась у пуритан и их потомков с духом трезвости, законопослушности, а это в свою очередь формировало в характере индивида, подвергшегося всем этим влияниям, правдивость и прямоту, которую также отмечают наблюдатели в особенности у англосаксонских народов. Безусловно, положительной оценки заслуживают в характере народов с пуританским прошлым и такие черты, как трудолюбие и добросовестность.
Однако же этому же "духу" свойствен ярко выраженный утилитаризм, который, как считает Вебер, "является следствием безличной "любви к ближнему" и отказа от прославления мирской жизни на основе пуританской идеи об исключительности служения "in majorem Dei gloriam" ("вящей славе Господней") [1, с. 255, прим. 227].
В целом можно сказать, что все эти черты характера способствуют формированию облика активного, целеустремленного, достаточно жесткого, необычайно трудоспособного, добросовестного в рамках формальной законности и, в общем, очень эффективного предпринимателя. Делового человека.
"Деловой человек" - это идеал, сформированный в культурах народов с протестантским прошлым. И здесь очень уместно подчеркнуть, что, несмотря на активную пропаганду этого идеала в нашей культуре в последние годы, в нашей речи понятие "деловой" продолжает оставаться маркированным по преимуществу ироническим отношением и отрицательным смыслом. "Он деловой" может быть характеристикой, подчеркивающей эффективность человека в достижении своих целей, но сама эта направленность личности не является ценностью в нашей культуре, - во всяком случае, это не ценность высокого порядка. А именно в этом понятии наши адепты развития в духе западного предпринимательства видят панацею от всех бед и способ быстрейшего преодоления развала и разрухи в экономике и других сферах, вызванных преобразованиями.
Надо еще оговориться, что все черты характера, которые мы наметили здесь и перечислили, отнюдь не представляют собой исчерпывающий список всех сторон характера человека разбираемого нами комплекса культур. Это всего лишь отдельные его грани, но грани достаточно примечательные. Это некоторый каркас или "дух", как и назвал его М.Вебер, причем все эти черты и грани обладают достаточной устойчивостью. С момента их образования прошло уже несколько веков, обстановка в мире изменялась, выветрились те протестантские догмы, которые давали людям ХVII века такую сильную мотивацию работы над собой, но выработанные качества были превращены в нормы и отложились в культуре. а то, что закрепилось в культуре, передается по наследству, хотя, может быть, и интерпретируется совсем другим способом, чем раньше.
Процесс формирования национального характера - это вообще исключительно интересное явление. Впрочем, когда М.Вебер говорит о том, что кальвинизм или пуританство формировали характер той или иной нации, всегда имеется в виду некое воздействие. В данном случае, как он неоднократно подчеркивает, имеется в виду воздействие именно религиозных идей указанного типа, и именно в ХVII веке.
Почему именно XVII век стал переломным моментом в жизни европейских народов? Во-первых, потому что именно на пороге этого века сформировались идеи, оказавшие огромное влияние на сознание людей. А во-вторых, по-видимому, потому что это была стадия, которая предшествовала складыванию европейских наций. В жизни любого народа наступает момент, когда он начинает осмыслять себя как культурное целое. Целое не по родственным узам, как было в случае племен, не по единству территории, как бывает в случае общин, а именно на основании языка и культуры. К этому времени во многих европейских странах уже сложились (или находились в процессе активного образования) общенародные литературные языки. Тем самым сфера влияния также находившейся в процессе формирования общенародной культуры расширилась и стала охватывать довольно большие территории. Общенародная культура складывалась обычно из нескольких территориальных культур, и этот процесс чем-то напоминал плавку металла в доменной печи. Пока металл еще раскаленный и текучий, он может принимать воздействие различных факторов и форм. Вот в этот момент "плавки" культур и попало вновь возникшее протестантство со своими только-только складывающимися догматами.
Тогда в странах, подвергшихся влиянию реформатства, "перемещению аскезы из мирской повседневной жизни в монастыри была поставлена преграда, и те глубокие и страстные натуры, которые до той поры становились лучшими представителями монашества, теперь вынуждены были осуществлять аскетические идеалы в рамках своей мирской профессии" [1, с. 157]. Но именно такие глубокие натуры, всерьез восприняв необходимость строить свою жизнь в соответствии с Божественными законами (как они их понимали), вырабатывают в себе соответствующие черты характера и вводят в культуру новые нормы и идеалы. Тем самым религиозные идеи "являются важными пластическими элементами национального характера", полностью сохраняющими автономность своей внутренней закономерности и свою значимость в качестве движущей силы развития" общества [1, с. 266, прим. 277]. Так М.Вебер еще раз подчеркивает, что религия и религиозная этика вовсе не артефакт экономического, технического и прочего материального развития, но фактор, воздействующий на развитие истории наряду с этими последними.
Как нам кажется, следует задержаться еще на одном моменте, связанном с этой темой. Вспомним, что Макс Вебер относился с некоторым подозрением к обоснованности широко распространенных в его время теорий о развитии и прогрессе как историческом пути общества. Вебер признавал наличие лишь одного неуклонного и однонаправленного процесса - рационализации. Человеческое мышление, считал он, становится все более логичным, аналитическим и утилитарным. Происходит постепенное развенчание окружающего нас мира: с природы как бы срываются одежды, ранее окутывавшие ее волшебной дымкой мистического и романтического к ней отношения. Подобное развенчание происходит и в сфере человеческих чувств и отношений между людьми. Но поскольку этот процесс идет довольно медленно, особенно на первых его этапах, люди привыкают к новым элементам, появляющимся в картине мира и в их личных переживаниях и отношениях.
Однако бывают периоды, когда в связи с какими-то обстоятельствами процесс этот резко убыстряется. Именно так происходило в эпоху формирования "духа капитализма" под воздействием протестантской этики. А она, в свою очередь, возникает из идеологии, сложившейся в период религиозных исканий XVI - XVII вв. Два новых основополагающих принципа: догмат о предназначенности некоторых людей к спасению, а других - к вечной погибели; и утверждение, что человек должен спасать свою душу трудом, находясь в миру, в тех условиях, в каких он оказался по воле Бога, - изменили всю систему мышления религиозных людей. А в те времена религиозными были практически все люди. Тезис о предназначенности к спасению предполагал, что избранный человек не может грешить, иначе он не является избранным. И человек постоянно находился в неуверенности - избран он или нет, соответствует ли его жизнь тем принципам, которым должна соответствовать жизнь избранных. При этом он не мог, оступившись, покаяться: между ним и суровым протестантским Богом не было никаких "смягчающих устройств" в виде других людей, таинств и т.д. И потому он оказывался лишенным права на ошибку. Тезис же об "аскезе в миру" предполагал, что результаты труда, достигнутые человеком, принадлежат не ему, а добыты "к вящей славе Божией". Человек имеет право оставить себе лишь малую часть, совершенно ему необходимую. А оставшееся должно идти не на помощь бедным, строительство храмов и т.д., а вновь вкладываться в производство, которое, расширяясь, должно приносить еще больший доход к еще большей славе Божией. Какую линию поведения должен принять человек, чтобы соответствовать этим требованиям?
Религиозная практика протестантизма выработала такой ответ: всеобъемлющий рациональный контроль за каждым шагом своего поведения - разбор своих поступков, учет своих доходов и расходов и пр. Естественно, будучи введены в повседневную жизнь, эти принципы начинают формировать не только поведение, но и образ мышления, общий взгляд на мир, наконец, характер человека. А характер, передаваясь из поколения в поколение, начинает влиять и на культуру, прививая ей новые черты.
В критические моменты развития истории, когда вырабатываются целые пласты новых культурных элементов, происходят сдвиги даже и в таких устойчивых явлениях, как национальный характер. Выше были описаны новые элементы, которые вошли в состав характера народов, подвергшихся сильному воздействию пуританской этики. Больше всего это касается англосаксонских народов, так как на континенте влияние кальвинизма было, в общем, кратковременным. В Германии преобладало лютеранство, которое, провозгласив мирскую аскезу, тем не менее, сохранило много элементов католицизма. "У Лютера взял верх Бог Нового Завета, ибо Лютер все более отвергал метафизическую рефлексию, считая ее бесполезной и опасной; у Кальвина же идея трансцендентности Божества обретает власть над жизнью...." Но эта трансцендентность оказалась сложной и трудной для практического применения, и, в конечном счете, у наследников кальвинистов "не Бог-Отец Нового Завета, а Иегова Ветхого Завета вытеснил трансцендентного Бога" [1, с. 212, прим. 13]. В лютеранстве же продолжала существовать как склонность к покаянию и раскаянию [1, с. 226, прим. 92], так и убеждение в том, что "слезы важнее деяний, а страдания превосходят всякую деятельность" [1, с. 229, прим. 104]. Но если спасение складывается из актов прощения конкретных грехов, то требование к рациональности и методичности всей системы поведения сильно ослабляется. Не случайно в характере народов, подвергшихся воздействию лютеранства, черты индивидуализма и жесткости присутствуют в гораздо меньшей степени.
Другим распространенным в Германии направлением был пиетизм. Это течение корнями уходило в кальвинизм, но было вторичным, ослабленным его вариантом. Пиетисты считали признаком избранности вселение в них Святого Духа. У них большое значение придавалось чувствам и возвышенным одухотворенным состояниям, что не очень сочетается с рациональностью и утилитаризмом. Может быть, в результате такого мироощущения в характере немцев сформировалась (или сохранилась) хорошо известная всем наблюдателям сентиментальность.
Таким образом, те черты характера, которые описывает М.Вебер как оказавшие наиболее сильное влияние на развитие "духа капитализма", более всего сосредоточены были в пуританстве и продолжавших его сектах, размещавшихся в Голландии и Англии, а затем в людях, эмигрировавших в Северную Америку. Это индепенденты, конгрегационалисты, анабаптисты, меннониты, баптисты и квакеры, а в США - методисты. Здесь и находился тот плавильный котел, в котором образовывался тип капиталистического делового, предприимчивого, очень целенаправленного и эффективно реализующего свои планы человека.
Работы, посвященные этой проблеме, на которые ссылается М.Вебер, так описывают сам процесс формирования новых черт. "Начиная с XVII века, в английском обществе намечается водораздел между "сквайрами", представлявшими "веселую старую Англию", и пуританскими кругами, социальное влияние которых резко колебалось". Лендлорды, например, часто отказывались принимать в арендаторы нонконформистов, которые в те времена составляли еще меньшинство. "Вплоть до настоящего времени в "национальном характере" англичан сохранились противоречивые черты: с одной стороны, несокрушимая наивная жизнерадостность, с другой - строго контролируемая сдержанность, самообладание и безусловное подчинение принятым этическим нормам" [1, с. 199, прим. 284]. По мнению Г.Леви, "по свойствам своего характера" английский народ был скорее менее, чем другие народы, предрасположен к восприятию аскетического этоса и буржуазных добродетелей" [1, с. 268, прим. 284]. Тем не менее, именно этот народ принял в свою культуру эти черты, может быть, в самой сильной степени.
Однако сам процесс шел не без противодействия. Через всю раннюю историю североамериканской колонизации проходит это противоречие: с одной стороны "adventurers" (авантюристы), обрабатывающие плантации с помощью "indentured servants" в качестве рабочей силы (эксплуатируемых рабов) и склонные к аристократическому образу жизни, с другой - пуритане с их специфически буржуазной настроенностью" [1, сс. 199-200].
Как видим, с точки зрения специалиста-исследователя Г.Леви, новые черты "привились" к характеру англичан, несмотря на прежние, прямо сопротивлявшиеся этой "прививке".
Это весьма важная не только теоретически, но и практически проблема: насколько те или иные черты национального характера, закрепленные в культуре, способны противостоять "новым веяниям", насколько народу (в частности, нашему) можно эффективно привить индивидуализм, утилитаризм и деловитость. Казалось бы, с точки зрения пользы дела (развития у нас капиталистических, предпринимательских, рыночных отношений) эти черты могли бы оказаться очень нужными. Но с другой стороны, какие-то исконные черты, прямо им противоречащие, должны быть подавлены и отодвинуты на задний план, перестать определять наше поведение. Если для немецкого характера слишком жесткая рациональность мирской аскезы оказалась неприемлемой, то для нашего - с его православными ценностями - это, пожалуй, еще более проблематично. Однако можем ли мы спокойно сказать: "все равно не привьются у нас эта рациональность и утилитаризм"? Может быть, и не привьются. И в любом случае не привьются, если не будет разрушена наша система ценностей. Чем? Вторжением каких-то новых, грандиозных религиозных идей, которые представили бы нам мир таким образом, что мы почувствуем это внутреннее одиночество, отъединенность от самых близких людей. И тогда мы смогли бы воскликнуть, подобно одной из герцогинь эпохи Реформации[3], что она "возненавидела бы отца или мужа, если бы удостоверилась в том, что они принадлежат к числу отверженных" [1, с. 228, прим. 92].
Кто-то, наверное, прочитав это, воскликнет: "Никогда!" - но много ли людей, настолько устойчивых в своей культуре? Впрочем, и оставаться в полной неизменности тоже невозможно. Всегда приходится что-то заимствовать из других культур. Важно только хорошо знать свою собственную культуру, ее основные "несущие конструкции", ее ценностные "оси" и главные системы убеждений. Чтобы, заимствуя, не разрушать их, а по возможности укреплять. В этом смысле проделанный М.Вебером анализ весьма поучителен. Он попытался отразить взаимное влияние различных факторов, подчеркивая при этом огромную силу религиозных представлений. Хотя, как это всегда бывает при историческом анализе, "забирающемся" в глубь веков, несколько за кадром остается предшествующее состояние вещей. Тем не менее, автор показал нам, что одни культуры воспринимают предложенное им влияние легко, а другие оказывают ему сопротивление.
Причем сопротивление каким-то чертам, сложившимся в культуре, может возникнуть и внутри этой же культуры. Вспомним появившиеся во второй половине XX века молодежные движения в США и других западных странах, создававшие свою собственную молодежную культуру (впоследствии по ее направленности названной "контркультурой"). Среди важных претензий к собственному обществу была глубокая неудовлетворенность образом жизни, приковывавшим человека к однообразной и нескончаемой работе по приобретению все большего количества денег. Невозможность в обычных условиях достичь раскрепощенности чувств; недостаток непосредственности и искренности в отношениях между людьми; опутанность всей жизни человека множеством условностей и правил приличия и т.д. Создатели контркультуры пытались организовать свою жизнь вне этих рамок, ограничений и обязанностей. Достигнуть этого оказалось непросто, а точнее, даже невозможно, о чем свидетельствовали многочисленные трагедии в жизни молодых людей и довольно высокое число самоубийств. Строители новой культуры не понимали, что культура - это сложная система взаимных противовесов, установить баланс между которыми - задача весьма трудная, требующая не только огромного опыта, но и долгого времени, в течение которого этот баланс настраивается и "отстаивается". Воспользовавшиеся этими молодежными движениями некоторые социальные группировки, выдвинувшие идеологические требования самой разной окраски, включая даже троцкизм, спровоцировали студенческие выступления и бунты, прокатившиеся в конце 1960-х гг. волной в различных западных странах. Важно при этом, что во многом недовольство протестантской этикой было введено в сознание носителей культуры, сформированной самой этой этикой. А вот в других странах, находящихся вне ареала этих культур, продолжала и продолжает существовать положительная оценка многих элементов этой культуры, и делаются попытки перенимать их и насаждать у себя.
Список литературы к 4 лекции
Макс Вебер. Избранные сочинения. М.: Прогресс, I990.
[1] Обратим внимание читателя, что о благе ближнего, собственной семьи, родителей и т.д. здесь ничего не говорится.
[2] А писатели, которых цитирует М.Вебер, утверждают, что народы с пуританским прошлым до сих пор отличаются прямотой характера.
[3] Эти слова взяты из ее письма к Кальвину.
|