[Итоги]

В тот день курс российской валюты рухнул с 2833 до 3926 рублей за доллар. Но уже на следующий день рубль начал укрепляться, а еще дня через два вернулся практически к прежним значениям. Ни тогда, ни потом я не видел в событиях черного вторника какой-то трагедии. Обычная спекулятивная игра. Усугубленная, правда, утечкой инсайда из ЦБ. Об этом мне сообщили ребята в штатском, которые следили у нас за соблюдением режима секретности. Не знаю, как сейчас, а в советские времена это называлось «первым отделом» — такие были во всех организациях, где имелись документы с грифом. Так вот, «первоотдельцы» рассказали о несанкционированных контактах двух наших сотрудников с представителями банков, активно игравших на валютном рынке. Местом встречи была кафешка в Петровском пассаже. Эти мерзавцы бегали туда и сливали банкирам информацию о наших курсовых планах. Тогда еще не было валютного коридора, но мы все равно примерно определяли, какие суммы из резервов можем выделить для продажи на рынке. Спекулянты атаковали рубль, явно располагая этими «разведданными». Я еще, помню, рассердился: «Что ж вы раньше-то молчали?!» Не могли поймать за руку, говорят, это пока только оперативная информация... Мы, конечно, сразу же постарались избавиться от «кротов». Поставили их перед выбором: или они убираются сами, или мы обращаемся «куда следует». Они, разумеется, предпочли первый вариант.

На этом, собственно, события самого черного вторника и закончились. И начался разбор полетов. Некоторым чиновникам почудился в скачке курса чуть ли не антипрезидентский заговор. Указом Ельцина была создана госкомиссия «по расследованию причин резкой дестабилизации финансового рынка» во главе с секретарем Совета безопасности РФ Лобовым... Первый оргвывод был сделан в отношении Дубинина (Сергей Дубинин, на тот момент и. о. министра финансов. — «Итоги»), хотя он вообще тут был ни при чем. Это произошло уже в среду, 12-го. В этот день мы с Дубининым ходили объясняться в Госдуму. Сидим на пленарке, ждем своей очереди выступать. Вдруг в дверь просовывается Доренко (Сергей Доренко — журналист. — *«Итоги»): «Сергей Константинович, Ельцин вроде бы подписал указ о вашем освобождении». И не соврал: только Дубинин успел выступить — Рыбкин (Иван Рыбкин — председатель Госдумы РФ в 1994—1995 годах. — «Итоги») объявляет, что из Кремля пришла бумага об отставке и. о. министра. Все вопросы к Дубинину тут же отпали. Отменили и мое выступление.

...Официальной причиной увольнения Дубинина стал черный вторник, но это, думаю, был лишь повод. Еще перед уходом в отпуск у меня была встреча с Черномырдиным, на которой тот мне сказал: «Не знаю, что делать с Минфином». — «А что такое?» — «Да вот, позвонил Ельцин и говорит, что такого человека он никогда министром не назначит». Оказывается, Ельцин, готовясь к своей поездке на Урал, позвонил Дубинину и попросил съездить в те края и на месте проконтролировать поступление бюджетных средств. А тот ответил, что едет послезавтра с женой отдыхать в Сочи. И попросил разрешения послать вместо себя зама. «Делайте, как вам виднее», — сказал Ельцин и бросил трубку. А потом долго не мог успокоиться, выговаривая Черномырдину: «Как так?! Понимаю еще, если бы ему надо было на какую-то международную конференцию. А тут: президент просит, а он, видите ли, спешит в санаторий!» Что тут скажешь? Как ни крути, Дубинин действительно допустил промашку. Я порекомендовал тогда Черномырдину поставить на финансы мою заместительницу Татьяну Парамонову. И, похоже, этот вариант понравился «старшим товарищам». Но черный вторник смешал прежние планы...

В тот же день, 12-го, я выступал на заседании кабинета: так и так, резервов мало, решили не тратить их на спекулятивную атаку, тем более что рубль и сам здорово «отыграл». А вечером меня вызывает Филатов (глава администрации президента. — «Итоги») и вкрадчиво интересуется: «Я слышал, что вы написали заявление об отставке». Я намек понял, но без боя сдаваться не собирался: «С какой это стати? Вы же создаете комиссию по расследованию. Вот пусть она и скажет, кто виноват». Но, наверное, раз уж они так круто поступили с Дубининым, который был ни сном ни духом, оставлять меня им казалось нелогичным. Через день, в пятницу, меня позвали к Ельцину.

Президент зачитал по бумажке несколько претензий к моей работе, никак не связанных с недавней паникой на бирже. Я начал доказывать, что все эти обвинения несостоятельны. Тогда Ельцин отложил листки с «компроматом» и напомнил мне, что в свое время я обещал в случае разногласий уйти по-хорошему. Сейчас, мол, как раз такой момент. Делать нечего. «Хорошо, — говорю, — вернусь на Неглинную и напишу на имя Рыбкина». — «Нет, пишите прямо сейчас. И на мое имя». — «Но это же неправильно!» — «Ничего, с Рыбкиным я потом договорюсь». Боялся, что ли, что приеду в банк и передумаю? Не знаю... Напоследок президент предложил помощь в трудоустройстве, от которой я вежливо отказался.

На следующей неделе я должен был лететь в Англию, на 75-летие Моснарбанка. Но, поскольку никаких неотложных дел в Москве у меня больше не было, решил выехать пораньше, в субботу, погулять пару лишних дней по Лондону. Помню, перед вылетом, когда шли с женой по Шереметьево, за спиной послышалось: «Смотри-ка, уже уматывают...»

— Ну а кто все-таки обрушил тогда рубль?

— Есть официальное заключение госкомиссии, в котором говорится, что в максимальном выигрыше от падения курса рубля оказались МОСТ-банк, Нефтехимбанк, Альфа-Банк, Международный Московский банк и Межкомбанк. Добавить мне к этому в общем-то нечего. Но еще раз подчеркиваю: главной причиной нестабильности курса были не действия отдельных «злоумышленников», а слабость всей экономики.

— Но, несмотря на громкую отставку, из ЦБ вы тогда так и не «умотали».

— Да, я достаточно долго, больше года, пробыл на должности экономического советника НИИ Банка России. Это была просьба Татьяны Парамоновой (и. о. председателя ЦБ в 1994—1995 годах.— «Итоги»). Исполняющей обязанности она стала, кстати, не без моего участия: во время той, последней встречи с Ельциным я посоветовал президенту ее кандидатуру на свое место. Но я же стал невольным виновником того, что Госдума не утвердила тогда Татьяну Владимировну. Выступил Анатолий Лукьянов: «Прежде чем назначать Парамонову, давайте разберемся с отставкой Геращенко. Президент освободил его не по закону». И утверждение отложили. А потом банки организовали в парламенте лобби против нее: она показалась им недостаточно flexible («гибкий», англ. — «Итоги»).

Следующим летом, перед каникулами, когда эта тема вновь возникла в повестке дня, мы вместе с Торшиным (Александр Торшин, на тот момент сотрудник аппарата правительства, ныне первый зампред СФ. — «Итоги») отправились в Думу. Были в КПРФ и у Жириновского, договорились вроде бы, что они поддержат Татьяну. А дня через два прибегает Торшин: вчера у Жириновского были люди из банков — он не будет голосовать за Парамонову. Я в Думу: «Как же так?!» Владимир Вольфович не стал наводить тень на плетень: «Ну да, она подходящий человек. Но вы же нам ничем не поможете. А банки нам будут помогать. Так что извините». И Парамонову вновь провалили... А осенью 1995-го Ельцин сказал, что в третий раз уже не пойдет с ее кандидатурой в парламент. Следующим главой ЦБ стал Сергей Дубинин, протеже Черномырдина.

— Как считаете, если бы Парамонова находилась в 98-м году во главе Центробанка, дефолта бы не было?

— Когда решался вопрос о допуске иностранных инвесторов на рынок ГКО, Парамонова была единственной в совете директоров ЦБ, кто выступал за то, чтобы ввести лимит — чтобы иностранцы не могли купить более определенного процента от общего выпуска облигаций. Но у тогдашнего руководства было свое мнение: нет, мол, сколько хотят, пусть столько покупают... Думаю, если бы Парамонова была председателем ЦБ, то смогла настоять на своей позиции. И мы избежали бы массового выхода инвесторов с нашего рынка. А именно с этого начался тогда кризис. Вторая ошибка, допущенная властями, — затянувшееся сидение в валютном коридоре. Девальвировать рубль надо было еще весной, когда возникло напряжение на рынке ГКО. В этом случае удалось бы избежать значительной части тех проблем, с которыми мы столкнулись летом и осенью. А так получилось бессмысленное сжигание резервов в топке разгорающегося кризиса.

...После объявления дефолта руководителей крупнейших банков позвали в Центробанк. Я на тот момент возглавлял правление Международного Московского банка. Алексашенко (Сергей Алексашенко — первый зампред ЦБ в 1995—1998 годах. — «Итоги»), обведя собравшихся строгим взором, молвил: «Ну что, допрыгались?» Все молчат. Я не выдержал: «Это не мы, это вы допрыгались!»

— Долго вас уговаривали вернуться в Центробанк?

— Недели две. В конце августа меня вызвал к себе замруководителя администрации президента Руслан Орехов. «Виктор Владимирович, есть мнение, что вам надо вернуться в ЦБ», — начал Орехов. «На кой мне это нужно? — отвечаю. — Я вполне комфортно себя чувствую в Международном Московском банке. К тому же с Черномырдиным я работать не хочу». Разговор был незадолго до повторного внесения в Госдуму кандидатуры Виктора Степановича на пост главы правительства.

...Отношения с Черномырдиным у меня всегда были очень хорошие, я бы даже сказал приятельские. Это был, пожалуй, самый компетентный премьер из тех, с кем мне довелось работать. Но у него есть серьезный недостаток: не дер*жит удар, не прикрывает, не защищает тех, кто с ним в одной команде. Это проявилось и в 1993 году, когда президент чуть не уволил меня ни с того ни с сего, и после черного вторника... Еще один такой опыт мне был ни к чему.

«Все-таки подумайте», — сказал, прощаясь, Орехов. А потом Дума вторично прокатила Черномырдина. Снова зовет Орехов. Прихожу — у него Волошин (Александр Волошин, на тот момент зам*руководителя администрации президента. — «Итоги»). Начинают уговаривать вдвоем. Меня заверили, что в третий раз Черномырдина Ельцин вносить не будет. Рассматриваются две кандидатуры — Строев и Примаков. И я в конце концов дал свое согласие. На другой день звонит Примаков: «Можешь подъехать?» Приезжаю в МИД. Примаков: «Знаешь, я, старый дурак, дал согласие стать премьером. Слышал, что и с тобой ведут разговоры. Соглашайся». — «А я уже согласился». — «Вот и отлично».

С Евгением Максимовичем нас связывает давнее знакомство. В конце 60‑х я возглавлял отделение Моснарбанка в Бейруте. А Примаков долгое время работал корреспондентом «Правды» в Каире. Написал там, кстати, диссертацию о строительстве социализма в Египте. И вот, поскольку он так долго пробыл, так сказать, на передовой идеологического фронта, Кириленко (Андрей Кириленко, в те годы член Политбюро, секретарь ЦК КПСС. — «Итоги»), который курировал главную газету страны, дал ему отдохнуть полгода в Ливане — в местном правдинском корпункте. Поскольку у нас были общие знакомые, мы быстро сошлись. Работа в банке заканчивалась в 2 часа, и во второй половине дня мы, как правило, были свободны. Можно было погулять по городу, попить пивка, куда-нибудь съездить. Евгений был без машины и очень зависел в этом смысле от своих коллег-журналистов. А у них свои дела. К тому же некоторые из них работали «под прикрытием», а он к «конторе» в то время никакого отношения не имел. Словом, он как-то сразу примкнул к нашей компании, мы с ним довольно много тогда общались. Да и потом по жизни приходилось часто пересекаться...

Примакова Дума утвердила без особых проблем, а мне пришлось попотеть на трибуне. Жириновский, помнится, обвинил меня в членстве в «Сингапурском клубе» и в «личном капитале в 50 миллионов долларов». Я ответил, что пять лет проработал в Сингапуре, но о таком клубе впервые слышу. Что же касается 50 миллионов, то пусть Владимир Вольфович укажет, где я их могу взять. «Охотно воспользуюсь, — говорю, — ими для того, чтобы помочь вашей партии объективно голосовать». Результат голосования: 273 — за. И я во второй раз возвращаюсь на Неглинную...

— Есть мнение, что тогда вы вместе с Примаковым сделали невозможное — в фантастически короткие сроки вернули стабильность в разоренную кризисом страну. Принимаете комплимент?

— Каких-то особых подвигов за собой в тот период, честно говоря, не припомню. Не могу сказать, что мы сделали что-то основополагающее, придумали некую хитрость, которая решила все проблемы. Пахали, правда, как лошади, уходя домой в 12 ночи... Тяжелая ежедневная работа, максимальное внимание каждому вопросу — вот, собственно, и весь «секрет». Ну и, наверное, все-таки кадровые решения. Я сразу поставил условие: весь совет директоров ЦБ, единогласно утвердивший решение о дефолте, должен уйти в отставку.

...Была ли альтернатива дефолту? Трудно сказать. На тот момент, на 17 августа 1998-го, может быть, и нет. Но как минимум такое решение было ошибочным по форме. Оно, в частности, запрещало всем российским банкам платить по любым их внешним обязательствам, в том числе, например, по депозитам. Что я считал полной глупостью. Кроме того, даже если допустить, что дефолт был безальтернативен, ситуация, его вызвавшая, сложилась не за один день. И тот, кто приложил руку к создавшемуся положению, должен нести профессиональную ответственность.

Мне не хотелось выбирать: ты — уходи, а ты — останься. Поэтому и настоял на «локауте». Кстати, в новый совет директоров вошли пять человек из старого состава. В числе «новичков» была Татьяна Парамонова, покинувшая Центробанк в 1997 году. Спустя три дня после утверждения Госдумой я назначил ее своим первым замом.

— В те кризисные месяцы был ликвидирован целый ряд крупных российских банков. Трудно далось это решение?

— Это скорее решение Мирового банка. У нас не было тогда большого выбора: чтобы сгладить позорное впечатление от дефолта, мы были вынуждены следовать его рекомендациям. Основная претензия, которую нам тогда предъявляли иностранные эксперты, — слабость банковской системы. Они подвергли проверке на устойчивость крупнейшие банковские структуры, и около полутора десятков банков было предложено пустить «под нож». В том числе, например, МОСТ-банк, «Менатеп», Инкомбанк, ОНЭКСИМбанк... Оценка в целом была объективной: все эти структуры очень сильно пострадали от игры в ГКО. Но парочку приговоренных, на наш взгляд, все-таки можно было спасти. К сожалению, мы не смогли их тогда отстоять. Впрочем, банкиры — неглупые люди. Они мигом смекнули, куда ветер дует, купили «запасные аэродромы» и быстренько перекачали хорошие активы в эти новые банки. А в старых, обреченных на банкротство, остался один «неликвид».

...Мировой банк и МВФ оценили нашу дисциплинированность: отношения с западными финансовым институтами стали налаживаться. Но помогали нам, несмотря на все обещания о финансовой поддержке, исключительно советами. Первый последефолтный кредит МВФ поступил лишь через год, летом 1999-го. «Подарок» этот был настолько скромным — 250 миллионов долларов, что мы его практически не заметили.

— А что скажете об истории с «пропавшим траншем» МВФ?

— Все это чушь, чистой воды вымысел. Скандал раздул, ссылаясь на какие-то свои источники, Илюхин (Виктор Илюхин — депутат Госдумы от КПРФ в 1996—1999 годах. — «Итоги»), написавший не только заявление в Генпрокуратуру, но и письмо американским конгрессменам. Речь шла, насколько я понимаю, о том, что летом 1998 года МВФ нам якобы выделил не один транш в 4,8 миллиарда долларов, а два. И второй, не дойдя до России, был разворован. Упоминались три банка, в том числе наш Ost-West Handelsbank во Франкфурте, через которые, мол, разошлись по миру украденные чиновниками деньги. Внятных доказательств приведено не было. Тем не менее история, что называется, получила резонанс. К нам тогда регулярно, раз в квартал, наведывались с инспекцией группы МВФ. И вот в один из таких визитов эмвээфовцы заводят странный разговор: ходят-де разные нехорошие слухи о пропаже транша... «Не можете ли вы, — говорят, — запросить свой банк, получал ли он эти деньги?» Отвечаю, что мы-то свой банк давно запросили, и ничем таким там, естественно, и не пахнет. «А вот почему вы, — продолжаю, — не можете спросить своего кассира: выделял он еще 4,8 миллиарда или нет?» Больше вопросов не возникало.

— А с реальным траншем в этом смысле все было в порядке?

— Можно, конечно, спорить, насколько *рационально были потрачены эти деньги, но с точки зрения законности придраться не к чему. Один миллиард долларов из кредита, полученного нами летом 1998 года, получил Минфин — на латание дыр в бюджете, а 3,8 миллиарда были размещены на наших счетах за границей, растворившись среди других валютных резервов ЦБ. После этого их происхождение определить стало невозможно. Это ведь не меченые купюры. А расходовались резервы в то время в основном на под*держку курса рубля.

— Есть версия, что, когда Примаков был отправлен в отставку, в Кремле хотели уволить заодно и вас. Но потом передумали.

— Не могу сказать ничего определенного. Претензий к моей работе никто не высказывал. Что же касается кремлевских интриг, то всегда старался держаться от них подальше. Поэтому, наверное, и отставка Примакова оказалась для меня неожиданной. Уже потом я узнал, что в окружении президента заподозрили, что премьер претендует на что-то большее. Но я довольно часто контактировал тогда с Евгением Максимовичем и совершенно не видел у него каких-то бонапартистских замашек... А потом столь же нежданно-негаданно появился Степашин. С ним мы тоже вполне сработались. Отношения были не скажу что дружеские, но вполне нормальные, деловые. Правда, один раз стиль его руководства привел меня в некоторое недоумение.

Как-то после традиционного четвергового заседания правительства Степашин попросил остаться своих замов и меня. Премьер сообщил, что в стране остро стоит проблема со сбором налогов, и предложил нам попить чайку и подумать: не стоит ли поднять в связи с этим цены на водку? Ну, пошли в кабинет Христенко, тот заказал чай с бутербродами. Посидели, погутарили... «Мужики, — говорю, — а кто-нибудь из вас может сказать, сколько стоит в магазине бутылка водки?» Никто не может. Что в общем-то понятно: не вице-премьерское это дело — за водкой бегать. Но, с другой стороны, чего тогда обсуждать, если никто толком не знает предмета дискуссии? Такой подход к важному вроде бы государственному вопросу показался мне несколько странным... Впрочем, поднимать цену на сорокаградусную тогда так и не стали. Решили: не поймет народ.

Ну а потом, уже в августе, прихожу на правительство — непонятный шум в зале. Сперва говорят: премьер задерживается. Новая информация: премьер отправлен в отставку. Наконец входят Путин и Степашин. На Степашина жалко смотреть — чуть не плачет. Похоже, он в тот момент еще не понял: за что, почему... А причин-то, строго говоря, действительно не было. Кроме той, что он не подходил на роль преемника.

— Ну а как вам работалось с Путиным?

— Нормально в принципе работалось. Как в общем-то и в прошлые годы. Мы ведь с Владимиром Владимировичем знакомы еще с 1990-го. В связи с банковской реформой мы решили тогда организовать на базе нашей ленинградской конторы региональный расчетно-кассовый центр. А Собчак (Анатолий Собчак, в то время председатель Ленсовета. — «Итоги») носился в это время с идеей сделать из Ленинграда «Советский Гонконг». Призывал, например, иностранные банки, работавшие здесь до революции, вернуться в город, обещая отдать прежние здания и помещения. Собчак познакомил меня со своим помощником. Сказал: «Если возникнут проблемы, обращайтесь к Володе, он будет вам помогать». И Путин действительно здорово нам помог в решении разного рода оргвопросов. Я приезжал в Ленинград раз в два-три месяца. Путин встречал меня в аэропорту, мы довольно тесно общались. Впечатление на меня он произвел самое благоприятное: спокойный, исполнительный, без «выпендрежа»... Потом тоже достаточно часто приходилось встречаться по разным поводам. Когда, например, я вновь возглавил ЦБ, он раза два звал меня к себе на Лубянку (Владимир Путин был в то время директором ФСБ. — «Итоги») — интересовался, как у нас решаются те или иные вопросы. Я с удовольствием ходил: интересно же, никогда не был до этого в кабинете председателя КГБ.

Хорошие отношения сохранились у нас и после того, как Путин пошел на повышение. Между прочим, когда Ельцин ушел в отставку, пришлось помочь Владимиру Владимировичу с автотранспортом. Замены президентскому лимузину, на котором Ельцин, завещав беречь Россию, уехал в Горки-9, в кремлевском автопарке не было. Хорошо, в гараже Центробанка стоял на приколе «Мерседес» Дубинина. Мой предшественник, будучи человеком крупным, выбрал себе удлиненную, люксовую версию — с телевизором и прочими достижениями прогресса. А после того как по окнам его квартиры стреляли, решил еще и бронировать. Мне эта машина была не нужна, все равно всегда езжу на переднем сиденье. И мы отдали ее в «бесплатный лиз» Путину. Новый глава государства ездил на банковском «Мерседесе» месяцев шесть, пока ему не купили новый.

...Согласно заведенному Путиным порядку мы встречались каждые шесть недель, и он внимательно расспрашивал о наших делах. В чем в чем, а в некомпетентности и оторванности от повседневных проблем Владимира Владимировича упрекнуть нельзя.

— Почему же тогда весной 2002-го вы написали заявление об отставке?

— Потому что был категорически против создания Национального банковского совета. По сути, в ЦБ появился еще один орган управления. Дважды говорил на эту тему с Путиным, спорил, убеждал. Но он всякий раз отсылал меня к Брычевой (Лариса Брычева, помощник президента — начальник Государственно-правового управления президента. — «Итоги»). А о чем мне говорить с Брычевой? Речь же не о юридической казуистике, а о принципиальных, политических вещах. И я тогда подумал: срок у меня кончается в сентябре (2002 года. — «Итоги»), чего буду терпеть дилетантов?

— Это вы о ком, извините?

— О членах Национального банковского совета, разумеется. Нечего туда было назначать депутатов! Слава богу, совет не может вмешиваться в повседневную деятельность Центробанка. Но у него много других возможностей влиять на политику ЦБ. Правда, многие коллеги мне потом говорили: «Зря ты ушел, все равно мы бы их нейтрализовали». Но для меня это уже было делом принципа. Ведь подобной надстройки над национальным банком нет ни в одной стране мира. По крайней мере, цивилизованной. Плюс ко всему — последние семь с лишним лет председателем совета является министр финансов. Ну это уже вообще ни в какие ворота! Где разделение властей, где независимость Центробанка?

— Нет ли все-таки в глубине души сожаления, что тогда погорячились?

— Вы знаете, я, напротив, счастлив, что сегодня меня нет в этой компании. Я имею в виду прежде всего наш экономический блок.

— Чем же он вам не нравится?

— Возьмем, например, создание стабфонда. Прекрасно, что последние несколько лет не было дефицита бюджета, что мы были в плюсе. Но тут возникает вопрос: что с этим плюсом следовало делать? Какого хрена, извиняюсь, мы копили все эти годы деньги, если у нас сходят с рельс поезда, рвутся прогнившие трубы, выходят из строя электростанции? Ничего же не обновлялось. Сейчас вот говорим, что необходима модернизация, что отстаем в том-то и том-то. Но где тогда масштабные капвложения? Почему мы по-прежнему вкладываем не столько в собственное развитие, сколько в казначейские облигации, кредитуя дырявую экономику США?

— А инфляция, случаем, не попрет при таком капитальном изобилии?

— Инфляция прет от отсутствия нормальной конкурентной среды, а не от того, что вы меняете теплотрассу, отжившую свое еще 15 лет назад. Вовсе не обязательно, кстати, чтобы новые трубы были made in Russia. Если нет надежных российских аналогов — ради бога, покупайте за границей. Покупайте современные станки, технологии... Только делайте что-нибудь для развития страны. Держать деньги про запас, латая чужую экономику, в то время как у самих полно дыр, просто смешно.

— Как живется-можется на пенсии, Виктор Владимирович?

— Не бедствую. Хотя что касается пенсионных денег, тут у меня давний спор с руководством ЦБ. Прошу понять меня правильно: на жизнь мне хватает. Но это — принципиальный момент. По закону председатель ЦБ является не банковским, а госслужащим и, значит, должен получать соответствующую пенсию. Тут, правда, есть одна закавыка: глава Центробанка, единственный из списка госслужащих, получает жалованье не из бюджета. На этом основании мне на Неглинной и отказали: не может, мол, быть бюджетной пенсии, если не было бюджетной зарплаты. И назначили пособие пенсионного фонда ЦБ, в разы меньше положенного в соответствии со статусом. Я обратился к президенту с предложением решить этот вопрос следующим образом: пусть мне платят полагающуюся по закону пенсию за счет средств банка. Но из администрации ответили, что председатель Национального банковского совета, Кудрин А. Л., против... Коллеги повели себя, считаю, не по-джентльменски.

— Похоже, с госслужбой у вас пути-дороги основательно разошлись. Ну а коммерческие структуры не зовут вернуться к активной трудовой деятельности?

— Есть предложения, но... Не могу сказать, что я устал. Однако после трех с лишним лет работы в «ЮКОСе» никакого желания работать в российском бизнесе у меня нет. Каким бы он ни был, все завязано на те или иные решения власти. Решения зачастую неадекватные, несправедливые. Но никакие разумные, логичные доводы их изменить не в силах. Бал правит чиновничий междусобойчик... Поэтому на кой ляд идти туда и расстраиваться?

— Тот есть предпочитаете, как тот римский император, сажать капусту?

— Вот-вот. С капустой у меня, правда, пока не очень получается. Дочь увлекается цветами, а я — вспомогательная рабочая сила.

— В этом году исполняется 50 лет с начала вашей трудовой деятельности. Если бы у вас была возможность вернуться в прошлое, хотели бы что-то изменить в своей жизни?

— Карл Маркс в одном из своих писем как-то признался, что если бы представилась возможность начать жизнь заново, то он сделал все то же самое: боролся за светлое будущее, за права пролетариата и так далее. Только бы не женился. А я даже это исключение не могу сделать, поскольку в браке все прекрасно: скоро 50 лет как живем душа в душу... Конечно, жизнь преподносила разные сюрпризы. Однако никогда не горевал о том, что судьба сложилась так, а не иначе. Как пела одна знаменитая француженка, Je ne regrette rien. Я не жалею ни о чем. 5

Редакция выражает благодарность Николаю Ивановичу Кротову, автору книги «Жизнь и удивительные приключения банкира Виктора Геращенко, записанные Николаем Кротовым», за помощь в работе с личным фотоархивом Виктора Геращенко.

Андрей Камакин