[Лариса Пияшева и Борис Пинскер]

Трудно не согласиться с выводом Хайека, что упорное обращение к инфляционным методам (как у нас так и на Западе) является следствием внутренних пороков политического механизма, проявлением недемократичности и произвола власти и может быть устранено только вместе с изменением механизма власти. Критики инфляционизма (Хайек, Фридман и другие) связывают склонность к инфляционным мерам с недостатками представительной демократии. Борьба за популярность понуждает депутатов требовать от правительства увеличения расходов. И правительства удовлетворяют требования, порой даже понимая, что такая политика пагубна. Фридман считает, что решением проблемы инфляции может стать законодательное ограничение темпов денежной эмиссии в 3-5 процентов в год-пропорционально росту валового национального продукта. Для нас в этих дискуссиях важна определенность диагноза-для решения экономических проблем нужны политические долговременные решения. Волюнтаристская финансовая политика разрушает экономику.
В недавнем прошлом для нашего общества зависимость депутатов от избирателей была не характерна: как правило, они просто не знали друг друга. Но наши депутаты, в том числе руководители Госбанка и министр финансов, крепко зависели от мнения политического руководства. Руководство, в свою очередь, тоже не могло бросать на произвол судьбы своих людей в партийном и ведомственных аппаратах: оно было вынужденно постоянно подкидывать сверх финансово-бюджетного плана из загашника либо просто ниоткуда, пользуясь своей привилегией "создавать деньги" росчерком пера. Как видно, авторитарное управление государством является столь же весомой причиной инфляции.
Сейчас положение изменилось. Депутаты почувствовали, что избиратели держат их на коротком поводке. И уже на первой сессии Сьезда народных депутатов посыпались настоятельные требования: повысить минимальный уровень пенсий, повысить минимум зарплаты, повысить расходы на здравоохранение, на образование, на культуру, на экологические программы, на жилье и дороги...Несложно подсчитать, что только за первую неделю сьезда неотложных нужд набралось минимум на 500-600 миллиардов рублей, практически еще на один госбюджет. Хотя у правительства таких денег нет и в помине, оно тоже ощутило силу общественного мнения. Потому скрепя сердце начало давать средства или обещания в скором времени выделить их.Однако где же все таки эти средства брать? Даже если действительно допустить, что реформы откроют пути предпринимательству, устранят излишнее регулирование нормальных экономических процессов, сократят неоправданные расходы, то и тогда, прежде чем в казну начнут поступать новые доходы, мы неизбежно на первых порах столкнемся с резким ростом расходов.
В общем, судя по всему, страна вступает в период ускоряющейся инфляции по типу польской или югославской, когда внимание правительства к нуждам различных групп населения, отраслей и регионов выражается главным образом в ускоренном выпуске новых денег, что соответственно ведет к росту цен, пенсий и заработной платы. Наиболее предпочтительным, как свидетельствует мировая практика, окажется положение тех групп трудящихся, которые смогут в каждом туре роста цен и заработной платы добиваться удовлетворения своих требований.
В нашем случае-это шахтеры, горняки, металлисты, химики, нефтянники, энергетики, железнодорожники. В выигрышном положении окажутся и сравнительно небольшие, но наиболее сплоченные группы: прибалты, народы Закавказья.
Тревожит здесь то, что в общем-то нормальные для цивилизованного общества экономические конфликты будут по мере нарастания борьбы за кусок бюджетного пирога и более политизироваться, обостряться, приобретать характер борьбы за власть.
В рыночных системах, основанных на частной собственности на средства производства, каждый экономический конфликт заведомо локален. Он является внутренним конфликтом предпринимателя и его рабочих. Государство обыкновенно только присматривает за соблюдением порядка и законности. Локальность конфликта обеспечивается не только реальным статусом участников-не государственные люди, простые гракждане,-но и сознанием своей ответственности за его исход. Излишняя требовательность одних, чрезмерная податливость либо неуступчивость других могут привести к краху предприятия, разорению и потери работы. Тут уж хочешь не хочешь, а подумаешь: разумно ли твое поведение?
Но и в западных странах характер конфликта резко меняется, случись он в национализированных отраслях. Там уже требования рабочих зачастую безмерны, а уступчивость администрации безгранична. И это понятно. Ведь, например, бастующие английские шахтеры "выбивали" прибавку к зарплате не у какого-то жалкого хозяйчика, который, чего доброго, может и сам разориться, а у всемогущего государства, у котоого все есть и которое все даст, если умело на него нажать. И государство давало порой до 30 процентов одновременной прибавки к заработной плате: деньги казенные, налогоплательщик еще соберет. В 60-70-х годах борьба трудящихся за свои права породила печально знаменитую круговерть, когда очень трудно распознать: то ли рост цен вызывает забастовки, то ли чрезмерный рост зарплаты порождает рост цен и разрушает национальное хозяйство. (Имелся, впрочем, один неизменный показатель: ряды бастующих на 80-90 процентов составляли рабочие национализированных отраслей.) Выход был найден в политике приватизации собственности. И широкая распродажа государственного имущества помогла на удивление быстро: в 80-е годы проблема роста цен и заработной платы на Западе практически себя исчерпала. Опыт 60-70-х годов наглядно подтвердил правоту либеральных экономистов, на протяжении всего столетия не устававших напоминать миру, что демократическое устройство власти совершенно несопоставмо с режимом национализированной монопольной собственности, которая в обязательном порядке ведет к единоличной, диктаторской власти в политике.
В нашем обществе всякий экономический конфликт заведомо универсален и является в равной степени как конфликтом экономическим, так и политическим. И это закономерно. Ведь всякий хозяйственный руководитель, директор любого предприятия выступает как агент государственной власти и сам по себе никакого решения принять не может. О чем бы ни шел разговор: о снабжении магазином мылом и колбасой, о качестве спецодежды или о режиме работы детских садов и столовых,-решения ожидаются только от центрального руководства: Политбюро, Совмина, теперь вот-Верховного Совета. Июльские забастовки шахтеров отчетливо показали: для полноценного обеспечения рабочих поселков товарами первой необходимости требуется вмешательство главы правительства. И как только работники других отраслей поймут (а они уже поняли сразу и крепко!), какой именно путь ведет к улучшению снабжения, к расширению хозяйственной самостоятельности, они тоже вступят на него. Забастовочный пистолет слишком соблазнительное оружие, что бы им не воспользоваться.
Пока что правительство нашло выход: Кузбассу обещана хозяйственная самостоятельность, региональный хозрасчет. Шахтеры получат возможность продавать сверхплановый уголь за твердую валюту либо выменивать его внутри страны на нужные товары: фрукты, овощи, мясо, мануфактуру. Положение шахтеров улучшится. А как остальные? Допустим, республики и области переведут на региональный хозрасчет и самоокупаемость. Исчезнут ли тогда все проблемы? Нет, еще более обострятся. Ожесточенную борьбу за свой кусок в госбюджете сменят множество мелких, но не менее ожесточенных схваток за долю в местных бюджетах, и результат всякий раз будет тем же самым: кто будет обладать большей экономической и политической властью, тот и окажется в выигрыше. Разумеется, сохранится и порочная спираль: рост цен-рост заработной платы, выплаты незаработанных денег-рост цен и т.д.
Сам по себе региональный хозрасчет ничего не решает и не решит. Если вместо Госплана распорядителями хозяйственной деятельности станут десятки республиканских и облпланов, не только невиданно обострится давнишняя конкуренция за ресурсы, но и возникнет борьба за рынки сбыта. Страна покроется сетью таможен, а пестрая толпа героев подпольного бизнеса пополнится колоритной фигурой контрабандиста, специалиста по тайным переходам из Рязанской губернии в Московскую.
Не избежать при этом и ускоренного разбазаривания скудных инвестиционных ресурсов. В Средней Азии, например, начнут создавать ткацкие и швейные производства (решение проблемы занятости и повышения республиканского дохода). Что не будут перерабатывать в традиционных центрах хлопкопрядения и швейной промышленности? Импортное сырье? Либо наращивать собственное производство хлопка, что бы хватило для новых и старых центров? Шахтеры начнут часть угля сами продавать за границу. И это либо приведет к окончательному истощению общесоюзного валютного фонда, либо придется еще и еще наращивать добычу угля. В первом случае возникнут дыры во всех экономических и социальных программах, которые зависят от импорта. Во втором вырастет спрос на проодукцию машиностроения для увеличения производства угля, на сталь для машин, на уголь для этой стали... В случае массового перехода на региональный хозрасчет нам угрожает усиление сырьевого крена экономики, углубление структурного кризиса.
Нет никаких сомнений, что рано или поздно этот порочный круг прервется. Придется сделать выбор между дальнейшим ускорением инфляции и структурной перестройкой. И если этот выбор окажется не свободным и своевременным, а будет навязан стране ситуацией широкого и всестороннего кризиса и экономического распада, нам не избежать ужасающей многомиллионной безработицы и социальных волнений, поскольку у руководства в данном случае уже никаких ресурсов для облегчения положения старых промышленных центров, на которые обрушится основная тяжесть безработицы. Не окажется у правительства и наиболее важного из всех видов ресурсов-морального авторитета, веры людей в его способность справиться с кризисом.
Ситуацию осложняет еще и то обстоятельство, что параллельно с экономическим кризисом в стране явственно обозначился кризис политический, усугубленный и усиленный работой Сьезда народных депутатов СССР и курсом на разделение законодательной и исполнительной власти. Само разделение еще не стало фактом нашей жизни, но уже стало фактором подрыва прежней системы управления. Подобный результат можно только приветствовать, если бы растерянность и беспомощность ведомственных и местных управленческих аппаратов, робко ожидающих решений Верховного Совета, не вели к быстрому углублению хаоса, к параличу хозяйственного и политического механизма.
Ведомственное своеволие, знаменитая страсть издавать множество указов, приказов и подзаконных актов не сами по себе родились на свет, но были вызваны к жизни потребностями централизованного национализированного хозяйства. Не подчиняющееся непосредственно законам рынка, она требует детального административного регулирования, что бы оставаться на ходу. Но сможет ли нынешний демократический парламент с его неизбежно медленными, компромиссными процедурами и долгими дискуссиями управлять гигантским централизованным хозяйством? Конечно же, нет. Ведь основа основ хозяйственного управления-компетентность, оперативность, рассчитанный риск и ориентация на прибыль. Все это плохо согласуется с правилами парламентской политики: неторопливостью, основательностью, ориентацией на симметричность и сбалансированность решений.
И, значит либо наш парламент превратится в придаток аппарата власти, дискуссионный клуб при всемогущем Совмине, либо он осуществит переход к рыночной модели хозяйства, которая является естественной и единственной опорой политической демократии.