[А.И. тьФурсов]

XII
Историю кратократии вообще можно разделить на четыре периода:

1917 –1929 гг. – генезис;

1929 – 1945 гг. – ранняя стадия;

1945 – 1964 гг. – зрелая стадия;

1964 – 1991 гг. – поздняя стадия.

С генезисом все ясно: "Когда вещь возникает, ее еще нет" (Гегель). Ранняя стадия – это период, когда формирующаяся кратократия обретала контуры, реализовывала свою общность посредством не организаций, а фигуры харизматического лидера – вождя, а формой вертикальной мобильности был террор. Ранняя фаза – это сталинская фаза. Окончательное, причем ускоренное оформление кратократии произошло в годы войны.

Победа в войне, безусловно, упрочила режим (или систему), по крайней мере, в трех отношениях. Во-первых, она превратила СССР в подлинно мировую державу – одну из двух, и это не могло не укрепить комсистему в целом.

Во-вторых, думаю, правы те, кто считает, что победа придала сталинской системе легитимность национального, русского, российско-имперского типа; помимо интернациональной идейно-политической составляющей активно заработала национальная; теперь режим мог "бить с обеих ног".

В-третьих, системообразующий элемент советского общества - его господствующие группы, номенклатура – в результате и ходе войны получили не только новую, дополнительную легитимность, но и, так сказать, "пространство для вдоха": во время войны (плюс два предвоенных года - т.е. целых шесть лет) "партийный" и "государственный" аппараты не были объектом широкомасштабных репрессий, террор перестал быть средством административной вертикальной мобильности. Это позволило номенклатуре, различным аппаратным комплексам отстояться, откристаллизоваться, переплестись и упрочиться, стать структурой не только в себе, но и для себя; стать самодостаточным социальным агентом, не нуждающимся более в "харизматическрм лидере".

После 1945 г. Сталин столкнулся почти с монолитом и по сути не смог провести сколько-нибудь серьезной широкомасштабной чистки аппарата. Исключение – "ленинградское дело", в котором не Сталин использовал кого-то, а его использовали. Попытка организовать новый тур репрессий после XIX съезда партии окончилась смертью Сталина. Мощная сплоченная аппаратная номенклатура, ощущающая свою силу, единство интересов и корпоративную солидарность – это тоже результат Победы.

Еще один результат войны заключался в том, что с ее окончанием уже невозможна была война гражданская, которая в вялотекущей ("мягкой", "холодной") форме продолжалась после того, как в 1921 г. окончилась "горячая" гражданская война. В "холодной гражданке" выходила накопившаяся в народе социальная ненависть, которую высвободил слом старой системы. Новая система, находившаяся в процессе становления, использовала эту ненависть в городе и деревне, в коммуналке и на заводе. И хотя вялотекущая гражданская война фарсово испускала дух в 50-е годы в борьбе против космополитов и уже не страшном преследовании стиляг, в целом Великая Отечественная подвела черту под "холодной гражданкой", растворила ее в себе, смыла собой, объединила ее участников в некую целостность, дала им остро почувствовать общность, направляя ненависть против внешнего врага. В Великой Отечественной сталинская система начала бить преимущественно внешнего врага, ее репрессивный потенциал обрушился на Германию, и это безусловно способствовало ее укреплению – в краткосрочной перспективе – и победе. В среднесрочной перспективе такое укрепление работало против сталинского режима, так как существенно ослабляло возможность возврата к довоенной модели: в истории ничего нельзя реставрировать. В этом (но не только в этом смысле) победа в войне – последний подвиг сталинской системы, исчерпавший ее возможности и ставший началом ее конца.

Как только кратократия встала на ноги, она начала борьбу за физические, социальные и экономические гарантии существования. Сначала во главе с "четверкой" она избавилась от Сталина, а затем во главе с членом "четверки" – последним сталинцем Хрущёвым обеспечила гарантии физического существования. Хрущёв отличался от Сталина тем, что не был сторонником массового террора, прежде всего – против номенклатуры. Однако как и Сталин, он был противником фиксации социальных и экономических привилегий номенклатуры во времени, сторонником коллективизма и противником ведомств. (Ирония Истории: именно убогие хрущобы с их отдельными квартирами, а следовательно, индивидуализированным бытом, стали началом конца, "закатом" Совдепии).

Устранение Хрущёва означало, что кратократия сдала экзамен на зрелость и вступила в позднюю стадию своего развития – Оттепель сменилась теплым застойным летом и застойной "золотой осенью", "золотым веком" номенклатуры, когда, насколько это возможно при сохранении форм исторического коммунизма, реализовались консумптизаторская, индивидуально-потребленческая тенденция, "либерализм по-коммунистически", т.е. в сфере распределения и потребления (помимо прочего, отсюда – детант во внешней политике). Это потребовало несколько ограничить либерализм в других областях (идеология, литература, искусство), "материальный либерализм" застоя-застолья потребовал отказа от многих (хотя далеко не всех) форм "идеологического либерализма" хрущевских времен.

Параллельно с этим развивалась тенденция усиления позиции среднего уровня власти по отношению к центроверху. В 70-е годы реальная власть переместилась на уровень ведомств и обкомов при решающей роли первых. Взаимоусиливающее наложение двух тенденций – ослабление контроля центра и подрыв ранжированного потребления (вплоть до оформления "теневой экономики") – для страны в целом означало хаотическое и полное разграбление, уничтожение природных ресурсов, проедание будущего. Единственной реакцией центроверха на эти процессы могло стать и стало усиление репрессивного аппарата госбезопасности.

Однако в комбинации разложения кратократии с усилением репрессивного аппарата (призванного усилить режим на фоне нарастания экономических проблем, угасания доверия к власти, утраты населением веры в "идеалы коммунизма" и т.п.) была заложена бомба замедленного действия. Ведь репрессивные органы, будучи ведомствами, имеющими, разумеется, собственные интересы, выступали в качестве персонификаторов центроверхных, внеэкономических функций. Неслучайно на рубеже 70-80-х годов борьба "государственной" и "обкомовско-ведомственной" фракций кратократии приняла вид противостояния, а затем соперничества КГБ и МВД.

В любом случае дилемма кратократического общества – это дилемма, с одной стороны, растительно-рабского котлованного существования (смертеподобной жизни) и, с другой – жизни, выходящей за рамки барака и похлебки, но возможной лишь благодаря истощению системы, ее разворовыванию прежде всего привилегированными группами. Привилегии исторического коммунизма – это привилегии перераспределения, пережала как легального, так и нелегального. И, разумеется, обмена власти на материальные блага ("деньги"); а вот эти последние во власть не превращались, даже ныне, в Постсовке это крайне затруднительно, в совсистеме это практически было невозможно. Однако истощение системы как формы более или менее нормальной жизни означала, что реальная жизнь системы рассчитана лишь на 2-3 поколения. Не более.

В середине 60-х годов окончательно (но не без борьбы) подмяв "государство", кратократия в течение 15 лет (очень кстати тут произошло повышение мировых цен на нефть) раскрыла себя – в этот период она довела свои внутренние противоречия до предела, до вполне заметного внутри кратократии обособления двух ее групп. А именно, с одной стороны, той, что воплощала центральноуровневые и внеэкономические структуры системы ("неосталинисты"), с другой – той, что являла собой потребленческо-экономические и "среднеуровневые" (ведомство, обком) звенья власти ("либералы"). Эти противоречия вылились в более или менее скрытый конфликт между различными фракциями и ведомствами внутри кратократии (брежневский "клан" – противостоящие ему силы; МВД – КГБ и т.д.). Кратократия отперла и даже приоткрыла ларчик со своей "кощеевой смертью", обнаружила и обнажила ее. Смерть, таким образом, стала вопросом времени и техники.

Попытка Андропова разрешить дилемму кратократии в пользу центроверха внеэкономическим способом, путем ужесточения контроля над индивидуальным бытием кратократии, над "кадрами" преимущественнно административными средствами ("борьба с коррупцией" по методу, уже опробованному под руководством КГБ в "отдельно взятых республиках" – Азербайджане и Грузии) провалилась из-за сопротивления как самой кратократии, так и более широких слоев населения (провал "закавказского метода" на рубеже 70-80-х не означает, что он вообще бесперспективен; как знать, в ситуации разрушенного коммунизма элементы этого метода могут появиться на рубеже 90-х – "нулевых", правда, в качестве, скорее, не главного, а дополнительного средства. "Выкорчеванный сорняк прежней силы не берет").

В отличие от Андропова, Горбачёв был вынужден пойти другим путем. Будучи избран генсеком, он обнаружил далеко зашедшую дифференциацию (дивергенцию) внутри самой кратократии, неэффективную экономику, сложную международную и военно-стратегическую обстановку. Однако выяснилось не только это. Стало ясно, что в ходе своего развития (или разложения – в данном случае это одно и то же) кратократия центроверха утратила значительную часть своей реальной силы, которая "осела" на среднем уровне управленческих структур. Так сработал закон сегментации власти.

Задача состояла в том, чтобы вернуть эту власть. Возвращение власти центроверху требовало опоры на "государственно-коллективистско-внеэкономические" блоки, элементы системы (то, что как раз и не сработало у Андропова). Это стремление "опереться" вступало в противоречие с необходимостью решения другой задачи, объективно стоявшей перед Горбачёвым (независимо от того, как он сам ее понимал и формулировал). Речь идет о разрешении дилеммы кратократии в ключе, диаметрально противоположном андроповскому, – путем признания, легализации и "рыночного запуска" тех средств, которые кратократия накопила за брежневский период, о придании имеющемуся богатству адекватной формы, об экономизации власти и т.д. Причем сделать это надо было таким образом, чтобы укрепить прежде всего центроверх, высший уровень власти. Короче, следовало осовременить кратократию, модернизировать военно-промышленный комплекс и, самое главное, восстановить баланс власти между ее средним и высшим звеном по крайней мере на уровне конца 60-х годов.

Такой внутренне противоречивый комплекс мер по спасению ("перестройке") исторического коммунизма исключал возможность разработки сколько-нибудь осмысленного, цельного и долгосрочного плана. Искали не план, а прежде всего конкретную технологию, способную устранить противоречие между двумя центральными задачами. Как сказано в Библии, "ищите и обрящете, стуците и отверзнется". Нашли. Постуцали. Потом отверзлось – по полной программе, даже не по "принципу Черномырдина" (хотели как лучше, а получилось как всегда), а хуже.

Нашли такой ход: если не можешь вернуть власть наверх, если это создает проблемы, сделай так, чтобы "середина" утратила эту власть в пользу низа, по отношению к низу. "Демократия и гласность" стали искомой технологией. Ну а конкретная реализация началась летом 1988 г. с решения о совмещении должности партсекретарей и председателей советов различных уровней: не проходишь в райсовет, куда выбирают и непартийные, не проходишь в партийные руководители – вот тебе "демократия и гласность".

Однако реализация этой технологии началась не сразу, а только на втором этапе перестройки.

XIII
В истории перестройки можно выделить три этапа: начальный, который был скорее вербальным (оральным): апрель 1985 – апрель 1988; разгар перестройки: апрель 1988 – сентябрь/октябрь 1990; спад и провал перестройки: сентябрь/октябрь 1990 – август 1991 г.

На первом этапе основной властный, социальный конфликт развивался внутри кратократии в борьбе между двумя вариантами выхода из кризиса – "административным" и "социально-экономическим". Когда после письма Нины Андреевой (март 1988 г.) горбачевцы поняли, что сил для решающей победы над оппонентами им может не хватить и власть они могут потерять, они (впервые в истории кратократии) подключили к внутрикратократической борьбе население, позволив ему организовываться на политической основе. В кратократическом обществе было допущено возникновение политической сферы. В ходе борьбы второго этапа перестройки это стало еще одним, наряду с экономическим, каналом выхода, социального дезертирства из кратократии, еще одной формой ее разложения. Так рядом с кратократией стали возникать новые субъекты социальной борьбы – экономические и политические.

Основной конфликт второго этапа развивался между "реформаторами по-горбачевски" и этими новыми экономическими и политическими субъектами – группами, представлявшими собой продукт разложения кратократии, с одной стороны, и сторонниками умеренных реформ, главной целью которых было не допустить к пирогу аутсайдеров – новые экономические и политические группы.

Уже весной, а окончательно – в начале осени 1990 г., ситуация вышла из-под контроля реформаторов-горбачевцев, которые растерялись и по сути ушли "вглубь сцены" – октябрь 1990 г., отказ Горбачёва от "плана Шаталина – Явлинского".

С этого момента начинается третий период перестройки, главный конфликт которого развивается между новыми экономическими и политическими группами и частью номенклатуры, главным образом, республиканской областной и ведомственной (лучший пример – ситуация в РСФСР), с одной стороны, и консервативной кратократией, стремящейся подморозить реформы, поскольку они и их последствия вышли из-под контроля и грозят разрушить исторический коммунизм. Итог известен: путч, фактический запрет КПСС, распад СССР, конец исторического коммунизма.

Таким образом, "гибель русского коммунизма" есть закономерный результат длительной эволюции этого строя, развертывания основных его тенденций и противоречий, обусловленных социальной природой этого строя и его власти.

XIV
Однако крушение коммунизма, логику и причины этого явления можно и нужно рассматривать не только в рамках истории коммунистического порядка, но и более широко – с точки зрения истории России, точнее того, что мы с Ю.С.Пивоваровым назвали Русской Системой.

В истории этой системы Власть как системообразующий субъект несколько раз создавала привластные органы – господствующие социальные группы: боярство, дворянство, чиновничество второй половины XIX – начала ХХ в. и (с оговорками) советская номенклатура. Одна из регулярностей развития Русской Системы заключалась в том, что каждая последующая из этих групп, исторически выступавшая могильщиком предыдущей, была более многочисленной и в то же время более бедной, обладала меньшим имуществом, имела меньше собственности, вещественной субстанции. С этой точки зрения, номенклатура довела процесс, тенденцию вещественной десубстанциализации Русской Власти до логического завершения.

Когда-то в середине XVIв. псковский монах Ермолай Еразм подал проект ("сказку"), согласно которому служилых людей нужно было перевести на вознаграждение пайком, продовольствием – и за это, а не за поместья, они должны были служить. Ивану IV Грозному проект понравился, но реализовать он его не мог. Русской власти понадобилось три с половиной столетия, чтоб "сказку сделать былью", и во времена Иосифа IЕдинственного и Ужасного "создать" господствующий слой без собственности – номенклатуру.

Разумеется, большевики и номенклатура пришли к власти в результате революции, т.е. разрыва в истории, в исторической преемственности. Однако с точки зрения логики истории, логики развития центрального системообразующего субъекта Русской Системы (безотносительно его конкретной формы) – Власти, разрыва не было, была логическая преемственность, трансформация по линии Власти, господствующих групп. В этом плане неважно, кто социально заполнил новую форму, воплотил новую структуру Власти. С точки зрения самой этой Власти и Русской Системы важно было, что она логически вытекала из предшествующей, развивала ее. Большевики выполняли программу Русской Власти.

Когда-то Маркс и Энгельс заметили, что порой реакция выполняет программу революции. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что в случае большевиков революция выполнила программу реакции – то, что начал делать Александр III, но не смог доделать и что провалил его бесталанный и неталантливый сын.

В выполнении этой задачи большевики нашли нетривиальный ход (Э. Де Боно назвал бы его блестящим примером lateralthinking). Суть в том, что с 1860-х годов процессы социальной дезорганизации, социального распада в России обгоняли процессы социальной организации нового общества, при всех внешне блестящих и доселе невиданных в стране результатах. Практически все добольшевистские правительства, позднесамодержавная власть в целом стремились противостоять процессам распада, остановить их. Большевики пошли другим путем: они оседлали, направили и организовали процессы социальной дезорганизации, разрушения, довели их до конца, до завершения, до затухания, а потом уничтожили выдохшихся, ослабевших, опустошенных персонификаторов этих процессов и установили свою власть – Власть.

В плане русско-системном большевистская революция – это далеко не то, чем она является в плане русско-историческом, в Русской Истории и для нее. Номенклатура – это не только власть победившего народа, но и новая структура Власти Русской Системы, Власти, всегда относившейся к народу как к Популяции. Снятие этого внутреннего противоречия стало одновременно главной задачей номенклатуры и внутренним мотором ее развития (решение задачи должно было объективно прекратить и развитие номенклатуры, и ее как таковую, стать "окончательным решением" номенклатурного вопроса).

Коммунистическая номенклатура, однако, есть не просто господствующая группа без собственности на вещественные факторы производства (собственность на социальные и духовные факторы совпадает с властью, а точнее, представляет собой гомогенное присвоение, из которого еще не возникли путем взаимообособления власть и собственность), но такая господствующая группа, которая возникает на основе отрицания подобной собственности и функционирует посредством подобного отрицания.

Придя к власти как материально-бессобственническая группа, кратократия как любая господствующая группа должна была решить проблему передачи привилегий и статуса детям. Решение этой "внутрикоммунистической" задачи было теснейшим образом связано с решением другой русско-системной задачи, а именно, фиксации своего отношения к населению как к Популяции.

Коллективизация, с одной стороны, фиксация привилегированного положения номенклатуры после XVIIIсъезда ВКПб (увеличение зарплаты, создание спецшкол для детей, латентное проведение идеи неравенства – читай "Тимура и его команду" Гайдара и см. впервые опубликованную в 1939 г. "Книгу о здоровой и вкусной пище"), с другой, решили эту задачу внешне. Однако до тех пор, пока как минимум физические гарантии существования кратократии, т.е. сохранение жизни индивидов и их семей не были обеспечены, о какой передаче привилегий могла идти речь? Чего? Кому?

Решение в начале 50-х годов задачи-минимум поставило на повестку дня задачу-максимум – сохранение и передачу социальных и экономических привилегий и статуса. Однако в обществе без собственности сделать это было очень трудно. Система нашла свой выход, в соответствии со своей логикой: кратократия должна гарантированно получать высокий объем потребления. Как этого добиться при росте численности кратократии, не прибегая к террору, расчищающему место и обеспечивающему вертикальную мобильность? А очень просто: во-первых, затормозить, а затем приостановить ротацию, создать застой (вот он, родимый!), чтобы привилегий и возможностей, если и не передавать их, то "кормить" ими, хватило надолго – на детей и внуков; во-вторых, позволить увеличение численности кратократии, чтобы хватило как можно большему числу. Иными словами, кратократия пошла проторенным путем Русской Системы – экстенсивным, к которому добавила закупорку каналов вертикальной мобильности, что еще более усилило мобильность горизонтальную и экстенсив. Как следствие – порочный круг.

Правда, этот легальный выход был недостаточен, и кратократия "дополнила" его внелегальным – нарушением иерархически-ранжированного потребления посредством обмена власти на материальные блага, о чем речь шла выше. Однако это среднесрочное решение само оборачивалось долгосрочной проблемой: оно ослабляло систему, вело к нарушению внутрикратократического иерархопорядка (т.е. было хаосогенным фактором) и материально истощало систему. Все это стало очевидно на рубеже 70-80-х годов. Дальнейшее сохранение привилегий и статуса номенклатурой и обеспечения будущего детей требовало качественного сдвига: устранения застоя, уменьшения численности господствующей группы, резкого увеличения изымаемой у населения части производимого продукта – до уровня почти экспроприации (что во многом и произошло, приведя к обнищанию населения, сокращению его численности). Если при этом учесть, что легальных внеэкономических методов и форм эксплуатации не было, и требовались экономические, а эти последние, развивались очень медленно и давали незначительную прибыль, то функциональный источник криминализации, иллегализации экономики ясен (генетически уходит в брежневское время). К тому же сам переход от внеэкономических методов эксплуатации к экономическим не мог быть осуществлен, по крайней мере, сколько-нибудь результативно, на легальной основе. Экономическому накоплению должно было предшествовать внеэкономическое, легальному "капиталистическому" – нелегальное (криминальное) первоначальное (некапиталистическое). Вышло однако так, что некапиталистическое внелегальное накопление обрело тенденцию к самовоспроизводству и забило то, что теоретически могло бы стать капиталистическим.

Подчеркну: во-первых, кратократия в начале 1980-х должна была искать принципиально новые формы изъятия продукта, создаваемого населением, поскольку "застойная" структура исторического коммунизма все меньше и меньше справлялась с этой задачей: упор на силовые, внеэкономические факторы был не в интересах господствующих групп, к тому же это было практически невозможно; собственно экономических механизмов непосредственного присвоения продуктов у кратократии не было; в ситуации исчерпания экстенсивных факторов развития на рубеже 1970-1980-х годов кратократя в силу своего разбухания, многочисленности и населения по сути начали конкурировать в борьбе за "общественный пирог", за, грубо говоря, "расхищение государственной собственности". Если учесть, что сохранение (не говоря уже об увеличении/повышении) численности статуса и уровня жизни кратократии, объективно требовало покушения не только на, выражаясь марксистским языком, прибавочный продукт населения, но и на нечто большее и необязательно на необходимый продукт – грань между прибавочным и необходимым продуктом в катократическом обществе вообще зыбка и условна. Этим большим мог быть прежде всего "жизненный фонд", запас жизненной прочности, созданный за тридцать лет (50-80-е годы) "деленной жизни" (И.Дедков). речь идет прежде всего о сбережениях и стоимости рабочей силы ("труда"), зарплаты (а также пенсий, социальных гарантий и т.п.) в реальном измерении.

Во-вторых, искать новые формы эксплуатации населения в условиях рушащегося коммунистического порядка, угрозы нарастания социального хаоса надо было быстро.

Быстрых легальных средств не было, и естественно первым ходом, импульсом стало использование не легальных средств и каналов. Однако они по определению не могли стать главными, занять центральное место; в лучшем случае, их можно было использовать как очень важный, но дополнительный, вспомогательный механизм. Главные экономические и, что важно, легальные средства и факторы обеспечивали новые формы эксплуатации, лежали за пределами СССР/России. Это были мировая Капиталистическая система, мировой рынок, Запад. "Запад нам поможет", – словно вспомнили кратократы и присвоили слово и дело диссидентов, точнее, то из их слова и дела, что было связано с опорой на Запад в борьбе с властью.

Если в 50-70-е годы господствующие группы СССР добирали с Запада то, что не могли получить, добрать внутри страны, то с конца 80-х годов и уже, тем более, в 90-е они сделали Запад, мировой рынок средством добирания продукта в самой стране, подставив ее под "железную пяту" мирового капитализма и выступая в этой подставе посредниками. Разлагающаяся кратократия, а затем приватизаторы коммунизма начали использовать Запад, капитализм для резкого увеличения доли изымаемого у населения продукта – вплоть до экспроприации, до уничтожения жизненного фонда и заведомого обесценения рабочей силы (посредством увеличения цен, налогового пресса и т.п.).

Разумеется и западный капитал косвенно выступил соэксплуататором населения, а отчасти и новых господствующих групп. Однако главное заключается в том, что, открывая страну вовне, эти группы прежде всего поставили себе на службу, в качестве эксплуатирующе-экспроприирующего механизма, капитализм, так сказать, подковали "капиталистическую блоху", которая после этого перестала быть (у нас) капиталистической (а заодно легальной и производственной), а превратилась в паракапиталлистическую (а заодно внелегальную и перераспределительную). Знай наших! В "треугольнике" "новые господствующие группы – криминал – мировой капитал" возникало то, что именуют "tangledhierarchy", т.е. подвижная иерархия, когда в зависимости от ситуации и фазы процесса главным эксплуататором остальных "углов" (а через них – населения) поочередно выступает один из этих углов.

Русская власть, точнее то, что от нее осталось на данный момент, оказалась зажатой внутри этого "треугольника" и должна либо разрушить его, что практически невозможно, либо вытеснить новые господствующие группы и криминал из их "углов" и занять их место.

Нельзя сказать, что опора на капсистему как внешний фактор для того, чтобы получить политико-экономический рычаг по отношению к населению, – нечто абсолютно новое, некая новая стратегия. Отнюдь нет. Именно так действовал Иван Калита и все остальные Даниловичи в течение того периода, когда Русь была под Ордой. А именно – использовали Орду, т.е. внешнюю силу и в качестве органа насилия по отношению к населению (сейчас это не нужно) и в качестве выкачивания экономического продукта (дань Орде – "выход"), значительная часть которого "приминала" к княжеским рукам (князья собирали дань даже в те годы, когда по разным причинам не отсылали ее в Орду). Таким образом, господствующие группы посткоммунистической России пошли по пути Ивана Калиты, использовали то, что можно назвать "стратегией Калиты" или "принципом Калиты". Орда использовала Калиту, Калита (и Даниловичи) – Орду. Как Даниловичи, так и хозяева приватизированного коммунизма используют внешние факторы, силы и механизмы для упрочения своего положения, для превращения населения в популяцию. Только для Даниловичей это был, выражаясь по-монгольски, Дорнод Алтын Ордон (Восточная Золотая Орда), а для Борисовичей – Тимуровичей – Абрамовичей (новый – пятый? – интернационал) – это Баруун Алтын Ордон (Западная Золотая Орда).

Разумеется, сказанное выше – упрощенная схема. Разумеется, процессы, о которых шла речь, суть не результата заговора злодеев-плохишей, а объективные процессы борьбы за место под солнцем и в стане хозяев жизни, процессы стихийные и в то же время системные.

Антинародные? Да. в том же смысле, что и политика прислужников Орды – московских Даниловичей – по отношению к населению Руси в XIV – первой половине XV в.

Антинародная логика режима? Да. Но "пахнущая" не предательством, а логикой долгосрочного развития Русской Власти, формирования господствующих групп Русской Системы. В 1991 г. Русская Власть и ее персонификаторы, исчерпав, проев очередную историческую структуру, сбросили пришедшую в негодность коммунистическую форму, оболочку и в очередной раз революционным (с точки зрения Русской Системы в целом и контрреволюционным с точки зрения, отжившей свое, ее частной структуры – коммунизма) способом меняют систему по схеме "преемственность через разрыв", пускаясь в опасное приключение. Опасное много более, чем это могли себе представить горбачевцы и ельцинцы, поскольку их авантюра происходит во время серьезнейшего сдвига в капиталистической системе – здесь и придавить может (но это уже особая тема, к которой мы вернемся после знакомства с новой работой А.А.Зиновьева "Великий эволюционный перелом"); более того, здесь и Русская Власть как особый (моно)субъект исторического развития кончиться может – точка бифуркации. Отмечу еще раз: как не случайным, с точки зрения истории Русской Системы и Капиталистической Системы, было возникновение советского коммунизма, так не случаен, а глубоко закономерен его конец, сопровождающийся поломкой механизма социального иммунитета и началом "перестройки" в другую, по-видимому, более эксплуататорскую и менее эгалитарную структуру, что соответствует общему направлению нынешнего развития Капиталистической Системы, элементом которой и среднесрочной альтернативой которой был исторический коммунизм. Россия идет в том же направлении, что и весь мир. Богатые, конечно, тоже плачут. Но, как правило, бедные плачут больше. И чаще всего плакать начинают раньше богатых, у которых запасы для проедания больше.

Но вернемся в Россию, в 1990-е.

Продолжение следует.

[i] Wallerstein I. Japan and future trajectory of the world-system: Lessons from History? – Binghamton (N.Y.): Fernand Braudel Center for the studies of economies, historical systems, and civilizations, 1986. – P. 13-14.

[ii] Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения в 9 томах. – М.: Мысль, 1988. – Т. 3. – С. 27.

[iii] Пресняков А.Е. Московское государство первой половины XVII в. // Три века: Россия от Смуты до нашего времени. – М.: Изд-во И.Р.Сытина, 1912. – С. 37.

[iv] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // К. Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, Изд.2-е. – Т. 3. – С. 47-48.

[v] Подр. см.: Фурсов А.И. Коммунизм как понятие и реальность // РИЖ. – М.: РГГУ, 1998. – Т. 1. – N 2. – С. 13-63.

[vi] Ленин В.И. ПСС. – Т. 24. – С. 441.

[vii] Ленин В.И. ПСС. – Т. 31. – С. 342.

Сcылка: http://www.razumei.ru/lib/article/1746