[Андрей Медушевский]

https://openrussia.org/post/view/7364/
Ответ Владимиру Пастухову
Опубликовано 23 мая 2015 года

Вступая в полемику с политологом Владимиром Пастуховым, правовед Андрей Медушевский называет «парадоксальным» заключение о необходимости революции для достижения конституционного идеала и предлагает концепцию «мыслящей демократии», утверждая, что механизмы для реформации политической системы есть и в действующей конституции, нужно их только найти.

правовед, политолог, доктор философских наук.
Сформулировал теорию конституционных циклов и концепцию российского конституционализма. Автор более 400 научных трудов и монографий в ведущих российских и зарубежных изданиях. Академик РАЕН, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН. С 1995 года работает в НИУ ВШЭ, где в 2009 году получил статус ординарного профессора, который присваивается выдающимся преподавателям. Читал лекции по философии права, социологии, теории государства и права в российских и зарубежных университетах.

Конституционная реформа не сводится к выработке «идеального текста»

В чрезвычайно интересной, но полной противоречий статье Владимир Пастухов поставил ряд фундаментальных вопросов конституционной дискуссии. Я безусловно приветствую обращение к проблематике конституционных преобразований, актуальность которых не вызывает сомнений в современной России. В условиях глобализирующегося мира место любой страны определяется не только военной и экономической мощью, но и совершенством институтов, способностью быстро и эффективно решать социальные проблемы с сохранением легитимности и правовой преемственности политической системы.

Kлассический европейский конституционализм оказался полностью отвергнут в советский период истории

Полноценный конституционализм — реализация важнейших правовых принципов демократического общества — основа стабильности, устойчивости и предсказуемости такого развития. Согласен с Пастуховым в том, что Россия в настоящее время еще далека от этого идеала, ей предстоит длинный и сложный путь к его достижению. Согласен и с тем, что российская традиционная политико-правовая культура не очень способствует такому развитию, но во многом противостоит ему. Действительно, классический европейский конституционализм, как он сложился в новое и новейшее время, плохо приживался в российском обществе эпохи абсолютизма (где был скорее частью культуры вестернизированной элиты, но не традиционалистского общества) и оказался полностью отвергнут в советский период истории. Номинальный советский конституционализм, разумеется, был в целом антиправовым феноменом. В эпоху перестройки и демократических преобразований 1990-х годов Россия обратилась к либеральной модели конституционализма: Конституция РФ 1993 года служит историческим продолжением конституционных экспериментов начала ХХ века и в то же время интегрирует достижения европейской либеральной правовой мысли ХХ века. Последующие трудности реализации конституционных принципов 1993 года и отступления от них связаны как с влиянием социальной среды, так, возможно, и с ошибками реформаторов и конституционалистов. Можно принять тезис о том, что потенциально возможная конституционная реформа должна учесть опыт (как позитивный, так и, особенно, негативный) — она не сводится к вопросу о ревизии текста конституции, или, тем более, выработке «идеального текста», но предполагает глубокие духовные, интеллектуальные и политические преобразования, введение новых принципов социализации в демократической культуре. Все это, на мой взгляд, очевидно, и не нуждается в дальнейшей аргументации.

«Сельскохозяйственная терминология»

Во второй части данной реплики я отреагирую на те идеи предложенной статьи, с которыми я не согласен или которые нуждаются, как минимум, в более серьезной аргументации. Прежде всего, вопрос о масштабах конституционных преобразований.

Конституция 1993 года стала результатом радикального пересмотра русской абсолютистской и тоталитарной традиции

Пастухов говорит, что масштаб был недооценен современными русскими конституционалистами, которые с 1989 года должны были ставить вопрос о радикальном пересмотре всей русской традиции, а не заниматься корректировкой отдельных положений. Мне представляется, что, во-первых, они поставили эту проблему, и добились принципиального результата. Конституция 1993 года и стала результатом радикального пересмотра русской абсолютистской и тоталитарной традиции, причем именно на уровне ценностей, а не только и не столько институциональных и инструментальных норм. Тот факт, что этот пересмотр не был в должной мере воспринят обществом — другая проблема. Это, скорее, проблема социальных и политических преобразований — введения многопартийности, судебных реформ, осуществления политических свобод и тому подобного, но не собственно конституционная повестка в узком смысле. Решение этих проблем зависит от уровня развития гражданского общества, умения и настойчивости активистов-правозащитников, а не от концепций конституции и профессиональной деятельности конституционалистов.

«Есть что-то в русской почве», «рост посеянных зерен» — вряд ли эта сельско- хозяйственная терминология продвигает нас в решении вопроса

Далее, не могу согласиться с чрезвычайно априорным и граничащим с карикатурой описанием российской политико-правовой традиции (автор сам говорит о «дилетантском обзоре»). Конечно, она опирается на византийско-православную традицию, плохо разграничивает общество и государство, определяет слияние власти и собственности, тяготеет к авторитаризму. Но с этим, в сущности, никто не спорит: либеральные авторы принимают это с критикой, а консервативные — с комплиментами русской традиционной культуре. Проблема, по моему, заключается в другом — насколько эта традиция уникальна (автор опять повторяет понятие «матрицы»), стабильна в настоящее время («неизменна») и способна интегрировать универсальные конституционные ценности. Комментируя тезисы автора по всем трем темам, я скорее склонен везде вместо восклицательных знаков поставить знак вопроса. Проблема уникальности и «матрицы» очень просто снимается, если выйти за рамки европоцентристской модели и поставить вопрос о том, как реализуются ценности конституционализма за пределами США и Европы. Не трудно увидеть, что все те «уникальные» черты правовой традиции, которые якобы представлены только в России, есть в большинстве «нелиберальных демократий» государств Азии, Африки и Латинской Америки. «Неизменность» этих порядков также под вопросом, учитывая богатый опыт конституционного строительства многих традиционных обществ (Япония, Индия, Южная Корея и т.п., если приводить только отдельные примеры).

«Уникальные» черты правовой традиции, якобы представленные только в России, есть в большинстве «нелиберальных демократий»

Историческая неспособность этой традиции к изменениям — также под большим вопросом. Доказательства? Чрезвычайно беглый анализ знаменитой триады понятий — «свобода», «равенство», «братство», буквальная реализация которых в период Французской и иных революций приводила к торжеству гильотины, а последующие интерпретации зависели исключительно от доминирующего идеологического тренда (либерализм, консерватизм, социализм, национализм и их гибридные формы). В России, считает автор, эти понятия наполнялись противоположным содержанием — понимались как «вольность», «уравниловка», «соборность». Характерен используемый ряд понятий: «есть что-то в русской почве», что препятствует «росту посеянных зерен» и так далее — язык славянофилов-почвенников дореволюционной России, но не их либеральных оппонентов-западников. Вряд ли эта сельскохозяйственная терминология продвигает нас в решении вопроса. Данный тезис, взятый у старых консервативных философов, не находит, по-моему, фактического подтверждения. Российское государство периода империи (то есть как минимум 200 лет, начиная с Петра Великого) делало все для внедрения в сознание традиционного общества именно западной (либеральной) трактовки этих понятий, о чем свидетельствует последовательное раскрепощение общества, трансформация гражданского права в пореформенной России по лучшим западным образцам («Кодекс Наполеона» и другие западные кодексы как основа кодификации — «Свода законов Российской империи»), изменение отношений собственности, судебные и административные реформы, наконец, переход к дуалистической монархии и республике (Временное правительство и программа его реформ). Эта работа дала значительный эффект, последовательно продвигая концепцию политических прав, доказательством чему служит гражданская война, ставшая ответом на роспуск Учредительного собрания в 1918 году).

Дилемма «конституция или традиция» — это радикальное упрощение ситуации

Тот факт, что тенденция либерально-правовой модернизации была опрокинута большевистским переворотом, не может служить доказательством бесперспективности либеральной альтернативы в иных исторических условиях и при другом соотношении сил. Автор говорит, что в России за двести лет не произошло никакого поступательного движения — значит ли это, что мы до сих пор живем в эпоху крепостного права или тоталитарного государства? Все это — публицистические преувеличения, которые, возможно, эффектны в публичной полемике, но не выдерживают сопоставления с реальностью. Конструируемая дилемма — «конституция или традиция» — представляется радикальным упрощением ситуации. На практике данный диагноз работает на консервативных оппонентов либерального конституционализма и способен дезориентировать современное общество и конституционалистов.

Концепция «мыслящей демократии»

Остановлюсь на проблеме способов и инструментов преобразований. Поставленный Пастуховым диагноз о полной нереализованности и даже бесперспективности конституционализма в российском обществе приводит его к парадоксальному заключению о необходимости революции для достижения конституционного идеала.

Конституция может быть следствием революции или переворота, но никак не сводится к этим явлениям

В разных местах своей статьи он неоднократно повторяет, что «конституция — синоним революции», «конституция — изнанка революции» и так далее, что не делает эту мысль более убедительной. С точки зрения общепринятого понимания терминов, данные понятия являются абсолютной противоположностью: конституция означает правовой характер социальных изменений, а революция — спонтанный и неправовой характер таких изменений. Это справедливо, даже если использовать сложные понятия — «конституционная революция» (конституционные изменения с разрывом правовой преемственности) или «цветная революция» (радикальные социальные изменения во имя соблюдения властью действующей конституции). Конституция, следовательно, может быть следствием революции (или переворота), но никак не сводится к этому явлению. Отстаивая свой тезис, автор предлагает даже новое определение революции — не социально-политический переворот, а радикальное изменение сознания общества. «Действительная революция, — полагает он, есть только там, где проявляет себя не разрушительная, а организующая сила». Почему «организующая сила» не может быть разрушительной (например, в отношении традиционных устоев)? И кто может поручиться, что эта сила не выйдет из-под социального и правового контроля? Как не вспомнить Бакунина, заявлявшего, что страсть к разрушению есть созидательная страсть.

Если ряд проблем не находит немедленного решения — почему бы не отложить их на будущее?

Таким образом, соглашаясь с Пастуховым в констатации важности темы конституционных преобразований и перспективности ее разработки, предлагаю другую перспективу обсуждения. Отправной точкой, по-моему, могла бы служить концепция «мыслящей демократии» — поиск теоретических и инструментальных рычагов реформирования существующей конституционной и политической системы. Если в ходе этой трудной и долгой работы, требующей широких знаний, международного опыта и даже самоотречения, потребуется изменить Конституцию — пусть так, но эти изменения не должны предшествовать серьезной и профессиональной работе мысли. Если ряд социальных проблем не находит немедленного решения — почему бы не отложить их на будущее (как сделали отцы-основатели США, принимая Конституцию 1787 года, изъяв из обсуждения вопрос о рабстве)? Центральным вопросом становится при таком подходе не метафизическая дискуссия о причинах неспособности России к восприятию ценностей конституционализма, и не алармистские призывы к революции, но прагматический поиск правовых и институциональных механизмов реализации правовых принципов, закрепленных в либеральной Конституции 1993 года.