Nov. 5th, 2015 12:52 am
"С чего начинается родина?.."
Пока под Смоленском продолжались эти «конституционные прения», Самозванец, сидя в Калуге, смог собрать новое значительное войско и двинулся к Москве с юга.
Почти синхронно с ним с запада, от Смоленска, выступила польская армия во главе с гетманом Станиславом Жолкевским...
К этому времени улыбнувшаяся было Василию Шуйскому военно-политическая удача окончательно ему изменила. Вскоре после изгнания при помощи шведов польско-литовского войска из-под стен Троице-Сергиевой лавры и торжественного въезда 10 марта в Москву 23-летний герой этого похода, ставший крайне популярным не только в Москве, но и за ее пределами, Михаил Скопин-Шуйский 23 апреля скоропостижно скончался.
Незадолго до этого о Скопине-Шуйском стали активно рассуждать как о возможном преемнике царя Василия (учитывая, что царь был бездетным – в своё время Борис Годунов запретил ему жениться, чтобы пресечь «конкурирующую ветвь Рюриковичей»). А некоторые горячие головы – как, например, предводитель рязанского дворянства Прокопий Ляпунов – даже предлагали Скопину-Шуйскому, не мешкая, свергнуть Василия Шуйского и сесть самому на трон.
И хотя не было никаких явных признаков ни того, что Скопин-Шуйский собирается бороться за московский трон, ни того, что Василий Шуйский или его брат Дмитрий (который сам мечтал о том, чтобы унаследовать трон после смерти брата) на самом деле отравили своего родственника, - Москва тут же наполнилась самыми нелестными для царя слухами. Говорили о том, что Скопин-Шуйский занемог сразу после того, как на крестинах сына князя Ивана Воротынского (куда он был приглашен в качестве крёстного отца) жена Дмитрия Шуйского Екатерина Григорьевна (бывшая крёстной матерью) поднесла Скопину-Шуйскому роковую чашу с вином.
По слухам, у Михаила Скопина-Шуйского сразу пошла носом кровь, после чего, промучившись две недели, он умер.
Но последней каплей, которая склонила весы Фортуны в противоположную от Василия Шуйского сторону, стала битва под Клушиным 4 июня 1610 года.
Предводителем московского войска в этом сражении был брат царя Дмитрий Шуйский. Несмотря на колоссальный перевес в силах – 35 тыс. русских и иностранных наемников портив 8 тыс. поляков – битва окончилась полным разгромом московской рати.
Разные источники описывают нюансы этой битвы по-разному. Ясно, однако, что роковую роль сыграл тот факт, что иностранные наёмники были отправлены в бой, не получив обещанного жалования. На это наслоились неумелые действия воеводы Дмитрия Шуйского и, напротив, очень умелые, хотя и рискованные, действия польского гетмана Станислава Жолкевского.
В конце концов, иностранцы - сперва поодиночке, а затем массово - стали переходить на сторону поляков.
Сам Дмитрий Шуйский еле спасся, бросив армию, обоз и даже коня и прискакав в Москву на крестьянской лошади.
В конце концов, к Москве с запада почти вплотную подошли Жолкевский, а из Калуги - Тушинский вор.
В этот момент в Москве вспыхнуло восстание против Василия Шуйского, несмотря на то что его до последнего поддерживал патриарх Гермоген (в свою очередь обязанный Шуйскому своим поставлением). Люди кричали: «Ты нам - не царь!». При этом значительная часть восставших – в частности, один из непосредственных организаторов свержения царя Захарий Ляпунов (брат Прокопия) - полагала, что переворот делается в пользу Лжедмитрия II. Однако очень скоро выяснилось, что сторонники Вора всё-таки – в меньшинстве.
Сразу же по свержении Василия Шуйского Боярская дума привела москвичей к присяге на верность самой себе – до избрания нового царя. Так были заложены политико-юридические основы режима «Семибоярщины», которая де-факто установится в Москве на ближайшие три года.
Сергей Соловьёв пишет об этом так:
«Все люди, - говорилось в этой крестоприводной записи, - били челом князю Мстиславскому с товарищи, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока нам бог даст государя».
«Присягавший клялся:
- слушать бояр и суд их любить, что они кому за службу и за вину приговорят;
- за Московское государство и за них, бояр, стоять и с изменниками биться до смерти;
- вора, кто называется царевичем Димитрием, не хотеть;
- друг на друга зла не мыслить и не делать, а выбрать государя на Московское государство боярам и всяким людям всею землею;
- боярам всех праведным судом судить;
- государя выбрать с нами со всякими людьми, всею землею, сославшись с городами;
- бывшему государю Василью Ивановичу отказать, на государеве дворе ему не быть и вперед на государстве не сидеть;
- над государем Васильем Ивановичем и над государыней и над его братьями убийства не учинить и никакого дурна, а князю Дмитрию и князю Ивану Шуйским с боярами в приговоре не сидеть…»
Как можно заметить, «конституционный аромат» этого документа был весьма слабым. По сути, речь шла лишь о неких переходных мерах, призванных восстановить законную царскую власть, объем полномочий которой никак данной Записью не определялся.
Василия Шуйского сперва посадили под домашний арест, а через два дня насильно постригли в монахи и отправили сначала в Чудов монастырь, а затем в качестве «живого трофея» (формально – для обеспечения его безопасности) в Польшу.
Почему это удалось? Не только потому, что Василий Шуйский проиграл битву полякам. Москвичи вполне могли попробовать отсидеться за толстыми стенами, как уже это случалось не раз до того.
Дело в том, что пришедшие из-под Калуги повстанцы заслали к москвичам парламентеров и предложили компромисс: вы свергаете Шуйского, а мы - своего Вора, а потом вместе выберем того, кто всех устроит.
Скорее всего, как повелось на Москве, поцеловали крест. А дальше москвичи Шуйского свергли, а «партнеры по соглашению» - своего царя, Лжедмитрия II свергать отказались. Москвичи возмутились: «Как же так?!». А им ответили примерно так: «Вы недавно Шуйскому крест целовали. И что? Сами же его свергли. Так что и вашему целованию веры нет!».
В итоге бывших тушинцев и «калужских пришельцев» в Москву не пустили. Понятно почему: если в Москве появлялся Вор, вместе с ним прибывали, во-первых, казаки, которые тут же начали бы убивать и грабить «изменников», а во-вторых, его Боярская дума, которая потеснила бы собственно московскую Боярскую думу.
Поэтому после свержения Шуйского большинство московских бояр решили сориентироваться на поляков. Хотя был момент, когда о царских амбициях попробовали заявить Василий Голицын (впервые обозначивший их еще в 1606 году), а также Филарет Романов (к этому времени уже прибывший в Москву и вновь, учитывая наличие патриарха Гермогена, называвший себя «простым» ростовским митрополитом), который решил - при поддержке Гермогена – двинуть в цари своего 13-летнего сына Михаила.
Однако более популярной в тот момент оказалась идея приглашения польского королевича Владислава, тем более, что угроза со стороны Лжедмитрия II
по-прежнему была актуальной, и московские бояре стремились привлечь подошедшую польскую армию на свою сторону.
Начались переговоры Боярской думы с гетманом Жолкевским.
Предоставим вновь слово историку Соловьёву. Он весьма показательно и очень точно анализирует эволюцию, которую проделал боярский «конституционализм» вследствие перемещения переговорного пространства из Смоленска (т.е., от границ с Польшей) – в Москву.
«Начались съезды, но дело и тут затянулось, потому что <…> надобно было отстранить самое могущественное препятствие, иноверие Владислава; патриарх [Гермоген] объявил боярам относительно избрания королевича: "Если крестится и будет в православной христианской вере, то я вас благословляю; если же не крестится, то во всем Московском государстве будет нарушение православной христианской вере, и да не будет на вас нашего благословения".
Бояре настаивали, чтобы первым условием Владиславова избрания было постановлено принятие православия <…>
[Жолкевский] объявил, что принимает только те условия, которые были утверждены королем и на которых целовал крест Салтыков с товарищами под Смоленском, прибавки же, сделанные боярами теперь в Москве, между которыми главная состояла в том, что Владислав примет православие в Можайске, должны быть переданы на решение короля. Бояре согласились; с своей стороны гетман согласился тут же внести в договор некоторые изменения и прибавки, которых не было в Салтыковском договоре. Эти изменения очень любопытны, показывая разность взгляда тушинцев, заключавших договор под Смоленском, и бояр, заключавших его теперь в Москве.
Так:
- в Салтыковском договоре внесено условие свободного выезда за границу для науки; в московском договоре этого условия нет.
- Салтыковский договор <…> требовал возвышения людей незнатных по их заслугам; в московский договор бояре внесли условие: "Московских княжеских и боярских родов приезжими иноземцами в отечестве и в чести не теснить и не понижать";
<…>
- помогать Москве против <…> [Вора] и по освобождении столицы от него Жолкевский должен отступить с польскими войсками в Можайск и там ждать конца переговоров с Сигизмундом;
- Марину отослать в Польшу и запретить ей предъявлять права свои на московский престол;
- города Московского государства, занятые поляками и ворами, очистить, как было до Смутного времени;
<…>
- <…> гетман обязался писать королю, бить ему челом, чтоб снял осаду Смоленска.
27 августа на половине дороги от польского стана к Москве происходила торжественная присяга московских жителей королевичу Владиславу. Здесь, в двух шатрах, где стояли богато украшенные налои, присягнули в первый день 10000 человек…
На другой день присяга происходила в Успенском соборе, в присутствии патриарха [Гермогена]; сюда пришли русские тушинцы, прибывшие под Москву с Жолкевским, - Михайла Салтыков, князь Мосальский и другие. Они подошли под благословение к патриарху…