http://www.itogi.ru/report/2011/5/161262.html
/ Политика и экономика / Специальный репортаж
Олег Одноколенко
Дмитрий Донской, личный фотограф Ельцина: «Глядя на Бориса Николаевича через объектив, я вдруг осознал: врагу не пожелаю быть президентом!»
Визит в Бишкек. Борис Ельцин и Александр Коржаков пошли в отрыв от прессы
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
Личный фотограф первого российского президента Дмитрий Донской
Фото: Сергей Тягин
Наина Ельцина вместе с Джоном Мейджором и Биллом Клинтоном на параде в честь 50-летия Победы
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
Первая леди на пикнике в окрестностях «Бочарова Ручья»
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
1996 год. Указ о выводе федеральных войск из Чеченской республики Борис Николаевич Ельцин подписал не глядя...
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
Сочи. Весенний заплыв
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
Первый комик страны и первый российский президент. Встреча на приеме в честь английской королевы
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
Борис Ельцин не любил проигрывать. Даже на теннисном корте
Фото: Дмитрий Донской (Фото ИТАР-ТАСС)
Дмитрий Донской, личный фотограф Бориса Ельцина, на протяжении многих лет был для своего шефа просто «вещью». Так они договорились — в том смысле, что президент, за которым тенью следовал его личник в будни и в праздники, дома и в Кремле, не должен был замечать ни его самого, ни его камеры. Зато Донской замечал все. Это была его работа. А через объектив и эмоции, да и сам человек видны лучше, чем невооруженным глазом...
— Дмитрий Абрамович, как вы стали личным фотографом Ельцина?
— Полная случайность. Тогда я работал в АПН, которое потом стало РИА Новости, три десятка лет снимал спорт, и это занятие уже стало надоедать. В общем, спорт я забросил и переквалифицировался в парламентские фотографы, даже успел снять Полозкова на обложку Time — заклятый враг перестройки и ельцинских реформ подпер голову кулаком, на котором вытатуировано «Ваня». Карточка облетела весь мир, но, видимо, самому герою снимок не понравился. Как-то Иван Кузьмич нашел меня взглядом в зале и прямо с трибуны заявил: «Вот этот фотограф все время за мной наблюдает и снимает, когда у меня выходит ужасная рожа». А мне такая работа нравилась, чего я тогда не мог сказать о перспективе снимать в правительстве или в Кремле. Но как-то собрались Ельцин и Назарбаев на переговоры с воюющими сторонами в Нагорный Карабах, и мне в редакции говорят: «Слетай с ними…» Я согласился. Особо не старался, в толпу не лез, снимал, как и привык в спорте, — на длинном фокусе. Вернулся в Москву и даже думать забыл об этой съемке. Уже потом выяснилось, что руководство агентства отпечатало карточки и показало их Борису Николаевичу, который в это время отдыхал в Юрмале. В ответ поступает звонок от Коржакова с указанием Донскому никуда из Москвы не уезжать, ждать вызова в Кремль. И через три дня вызов последовал.
На улице осень, промозгло. Прихожу в четырнадцатый корпус Кремля, где был первый кабинет Бориса Ельцина, а возле его приемной стоит потрясающий старинный диван. Я на него сел, пригрелся и заснул. И вдруг осознаю, что меня тормошат. Просыпаюсь и вижу на уровне глаз ратиновое пальто серого цвета, а рядом другое такое же. Вот это и была моя первая встреча с Борисом Николаевичем Ельциным и Александром Васильевичем Коржаковым. Познакомились. Коржаков спрашивает: «Поработаем?» Что я должен был ему ответить? Сказал: «Попробуем…»
Вообще-то протокольная съемка для спортивного фотографа — семечки. За тридцать лет я был натаскан как пес. Уж если я там не зевал, то тут сам бог велел, и я ничего не упустил из того, что видел.
— Коржаков провел какой-то предварительный инструктаж?
— Нет. Мы сразу в Германию полетели. А накануне он сказал, что надо сделать Деду классный портрет, но при этом предупредил: «мазаться» Ельцин не любит, и на услуги визажиста уговорить его не удастся. В общем, снимали как есть, прямо в рабочем кабинете. Я на негатив, а мой напарник — на слайд, и договорились, что показывать будем уже отретушированные снимки. Но коллега поторопился и показал сырые. Я этого не знал. И уже в Германии, на аэродроме, когда прилетели, вместо ожидаемой похвалы услышал от Коржакова короткую, как приговор, фразу: «Ему не понравилось!»
Словом, карьера рушилась буквально на глазах, причем не по моей вине… Но я быстро сообразил и позвонил в Москву. К вечеру самолетом мне передали фотографии нужного качества, а на следующий день с утра пораньше я уже был в резиденции президента. С охраной проблем не было, потому что личникам выдавали спецзначок-вездеход. А тут мне совсем повезло. Буквально сразу натолкнулся на Бориса Николаевича, прогуливающегося по еще сонным дорожкам. Подаю ему коробку. «Это что такое?» — спрашивает не очень дружелюбно. Отвечаю: «Фотографии». Он их хмуро так просмотрел и вдруг будто оттаял: «Ну вот, это же здорово! Когда это ты меня снял, я даже не заметил!» В детали я вдаваться не стал, а Ельцин — коробку под мышку и к себе. Видимо, пошел кому-то показывать.
А на меня будто из-под земли налетает Коржаков: «Что это ты ему передал?» — «Как что? Те фотографии, которые и надо было сразу показать». С этого момента у меня и выстроились доверительные отношения с Борисом Николаевичем и с Коржаковым.
— Ельцин любил сниматься?
— Уже потом Борис Николаевич сказал мне: «Знаешь что, Дима, позировать я не умею, поэтому снимай по ходу действия». А я ему в ответ свое условие: «Только вы, Борис Николаевич, старайтесь не замечать меня, когда я толкаюсь рядом. Относитесь ко мне как к вещи, к которой привыкли». Он: «Вот и договорились!»
— Что-то вы очень быстро подобрались к первому лицу государства… Не было ли ревности со стороны Службы безопасности?
— Со стороны Коржакова, что ли?.. С ним мне тоже повезло. А потом Борис Николаевич очень быстро привык к приличным фотографиям, поэтому мне ничего уже не могло помешать. Тем более что и Наине Иосифовне моя съемка тоже нравилась. Как мне позднее рассказали, они вроде как даже делили меня, спорили, кого я буду снимать в первую очередь — ее или его.
— Наверное, фотографировать первую леди было непросто?
— У нее свои особенности. Помню торжества в честь 50-летия Победы. Она стояла между Джоном Мейджором и Биллом Клинтоном и проплакала весь парад. В общем, получился праздник со слезами на глазах... Но, как я полагаю, дело не только в особой значимости события. Надо было поддерживать беседу, а языка она не знала, вот и нашла выход… По-женски. Я тогда восемнадцать пленок отснял, кадры получились сумасшедшие!
— Как Наина Иосифовна в качестве хозяйки?
— Превосходная! Она ведь часто сама готовила Деду. Ельцин очень любил котлеты, жареную картошку, пельмени, разные супчики. И она все это делала замечательно! Я сам неплохо готовлю и много раз снимал ее на кухне, но вот попробовать ее фирменные котлеты не пришлось. Говорят, потрясающие!
— На ваших первых снимках и на последних Ельцин совсем разный. Как происходили эти визуальные перемены?
— Стрессы. Все началось после событий 1993 года… По своей природе Ельцин могучий мужик, но обстановка его доконала. Ведь он все пропускал через сердце. И однажды, глядя на Бориса Николаевича в объектив, я вдруг осознал: врагу не пожелаю быть президентом!
— Почему? Вон у нас сколько желающих…
— Надо понимать, что один взмах его руки — это совсем не то, когда мы руками размахиваем... Одно движение — и летели головы или, наоборот, прирастали на старое место...
— Все-таки вы с Борисом Николаевичем близкие по возрасту люди. Доводилось ли посидеть за столом, поговорить за жизнь?
— Нет. Со мной было сложно в этом отношении. Я ведь все время с камерой в руках.
— Зато вы были очевидцем уникальных событий. Как, например, проходили знаменитые «мирные» переговоры с чеченской делегацией в Кремле?
— Фантастическая история! Прилетают чеченцы во главе с Яндарбиевым, и Коржаков дает установку: снимать не пять минут, как принято по протоколу, а с начала и до конца. И там-таки было что снимать: два с половиной часа пролетели как одно мгновение! Вроде бы Дед уже договорился, дожал, пора подписывать документы, и вдруг министр внутренних дел Анатолий Куликов выступает с поправкой. Опять переговоры, снова собираются подписывать, и снова у Куликова особое мнение. На третий раз Ельцин как даст ему локтем в бок. И сразу подписали…
— Как вел себя Яндарбиев?
— В составе нашей делегации был Доку Завгаев. Как только чеченцы увидали по ту сторону стола своего соплеменника, сразу объявили, что в таком составе переговоры вести не будут. Вот тут я понял, какой Дед великий! Слушал их, слушал... А вся охрана, то есть фэсэошники, в парадной форме, с аксельбантами. И вдруг — голос у Ельцина был еще тот! — как рубанет: «Офицеры! Никого не выпускать!» И чеченцы сдулись, как футбольные мячи, которые попротыкали шилом…
— Как у вас складывались отношения с пресс-секретарями Бориса Николаевича?
— Характер у меня скверный. Если мне мешают, могу и послать. Но вот Костиков Вячеслав Васильевич мне совсем не мешал. Он просто обалдел, когда попал в Кремль, был весь в своем величии... Сергей Ястржембский другое дело. Ему не понравилось, что я сам определяю, какие снимки отдавать в наши СМИ, а какие за рубеж, и пожаловался на меня Тане. Тогда она подошла ко мне и попросила: «Дима, пусть он тоже поопределяет…»
Что же касается Костикова, то у него, как нынче говорят, был другой тренд. Посмотрите, как сейчас происходит. Наталья Тимакова, если идет пресс-конференция, сидит или в зале, или рядом с президентом. А Вячеслав Васильевич, фигурально выражаясь, чуть ли не на колени к Ельцину забирался и при этом позволял себе перебивать президента, комментировать его слова. В общем, был не в ладах с чувством меры.
— За это Борис Николаевич и распорядился сбросить его с парохода в Енисей?
— …Выпил лишнего, понес какую-то чушь. Кстати, пароход назывался «Александр Матросов». Представляете, голова Костикова в спасательном круге с соответствующей надписью! К сожалению, меня там не оказалось, вот и упустил такой кадр…
— Зато другие моменты не пропустили. Например, когда Ельцин весьма выразительно прикрыл лицо рукой после того, когда подписал в Грозном указ о выводе войск из Чечни.
— Известный снимок. Но открою только для вас небольшую профессиональную тайну. На самом деле ничего он не прикрывал, а просто шлепнул у себя на лице комара. Но это так, детали. А может, и не было никакого комара… А?
— Говорят, что через объектив эмоции видны лучше, чем невооруженным глазом. Приходилось ли вам замечать на лице президента, например, отблески страха? Есть ли в вашем архиве такие снимки, которые вы не покажете никогда?
— Страха не видел. А вот кадры, которые я не покажу никогда, есть. И дело не в цензуре, хотя считаю, что правильно сделали, когда назначили Таню советником президента по имиджу. Только она могла сказать Борису Николаевичу то, чего не скажут другие. В последние годы это было важно.
…Впрочем, однажды был случай, когда меня на месяц отстранили от съемки. В свое время премьер Канады Брайан Малруни хорошо принял Бориса Николаевича, и тот в знак благодарности пригласил его на охоту в Завидово. Они охотятся, а я ушел спать. Уже за полночь меня поднимают с постели. Огляделся спросонья и вижу такой «натюрморт»: из столовой вытащили чучело огромного секача, рядом положили двух застреленных кабанчиков и ружья, а над всей этой картиной маслом возвышается Борис Николаевич в трениках с пузырями на коленках в обнимку с Малруни. Говорит: «Снимай, это готовая обложка для Time!» Я и снял, а наутро отправил в свое агентство РИА Новости. Запрета ведь не было. В общем, кадр обошел весь мир. Только «зеленые» в Канаде подняли кипеж и попытались выставить иск к Малруни на миллион долларов.
Но я-то ничего не знаю. Снимаю в Кремле проводы четы Малруни, когда подходят ко мне Барсуков с Коржаковым, которые дружили и все время ходили парочкой: «Это ты дал фотографию?» — «Конечно, я!» — «Видишь, он еще и честный…» Я спрашиваю: «Саня, что такого, ведь запрета не было, и Дед сам кричал про Time?» Коржаков: «Ты же допущен, ты должен головой соображать…» Выяснилось, что сдал меня Козырев. Пришел с газетой к Деду, а там прямо на первой полосе такой комментарий под снимком… «Что мне делать?» — спрашиваю. «Сейчас, — говорят, — мы сходим к Деду, и если Андрюша не успел много наговорить…» Но, видимо, Андрюша там хорошо погулял. Будто бы Ельцин спросил: «Кто виноват?» Андрюша: «Фотограф!» «Найти и наказать!» — распорядился Борис Николаевич.
В общем, на выходе из Спасских ворот отбирают у меня удостоверение… А где-то через месяц звонок: «Дима, здравствуйте!» — «Здравствуйте, Наина Иосифовна!» — «А куда вы пропали?» Все объяснил. «И это все? Надеюсь, что мы расстаемся ненадолго!» Потом уже позвонил Коржаков и сказал, чтобы я прилетел в «Бочаров ручей». Когда прилетел, меня сразу же позвали в беседку, где уже были все: Коржаков, Барсуков, Таня, Наина Иосифовна, Суханов и сам Борис Николаевич, конечно. Сидим, пьем чай. Все улыбаются, а Дед вдруг говорит: «Ну-ка, смотрите мне в глаза! Отвечайте: это правда, что вы продали тот кадр за тысячу двести пятьдесят долларов?» И что меня дернуло за язык… «Борис Николаевич, — говорю, — за вас таких денег еще не предлагали». Он расхохотался и сказал: «Все, сняли вопрос! Забыто! Пьем чай!» Надо сказать, Ельцин был остроумным мужиком, за словом в карман никогда не лез. Даже в последнее время.
Рассказывают, был такой случай. Борис Николаевич уже болел. Как-то пошел в ванную, а там скользкий пол. Чтобы ничего не случилось, приглядеть за ним послали лечащего врача, такого маленького и щупленького, что хоть под дверь подсовывай. Проходит время, не возвращаются. Тогда все бросились в ванную комнату и видят такую картину: посередине лежит и почти не дышит доктор, а сверху — Ельцин всей своей громадой и лукаво так советуется: «Ну и какие наши дальнейшие действия?»
…Почему я стал работать с Борисом Николаевичем? Были два веских аргумента. Первый — когда он выходил из партии. Тогда я еще был парламентским фотографом… Вот он положил партбилет и идет от трибуны по залу. Я же шел за ним и слышал, как вслед ему шипели со всех сторон. Таких проклятий я больше никогда не слышал! А он — ни один мускул на лице не дрогнул, но когда наконец вышел из зала, просто упал на руки Коржакову. Сердце! Я так и не сделал ни одного кадра, даже не попытался поднять камеру. Не понимаю почему… И второй сюжет, когда Ельцин после вручения награды поцеловал руку балерине Екатерине Максимовой. Вроде бы прожженный партократ, но как галантно это у него получилось… Вот тогда я окончательно решил: буду его снимать!
— У вас есть интересный кадр: Ельцин и Юрий Никулин нос к носу. Как он был сделан?
— На приеме в честь английской королевы. Но там был другой момент. Стоят Елизавета, ее супруг герцог Эдинбургский и Борис Николаевич с Наиной Иосифовной. Подходит королевский конюший в красном камзоле и чинно кланяется королеве. За ним объявляют министра обороны России, которому, по всей видимости, не объяснили, что пожимать руку Ее Величеству не принято. А Павел Сергеевич церемониться не стал — схватил Елизавету за руку и от всей души влепил ей «петуха». Следом Пал Палыч Бородин — такая же картина… Ельцин улыбается, а королеве под конец ритуала, наверное, было не до смеха… Ребята у нас крепкие.
— Говорят, и вы на этом приеме отличились — пришли в джинсах?
— Однажды Коржаков меня прижал за джинсы, так я ему ответил: «Вам нужен модный фотограф или хорошие фотографии? Я могу одеваться и по протоколу, но снимать в галстуке я не могу». Бориса Николаевича мой внешний вид никогда не смущал.
— С Березовским не приходилось встречаться в Кремле?
— Как-то вызвал Коржаков. И вдруг кто-то проскакивает впереди меня, я только и увидел, как в дверном проеме мелькнула нога в хорошем ботинке. Все равно открываю дверь, вхожу и вижу: посредине кабинета стоят Коржаков и какой-то лысый человек. Коржаков заметил меня и говорит: «Вот, Борис Абрамович, ты, наверное, думаешь, что ты главный еврей России? Нет, вот кто главный!» Так нас и представили друг другу.
— Роман Аркадьевич Абрамович часто появлялся в окружении Ельцина?
— Я его ни разу не видел. Кстати, Владимира Владимировича Путина тоже, хотя он уже работал в Кремле.
— Кто был хозяином в стране, известно, а вот кто был хозяином в доме Бориса Николаевича?
— Наина. Она его очень любила. А вообще-то я не знаю, кем быть тяжелее — президентом или женой президента. Обе должности страшно тяжелые... Причем ни он, ни она никогда дома не повышали голос. Я такого не слышал. И никогда не слышал, чтобы Ельцин матерился. Самое сильное его ругательство — мать твоя женщина! Вот это я слышал.
Наина Иосифовна хорошо образована, пластична. Помню ее первую поездку в Германию, когда она была в платьице с оборками — так ее ателье Совета министров приодело. И пальто у нее было смешное… Я это заметил и потом, когда мы были в Сочи, тихонько сказал: «Тут Славка Зайцев, мой хороший друг, давайте сходим на его дефиле». — «Дима, а это удобно?» — «Конечно, удобно!» В общем, уговорил одеваться у Зайцева, и это сразу же стало заметно.
— Ельцин в плавках — это чей снимок?
— Мой. Тогда ходили слухи, что после аварии президент ходит в специальном корсете. Вот я и придумал сфотографировать Ельцина на пляже в «Бочаровом ручье». А была ранняя весна, в Москве еще лежал снег. Но Дед моржевал, а Коржаков нет, хотя ему по инструкции не положено отходить от президента ни на шаг. В общем, Ельцин разделся — и в воду, Коржаков — за ним. Вылезает синий, как баклажан, и грозит мне кулаком.
— Что случилось между Ельциным и Коржаковым?
— Коржаков был для Ельцина всем. Я думаю, что размолвка произошла потому, что Саша полез не в свои дела. Насколько мне известно, все началось с того, что он будто бы приказал вызвать к себе Черномырдина. И когда секретарь Коржакова позвонил Черномырдину, тот пожаловался Деду...
Все происходило при мне. Вызвали в Кремль. Сидели там, болтались возле кабинета. Вдруг выходят Коржаков с Барсуковым. Потом туда прошел Чубайс. После него — опять зашли Коржаков и Барсуков и вышли, матерясь на чем свет стоит. А через десять — пятнадцать минут вышел Дед и объявил, что он отправил в отставку Сосковца и Барсукова. Помолчал и через паузу добавил: «И Александра Васильевича Коржакова…»
— Был ли в окружении Бориса Николаевича такой человек, который, как говорят, мог открывать дверь его кабинета ногой?
— Татьяна.
— Вы столько проработали рядом с первым президентом… Можете сказать, почему поначалу в нем страна души не чаяла, а сегодня не слишком жалует?
— Могу сказать только одно: Ельцина еще вспомнят!