Синдром замкнутого пространства Владимир Пшизов. Отрывок.
Началось, как и все начинается. Волин поддался уговорам своего приятеля Бульникова и написал заявление с просьбой принять его психиатром в больницу специального типа МВД. Бульников, одногодок, с вечно отечным, словно с похмелья, лицом, убеждал: – Давай, переходи в спецуху, нам свои ребята нужны. Чего ты забыл в диспансере, вкалываешь, как лошадь, а здесь две надбавки: тридцать процентов за психиатрию и тридцать за тюремность, рабочий день до двух. Синекура. Надо застолбить свой участочек..., пока места есть.
– У вас там, говорят, политические..., бериевские методы, – неуверенно протянул Волин.
– Фуфло все это. Раньше антисоветчики были, а теперь совсем мало. В 56-м все выздоровели, – Бульников хохотнул.
Ждать пришлось около месяца. Из управления внутренних дел позвонили в диспансер, где работал Волин. Сказали, чтобы он явился для оформления документов.
Склоняя Волина обмыть это событие, друг Бульников поучал: «Теперь все в порядке... Главное в этой больнице – не опаздывай и посещай открытые партийные собрания. Ты сюда не работать пришел. А остальные... Сам увидишь – не переутомляются. Таких загривков, как у наших врачей, в других больницах нет».
Мокрое февральское утро. Волин свернул с улицы Комсомола на Арсенальную, где находилось его новое место работы. Тревожно посасывало где-то под сердцем. Вдоль тротуаров тянулись каменные и деревянные заборы с заводскими зданиями внутри. Ни одного жилого дома. Через две сотни метров проходная из красного кирпича. Строение не современное и явно тюремного типа. Справа и слева от проходной стена каменного забора. Справа в заборе ворота для автотранспорта. Тут же, снаружи, несколько деревьев с толстыми стволами. Очевидно, ровесники этой постройки. За забором длинное пятиэтажное здание из черного кирпича. Высокие окна с черными железными решетками, Волин успел заметить мелькнувшие силуэты в белых халатах, в темных пижамах. Чьи это лица? Скоро станет известно.
Вместе с Волиным у проходной собралось несколько пожилых мужчин и женщин. Спрятанные глаза, неулыбчивые лица. Колко посматривают на редких прохожих.
Через проходную впускают группами, словно ждут, пока накопятся несколько человек. Седой надзиратель-украинец проверил пропуск, напряженно разглядывая фотокарточку, потом оригинал. Лицо надзирателя не выражало ничего, кроме многолетней привычки проверять документы и пересчитывать количество людей поштучно. Впоследствии Волин заметил этот штамп на всех без исключения надзирательских физиономиях.
Постепенно зал наполняется. Врачей около 40 человек. Большинство в белых халатах. Есть в мундирах работников МВД. Длинный стол, примыкающий к трибуне, занимает один человек, начальник больницы полковник Прокопий Васильевич Клинов. Чуть располневший, не то чтобы полный, а скорее сдобный, подвижный, с вкрадчивыми движениями, мужчина лет пятидесяти. Овал лица весьма неопределенный, видимо за счет сильной покатости лба. Узкие поджатые губы, волосы грязно-пшеничного цвета. Того самого счастливого цвета, которому не страшны ни седина, ни грязь. Серые глаза насторожены, смотрят и считают, но кого – здесь лишь доверенные пересчитанные лица. Волин растерянно чувствовал себя в новой обстановке, он инстинктивно искал любого одобрения в первых же глазах. Перед ним, как и перед остальными, первыми и единственными были глаза полковника. В них никакого чувства, но мерцал скудный огонек – зачаток разума, как у не очень породистой, но твердо обученной несложным инструкциям собаки. Это песье бросалось в глаза при первом знакомстве с полковником Клиновым. А, может быть, все это Волину только, кажется.
Взгляд начальника прощупывал каждого входящего. Ровно в 9 часов Клинов постучал карандашом по столу. Стук вкрадчивый, тихий, казался наполненным смысла. Так могла бы постучать овчарка, если бы ее обучили. Конференция началась. Докладывала о суточном дежурстве пожилая женщина: «В больнице спокойно. Поступило трое больных. Двое склонны к агрессии, один к побегу. На приеме без признаков психоза. Один на вопросы не отвечал, наверное, галлюцинирует. Помещены в первое отделение. В седьмом отделении Смирнов вскрыл вены, говорит, что надоела жизнь. Рана обработана, наложены скобки. Персонал был на местах. Пища приготовлена вовремя. В общем, в больнице спокойно, без происшествий. Дежурство передаю врачу Ефимову».
«Какие будут вопросы к дежурному врачу?» – Клинов встал и словно увеличился в размерах. Гипнотической жидкостью его взгляд растекся по залу и проник в каждого из сидящих. Волин это почувствовал, но почувствовал он также, что в него этот взгляд не проник. «Наверное, случится позже», – возникла мысль. «Садитесь, пожалуйста, – с холодной вежливостью сказал Клинов. Обратился он тихо и значительно: «Обстановка в больнице серьезная. Если у нас стало благополучно с побегами, то нарастает суицидная ситуация. Идет полоса самоубийств», – он показал рукой, как идет эта полоса. «Третье, пятое и, наконец, седьмое отделения. Только благодаря бдительности надзирательного состава нам удалось избежать чрезвычайных происшествий. Начальники отделений, обратите внимание ваших ординаторов на то, что от их терапевтической активности зависит успех нашей работы. Нельзя все бремя общих забот перекладывать на плечи надзор состава. Мне стало известно, что некоторые врачи в рабочее время занимаются чем угодно, только не своими прямыми обязанностями. Мы, администрация, вправе спросить с вас. Вам многое дано, с вас многое и взыщется. Лечите! Лечите активно и целенаправленно...
Да, да, да, – засуетился Марлович-Марабу, – У меня беседа с больным, – он серьезно взглянул на Волина. Тот присел за свободный стол.
Дверь ординаторской открылась, вошел бритоголовый, спокойный с виду, коренастый человек в полосатой пижаме.
– Садитесь, – обратился к нему по имени-отчеству Марлович, сам подошел и встал, полусогнувшись, чуть сзади и сбоку от больного. Он начал вкрадчиво: – Так на чем мы прервали нашу беседу?.. Да. Скажи мне, пожалуйста, Клопов, голоса у тебя есть?
– Какие голоса? – спросил в свою очередь Клопов.
– Ну..., в общем, ты чего-нибудь слышишь, когда рядом никого нет?
– Такого не бывает. В камере всегда рядом кто-то есть. Когда они говорят, я их слышу.
– Не то, – в голосе Марловича раздражение. – Посторонние голоса ты слышишь?
– Какие такие посторонние, – удивился больной, – у нас там есть, которые сами с собой разговаривают, у меня такого не бывало.
– Не обманывай меня. Клопов! Сознайся честно, есть у тебя голоса? Вот сейчас! Прислушайся! Слышишь чего-нибудь? А?!
– Когда Вы говорите, вас слышу, а молчите – ничего не слышу.
– Опять все не то... Чей-нибудь чужой голос слышишь, а? – наступал Марлович.
– Да что Вы ко мне пристали со своими голосами!.. Хоть бы объяснили, что это такое... Я убил жену...! Ревновал ее... по пьянке... Ни о каких голосах понятия не имею. Вы сами, наверное, слышите голоса, а мне хотите приписать!
– Виталий Иванович слышит, – прыснул Ефимов в историю болезни.
– Эт-точно, – прогудел Бульников.
– Прекратите. Это не этично и не коллегиально. Можешь идти, Клопов, будешь получать уколы.
Больной оглядел врачей, ничего не понимая: «За что? Что я такого сделал? Работаю без прогулов, сестрам не грублю, санитары бьют – молчу..»
– Мне нагрубил... И вообще, ты больной. Не «за что» тебе уколы, а по болезни, – тут Волин заметил, что Марлович косноязычен, вместо буквы «р» он произносил мягкое «л». И звучало: «Мне наглюбил».
– За что же, граждане врачи..., Валерий Александрович! – обратился больной к Бульникову, – Подтвердите, что я хорошо работаю. «А чего ты меня, Клопов, просишь? Он начальник, ему виднее», – резюмировал Бульников и добавил, растягивая слова – «опытный клиницист».
Клопов напрягся, глаза его заблестели, лицо исказилось: «На работу не пойду... Перебью все стекла... Себя порежу!»
«Ограничим» – сказал Марлович (прозвучало «огляничим»), сам незаметно для больного нажал кнопку за спиной на стене. Дверь открылась. Вошли двое: бритый санитар в халате и тапочках и надзиратель в военной фуражке и мундире с белым халатом поверх формы.
Начальник отделения показал на больного: «Сделайте ему тепло-влажное обертывание на два часа. Потом медсестра пусть введет четыре кубика аминазина. Только сначала фиксируйте в постели. Да... и не выводите на работу».
Больного держали под руки, но он и не сопротивлялся. Все трос вышли без шума. В ушах Волина осталось лишь: «обельтывание..., четыле... фиксилюйте...»
Когда Волин читал скорбные листы своих новых пациентов, вошла медсестра и сообщила, что больной ударил санитара по лицу. Требовалось вмешательство врачей. Молодой парень, когда его ввели, дрожал всем телом от страха. Он находился в больнице за то, что в бреду убил своих родителей и единственную сестру. «Круглый сирота», как здесь называли таких. «Сирота», тщедушный безумец, ни за что наказанный болезнью, теперь ждал наказания, которого боятся все больные, – уколов в задницу.
Марлович отпросился у начальника больницы и ушел с работы пораньше, поэтому Волину предстояло разобраться с этим случаем самому. Но его опередили. Послышался властный голос Александры Гавриловны: «Сделайте 5 кубиков аминазина и тепло-влажное обертывание в ванной». Медсестра повернулась к выходу, этот больной не протестовал. «Позвольте, – вмешался Волин, его голос прозвучал неуверенно – «поскольку я уже лечащий врач больного, то сам и разберусь. Зачем связывать его? Достаточно инъекции аминазина. И потом, неизвестно, почему он ударил. Может быть, бредовые переживания...» Медсестра ждала окончательного решения, Ратвеева молчала. Тогда Волин заключил: «Да, да. Инъекция аминазина, 100 миллиграмм». Медсестра пожала плечами и вышла, пропустив больного вперед.
Волин был недоволен собой. С одной стороны, он считал, что прав, предотвратив это тепло-влажное. Но нужна ли была инъекция? Следовало бы вызвать санитара, опросить медсестру, побеседовать с больным. Сумбурное, неквалифицированное начало, явно в их, тюремном духе. И тут он почувствовал на себе давление двух тупых органов зрения коллеги Ратвеевой. «Вячеслав Александрович, – начала она, словно вдалбливая слова в того, к кому обращалась, – Вы еще не успели сесть за стол в нашем кабинете, как сразу же становитесь во враждебную позицию по отношению к врачу, который старше Вас по опыту и званию». И сразу как-то стало легче, напряжение, нагнетавшееся с утра, исчезло: «Уважаемая Александра Гавриловна, я имею врачебный диплом, как и Вы, поэтому вправе делать назначения своему больному, какие сочту нужным. Между прочим, тепло-влажное обертывание признано методом инквизиторским и во всем мире от него уже отказались».
«Вы находитесь не во всем мире, а в специальной психиатрической больнице системы МВД», – пробубнила Ратвеева, побагровев. Несколько минут она сидела неподвижно, глядя в свои бумаги, потом встала и неженским каменным шагом вышла из кабинета...
Report this post
|