"С чего начинается родина..."
Кто такой Лжедмитрий II? Этот человек попал в зону внимания поляков, которые мечтали о реванше: из Москвы их выгнали, кого-то даже посадили, польскому королю Сигизмунду III пришлось заключать специальные договоры с Шуйским, чтобы отпустили Марину Мнишек и она могла бы вернуться в Польшу. То есть поляки были сильно огорчены результатами своего первого «заезда» и реваншистские настроения в среде польских авантюристов сохранялись. Одновременно из Москвы бежали те, кто был недоволен приходом к власти Шуйского – многие сотрудники Лжедмитрия I. В частности, ближний боярин Михаил Молчанов, который, если верить источникам, развлекался вместе с первым Самозванцем самым отчаянным образом. Согласно свидетельству Исаака Массы, по приказу Самозванца в его дворец Михаил Молчанов каждую ночь приводил понравившихся Лжедмитрию женщин, насильно захваченных на улицах, невзирая ни на замужество, ни на монашеский сан.
Когда Шуйский пришел к власти, он подверг Михаила Молчанова наказанию кнутом, но не казнил. И в очередной раз выяснилось, что – в рамках московской политической культуры – тот, кто не убил своего врага, потом оказывается в проигрыше. У первого самозванца так получилось с Шуйским, у самого Шуйского - с Молчановым.
Тот убежал то ли в Стародуб, то ли в Путивль, в общем, на южные окраины, а оттуда – в Польшу. Но самое главное, что он прихватил с собой государственную печать Лжедмитрия.
Сначала Молчанову пришла в голову мысль выдать себя за чудесным образом спасшегося царя, но внешне он был совсем не похож на покойного Расстригу.
Поначалу, правда, поляки поверили рассказам Михаила Молчанова. Летом 1606 года польский пристав говорил пересекшим границу послам царя Василия Шуйского: «Государь ваш Дмитрей, которого вы сказываете убитого, жив и теперь в Сендомире у воеводины жены» (то есть у жены Юрия Мнишека, воеводы Сандомирского, который сам в то время находился в русском плену). Глава посольства, князь Григорий Волконский на это отвечал, что объявивший себя царём Дмитрием — самозванец, и скорее всего «Михалко Молчанов». В качестве проверки Волконский предложил осмотреть спину претендента, где должны были быть следы кнута. Польский пристав, однако, предложил более правовой путь идентификации личности. И дал словесный портрет претендента на роль царя Дмитрия: «Возрастом не мал, рожеем смугол, нос немного покляп [горбат], брови черны, не малы, нависли, глаза невелики, волосы на голове черны курчевавы, ото лба вверх взглаживает, ус чорн, а бороду стрижет, на щеке бородавка с волосы; по полски говорить и грамоте полской горазд, и по латыне говорити умеет». Русские послы объявили, что Молчанов именно таков лицом, а «прежний вор расстрига» был лицом не смугл и волосом рус.
После того как стало ясно, что Молчанов на роль царевича Димитрия не подходит, польские сторонники реванша стали искать другого кандидата.
Если верить одной из версий, был найден некий жид Богданка, который в свое время работал писарем у Лжедмитрия I или же был просто учителем в еврейской школе города Шклова. Последней версии придерживается, в частности, Николай Карамзин, который пишет, что «Сигизмунд послал Жида, который назвался Димитрием Царевичем» и что этот посланец «разумел, если верить одному чужеземному историку, и язык Еврейский, читал Талмуд, книги Раввинов».
Другая версия гласит, что это был поповский сын Степан Веревкин. В какой-то момент он совершил не очень серьезное правонарушение и должен был отправиться в тюрьму. Но тут его увидел и спас шляхтич Маховецкий, который сказал примерно так: «Зачем тебе в тюрьму садиться? Лучше стань русским царем!». Надо сказать, что Веревкин колебался, но в итоге все же выбрал «царский» сценарий вместо тюремного, хотя жизнь в литовской темнице, судя по всему, выглядела в тот момент более безопасной, чем на московском троне.
Но прежде чем появился Лжедмитрий II с пером и в бараньей шапке, к Молчанову в Самбор прибыл бежавший из турецкого плена бывший военный холоп Иван Исаевич Болотников – харизматичный предводитель, потенциальный лидер крупных вооруженных добровольческих формирований.
Молчанов представился Болотникову царем Дмитрием, и тот поверил. До самой своей гибели Иван Болотников будет думать, что выполнял волю настоящего царя Димитрия. Молчанов показал Болотникову печать и дал поручение собирать войско на южных окраинах, чтобы снова идти на Москву. Потом, уже на следствии Болотников покажет, что они при этом, как водится, выпили и что когда наутро он проснулся, то всё уже было подписано и оговорено.
Именем царя Димитрия Болотников вместе с князем Телетевским (чьим военным холопом ранее был сам Болотников), представляя себя его воеводой, собрал большую разношёрстную армию, куда входили не только казаки и беглые крестьяне, но также дворяне.
Разбив армии царских воевод Юрия Трубецкого и Михаила Воротынского, осенью 1606 года войско Болотникова встало недалеко от Москвы, возле села Коломенское, а затем приступило к осаде Москвы. Правда, в ходе этой осады предводитель рязанских дворян Прокопий Ляпунов (будущий предводитель Первого ополчения) перешел на сторону Василия Шуйского.
Вместе с Ляпуновым на сторону царя перешли воеводы Филипп Пашков (про прозвищу Истома) и Григорий Сунбулов, а также многие рязанские дворяне. Отчасти это произошло из-за агитации патриарха Гермогена против повстанцев, а отчасти – из-за нарастания противоречий между казаками и дворянами (особенно после того, как к Болотникову присоединился донской атаман Илейко Муромец – Илья Коровин, выдававший себя за «царевича Петра» - никогда не существовавшего сына Федора Иоанновича).
Вообще Смута чем интересна и одновременно ужасна? Шла не просто борьба «низов» с «верхами», русских с поляками или же сторонников разных царей друг другом. Это была самая настоящая «война всех против всех». В то время не был написан еще классический труд Томаса Гоббса «Левиафан», но сам феномен, описанный в нём, - реализовался на практике, по сути, в чистом виде (гораздо полнее, чем в Англии в середине того же XVII века)…
Итак, Молчанов стать Лжедмитрием II не смог. Вероятно, по этой причине помощь войску Ивана Болотникова запоздала, и, в конце концов, тот, потерпев поражение от армии Шуйского, был вынужден отступить от Москвы сперва в Калугу, а потом в Тулу, где стал ждать «царя Димитрия», которому принёс присягу верности…
Вообще, стоит отметить, что в то время, как москвичи в ходе Смуты неоднократно демонстрировали абсолютное пренебрежение к собственным клятвам и крестоцеловальным присягам, - польско-литовские шляхтичи, а также предводители казаков (не только Болотников, но и, например, Иван Заруцкий) воспринимали взятые на себя словесные обязательства намного серьёзнее. И дело было, конечно же, не только в их внутренних моральных качествах, но и в той разнице, которая существовала между ментальными традициями «самодержавно-холопской Москвы», с одной стороны, - и договорно-правовых пространств Речи Посполитой или казацкой военно-договорной вольницы…
Разумеется, нет никаких оснований излишне романтизировать этику бунтовщиков, особенно их казацкого элемента. Это были безудержно самоуправные и жестокие люди. Во многом по этой причине и происходили их постоянные конфликты с представителями иных сословий. При этом, конечно, стилистика различных предводителей повстанцев была также различной. Каждый из них был, как правило, очень самобытной и в то же время, бесспорно, харизматичной личностью.
Особой свирепостью в войске Ивана Болотникова отличался «царевич Пётр». Вот, например, как выглядели его действия в осаждённой Туле. Здесь он встретил местного помещика Истому Михеева, который «посылан был с Москвы на Волгу уличать вора Петрушку», то есть, самого Илейко Коровина-Муромца. В итоге Михеев был замучен, его тело сожжено, поместье разграблено, и родовые жалованные грамоты уничтожены «воровскими казаками».
Илейко проводил в Туле политику кровавого террора, направленного, в первую очередь, против знати и духовенства, в большинстве стоявших на стороне Шуйского. Сюда же повстанцы присылали пленных дворян, захваченных в других регионах. Судьба этих людей была трагической. По воспоминаниям очевидцев, «вор Петрушка» имел обыкновением казнить по десятку человек ежедневно.
При этом очевидцы, включая предводителей царского войска, отмечали смелость, находчивость и мужество повстанцев, осаждённых в Туле…
12 июня 1607 года к Туле подступили войска Михаила Скопина-Шуйского. Как описывает документ той поры: «С Тулы вылазки были на все стороны на всякой день по трижды и по четырежды, а все выходили пешие люди с вогненным боем и многих московских людей ранили и побивали…».
Примечательно, что и на этот раз сокровищница московской военно-тактической мысли обогатилась опытом действий на внутренних, а не внешних фронтах. В тот момент, когда полки Скопина-Шуйского подходили к Туле, болониковцам, умело использовавшим топкость местности и деревянные засеки, довольно долго удавалось сдерживать натиск дворянской конницы. И лишь стрелецкие отряды смогли, наконец, оттеснить их обратно за городские стены. Как отмечает военный историк Вавдим Каргалов, этот опыт помог Скопину-Шуйскому в дальнейшем широко применять деревянные укрепления-острожки против панцирной польской конницы.
На протяжении нескольких месяцев повстанцы держались очень мужественно - Болотников сохранял дисциплину и контроль над ситуацией, несмотря на голод и прочие лишения. Тогда Шуйский запрудил реку Упу и затопил Тулу. Но болотниковцы забрались на крыши домов и продолжали держать оборону.
Однако постепенно их моральный дух стал ослабевать, и они стали настойчиво требовать от своего предводителя рассказать «правду о царе», который всё никак не подходил с долгожданной помощью. Болотников отвечал уклончиво, хотя в целом честно: «Какой-то молодой человек, примерно лет 24 или 25, позвал меня к себе, когда я из Венеции прибыл в Польшу, и рассказал мне, что он — Дмитрий и что он ушел от мятежа и убийства, убит был вместо него один немец, который надел его платье. Он взял с меня присягу, что я буду ему верно служить; это я до сих пор и делал... Истинный он или нет, я не могу сказать, ибо на престоле в Москве я его не видел. По рассказам он с виду точно такой, как тот, который сидел на престоле».
Подобный ответ вызвал еще большее разочарование. Чувствуя, что не сегодня – завтра они потеряют власть над повстанцами, Болотников и Илейко вступили в переговоры с Василием Шуйским, предложив ему открыть ворота в обмен на сохранение жизни.
В итоге царь пообещал прощение всем, а предводителям гарантировал сохранение жизни. И поцеловал крест. Действительно, Василий Шуйский отпустил всех рядовых повстанцев (многие из них тут же вольются в войско Лжедмитрия II). Но Иван Болотников и «царевич Петр Федорович» (Илейко Муромец») - будут позднее всё же казнены.
Болотникова сошлют в Каргополь, где ослепят и 18 октября 1608 года утопят в проруби. «Царевича Пётра» повесят в январе 1608 года в Москве, неподалеку от Данилова монастыря. При этом Илейко до последнего продолжал настаивать на своём и твердил, что казнят его за грехи и преступления, но что он – на самом деле сын царя Федора Иоанновича!
Так Василий Шуйский дважды нарушил своё крестоцелование…
Однако вернемся к событиям 1607 года. В тот самый день, когда царский воевода Скопин-Шуйский осадил Тулу, - 12 июня 1607 года, - Стародуб, где в тот момент происходило формирование армии нового Самозванца, присягнул Лжедмитрию II.
Московитов в армии Лжедмитрия II было очень мало – не более 2 тыс. человек. Зато в нее вступили около 10-12 тыс. польских добровольцев, примерно 5-8 тыс. запорожских казаков и какое-то количество донских и волжских казаков.
Более того, к нему так же, как и к Болотникову, явился очередной «сын Федора Иоанновича». Лжедмитрий немедленно повесил «племянника», а его воинов включил в состав своей армии. Потом таких «племянников» («детей лейтенанта Шмидта») будет еще семь человек. Их всех Лжедмитрий II сразу же уничтожал.
Лжедмитрий II дошел до Москвы, но в Тулу не успел.
По мере продвижения к Москве армия Лжедмитрия II продолжала увеличиваться за счет подходящих к ней поляков, казаков и беглых крестьян. Значительную роль сыграл изданный в 1607-1608 гг. Лжедмитрием указ о холопах. Согласно этому указу, земли «изменников-бояр» переходили в собственность холопов, которые получали также право жениться на боярских дочерях. В итоге многие крепостные крестьяне, присягнув Самозванцу, получили не только свободу, но и стали дворянами, тогда как их господам в Москве пришлось голодать.
