https://www.mk.ru/social/interview/2...veduschiy.html
Сергей Доренко: Я невероятно наделен гонором. Как я выкаблучиваюсь, вообще еще никто не выкаблучивался!
07.08.2009 в 16:53
Слушал Доренко, а вспоминался почему-то Высоцкий: “Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как eж, он над нами издевался…” Нет, сумасшедшим этого товарища никак не назовешь. А может, он Иванушка-дурачок? Может, и Иванушка, но уж точно не дурачок. Или Мюнхгаузен? Нет, барон слишком бескорыстен и честен для Доренко. Хлестаков? Наверное, но только Хлестаков эффективный и всепобеждающий. Впрочем, он просто Доренко из собственной сказки. Ну а сказка, как известно, ложь. Намек же нам предстоит сейчас с вами понять из этой беседы с героем.
— Сергей, на кого вы сейчас работаете?
— Уже даже не на себя. Хотя долгое время я работал на себя в симбиозе с разными инопланетянскими людьми. А сейчас я работаю на детей своих. Здесь, на радио, вкалывают люди, которых я считаю своими детьми, очень молоденькие ребята. Вот на них я работаю. Ведь сделать имя я уже не могу, потому что состязаюсь с собой самим образца 99-го года. Мне кажется, это было высшим моим творческим достижением.
— Но с тех пор некоторые посчитали вас нерукопожатным.
— Кто это такие? Может быть, те, кого я трахнул. Мне все равно, что говорят люди, которые, полыхая, жаждали победы, но обломались. Конечно, они были разочарованы и говорили обо мне всякое. Они меня не интересуют никак. Кстати, “МК” тогда выходил с мегазаголовком “Соси, Володя, соси”. То есть вы были тоже по ту сторону. Я еще сказал тогда: “Когда Володя победит, прихлопнет он вас за эту фразу”.
— Этого я не помню, зато хорошо помню статью в “МК” под названием “Пи Доренко” — по поводу ваших счетов в банках.
— Меня это тоже не интересует, честное слово. Когда ты выходишь в публичную сферу, то с точки зрения мнения обо мне я — некий продукт. Но надо отделять себя сценического от себя живого человека. На самом деле лучших журналистских продуктов, чем я, уже не будет. В 99-м году я был на верху своей блистательности. А второе, для чего я мог бы работать, — для денег. Но деньги — прах, как выяснил кризис. Я был всегда страшно разумным Буратинушкой, совсем хорошо разбирался в бирже, в “Форексе” и тщательно приумножал свои деньги. Но сейчас я потерял от 70 до 80 процентов всего, что я заработал.
— Думаю, вам и 20 процентов хватит.
— Но я теперь понимаю, что по-настоящему важно, можешь ли ты просто жрать гречку с кефиром. Если можешь, то ты богатый человек. Вообще не надо думать о деньгах. Сам я всю свою творческую жизнь жил в атмосфере обожания и преклонения. Кстати, я страшно досадовал, что Венедиктов мне не звонит после каждого эфира и не обожает.
— Но, наверное, больше всех вас обожал Березовский.
— Не больше всех, но обожал он меня очень тонко. Ведь обожающего часто презираешь, если он тебя обожает не за то. Когда я работал на ОРТ, каждый раз через полчасика после программы звонил Борис и говорил: “Ты абсолютно гениальный”. А дальше я напряженно ждал с недоверием и готовностью к презрению, если он скажет что-то не то. Но он начинал цитатой из меня и всегда попадал точно. (Переходит на восторженный крик. — Авт.) У меня были начальники, друзья, партнеры, акционеры, одноклассники, но очень немногие из них попадали. Бывает, похвалят, а у меня сразу рвотный рефлекс возникал, потому что похвалили не за то.
— Эрнст вас тоже хвалил в то время? Но он же вас и убрал с Первого, другого выхода у него просто не было.
— Эрнст абсолютно меня никому не сдал. Костя — не человек нашей касты, потому что я из касты новостников, Костя из касты шоу. Я с ним познакомился, когда он делал “Матадор”. Первые выборы президента Путина были 26 марта 2000 года. Перед ними ему предложили объявить по ОРТ, что Явлинский — гомосексуалист.
— Но так оно и случилось: корреспондент программы “Время” Верницкий сделал репортаж с пресс-конференции геев, поддержавших Явлинского.
— Я вам расскажу, как это было. За несколько дней до выборов на совещании в Кремле Косте Эрнсту заявили: “Твой канал более народный, и ты должен сделать репортаж о том, что педики поддерживают Явлинского”. Костя сказал просто: “Мой канал это делать не будет”. После чего подчиненная Эрнсту Кошкарева встала и сказала: “А мои люди это сделают”. Костя встал и ушел с совещания. Для меня это характеризует Костю. В пороговых критических моментах он поступает, как мужик. И когда Эрнст меня провожал с решением о моем увольнении, то в дверях сказал: “Nothing personal”, то есть “ничего личного”. Он дал понять, что это не его решение. Я сказал: “Костя, абсолютно тебя понимаю”. Решение о моем увольнении принял Волошин, в тот момент бывший куратором проекта “Доренко”. Он посчитал, что я его скомпрометировал репортажем по “Курску”, который сейчас висит всюду в инете.
— Так кто же, по-вашему, виновен в убийстве директора “Рэдиссон-Славянской” Тейтума?
— Понятия не имею. Меня это вообще не интересует. Меня, когда еще в милиции допрашивали, тоже сказали: вот вы его обвинили. Я им говорю: “Я обвинил? В чем?” А то, что кто-то грохнул американского педика, так это хорошо. Я-то чего? Я говорил: сестра Тейтума обвиняет.
— И где сейчас та сестра?
— Абсолютно не интересуюсь. Поймите, если вы будете баллотироваться на серьезный пост, то я, безусловно, должен про вас знать все. Там были очень смешные суды. С журналистской точки зрения меня уесть никак нельзя.
— Но осадок остался.
— Какой осадок? Послушайте, ну как журналистам работать? Я доказал, что этого нет, а в суде мне говорят: докажи, что это есть. Ну как я могу доказать? Это абсурд!
— А Евгений Максимович Примаков?
— С Примаковым очень просто. Он сказал, что нами не может править больной человек. Я сказал: о’кей, это правда, давайте последим за вашим здоровьем. Что тут по-журналистски было неточно?
— А сколько тогда должен стоить для вас заказ на то, чтобы сейчас сказать про какие-то болячки Путина или Медведева?
— Категорически спорю с вашим вопросом. Приведите хоть один пример, когда я бы выполнял чей-то финансовый заказ. У меня есть знакомые люди, которые работают в PR-мире. Я через них запускал, чтобы они кому-нибудь заплатили в моей бригаде. Это было провокацией с моей стороны. Но никто из моих никаких денег не брал. Я всегда распускал о себе слухи, что мои гонорары скандально высоки.
— Те самые 20 тысяч долларов, которые платил вам Березовский за одну программу, — слухи?
— Слухи. Я выдумывал про себя страшные истории. Есть люди, которые считают, что я сто миллионов взял за 99-й год. Я по материальной составляющей вообще ни разу ни ползернышка не склюнул слева. Я договариваюсь с работодателем всегда на год. Никогда не говорю о золотом парашюте, то есть меня выгнать можно в любой момент. Мой спор о гонорарах выглядит так: ребят, вы должны мне платить по верху того, сколько получают топ-люди в этой сфере. Они говорят: почему? Я говорю: я никогда не проживаю всех денег, просто хочу получать по топу и чувствовать справедливость. В мае 99-го года у меня был разговор с Гусинским, который пытался меня нанять.
— Перекупить.
— Да, перекупить. Тогда меня в очередной раз выгнали с ОРТ. Гусь мне сказал: будешь делать экономическую программу. Я спросил: сколько? Он сказал: 20 тысяч в месяц. Я ему сказал: Вова, я буду сам тебе платить 20 тысяч в месяц, чтобы ты меня не обижал, и ушел. Знаете, почему предложение Гусинского было смешным? Потому что в программе реклама давала тогда 150 тысяч долларов. Я ему сказал: “Володь, давай не будем маленькими, давай будем взросленькими. Ты получаешь за мой час 150 тысяч, 75 ты тратишь на спутники, 75 остается тебе на производство одной программы. В месяц таких программ четыре. Получается 300 тысяч в месяц. 20 ты платишь мне. Зачем тебе 280? Чего ты будешь с ними делать? Самолеты покупать? Ты кого позвал — мальчика? Если ты мне объяснишь, я тебе отдам, деньги мне не нужны, мне нужна уважуха. Я не могу так разговаривать. Иди в ж…, и весь разговор”. Он — бизнесмен, а я кто — дурачок?
— Я вас обидел?
— Нет, просто я никогда этим не занимался. Когда мои друзья-пиарщики приносили мне заказные материалы, я их отшивал. Я понял, что с ними реально нужно говорить на их языке. Пришел ко мне друг Серега: возьми, хороший заказ, пятнашка. Я ему: Серег, ну я не беру. Он мне: говняешься, нам не даешь работать, у нас тоже семьи, мы живем на проценты, сам чистеньким хочешь остаться, гад, короче, что сказать людям? Я говорю: скажи, сотка. Я специально говорил неприемлемую цифру, чтобы не поссориться с друзьями. Пригласили меня на Януковича порработать за тройку месяцев до выборов, назвали сумму какую-то небольшую. Я сказал: “Два сто”. — “Почему”. — “Потому что очко”. И не поехал. Дело не в том, что я беру, я не беру как раз. Но если вы меня пригласите на работу, я спрошу: в чем бизнес? А потом добавлю: брат, ну ты не обижай меня.
* * *
— Говорят, что “Русская служба новостей”, которую вы сейчас возглавляете, — проект людей из президентской администрации.
— Конечно, я говорил с людьми из администрации. Кстати, это довольно внимательные люди. У себя в ЖЖ я написал два поста о том, что я забытый биоробот и не понимаю, что мне делать. Люди из администрации обратили на это внимание, что свидетельствует об их невероятной современности. Я не получаю от них заданий. Не знаю, как это происходит. Но я действительно общаюсь с людьми в Кремле. Им же их подчиненные твердят, что все офигительно, и тут же получают премию в квартал. А я прихожу и говорю: вот это, наверно, офигительно; это, наверно, перпендикулярно; а это, наверно, хреново. Например, я написал последнюю записку о том, что мне кажется хреновым, что Медведев обнажил себя в интернет-проекте. Для верховного жреца, каким является у нас в России главный человек, это ошибка, потому что царь не может сидеть в видеоблогах. Поэтому в интернете появляются довольно оскорбительные статьи про него. А это процесс десакрализации. В данной связи я бываю выслушан. Извините, но я считаю себя довольно серьезным специалистом в теории коммуникации.
— Но после всего того, что вы в свое время наговорили про Путина…
— Так это именно он хранил меня все эти годы! Сто процентов. Но я говорю с администрацией как аналитик в теории коммуникации, а не как главный редактор радиостанции. Наоборот, время от времени я пытаюсь канючить: “Вот у меня передатчик в Балашихе слабоват...” Пытаюсь намекнуть, что мне надо помочь. Хрен кто помогает! (Звонко стучит по столу. — Авт.)
— Если Путин вас столько лет хранил, может быть, он уже готов опять поставить вас в телеящик?
— Недавно я был на “ящике” в передаче Минаева, блистательного молодого человека. У меня проблема другая: наверно, он хороший ведущий, но монтаж бесталанный. Я уже человек интернет-культуры и сам верстаю свои новости. Иногда ошибочно, я люблю совершать свои ошибки. Но смотреть радио или ТВ, сверстанные чужим человеком, я не могу. Я могу принять продукт только безупречно талантливый. Это танец, в котором меня ведут. И если меня ведет бесталанный танцор, то я, извините, лучше посижу на лавочке. Есть только одно зрелище, на которое я куплю билет, — самосожжение. На меньшее не соглашусь. На ТВ куда-то пропали одухотворенность и ремесло. Кажется, что те люди, которые сейчас на телевидении монтируют фразы, перед этим монтировали в шопинг-центре рекламу губной помады.
— Для власти сейчас время критическое, и, может, все-таки пришло время вас задействовать в телевизоре?
— Пока мне удается устоять, я буду этому сопротивляться. Мне кажется, что если я вернусь и начну лопотать все, что леплю на радио, меня через неделю и проводят со словами “nothing personal”. Я понял наконец, из чего состоит современное телевидение. Оно заключило пакт: топ-менеджеры убедили Путина в том, что народ хочет Петросяна, а не политику. Народу нужно развлекаться, пить пиво и быть счастливым. Народ нужно изъять из политики. Они его и изъяли. Проблем с телевидением больше нет, и телевидения больше нет. Всё, проехали. Пипл хавает, все счастливые, все пьют пиво.
— Но вы разве не заслужили опять хорошенько поработать на власть?
— Ну посмотрите на меня. Вы видите перед собой самодостаточного человека. Я что, задрыга какой-то? Я невероятно наделен гонором. Уж как я выкаблучиваюсь, вообще еще никто не выкаблучивался в этом медиабизнесе. Выкаблучиваться — в смысле не соглашаться, посылать работодателей. Столько, сколько смогу продержаться и не делать, столько и продержусь. Я не завоюю имени, я уже Доренко. Я не завоюю денег, я их уже потерял. Я понимаю, что они прах. За пять лет они уменьшились в два раза. Все сыпется к свиньям. Тогда для чего я пойду на телевидение, с какой целью? Что, я буду там клизму себе делать из денег? Посмотрите на мой уровень потребления — мне ничего не надо. Вот сейчас у меня на участке работают какие-то узбеки, мостят дорогу, я им плачу. Но это запланированная акция на нынешний год. Я жене сказал: вот тебе бюджет, расплачивайся. Мне говорят: да ты хоть тачки покупаешь. Да, я купил “Кью-7”, но только она-то стоила сотку, а мне продали за 74 900, со скидкой. Мне не надо ничего особенного. Я жру гречку, картошку, яичницу очень люблю.
— Когда говорят про журналистскую репутацию, вам сразу становится скучно?
— На мой взгляд, у меня блистательная репутация. В нашем бизнесе мы продаем эмоцию за внимание, а это валюта. Течет как бы древняя река, и на ее берег приходят торговать племена. Одни привозят маниоку, а другие ракушки каури и обменивают одно на другое. Это и есть наша работа. Если вам нужен человек, которому платят вниманием, то это я. А назовите лучшего? Так что я не знаю, у кого лучше репутация, чем у меня.