[Василий Селюнин]

Между прочим, теория рыночного социализма нисколько не нова. Еще в тридцатые годы ее выдвинул западный экономист Оскар Ланге, причем его модель предусматривала в точности то же, что предлагает нам сегодня академическая школа: некое центральное плановое бюро устанавливает правильные цены, которые предопределяют правильное поведение предприятий. Обсуждение этого проекта светилами мировой экономической мысли получило тогда название Великой Дискуссии. Теоретики показали несостоятельность проекта, а много позже практика реформ в социалистических странах убедила, что ничего, кроме бюрократизации экономики, из этой затеи не выходит. Всемирно известный венгерский ученый Я. Корнаи ехидно заметил: "Модель Ланге базируется на ошибочных допущениях, касающихся природы "плановиков". Служащие его Центрального планового бюро являют живое воплощение платоновых философов, олицетворение единства, бескорыстия и мудрости.. Такое не от мира сего чиновничество никогда не существовало и существовать не будет".
А главное, у чиновников нет управленческого инструментария, сравнимого с рыночными регуляторами. Достоинство рынка капитала заключантся еще и в том, что он настраивает производство с изумительной точностью-нужны не просто легковые автомобили, а с катализаторами, особо прибыльно изготовление не всяких телевизоров, а с повышенной четкостью изображения и с дистанционным управлением без проводов. Плановая настройка хозяйства много грубее исходно, в принципе. В самом деле, к чему толкает экономику баланс, справедливо считающийся сегодня самым важным,-между денежными доходами населения и их товарным покрытием? Единственно к насыщению платежеспособного спроса в валовке, в стоимостном выражении. Если цифры доходов и товарного вала сошлись, то вроде бы все в порядке. Но чем, каким товаром наполнены рубли валовки? Ведь нехватку мыла не покроешь изобилием ковров, электродрели не заменят мяса. Последующие плановые расшифровки общего задания на товарные группы (столько-то пар обуви, столько-то магнитофонов) не спасают положения-на душу населения можно нашлепать обуви больше всех в мире, а на ноги...сами знаете. Ситуация сродни той, что описал Чехов в "Жалобной книге": "Проезжая через станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы покушать я не мог найти постной пищи. Дьякон Духов". "Лопай, что дают".
Лопаем, куда денешься. И это еще не худший из вариантов. За четыре года пятилетки, выпуск потребительских товаров возрос на 68 миллиардов рублей, а ныне запланировали прибавить 66 миллиардов-почти столько, сколько за весь предыдущий период. Можно не сомневаться: будет произведена увеличенная цифра, не более того. Предприятия станут еще нахальнее вздувать цены, что бы исполнить неподьемные планы, а государство в очередной раз закроет глаза на эти маленькие хитрости. Других способов сколько-то соблюсти баланс доходов и расходов населения все равно нет. Независимо от намерений начальства планирование год за годом, десятилетия за десятилетием демонстрирует полную неспособность рационализировать структуру отраслей, заставить экономику работать на человека. Эту задачу способен решить только раскрепощенный, выпущенный на волю капитал. Различия в норме прибыли безошибочно указывают, куда он должен переместиться в интересах покпателей и общества в целом.
Прокламированный ныне товарный рынок без рынка капитала создает конкуренцию особого рода: предприятия и отрасли улещают не покупателя, но государство, казну, соревнуясь, кто больше оттяпает лимитов, дотаций, денег в долг без отдачи, инвестиций, кто изловчится выцыганить план помене, льгот поболе, цены пожирнее. Реформаторы подменили право собственности на средства производства вздорным понятием самостоятельности трудовых коллективов. Это поистине безумие: сохранить средства производства за государством и в то же время дать людям самостоятельность в их использовании-как хочешь, так и распоряжайся чужим добром.
Результаты не заставили себя ждать. Даже официальная статистика сигнализирует о затухании прироста производственного потенциала страны. В 1970 году ввод основных производственных фондов составил 10,5 процента от их наличия, выбытие-2.3 процента. Разница между этими величинами (8,2 процента) характеризует чистую прибавку фондов. В 1965 году эта прибавка снизилась до 5,4, в 1988-м-до 4,6 процента. Из анализа плана на 1990 год видно, что средства, расходуемые на расширенное воспроизводство, ныне сократятся в 1,2 раза сравнительно с 1988 годом.
Это по официальным данным. В действительности положение гораздо хуже. По нашим расчетам, стоимость строительства возрастает как минимум на 30 процентов каждую пятилетку, а в последние два года цены на инвестиционные товары будто с цепи сорвались. Между тем новые фонды засчитываются в баланс по их номинальной стоимости и приплюсовываются к действующим фондам, оцененным в свое время другими, более весомыми рублями. Если пересчитывать все добро и сопостовимые рубли (в так называемую восстановительную стоимость) да сверх того учесть скрытое выбытие (фонды еще не списаны, но устарели и не приносят должной отдачи), то станет очевидно: вводы фондов далеко не покрывают их выбытия, мы промытываем главное материальное богатство страны-ведем себя как перед концом Света.
Казенное, бесхозное-да кто его станет беречь и приумножать? Урвать побольше заработка с казенного завода, урвать немедля, пока хозяин не застукал,-вот это славно, это по-нашенски, по-люмпенски, однова живем. Сейчас государство-собственник спохватилось и отменило выборность директора-их снова будут назначать. Станет ли лучше? Навряд ли. Нам все не впрок, пока собственность казенная. Действительно, за рубежом на акционерных предприятиях работники руководителей не выбирают. Наблюдательный совет подбирает, нанимает таких директоров, которые не приведут производство к упадку-иначе акции быстро обратятся в мукулатуру.
Но вот я вспоминаю прелестный рассказ Бориса Шергмна "Ничтожный срок". Дело было в старину на артельной верфи в архангелогородском Поморье. Корабельные мастера и работные люди от пяти берегов Двинской губы собрались выслушать отчет о своих выборных. Один доложил: "Я удоволил анбары дорогим припасом, красным лесом. Хватит на два года при большом расходе". Службу эту он управил за девять месяцев. Собрание поблагодарило его-и только. Другой за этот же срок обеспечил верфь инстументом. И ему сказали: "Что ж, ты исполнил свою должность. Но ничего восхитительного тут нет". Третий начал с вопроса: "Известен ли вам художественный мастер и мореходец Маркел Ушаков?" Собрание отвечает: "Ты бы еще спросил, известны ли нам отцы наши и матери! Мореходные судостроительные чертежи Маркела Ушакова друг у друга отымаем.", Тогда докладчик обьявил: "Я уговорил Маркела Ушакова принять в свое смотрительное руководство наше Лисестровскую верфь. Придет сюда на постоянное житье. Но, что бы расположить Маркела, мне понадобился долгий срок." "Сколь долгий?"-спрашивает собрание. "Девять лет..." Триста человек как один всплеснули руками, встали, закричали: "Мало, совсем мало времени потратил ты, Панкрат Падиногин! Для столь полезного успеха девять лет ничтожный срок". Так вот как это назвать-выборы, назначение, приглашение? В том ли суть? Можно поступать так и эдак, смотря по обстоятельствам. Важно, кто назначает или выбирает-собственники или поденщики. И что? Назначенцы будут смотреть в рот вышестоящим, служить партийно-государственному аппарату, а он так и не доказал за семьдесят лет своих способностей сносно распорядиться казенным имуществом.
Нет уж, без приватизации средств производства, как ни крути не наладить нам здорового хозяйства. Такая перспектива для "реалистов" невыносима. "Мы перестанем быть сами собой, если поступимся нашими социалистическими ценностями, позволим яростным псевдодемократам дурачить людей сладенькими сказками о "народном капитализме", безграничной демократии и беспартийной гласности",-дает установку руководитель ленинградских коммунистов Б.Гидаспов ("Ленинградская правда", 8 декабря 1989). " В ослеплении мы не видим, что уже на крючке. Еще движение-и мы окажемся на раскаленной сковородке: наши заводы и земли, банки, школы лечебные учреждения и прочее станут добычей грабителей-толстосумов"-нагнетает эмоции отечественный партработник из Белоруссии Э. Скобелев ("Литературная Россия", №45, 1989). "Наши "товарищи-экстремисты" рвут и мечут, доказывая необходимость всеоблемющего рынка, хотя осуществление их рекомендаций грозит полным развалом советской экономики",-доносит М. Антонов и по законам жанра называет главного экстремиста-академика Л. Абалкина ("Наш современник", 1989, №8).
Да будет шуметь то по пустякам! Спешу успокоить тех, кто держал перед Колонным залом плакатик "Прекратить албаканизацию страны!". Академик сто раз клялся, что у него и в мыслях нет приватизировать сколько-то значимые средства производства, допустить рынок капитала. А без этого и товарный рынок невозможен. Стало быть все останется по старому, по-вашему.
Согласие скандальных "реалистов" с умеренными и аккуратными реформистами царит и в вопросе о рынке рабочей силы. Понимающий газетчик спросил Л. Абалкина: "Значит, не может быть речи о наемном труде?" "Наемный труд,-отрезал академик,-не расхожий термин, а строго научное понятие, парное понятию капитала. Поэтому считаю, что наемный труд и социализм несовместимы". Как видите, и с этой стороны угроз нашему строю не предвидится. Вопреки мнению радикально настроенных законодателей и как раз по настоянию Л. Абалкина в первую же статью нового Закона о собственности СССР включена такая запись: "Использование любой формы собственности должно исключить...эксплуатацию человека человеком".
Разберемся, что к чему. В чеканной формулировке Закона исключена, заметьте, не вообще эксплуатация человека, а только другим человеком. Государством-это пожалуйста, в том греха нет. Эксплуатация означает, все равно на Западе или у нас, безвозмедное присвоение кем-то части продукта, созданного работником. Остроумна, но теоритически несостоятельна притча о том, как побеседовали японец и наш советский. " Я работаю шесть часов,-обьявил первый.-Два часа на себя, два часа на хозяина и два часа на Японию". Собеседник ответил: "А я работаю два часа, только на себя. Хозяина у меня нет, а зачем мне работать на Японию?". Будь так, за счет чего страна содержала бы армию, милицию, школы, больницы? На какие шиши мы строили бы жилье и заводы? В этом смысле эксплуатация работника-эксплуатация работника-обязательное условие жизнеспособности общества. Но чем ниже продуктивность труда, чем расточительнее ведется хозяйство, тем большую долю продукта приходится отнимать у производителя, что бы насытить потребности общества. Но чем ниже продуктивность труда, чем расточительнее ведется хозяйство, тем большую долю продукта приходится отнимать у производителя, что бы насытить потребности общества. Тем выше, стало быть, степень эксплуатации. В рыночных экономиках от 60 до 80 процентов времени трудится на себя и только 20-40 процентов рабочего дня-на общество. У нас пропорция обратная: примерно две трети созданного чистого продукта непосредственно производителю не оплачивается и поступает в распоряжение государства.
Тамошний работник находится в предпочтительном положении не потму, что хозяева предприятий добры и сострадательны. Рабочая сила там такой же товар, как и всякий другой. Она имеет свою цену, которая в развитых странах, по нашим понятиям, баснословно высока (что выгодно, между прочим, и сообществу предпринимателей-иначе кому бы они продавали автомобили, квартиры, бытовую технику?). Человек имеет возможность продавать на рынке труда свою рабочую силу, будучи ее собственником. Дарованная природой и умноженная обучением рабочая сила-важнейший вид собственности.
Однако едва государство забирает в свои руки средства производства, как оно фактически экспропририрует и собственников рабочей силы, то есть все трудоспособное население. Человек теперь не может прокормиться иначе, как войдя в наем к государству. Оно становится монопольным покупателем рабочей силы и как всякий монополист произвольно назначает на этот важнейший товар цену, какую пожелает (через оклады, тарифные ставки, расценки, нормативы и т.п.). Рынок труда упраздняется, торговаться о цене товара больше не с кем-монополист скупает всю рабочую силу.
Теперь представьте себе, что рядом с единственным покупателем появляется конкурент и начинает набивать цену на этот товар. В прошлом году среднемесячная зарплата в народном хозяйстве составила 240 рублей, а в кооперативах-500 рублей. Предлагая двойную цену, кооператоры перехватывают у государства работников. Зарождается рынок труда.Потерпит ли государство, привыкшее распоряжаться по своему усмотрению всеми ресурсами труда, рядом с собою конкурента, пусть пока и слабенького, но такого настырного? Ответ каждодневно дает жизнь-кооператоров только что в ступе не толкут.
Такова суть дела. Она затуманена, затушевана словесами об эксплуатации. Действительно эксплуатация человека человеком звучит некрасиво. Выразим то же самое спокойнее, как это сделал академик Л. Абалкин в помянутом интервью: речь идет о запрещении наемного труда, и ни о чем больше. Наконец, определим смысл понятия третьим способом: государство запрещает нам, естественным собственникам своей рабочей силы, продавать ее кому ни было, кроме как ему государству. Вот теперь сказано как надо. В этих условиях рыночная экономика снова невозможна. Есть такая восточная легенда. Падишах велел архитектору построить дворец. Зная порядки в том царстве, зодчий попросил письменный указ и с фирманом под мышкой пошел покупать стройматериалы. Стража схватила его: нарушаешь, мол. Тот показывает шахскую бумагу-нет, не годится, тебе велено строить, вот и строй, а про кирпич и мрамор ничего не сказано. Ладно, выправил мастер еще бумагу, купил, что надо, и стал нанимать строителей. А стража опять тут как тут: пройдемте, гражданин. Зодчий опять к шаху, мол, ваше величество, напиши ты мне такой фирман чтобы я в своей работе был полный шах. Повелитель подумал и отказал: бог с ним, с дворцом,-если каждый в своем деле, будет шахом, тогда зачем я шах?
Правда, хорошо? Мы толковали уже о движущей пружине рыночной экономики-о перемещении капиталов из одних производств в другие, более полезные и выгодные. Но рынок капитала гроша ломаного не стоит, если нельзя свободно купить рабочую силу для растущих и процветающих производств, если вся она мнополизирована шахом или, в нашем случае, государством.
Возможность товарного рынка без рынков капитала и труда-в лучшем случае теоритическое заблуждение, а в худшем-сознательный обман ради успокоения общества, выпускания пара из клокочущего котла.
Прав Л. Абалкин: существующий у нас строй и наемный труд несовместимы. Но ведь то же самое пишут и "реалисты". Иделог реальной школы В. Якушев с предельной точностью называют условия, при которых только и может действовать рыночная модель: "Это наличие обособленных частных товаропроизводителей, ориентированных на прибыль, конкуренции, свободного ценообразования, рынка средств производства и предметов потребления и, наконец, рынка труда и безработицы." Эти условия "реалисты" считают для нас неприемлимыми столь же определенно, как и реформист №1 академик Л. Абалкин, как его школа экономистов. Общий знаменатель той и другой школы-сохранение и укрепление существующей системы хозяйства. Разногласия лишь в частностях. Сегодня модно призывать к гражданскому миру. Широко известный "реалист" Александр Проханов рекомендует даже "устроить братание и великое целование" ("Литературная Россия" №1,1990). Вот и подходящий случай для такого лобызания. Конечно, академическая школа не едина. В обойму имен, составленную ее противниками, довольно-таки произвольно включены мыслители, весьма различные по взглядам. Но даже тех, с кем я решительно не согласен, как-то не хочется ставить на одну доску с их оппонентами хотя бы уже потому, что одни-широко образованные интиллегенты, другие компенсируют нехватку знаний агрессивностью в полемике. Однако, как говаривали в старину, Платон ты мне друг, но истина дороже.