Nov. 5th, 2015 12:34 am
"С чего начинается родина..."
Руководство армией Самозванца в апреле 1608 года перешло от пана Миколая Меховецкого, который привел к Лжедмитрию в Стародуб весной 1607 года 700 бойцов, к князю Роману Рожинскому, который привел с собой не менее 1000 летучих гусар. Он и стал гетманом войска Лжедмитрия. Последовало появление влиятельных «полевых командиров» - князей Адама Вишневецкого и Александра Лисовского со своими людьми, а также приход атамана Ивана Заруцкого во главе донских и запорожских ратей. Всё это, хотя и придало Самозванцу военной мощи, однако еще более сократило объем его реальной власти. К концу весны его войско составляло уже 27 тыс. человек. Повстанческая армия двинулась на Москву. В Зарайской битве отряд Александра Лисовского нанёс поражение царской армии.
В двухдневной битве под Болховом 30 апреля – 1 мая 1608 г. Лжедмитрий II разбил войско Шуйского (его возглавляли братья царя, Дмитрий и Иван). Козельск, Калуга, Можайск и Звенигород сдались Самозванцу почти без боя.
В начале июня Самозванец появился под Москвой. 25 июня произошла битва на Ходынке, повстанцы выиграли бой, однако взять Москву им не удалось.
Летом 1608 года Лжедмитрий основал свой лагерь в Тушино.
С этого момента начинается долгое стояние: с 1608 по1610 гг. Здесь появляется феномен «тушинских перелетов» - бояр, которые служили то Шуйскому, то, если вдруг что-то им не нравилось, - «перелетали» к Лжедмитрию II и наоборот.
С точки зрения европейского аристократа, такое поведение считалось постыдным (и поляки в частной переписке упоминали о ненадежности присяги, приносимой московитами, как одном из главных их пороков).
Однако в Москве представления о чести были несколько иными.
И даже будущий герой обоих ополчений - князь Трубецкой – был один из этих самых «тушинских перелётов».
Второй самозванец, в отличие от первого, в московских летописях и официальных документах, а позднее и в российской историографии традиционно именуется Вором (Тушинским Вором) - то есть, государственным изменником. Хотя в период своих максимальных успехов он контролировал более значительную территорию, чем Василий Шуйский.
Правда, Лжедмитрий не прошёл обряд венчания на царство. Однако этого и не требовалось, потому что он выдавал себя за «чудом спасшегося» Лжедмитрия I, который был официально венчан на царство.
Независимо от того, что думали ближайшие соратники Лжедмитрия II о его истинном происхождении, по факту «тушинцы» воспринимали его как вполне легитимного царя. У него была своя Боярская Дума во главе с Дмитрием Трубецким, был свой Патриарх – Филарет Романов, было огромное количество знатных бояр и городов, добровольно присягнувших ему на верность.
В конце концов, Шуйский придумал хитрый ход: он заключил союз с врагом польского короля Сигизмунда III – королем Швеции Карлом IX, и тот прислал московскому царю на помощь отряд из 15 000 человек: 5000 шведских солдат и 10 000 наемников во главе с опытными воеводами Якобом Делагарди и Эвертом Горном.
Для Василия Шуйского этот договор был тяжел и финансово, и политически.
Во-первых, как показала жизнь, Москва оказалась не в силах найти нужный объем денег для того, чтобы выплатить иностранным наёмникам обещанное жалование. Не помогла даже срочная переплавка двенадцати статуй апостолов, выполненных из чистого золота в человеческий рост.
Во-вторых, по секретному протоколу Россия обещала Швеции не только Карельский перешеек, но и почти всю будущую Ингерманландию, включая города Карела, Ям, Копорье, Ивангород. При этом отдавать Карелу Василию Шуйскому совсем не хотелось, православные жители Корелы тоже не горели желанием пускать к себе шведов. Все эти подводные камни дадут о себе знать чуть позднее.
Но поначалу, пока царь платил деньги, шведские, английские, немецкие и прочие наёмные европейские солдаты успешно решали поставленные перед ними задачи.
Михаил Скопин-Шуйский, встретивший Якоба Делагарди недалеко от шведской границы, вместе с ним стал постепенно изгонять войска Лжедмитрия II (в основном это были разрозненные польские отряды, промышлявшие по большей части грабежом местного населения) из занимаемых ими территорий и городов, идя в южном направлении и неумолимо приближаясь к Москве.
Вообще, поведение Тушинской армии вызывало отторжение у жителей многих городов и уездов, поначалу присягнувших «царю Димитрию» (Тушинскому Вору). Первое время они радостно приветствовали новую власть, но затем начались постоянные поборы, насилия и т.п. На это наслаивалось то, что значительную часть войска Самозванца составляли католики, которые порой выказывали неуважение к православию. Всё это помогало Скопину-Шуйскому и Делагарди действовать при поддержке значительной части местного населения и одержать несколько крупных побед.
Убедившись в том, что Василий Шуйский заключил военный союз с врагами Польши - шведами, польский король Сигизмунд III решил начать военные действия против Москвы и первым делом осадил Смоленск, рассчитывая, что тот будет лёгкой добычей. С этой целью было объявлено, что Сигизмунд собирается даровать свободу крепостным крестьянам. И хотя сельское население Смоленской области в итоге отнеслось к приходу поляков в целом лояльно, но горожане заперлись и стали оказывать упорное сопротивление.
Кроме того, вступление польского короля в войну привело к расколу Тушинского лагеря, поскольку значительная часть поляков решила, что в этой ситуации они обязаны служить своему природному королю, а не русскому Самозванцу. У поляков возник «конфликт присяг». В итоге часть «тушинских» поляков ушла к Сигизмунду под Смоленск.
Лжедмитрий II в этих условиях с казаками и остатками верных ему литовских рыцарей бежал в Калугу, где стал активно агитировать против поляков, обещая русским людям не отдать католикам ни пяди родной земли. Параллельно он, не особо смущаясь «многовекторностью» своей позиции, отправлял послов Сигизмунду, обещая ему лояльность и грядущие территориальные уступки – в обмен на военную и политическую поддержку.
Тушинские бояре и некоторые ещё остававшиеся в лагере поляки, лишившись своего царя, решили попросить у Сигизмунда дать Москве в качестве царя своего сына Владислава – на определенных, разумеется, условиях.
Вот как историк Сергей Соловьев описывает этот первый по счёту проект соглашения московских (точнее, в тот момент - тушинских) бояр с поляками:
«После отъезда самозванца Рожинскому с товарищами ничего больше не оставалось, как вступить в соглашение с королем. < …>
Собрались – [тушинцы и королевские послы] нареченный патриарх Филарет с духовенством, Заруцкий с людьми ратными, Салтыков с людьми думными и придворными; пришел и хан касимовский с своими татарами. Стадницкий говорил речь, доказывал добрые намерения короля относительно Московского государства, < …> Речь была неопределенная, и совесть многих могла быть покойна; охотно слушали и речь посла и грамоту королевскую, целовали Сигизмундову подпись, хвалили Речь Посполитую за скорую помощь. Но, принимая покровительство короля, русские требовали прежде всего неприкосновенности православной веры греческого закона, и комиссары поручились им в этом. < …>
Написали и ответную грамоту королю < …> : "Мы, Филарет патриарх московский и всея Руси, и архиепископы, и епископы и весь освященный собор, слыша его королевского величества о святой нашей православной вере раденье и о христианском освобождении подвиг, бога молим и челом бьем < …> и на < …> Московском государстве его королевское величество и его потомство милостивыми господарями видеть хотим; только этого < …> нам < …> утвердить нельзя без совету его милости пана гетмана, всего рыцарства и без совету Московского государства из городов всяких людей, а как такое великое дело постановим и утвердим, то мы его королевской милости дадим знать".
< …>
31 января 1610 года послы от русских тушинцев были торжественно представлены королю; < …> здесь были: Михайла Глебович Салтыков с сыном Иваном, князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский, князь Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Никита Вельяминов; дьяки: Грамотин, Чичерин, Соловецкий, Витовтов, Апраксин и Юрьев; здесь были и Михайла Молчанов, и Тимофей Грязной, и Федор Андронов, бывший московский кожевник.
Михайла Салтыков < …> от имени < …> народа благодарил короля за милость. Сын его, Иван Салтыков, бил челом королю от имени Филарета, нареченного патриарха, и от имени всего духовенства и также благодарил Сигизмунда за старание водворить мир в Московском государстве. Наконец, дьяк Грамотин от имени Думы, двора и всех людей объявил, что в Московском государстве желают иметь царем королевича Владислава, если только король сохранит ненарушимо греческую веру и не только не коснется древних прав и вольностей московского народа, но еще прибавит такие права и вольности, каких прежде не бывало в Московском государстве.
<…>
Наконец 4 февраля [тушинские послы и Сигизмунд] согласились написать следующие условия:
1) Владислав должен был венчаться на царство в Москве от русского патриарха, по старому обычаю; король прибавил сюда, что это условие будет исполнено, когда водворится совершенное спокойствие в государстве. Из этой прибавки явно было намерение Сигизмунда не посылать сына в Москву, но под предлогом неустановившегося спокойствия домогаться государства для себя.
2) Чтобы святая вера греческого закона оставалась неприкосновенною, чтоб учители римские, люторские и других вер раскола церковного не чинили. Если люди римской веры захотят приходить в церкви греческие, то должны приходить со страхом, как прилично православным христианам, а не с гордостию, не в шапках, псов с собою в церковь не водили бы и не сидели бы в церкви не в положенное время. Сюда король прибавил, чтобы для поляков в Москве был выстроен костел, в который русские должны входить с благоговением. Король и сын его обещались не отводить никого от греческой веры, потому что вера есть дар божий и силою отводить от нее и притеснять за нее не годится. Жидам запрещается въезд в Московское государство.
3) Король и сын его обязались чтить гробы и тела святых, чтить русское духовенство наравне с католическим и не вмешиваться в дела и суды церковные.
4) Обязались не только не трогать имений и прав духовенства, но и распространять их.
5) В том же самом обязались относительно бояр, окольничих, всяких думных, ближних и приказных людей.
6) Служилым людям, дворянам и детям боярским жалованье будет выдаваемо, как при прежних законных государях.
7) Так же точно будет поступаемо с ружниками и оброчниками.
8) Судам быть по старине, перемена законов зависит от бояр и всей земли.
9) Между Московским государством, Короною Польскою и Великим княжеством Литовским быть оборонительному и наступательному союзу против всех неприятелей.
10) На татарских украйнах держать обоим государствам людей сообща, о чем должно переговорить думным боярам с панами радными.
11) Никого не казнить, не осудя прежде с боярами и думными людьми; имение казненных отдается наследникам, король не должен никого вызывать насильно в Литву и Польшу. Великих чинов людей невинно не понижать, а меньших людей возвышать по заслугам. В этом последнем условии нельзя не видеть влияния дьяков и людей, подобных Андронову, которых было много в Тушинском стане: люди неродовитые, выхваченные бурями Смутного времени снизу наверх, хотят удержать свое положение и требуют, чтобы новое правительство возвышало людей низших сословий по заслугам, которые они ему окажут. Выговорено было и другое любопытное условие: "Для науки вольно каждому из народа московского ездить в другие государства христианские, кроме бусурманских поганских, и господарь отчин, имений и дворов у них за то отнимать не будет". Здесь надобно вспомнить, что люди, писавшие этот договор, были Салтыков, Мосальский, ревностные приверженцы первого Лжедимитрия, а следовательно, и приверженцы его планов, а мы знаем, что Лжедимитрий, упрекая бояр в невежестве, обещал позволить им выезд за границу.
12) < …> русских пленников, отведенных в Польшу, возвратить.
13) Польским и литовским панам не давать правительственных мест в Московском государстве: тех панов, которые должны будут остаться при Владиславе, награждать денежным жалованьем, поместьями и отчинами, но с общего совета обоих государств; также король должен переговорить с боярами о том, чтоб в пограничных крепостях польские люди могли остаться до совершенного успокоения государства. Понятно, с какою целию было внесено поляками последнее условие: в случае сопротивления восточных областей король мог удержать в своих руках по крайней мере пограничные места.
14) Подати будут сбираться по старине; король не может прибавлять никакой новой подати без согласия думных людей; податям должны подлежать только места заселенные.
15) Между обоими государствами вольная торговля: русские могут ездить и в чужие страны через Польшу и Литву, тамги остаются старые.
16) Крестьянский переход запрещается в московских областях, также между московскими областями и Литвою.
17) Холопей, невольников господских оставить в прежнем положении, чтобы служили господам своим по-прежнему, а вольности им король давать не будет.
18) О козаках волжских, донских, яицких и терских король должен будет держать совет с боярами и думными людьми: будут ли эти козаки надобны или нет».
Сергей Соловьёв подытоживает этот рассказ так: «Из этого видно, что долгое пребывание русских и поляков в одном стане произвело свои действия, но тут же обнаружилось и главное препятствие к соединению Московского государства с Польшею: говорят, что Салтыков заплакал, когда начал просить короля о сохранении греческой веры; он не мог остаться равнодушным при мысли о той опасности, какая ждет православие со стороны Сигизмунда…».
К этому стоит также добавить, что «проект тушинской конституции», несмотря на свою большую пространность, по сравнению с Крестоцеловальной записью Василия Шуйского, тем не менее, несёт на себе отчётливые следы московской, то есть рабско-самодержавной политической культуры. Не может не броситься в глаза, что ключевые вопросы – о порядке принятия законов и утверждения налогов при обязательном участии представительных учреждений – сказаны какой-то короткой «скороговоркой». При этом сам характер представительства обозначается произвольно: то речь идет о «боярах и всей земле» (то есть, о Боярской думе и Земском соборе), то о «думных людях» (то есть, вероятно, о тех же членах Боярской думы). Зато пункты, касающиеся церковно-религиозной тематики - множественны и пространны. Также заметное место уделено пунктам, запрещающим какую бы то ни было либерализацию положения крепостных крестьян. Никак не оговорен и вопрос о том, как должны разрешаться возможные коллизии в отношениях между будущим царём и его подданными.
