http://kotsubinsky.livejournal.com/477520.html
Nov. 5th, 2015 12:04 am
"С чего начинается родина..."
Начать следует с того, что Смуту в России инициировали Романовы, а не поляки, казаки, беглые холопы, городовые стрельцы и даже не Лжедмитрий I. Он же - служивший Романовым дворянин Григорий Богданович Отрепьев, которого, судя по всему, и подготовили - как "рабочий вариант" на роль "чудесно воскресшего царевича Димитрия", чтобы одолеть ненавистного Бориса Годунова.
Романовы считали себя "более старшей роднёй" пресекшейся династии. Фёдор Никитич Романов был сыном Никиты Романовича Захарьина-Кошкина - шурина, т.е., брата жены Ивана Грозного - царицы Анастасии Романовны. В то же время Борис Годунов был "всего лишь" шурином сына Ивана Грозного - царя Федора Иоанновича.
...Итак, 1600 год. Годунов сильно приховорал, и все ждали, что он вот-вот умрет. Романовы собрались с силами на своём московском подворье и стали ждать удобного момента, чтобы захватить власть в Кремле.
Но что сделал в этой ситуации Годунов? Он инспирировал своего рода инквизиционный (по сути, конечно же, политический) процесс – обвинил Романовых в том, что они якобы готовили какие-то коренья, имея целью отравить всю царскую семью. Романовы действительно готовили, только не коренья, а сабли. Однако обвинить целое боярское семейство в открытой подготовке мятежа было труднее – требовались масштабные доказательства, а времена Опричнины всё же давно миновали. Проще было найти доносчика, которые принесет во дворец «слух» о подготовке Романовыми царского отравления. Разумеется, это была клевета. В итоге позднее Романовы считали себя несправедливо подвергшимися опале, хотя они на самом деле готовили заговор. Просто годуновская контратака опередила саму атаку.
Всех пятерых братьев арестовали, Фёдора постригли в монахи под именем Филарета (его жену Ксению также постригли под именем Марфы), Михаила, Василия, Александра и Ивана – разослали по дальним тюрьмам. Все, кроме Ивана и Филарета, умерли в течение 1602 года от невыносимо тяжёлых условий содержания под стражей. Несмотря на то, что сам Борис Годунов выражал недовольство тем, что некоторых из числа репрессированных (в частности. Василия Романова) мучили без его «указу», скорее всего, следует предположить, что такая суровая расправа была тайно санкционирована царём и имела конечной целью физическое уничтожение клана Романовых. Василия довели до тяжкого простудного заболевания еще в дороге и фактически не лечили, продолжая держать в цепях; Александр был подвергнут пытке, потом сослан и вскоре умер (по некоторым сведениям – удушен); Михаила заморили голодом и холодом в деревянной клети, погруженной в яму, отчего он даже получил от местных жителей прозвище «ныробский узник». Казалось, клан Романовых в самом деле политически и физически был ликвидирован.
Конспирация Романовых не удалась ещё и в том смысле, что Борис Годунов в тот раз оправился от приступов болезни. Однако вслед за тем на страну и на её царя свалилась колоссальная беда.
1601-1603 годы – время двух неурожаев подряд (вызванных, как полагают, извержением перуанского вулкана Уайнапутина в 1600 г.) и страшного голода.
Стратегических запасов зерна в стране в ту пору не было, и столь масштабные и продолжительные голодовки выдержать Россия попросту не могла. В общей сложности в течение этих двух лет умерло почти полмиллиона человек.
Годунов отчаянно пытался помочь голодающим – в отличие от Грозного, который, как мы помним, после пожара 1547 года начал спокойно отстраивать себе дворец, бросив погорельцев-москвичей на произвол судьбы.
Сперва Годунов раздал деньги, но инфляция свела его старания «на нет»: хлеб дорожал не по дням, а по часам, поскольку больше его не становилось. Затем царь открыл государственные запасы и стал раздавать хлеб. В Москву со всех сторон хлынули голодающие толпы и, конечно, на всех хлеба не хватило. Голландский путешественник Исаак Масса, который побывал в Москве, правда, чуть позже, писал, что у знатных и богатых горожан хлеб был, но у Бориса Годунова просто не хватило политической воли, чтобы заставить их открыть закрома. Борис Годунов не был столь авторитетным и самовластным правителем, как Иван IV, чтобы под угрозой смерти конфисковать хлебные запасы у бояр. А бояре, разумеется, сами ничего голодающим не раздавали. Более того, у кого-то, как пишет И. Масса, хлеб даже гнил. И это во время голода!
Тогда Годунов стал рассылать по всей стране «продотряды», чтобы они везли хлеб из деревень и сёл – в столицу. Однако на обратном пути на эти обозы стали совершаться регулярные нападения. Грабежом занимались те же обнищавшие крестьяне и холопы. В старых советских учебниках они именуются «крестьянскими повстанцами», хотя, по сути, это были просто грабители. Одним из самых крупных отрядов руководил некий Хлопко Косолап. В советских исторических пособиях его даже называли «предшественником Ивана Болотникова». Однако Болотников всё же был персонажем совсем другого плана, в его борьбе была некая политическая цель (возвращение в Москву «законного царя»), а вот Хлопко был бандитом чистой воды, просто грабил продовольственные обозы. И таких «неуловимых мстителей», хотевших поживиться за чужой счет, было множество. Одним словом, в стране начался продовольственный и криминальный хаос.
Ситуация осложнялась тем, что царь в сознании не только «сливок» Боярской думы, но и массы населения был «не совсем настоящим», то есть, «не от царского корня».
В данном случае мы в очередной раз сталкиваемся с тем, что обществу, живущему по законам рабской морали, присущи компенсаторно-адаптационные механизмы, призванные сглаживать невротические переживания от перманентного стресса, связанного с состоянием несвободы и отсутствия каких-либо гарантий безопасности.
Помимо «правильной веры» и «православного царства», важнейшим элементом «сбалансированного» рабского самосознания являлось представление русского человека о «настоящем царе», который должен быть не только одновременно «грозным и добрым», но еще и легитимным. То есть, богоданным, законным, а не самозваным. Только в этом случае мог успешно запуститься механизм интроекции общества-жертвы с агрессором-властью, являвшийся, в свою очередь, основой стабильности всей социально-политической системы российского самодержавия.
И вот в ситуации обрушившегося на Московскую Русь «гнева божьего», сомнения в легитимности царя Бориса Годунова стали обретать популярность. И вскоре появился кандидат в «настоящие цари» - Лжедмитрий I.
Скорее всего, это был молодой дворянский сын, чернец Чудова монастыря Григорий Отрепьев, который в 1603 году убежал из Москвы тайными тропами – через Киев и Литву, после чего отправился в Польшу, в итоге добившись королевской аудиенции. Этот человек выдавал себя за чудесным образом спасшегося сына Ивана Грозного - царевича Димитрия.
Откуда он взялся? Конечно, это был не случайный человек, которому вдруг привиделось, что он должен «спасти родину», как в свое время приключилось с Жанной д`Арк.
Лжедмитрий, судя по всему, был авантюристом-прагматиком, а отнюдь не параноиком-идеалистом. Это был один из мелкопоместных дворян, изрядно потершийся в высших московских кругах. Он жил на подворье Романовых, был у них в услужении, когда те готовили восстание против Годунова, но сумел ускользнуть и быстро, пока до него не добрались, постригся в монахи.
Сначала Отрепьев постригся в каком-то провинциальном монастыре. Однако поскольку он был карьерно ориентированным и очень энергичным человеком, то уже спустя непродолжительное время оказался в Чудовом монастыре, в Кремле. Там, благодаря своим недюжинным способностям и будучи на хорошем счету, он довольно быстро стал писарем при патриархе Иове. Даже из этих отрывочных строк его биографии, видно, что человек он был, бесспорно, талантливый и, что называется, харизматичный.
Есть версия о том, что Романовы сами его надоумили разыграть историю с чудесно спасшимся Дмитрием – то ли отправляясь в ссылку, то ли – что вероятнее – в предшествующий период, рассматривая это как один из возможных вариантов грядущей борьбы против Годунова.
По крайней мере, Лжедмитрий I был весьма осведомлен о таких подробностях жизни царевича Димитрия, о которых могли знать только представители высшей московской знати. Кроме того, - я немного забегу вперед, - обращает на себя внимание тот факт, что когда Фёдор Романов (к тому времени уже монах Филарет), находясь в ссылке, вдруг услышал, что Лжедмитрий двинулся из Польши на Москву, - то тут же начал отгонять палкой приставленную к нему охрану, что-то напевать и насвистывать. Одним словом, он явно понимал, что именно происходит в стране, и знал, что это несёт ему скорое избавленье и возвращение всех утерянных благ. Вспомним и то, что, став царём, Лжедмитрий заботливо перевез в Москву прах замученных Годуновым Романовых и похоронил их с почестями, а Филарета вызволил из заключения в Антониево-Сийском монастыре и сделал Ростовским митрополитом. Так что изначальная связь между Лжедмитрием I и Романовыми, скорее всего, была.
Путь Григория Отрепьева из Москвы в Польшу можно попытаться проследить, но лишь до Киева. После выхода его с двумя спутниками-монахами из Киева Отрепьев «исчезает», зато в Польше сразу же вслед за тем появляется «царевич Димитрий». Любопытно, что в Киеве Отрепьева несколько раз выгоняли из Лавры – киевские монахи не поверили в чудесное спасение царевича Димитрия. И Константин Острожский, - известный православный литовский князь - сначала принял самозванца, а потом приказал своим гайдукам выставить его за ворота.
Но вот пан Вишневецкий, также влиятельный православный литовский магнат, с вниманием отнесся к рассказу этого человека, познакомил его с Сандомирским воеводой Мнишеком, и здесь в игру вступила красавица Марина Мнишек, дочь воеводы. Судя по всему, Отрепьев в самом деле влюбился. Хотя, быть может, решающую роль сыграл расчет – Мнишек пообещал Лжедмитрию помочь быстро собрать войско из польских шляхтичей-волонтёров и казаков в обмен на будущую женитьбу на Марине.
Когда Лжедмитрий был представлен королю Сигизмунду III, тот сделал вид, что признал вновь прибывшего, хотя из переписки Сигизмунда с Римской курией следует, что никто в Польше не верил в реальность данного персонажа. Тем не менее, Лжедмитрия решили морально поддержать. Король не стал оказывать Самозванцу военную и политическую поддержку, лишь позволив тому собрать войско на территории Речи Посполитой – и двинуться с этими силами на Москву.
В войске Лжедмитрия, помимо авантюристов-добровольцев и запорожских казаков – черкас (около 4-5 тыс.), были также и наёмники, поскольку Мнишек ссудил Самозванца деньгами. Были также и донские казаки, правда, в меньшем количестве.
Вся эта пёстрая армия дошла до села Добрыничи, где годуновский боярин Фёдор Мстиславский их разбил.
С точки зрения истории военного искусства на Руси, любопытно, что в сражении под Добрыничами московская армия впервые применила эшелонированный, линейный строй обороны, когда стрельцы стреляли из четырех рядов.
Казалось бы, в ходе гражданских войн (а войну с Самозванцем, несмотря на наличие в его армии большого числа иностранцев, все же следует отнести к числу гражданских) боевые «ноу-хау» обычно не изобретаются и не отрабатываются. Однако Россия, как мы видим, и здесь шла своим путём...
Потерпевшие поражение повстанцы с позором откатились в Путивль. И здесь авантюра Самозванца получила мощнейшее второе дыхание.
Почему? Всё дело в том, что в имперском государственном устройстве Московии в ту пору имелись серьезные военно-социальные издержки, ставшие следствием слишком быстрых завоевательных успехов Ивана Грозного в юго-восточном направлении. Московская Русь мощно и стремительно «вросла» в степную полосу.
Это привело к тому, что государство вовлекло в свою орбиту казачество и большое количество т.н. городовых стрельцов. Эти люди зачастую не получали даже жалования, а имели лишь землю и пищаль. В итоге на «Украйне» (то есть, в районе древней Северской земли, Рязани и Дикого поля) скопилось огромное количество вооруженных и недовольных своим социальным положением людей: недовольных перебоями с финансированием и вообще – с тем, как московские власти с ними обращаются.
И вот все эти украинные служилые люди «по прибору» (то есть, по найму) - городовые стрельцы, городовые казаки, севрюки (северские казаки), - в условиях продовольственного, а затем и политического кризиса превратились в гигантскую пороховую бочку. На этой территории одномоментно появилось много вооруженных людей, недовольных своим положением и находящихся в предбунтарском состоянии.
Сложившуюся в 1603 году в России ситуацию условно можно сравнить с ситуацией в Петрограде в феврале 1917-го, когда в городе вдруг восстали 500 000 вооруженных людей, не желавших идти воевать и недовольных тем, как с ними обращается правительство.
Особо следует подчеркнуть, что это были социально неблагополучные, однако вооруженные и, самое главное, лично свободные люди, обладавшие определенным минимумом «гражданского потенциала». И вот, несмотря на первую неудачу армии Самозванца, к нему в район Путивля начали стекаться толпы «украинных» добровольцев.
И в этот критический момент Борис Годунов неожиданно умирает. Власть переходит к его 16-летнему сыну Федору.
Навстречу армии Самозванца была послана рать во главе с Петром Басмановым. Встретив неприятеля под Кромами, Басманов решил изменить Фёдору Годунову и перешел вместе с войском на сторону Лжедмитрия.
Здесь, правда, нужно отметить, что далеко не все русские полки встали под знамёна самозванца. В этот момент произошел один из последних всполохов древнерусского регионализма. Новгородцы в этой ситуации попросту ушли в Новгород, некоторые другие полки также разошлись по своим «квартирам». Это означало, что московский государь для них в тот момент не был «своим», но и Самозванец также не воспринимался ими как «свой».
Бельский с основными силами Самозванца вошел в Москву (сам Лжедмитрий заявил своему ближайшему окружению, что появится в Москве только после того, как будет убит Федор Годунов). 1 июня юный царь Фёдор был свергнут, а 10 июня вместе с матерью, вдовой Бориса Годунова – задушен. Сестра Фёдора, Ксения, досталась Самозванцу как добыча и была вынуждена стать его наложницей до приезда невесты – Марины Мнишек.
В том же 1605 году Лжедмитрий венчался на царство. Порядок коронации Лжедмитрия I был усложнённо-европеизированный. Шапку Мономаха и бармы в Успенском соборе возложил Патриарх Игнатий (Иов как лично могущий опознать Григория Отрепьева был поспешно низложен и сослан), а затем он же возложил австрийскую корону, вручил скипетр и державу. Наконец, в Архангельском соборе возле гробов Ивана Грозного и Фёдора Ивановича Игнатий возложил на самозванца еще один «царский венец» — шапку Казанскую. Стоит отметить, что «имперская вестернизация» царской атрибутики была начата ещё при прежних царях. Коронационные регалии были привезены в Москву императорским послом Генрихом фон Логау в 1604 году. Австрийская же корона, по свидетельству архиепископа Арсения Элассонского, была прислана Ивану Грозному австрийским императором Рудольфом II и была практически идентична цесарской короне. Таким образом, русские самодержцы конца XVI – начала XVII вв. активно стремились максимально приблизить державную атрибутику Московского царства к европейским имперским образцам.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Вообще, мечта московских государей именовать себя по образцу австрийских «цесарей» императорами, проявилась практически сразу вслед за обретением Москвой государственной независимости. В договоре Московского государства с Данией 1493 г. Иван III был назван «totius rutzci Imperator». Императором был назван и Василий III в договоре с императором Максимилианом I, заключенном в Москве в 1514 г.: «Kayser und Herscher alter Reussen». В латинской грамоте Альбрехта Бранденбургского 1517 г. Василий III также был назван «Imperator ас Dominator totius Russiae». Иван IV после покорения Казанского и Астраханского царств, а также Сибири именовался императором в посланиях римского императора, королей Великобритании, Дании, тосканского герцога и даже персидского шаха. В посланиях королевы Елизаветы I императором был назван и Федор Иванович: «Imperatori totius Russiae», «The Emperor of Russia», «Lord Emperor». Сам Федор Иванович, как и отец, иногда включал в титул слово «Imperator». Яков Маржерет писал, что после снятия осады Нарвы послы царя Федора требовали от шведской стороны императорского титула для него; спор продолжался два дня, но безуспешно. Традиционно не признавали императорский титул русского монарха и поляки: в 1553 г. Сигизмунд II Август писал Папе Римскому, что русские никогда не должны его получить.
В этой связи не должен казаться удивительным тот факт, что Лжедмитрий стал официально именовать себя «цесарем» и «императором» - «Imperator Demetrius».
Прагматичная Римская Курия согласилась с таким международным самозванством, полагая найти в Лжедмитрии I союзника в войне против Турции. Однако представители польско-литовской шляхты были возмущены. Так, секретарь Самозванца польский шляхтич Ян Бучинский в начале 1606 г. сообщал Лжедмитрию I из Польши о возмущенных выступлениях панов-рады (высшего государственного органа Великого княжества Литовского): «А хочешь того, чтоб тебя писали титлом непобедимым цесарем, чево ни един на свете крестьянский государь так не делает; коли б де тебя хто иной писал непобедимым, ино бы то было не диво, а то ты сам себя так пишешь. А такое слово Богу единому подобает. Поганцы некрещеные так делают, которые не знают всесильности Божия. А ты де большое Бога же не знаючи, так ся называешь пред Богом; и по твоей де той великой спеси и гордости подлинно тебя Бог сопхнет с столицы твоей. И надобе то указать всему свету и Москве самой какой ты человек. А и сами москвичи о том догадаютца — какой ты человек и что им хочешь зделати... А те слова говорил пан воевода Познанской». Польский ротмистр, находившийся на службе у Лжедмитрия I так прокомментировал его гибель: «Видно так угодно было Богу, не хотевшему долее терпеть гордости и надменности этого Димитрия, который не признавал себе равным ни одного государя в мире и почти равнял себя Богу».
Примечательно, что московские элиты также отнеслись к стремлению Лжедмитрия самопровозгласить себя цесарем и императором «на австрийский манер» в целом негативно. Прежде всего, московским «верхам» виделась угроза насаждения в России католицизма. По словам голландца Элиаса Геркмана, заговорщики в 1605—1606 гг., свергшие Лжедмитрия I, полагали, что, называя себя «цесарем», он «хочет уподобиться императору римскому и тогда наша страна вместе с верою, сделается римскою». Московское книжное ухо также оскорбляли попытки сакрализации европейской по своему происхождению царской титулатуры. В одной из повестей о событиях Смутного времени (правда, составленной во времена Шуйского и первых Романовых) некий дьяк Тимофей Осипов изобличает Лжедмитрия I так: «Велишь де себе писати в титлах и в грамотах цесарь непобедимый, и то слово по нашему християнскому закону Господу нашему Исусу Христу грубно и противно; а ты вор и еретик, подлинной розстрига Гришка Отрепьев, а не царевич Дмитрей Ивановичь…».
Что же касается московского простонародья, то среди него Лжедмитрий I до самого конца сохранял популярность, - даже после того, как на свадьбу его и Марины Мнишек в русскую столицу в большом количестве приехали поляки, в итоге чего в городе возникла этноконфликтная ситуация.
Однако бояре в большинстве не воспринимали его как легитимного правителя.
Впрочем, судьбу Лжедмитрия I решил не недостаток веры в него как в «чудом спасшегося» настоящего сына Ивана Грозного. Куда важнее оказалось то, что представители знатнейших боярских родов стали испытывать конкурентное давление со стороны польско-литовских шляхтичей и советников, приехавших вместе с Лжедмитрием в 1605 году и особенно вместе с Мариной Мнишек в 1606 году. Самозванец отдавал явное предпочтение польским придворным. Именно в этом контексте следует понимать широко известные претензии московских бояр к Лжедмитрию в связи с тем, что он: ел телятину, «которая считалась у нас заповедным грешным яством» (Н.М. Карамзин); не спал после обеда; недостаточно регулярно ходил в баню и церковь; носил польский костюм; ездил по Москве запросто верхом и любил вступать в спонтанные разговоры с простым людом; не любил, когда бояре поддерживают его под руки и т.д. К слову, последний каприз молодого царя бояре, особенно ближние, воспринимали особенно болезненно, поскольку они лишались возможности демонстрировать привычным способом свой особо приближенный к самодержцу статус.
Однако поистине роковую роль в судьбе Лжедмитрия сыграло не всё вышеперечисленное, а женщина – Марина Мнишек.
Ее въезд в Москву 3 мая 1606 года шокировал москвичей: в город въехал свадебный кортеж, больше похожий на иноземное войско – так много было в свите вооруженных рыцарей.
