[Николай Владимирович Сомин]

Правда, я должен сказать, что всё не так просто. Бывают вроде бы коллективисты ‑ люди, которые любят качать права. Сами ничего не делают, ничего из себя не представляют, но им вынь да положь то, что им положено. Но это — псевдоколлективисты. И бывают индивидуалисты хорошие, любящие, которые хотят помочь. Но кому помочь — определяют только они, и никто другой, никакой не коллектив. Так что здесь не всё так просто. Но, тем не менее, повторяю, что в большинстве своём индивидуалисты — это эгоисты, думающие о себе, а коллективист думает об обществе, а значит, думает и о людях, составляющих то общество, значит — думает о других.
Если бы все были коллективистами — это было бы прекрасно! Но, увы: на самом деле всё не так. На самом деле индивидуалистов гораздо больше, чем коллективистов. Это ‑ следствие общей падшести человечества. И это такой фундаментальный, к сожалению, закон, с которым надо всегда считаться. Но индивидуалисты всё-таки бывают двух родов. Индивидуалисты первого рода — это люди безнадёжные. Это действительно непробиваемые эгоисты, которым что ни говори, всё от них отскакивает. Он давно всё понял: что он — центр мира, что всё должно вертеться вокруг него, что он должен всё притягивать к себе и так он должен жить. Но такие – далеко не все. В большинстве людей всё-таки присутствует совесть. Это — искорка, которая делает человека человеком. И эти люди, может быть, и неустойчивы в добре. Может быть, их справедливость ниже, чем «люби ближнего, как самого себя». И, тем не менее, совесть у них есть, и они не безнадёжны. А человек ‑ вообще существо вменяемое, человек — существо воспитуемое. Это вы тоже, наверное, знаете. И в мире всё время идёт борьба за души этих индивидуалистов второго рода. И борьба эта очень трудная и с переменным успехом: если в людях просыпается совесть, то и просыпается какое-то близкое к нормативному чувство справедливости. И если объединяются такие люди худо-бедно с коллективистами, тогда и реализация справедливого общества ‑ справедливого не на словах, а в реальности, ‑ возможна. Если это не происходит, если эта борьба за души индивидуалистов второго рода кончается поражением — а это тоже возможно: эти люди — индивидуалисты второго рода — они могут очень легко уткнуться в корыто потребления, и тоже их могут так воспитать, что грести к себе — это самое правильное, именно так и надо жить, увы — то общество погружается, сразу скатывается на очень низкий уровень. Коллективисты становятся маргиналами, они ничего не решают, они, может быть, как-то кучкуются, закукливаются в какие-то особые, локальные общества. Но жизнь этих обществ в мире эгоистов крайне тяжела, и эгоистичный мир старается эти общества разрушить, как старался разрушить общину Николая Николаевича Неплюева.
Собственно, я вкратце, может быть, не очень вразумительно, но постарался ответить на этот вопрос: когда же, всё-таки, при каких условиях возможно справедливое общество.
В заключение я должен всё-таки сказать во избежание кривотолков, что я считаю, что вот это справедливое общество может быть только религиозным, христианским. И, во-вторых, справедливое общество — это, безусловно, общество социализма, общество общей собственности, во всяком случае — на уровне средств производства. И моё кредо — это христианский социализм. Путь атеистического социализма мы прошли. Мы этот путь, в общем-то, вкусили, прошли, как мне кажется, целиком и полностью и поняли, что он невозможен. В конце-то концов, Бог — источник любви. И если общество Бога отрицает, то оно неизбежно прерывает связь между источником любви и людьми. Какая-то остаточная любовь в людях остаётся, и в обществе она остаётся, и общая собственность вот эту любовь может на некоторое время актуализировать. И люди — так это и получилось в Советском Союзе — могут совершить удивительные социальные чудеса и построить общество, близкое к справедливому. Но на некоторое время. После эгоисты начинают всё более и более в обществе преобладать, они захватывают власть и социалистическое общество разрушается.
Но христианский социализм — это отнюдь не царство Божие на земле. Вот часто говорят: «А, вы проповедуете Царство Божие? Это никуда не годится, это хилиазм». Это очень глупое, на мой взгляд, возражение. Потому что Царство Божие — это знаете что? В нём нет смерти. Нету! В нём нет болезней. В нём нет печалей. Об этом церковь нам всё время говорит в заупокойных молитвах. А христианский социализм — это общество справедливости. Там будет и смерть, будут и печали, будут и болезни, всё-всё-всё. Но будет и другое. Там, возможно, будет и достаточно высокий уровень любви. Это общество будет здоровым, оно может идти вперёд, развиваться. И, главное — такое общество будет подготавливать людей к существованию уже в царствии Божием, в которое, как я уже сказал, все мы должны перейти.
Теперь ‑ вопросы.

(Вопрос): Скажите пожалуйста, по-вашему, почему всё-таки Екатерина II поддержала «Вольность» дворянства? Я думаю, она осознавала, что она ломает устои, ломает общество? Но почему она всё-таки это сделала?
(Ответ): Интересный вопрос. Да, вроде бы, Пётр III был такой человек недалёкий, а Екатерина вроде умнейшая женщина. Я боюсь, что она слишком много общалась с разными французскими философами-просветителями, которые ей немножко заморочили голову. Вот именно ей, может быть, руководствовало не чувство справедливости, а чувство целесообразности. Начитавшись философов, она решила, что дворяне имеющие досуг, они как-то двинут искусство, науки. Может быть, были такие соображения. Конечно, в душу человека не влезешь. Это мои предположения.

(Вопрос): Как хорошо вы знаете нашу русскую крестьянскую общину, а именно передел земли постоянный в ней? Вот это отношение к справедливости в крестьянской общине, у нас он как-то может близок к тем идеалам, которые были в Ветхом Завете. Вы говорите, что постоянного передела собственности... у нас тоже было как нормой жизни, когда ревизия проходила, и вслед за ревизией переделывали всю землю как раз с той целью, чтобы не накапливалась она в чьих-то руках в огромных размерах.
(Лектор): Я совершенно с вами согласен. Крестьянская община это очень интересно. И норма передела собственности ‑ это норма потрясающая. Вот почему я и говорил, что понимание русским народом справедливости — на почти нормативном уровне. Норма передела земли ‑ это очень высокая норма, норма замечательная. Действительно, появилась новая семья – община ей отводила кусок земли. Если же какая-то семья уменьшилась, там народ поумирал, и она не могла уже платить подати, которые распределялись на всех членов общины, распределялись обычно по земле, то эта земля у них снималась. Я совершенно с вами согласен, что передел земли, а, надо сказать, передел земли у нас был в России повсеместно. Если в западных губерниях и на Украине, между прочим, были общины, но передела земли не было, а в западных губерниях и общин-то не было, то в России, везде сплошь в средней России был передел земли. Спасибо за вопрос.

(Вопрос): Тут у меня может быть несколько вопросов. Вот, вы говорили о справедливости. Можно ли ещё вот рассматривать не справедливость саму по себе, а, как бы оценку, меру, оценку справедливости. Потому что если в обществе мера оценки справедливости, она имеет какой-то вес, какое-то значение, то общий подход совсем другой уже вырабатывается. Потому что вы связывали вот эти понятия: эффективность, свобода и развитие. Вот эти три базовых понятия, они… как раз в них справедливость очень тесно вплетается. И развитие без справедливости невозможно, также как и без освобождения, то есть познание мира ‑ это есть как освобождение. Эффективность развития оно нам всем и гарантирует, развитие гарантирует свободу и гарантирует независимость. А без справедливости у нас не будет эффективного развития. И вот она как бы является одной из основополагающих составных частей вот этой триады. И только вкупе с ними она для нас имеет даже не только экономическое значение, а значение как выживаемость нас. Как вы считаете?
(Лектор): Я, честно говоря, вашу триаду не поддерживаю. Все три компоненты вашей триады — вещи пререкаемые. Давайте, что у вас там? свобода, эффективность и развитие. Понимаете, — всё дело куда развитие. По вот этой моральной оси происходит развитие. Оно может развиваться вверх, а может развиваться вниз. И это две большие разницы. И нынешний мир развивается, ой как развивается, только на мой взгляд, он летит по этой моральной оси вниз, в сатанинскую сторону. Так что просто говорить «развитие» ‑ это значит ещё ничего не сказать. Важно, в какую сторону развитие. То же самое эффективность. Эффективность это что? Эффективность, чтобы у всех было много? Так Иоанн Златоуст доказал, что богатство ‑ это колоссальный соблазн, который убивает душу. Которое и в этой жизни приводит к тому, что человек становится зверем, а уж что касается жизни будущей, то, как известно, «проще верблюду пролезть через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное». Поэтому вот эффективность — ради чего эффективность, опять-таки? Эффективность ради созидания любящего общества, справедливого общества, это одно. А эффективность, ради того, чтобы эгоисты становились ещё больше эгоистами, то это другое. А третья, свобода, эта штука, конечно, хорошая. Без свободы человека вообще быть не может. Но я уже как-то говорил, что настоящий человек свободу свою реализует. В реализации свободы он поднимается по моральной оси либо вверх, либо вниз. Либо он свою свободу начинает отождествлять с эгоизмом, или он свободу свою начинает отождествлять с любовью к ближнему. Ну не те у Вас совершенно критерии. Главное — любовь. Вот это критерий! А это всё, в общем, сомнительно.

(Вопрос): Я просто дополню ещё, можно? Мы живём в таком мире, что как только мы станем слабыми по общим критериям развития, нас просто уничтожат. Нам деваться некуда.
(Лектор): Это правильно. Да. Слабыми, конечно, становиться нельзя. А кто говорит, что надо быть слабыми? Да, мир жесток. Общество ‑ оно должно себя защищать, поэтому я за развитие экономики. Обязательно. Но экономика должна быть социалистической, а не капиталистической.

(Вопрос): Как же так получилось, что наш русский советский человек так быстро переродился? Превратился в хищника. Не оттого ли, что общество, государство было атеистическим? И куда же смотрели, в таком случае, наши советские русские философы, социологи? Как же они проморгали это? Что они не сделали ничего такого, чтобы развернуть общество в сторону религии? Для построения социалистического общества более-менее продолжительного?
(Лектор): Да, я с вами совершенно согласен, что главная, глубинная причина развала Советского Союза ‑ это атеизм. Я вот попытался, может быть, косноязычно, как-то это обосновать. А почему об этом не сказали наши русские философы? Ну, во-первых, наши русские философы, они об этом говорили, правда, до революции. И Сергей Николаевич Булгаков, и Николай Бердяев. Они говорили, что социализм может быть только религиозным. Это было сказано ещё до революции. Было сказано, но их совершенно не услышали. А вот наши советские философы, что с них взять? Была жёсткая идеологическая цензура, что ли … Нельзя было говорить по-другому. Была жёсткая идеологема, и надо было повторять только то, что можно было повторять. А вот почему так получилось, кто сделал так, что эта идеологема стала нарочито жёсткой, почему у нас все споры о социализме были ликвидированы – вот это вопрос. Причём мне кажется, вопрос конспирологический. Вот эта пятая колонна индивидуалистов, она всегда работала в Советском Союзе. При Сталине они временно проиграли. Но они поняли, что поражение их временное. Если они установят, что будет жёсткая идеологема, что обсуждение этих вопросов будет закрыто, это общество развалится. Это они сумели сделать. Вот как, каким образом, кто это делал — я не историк, не политолог, в общем, разбирайтесь …

(Вопрос): Можно я прокомментирую, буквально пару слов? Николай Владимирович начал читать, но не дочитал. Есть замечательная книга, недавно вышедшая, Сергея Ервандовича Кургиняна, которая называется «Странствие». В этой книге он отвечает на ваш вопрос, довольно обстоятельно. Так что всем рекомендую, кто хочет понять причины краха Советского Союза, как и с чего всё началось и чем закончилось. Всё там очень непросто. Если дочитаете, вопросы всё равно останутся, но, тем не менее.

(Вопрос): Скажите пожалуйста, правильно я понимаю, что сочетание справедливости и любви является необходимым и достаточным условием для построения общества, в котором внутри заложен принцип прогресса и развития?
(Лектор): Ох, этот принцип прогресса и развития… Тем не менее, он появляется. Понимаете, для меня любовь первична. Это не средство, это цель. А вот эти прогресс и развитие, это какие-то просто сопутствующие феномены. А у Вас всё-таки получается, что это цель, а любовь это средство. Вот с этим я не согласен. Но, в принципе, да. Я только хочу подчеркнуть, что любовь и справедливость ‑ это вещи не противоположные. В справедливости уже наличествует любовь. Это, как бы, любовь, выплеснутая в общество, и любовь ещё не совершенная. Это компромисс между любовью и эгоизмом.

(Вопрос): А как вы считаете, сейчас вот задача, все про неё говорят, это построение социума нашего. Нам ещё сильно мешают его построить. А как вы считаете, что нам не хватает, какого фундамента для построения нашего социума, способного выжить в нашем мире?
(Лектор): Да, собственно, всего не хватает. Не хватает социализма, не хватает Православия как государственной идеологии. Для меня это вещи фундаментальные. Без этого ничего не будет. А мы сейчас максимально далеки от этого. Нет ни того, ни другого. Поэтому, в общем-то, дела наши плохи.

(Вопрос): Николай Владимирович, ваша сегодняшняя лекция проделала такое количество откликов внутренних, и такое количество вопросов, в хорошем смысле слова. Они у меня несколько связаны между собой, но при этом каждый как-то сам по себе. Я просто сразу предупреждаю, что у меня несколько последовательных их будет, вопросов. Значит, первый. Первый, вот по поводу справедливости. Вы справедливость это рассматриваете как некую онтологическую имманентную категорию человека, онтологически ему присущую. Я, в принципе, конечно же, с вами согласен. Я думаю, что мы здесь все согласны. Но, постольку поскольку мы живём в обществе, по поводу основных этих категорий всегда ведётся некая полемика, в том числе и с нашими оппонентами, то, оценивая те или иные положения, всегда как-то переворачиваешь и думаешь, каким образом это может быть опровергнуто, объяснено по-другому, какие могут быть против этого выставлены возражения, или так сказать, иная интерпретация. Вот первое, что пришло сразу в голову, что, очевидно, некий воображаемый оппонент скажет: да ну как же справедливость, какая же это онтологическая категория? Справедливость, на самом деле, это некая рациональность, сродни общественному договору. Общество, человечество понимает, что для того, чтобы существовать, оно должно существовать как-то организованно. Оно осознаёт необходимость этой организации. Принцип справедливости есть принцип рационального учёта эгоистических интересов, и это претворяется в законе. И, вот, собственно, вот вам новое время, вот вам модерн, вот вам идеология просвещения. И, как бы, никакой справедливости, а наоборот, рациональность и эффективность. Вот это первый вопрос. Вот, как бы, по мнению, по аргументации оппонента таким образом будет предложено воспринимать справедливость. Вот вы на это что-то можете добавит, возразить, предложить возможный полемический ответ?
(Лектор): Я как бы немножко эту ситуацию предвидел, и недаром я говорил об относительной справедливости. Относительная справедливость, она вот получается где-то близка к этому общественному договору. Да, но дело в том, что относительная справедливость ‑ это всё-таки искажение божественного закона, искажение закона «люби ближнего как самого себя». Закона, который Господь предлагает как базис построения общества. Этот тезис совершенно не опровергает то, что справедливость — от Бога. Любые искажения ‑ они от человека, но само понятие всё равно от Бога. Так же как и свобода, она от Бога, но искажение её от человека. Любовь — от Бога, её искажение ‑ от человека, и прочая, прочая, прочая.

(Вопрос): Я понял, спасибо. Я подумаю над этим. Теперь такой тезис. Любовь предшествует справедливости. И подлинная общность, коммунистическая, следует прежде всего из любви. Насилие в любви невозможно. Всякое насилие вне любви, вне добровольности любви, которая приводит к общности, накапливает некую несправедливость, так скажем. Вообще, любовь не терпит насилия, насилие любовь уничтожает. Постольку, поскольку общество всегда состоит из индивидуалистов и коллективистов, из которых одни принимают и признают категорию справедливости, имеют в себе достаточно любви, чтобы этому добровольно следовать. Вторая часть общества, которая, вы сами говорите, опираясь на некую статистику социальной психологии, состоит из индивидуалистов. Из этого, вроде бы, следует неизбежный вывод: тогда когда мы задумываемся о практической организации такого общества, прежде всего из этого следует, что либо такое общество всё-таки построить нельзя, либо при его построении необходимо прибегать к насилию над индивидуалистами, в том или ином объёме. Что, опять-таки, противоречит, накапливает тот самый конфликтный потенциал, который, рано или поздно, накопив некоторую меру несправедливости, это общество опять разрушит. Вот не следует ли из этого, опять-таки, некая изначальная обречённость, что ли, того, что нельзя построить более или менее длительное и прочное общество, основанное на справедливости, на подлинной справедливости.
(Лектор): Вопрос вы, конечно, задали самый трудный для социалистической теории. Я на него отвечаю следующим образом. Если обратиться к практике, вот, допустим, появился такой замечательный царь, авторитетно-харизматичный, который сказал: «Всё, мы будем строить христианский социализм, а я буду царствовать!» И все: «да, да, да, будем, будем!». Как это сделать? Там всё равно должен быть сектор частной собственности. Это должен быть отстойник для эгоистов. Они туда должны убежать и в этом секторе работать. Но этот сектор должен быть под жёстким контролем. Конечно, где-то 80 – 90% средств производства должны быть в общественной собственности. Да, вот такое общество. А кто бунтует, да, определённое насилие должно быть, с этим ничего не сделаешь. Если вот эти индивидуалисты первого рода, они не находят себя в частном секторе, они становятся диссидентами, начинают на Красную площадь выходить, кричать там «Свобода!». Да, этого допускать нельзя.
(Вопрос): Директора овощных баз, или, например, директора крупных продовольственных магазинов каких-нибудь, индивидуалистами начинают становиться в таком обществе.
(Лектор): Да, это путь опасный: сначала у него магазинчик, после сеть магазинчиков, после у него там и фабрики появились, после у него и банк появился. И если это пустить на самотёк, это всё быстро закончится. Социалистическое общество это общество высочайшей организации. Оно, для того, чтобы жить, люди должны иметь высокую нравственность, высокий уровень сознательности, понимать справедливость на высоком уровне.
(Вопрос): Спасибо за ответ, потому что он как раз совпал именно с моей внутренней конструкцией. Он подтверждает, что, как ни странно, я мыслю логически и аналогично ‑ это, наверное, способ. Я это не называю отстойником, но некоторая, может быть, резервация, или ещё что-то. Должно иметь, так сказать, некий выход. Но тут есть ещё одна такая коллизия, так сказать, изначальная: когда Вы говорили про справедливость тоже как категорию, то мы понимаем, что в основе различных систем справедливости ‑ справедливости как категории ‑ она может иметь различные ценностные основания. И здесь, собственно, коренится проблема, потому что при некоторых ценностных основаниях принцип справедливости как раз приводит к капитализму: «я больше других работаю, я ‑ более, так сказать, умный и более сообразительный и прочее, и это справедливо». Собственно, это протестантское общество: «Господь меня любит больше потому, что я лучше, Он мне сообщает большее количество благ и это делает Он». Так сказать, когда вот у Кадырова спросили: «Откуда у вас деньги?» «Аллах даёт нам деньги для обустройства Чечни». Такое вот. И так же вот индивидуалисту Господь даёт силы, даёт способности и даёт блага мирские. Коллизия вот здесь в чём: что более сильный на самом деле, умный и более приспособленный, так сказать, витально, биологически, экзистенциально человек всегда в данном случае имеет некое искушение в основу своей ценностной пирамиды класть такие основания, которые будут оправдывать его доминирование над другими. И таким образом получается, что, так или иначе, более совершенные, более сильные, более приспособленные особи из человеческого сообщества всегда будут тяготеть к индивидуализму и к той ценностной системе, которая его оправдывает. И, рано или поздно, мы всегда получаем некий естественный отбор, который выносит наверх группу более сильных и хищных. И хищники опять захватывают власть над обществом и потом эту хищническую идеологию узаконивают. Вот тут тоже есть некое противоречие и некий неизбежно срабатывающий механизм, вроде бы обрекающий всегда на, в конечном счёте, поражение общества, построенного на идеалах справедливости.
(Из зала): Почему-то Вы считаете изначально, что если человеку больше дано, так он и больше жрать будет. Ему если дано ‑ это ему уже дано по определению, а то, каким он будет – какие у него будут выбор, условия воспитания ‑ от этого и зависит, каким он дальше будет. Попадёт он в одну среду ‑ будет одно, попадёт в другую ‑ будет другое. Вы же изначально трактуете, что если он более сильный – значит ему, грубо говоря, охота будет других больше по морде бить, если у него масса тела больше, значит он побольше есть всегда будет. А может, он похудеть решит. Это зависит от человека, от его воспитания, от его установок. Поэтому всё решается воспитанием.
Да, статистика такова, какая она есть. Мы первый раз в истории человечества решили построить спроектированное общество. Естественно, по теории вероятности и благодаря статистике, понаделали кучу ошибок. Но мы это делали первый раз. Сколько раз нужно было запустить ракету Сергею Павловичу Королёву, и сколько было бабахов, прежде чем был один первый успешный старт. Это статистика, и она работает на нашей стороне. Сейчас будем делать второй раз, третий, 156-й, пока не получится.
(Ответ): Я с Вами отчасти согласен, потому что коллективисты – люди вовсе не слабые. Они тоже сильные люди. И совершенно верно: сильный человек ‑ он может в любую сторону пойти, вверх и вниз. Всё зависит от того, в какую сторону по моральной оси он начнёт двигаться. И здесь я с Вами совершенно согласен. Только я должен добавить ещё одно. Понимаете, все забывают про Бога. Бог ‑ самый сильный. Хоть он и даёт свободу, Он ‑ за нас. Для него коллективизм ‑ это ценность, а индивидуализм ‑ это мерзость. И всё равно, хоть он и даёт людям свободу, здесь удивительное, даже не совсем понятное, соединение: с одной стороны человеку даётся свобода, а с другой стороны Бог ‑ участник истории, участник каждой жизни человеческой. Он дей-ству-ет здесь! И Он за нас. Поэтому бабушка надвое сказала, кто победит.
(Вопрос): Да, мне было интересно именно Ваш ответ услышать. Понятно, что вопросы мои несколько провокационные, чтобы побудить полемику.
(Ответ): Да-да.
(Вопрос): Я хотел бы сказать, что в своё время у Сергея Ервандовича Кургиняна был такой образ, здесь уже поддержанный: сильный человек ‑ хороший образ, его можно взять на вооружение ‑ сильный человек может быть либо волком, либо волкодавом. Но мы понимаем, чтобы в этом обществе часть сильных людей становились или были волкодавами, которые будут естественным образом ограничивать популяцию хищников. Это понятно. Но из этого следует ещё одна проблема.
А вот всё-таки, вот такой посыл, что в каждом обществе есть индивидуалисты и коллективисты ‑ как бы Вы сочли нужным объяснять эту разницу? Что это? Это врождённое? Это приобретённое? Какова природа этого разделения? Потому что в зависимости от того, какой ответ мы даём на вопрос о природе этого разделения, будут и последствия ‑ стратегия и тактика общества при работе над этой проблематикой. Понимаете?
(Ответ): Да, именно чтобы как-то ответить на этот сложный вопрос, я и делю индивидуалистов на таковых первого рода и второго рода. Во-первых, я считаю, что всё-таки в генах это не заложено. Это закладывается где-то ‑ сложный вопрос ‑ при формировании души. Но фатализма здесь нет. Потому что индивидуализм, собственно эгоизм ‑ это же гибель духовная. А Господь не желает ничьей гибели. Он хочет, чтобы все спаслись. Поэтому потенциально он не может закладывать этот фатализм, что вот этот человек просто по определению индивидуалист, и всё, ничего тут не сделаешь. Это где-то в каких-то глубинах души закладывается, но всегда есть возможность это изменить. Индивидуализм ‑ это, конечно, следствие падшести человеческой, это безусловно. И эта падшесть человеческая присутствует в каждом человеке. Но её можно выдавить. Не всю, но в значительной степени её можно выдавить. И, собственно, Церковь вот этим и занимается. У неё есть свои методы работы с душами людскими. Эти методы проверены тысячелетиями, они от Бога. Так что я этим методам полностью доверяю. Другое дело, что наша Церковь не занимается социальными проблемами по большому счёту. А нужно, чтобы занималась.

(Вопрос): Дополнение к прошлым вопросам. По поводу индивидуалистов. Может быть, есть какие-нибудь формы встраивания индивидуалистов в общество без сильного ущерба? Например, в 30-е годы были артели: кто не хочет работать на государственных заводах, создавали артели. С одной стороны ‑ это частное предпринимательство, с другой стороны ‑ нет частной собственности. Или, допустим, свобода: в рынке есть свобода, в плановой экономике её нет. Но, допустим, Глушков, который разрабатывал технологии развития социалистической экономики, предлагал информационное развитие экономики и компьютеризацию всей экономической социалистической модели. И это давало бы горизонтальные связи и огромную свободу действий. То есть не только вертикально план шёл, но и горизонтальные связи появлялись. То есть, мне кажется, можно встраивать вот этих людей в более здоровое общество.
И второе. Хоть общество было у нас атеистическим, но всё-таки массово обычный народ повально был крещённый. Вот допустим, я из простой рабочей семьи, у меня вся семья крещённая. И ходили в Церковь всегда, и бабушка во время войны, и мама, и все дяди, и тётки.
(Ответ): Ну, то, что во время Войны ходили в Церковь ‑ это неудивительно. Ну и отлично. Что касается того, что Вы предлагаете некие механизмы, как устроить социалистическое общество. Ну, не знаю, я социолог-то неважный. И какие-то конкретные механизмы, конечно, должны вырабатываться уже в процессе социалистического строительства. Только я насчёт Глушкова, честно говоря, сомневаюсь. Дело в том, что я сам кибернетик. Я программист, и всю жизнь я занимался искусственным интеллектом, делал всякие системы управления и прочее, и прочее. Понимаете, мне кажется, что у Глушкова здесь немножко такая что ли фантазия какая-то. Да, компьютеры позволяют сделать план более гибким. Но всё равно это будет план. А так, чтобы была и рыночная свобода, и план ‑ вот в это я не верю. Либо-либо.

(Вопрос): Николай Владимирович, вопрос такой. По поводу справедливости. В русском языке было понятие "правда", и различались понятия правды и справедливости.
(Ответ): Да.
(Вопрос): Вот относительная справедливость ‑ это как бы справедливость, это то, что рациональное. А то, что от Бога ‑ это правда. В Православии это так как-то, по-моему, звучало. Может быть, здесь говорить о правде, не путать со справедливостью. Потому что здесь такая путаница понятий происходит: рациональная справедливость и ‑ справедливость от Бога.
(Ответ): А что, для Вас правда ‑ это понятие очень понятное, да?
(Вопрос): Нет. Просто одним словом называются разные вещи. Если природа разная, наверное ‑ одно от Бога идёт, а другое ...
(Ответ): Нет, я и пытался доказать, что природа не разная. Не разная! Что справедливость ‑ это вовсе не рациональная вещь. Справедливость идёт от правды Божией. Справедливость есть Божий закон, а вовсе не рациональное какое-то соглашение между людьми. Другое дело, что правда Божия ‑ понятие гораздо более глубокое, чем социальная справедливость. Да, справедливость ‑ это более мелко. Справедливость ‑ это понятие социальное, это проекция Правды Божией только на социальные отношения. Тогда и возникает это понятие ‑ социальная справедливость.
(Вопрос): А вот в языке есть понятие «за правду страдал». Это что?
(Ответ): Ну и что? А если вы вместо «правды», тем не менее, будете подставлять «справедливость», то всё получится: за справедливость страдал. Если справедливость понимать расширено, она превращается в правду, и не надо это слово сужать и рационализировать.
(Вопрос): Спасибо. И вот такой вопрос ещё. Хилиазм и гностицизм ‑ это ересь, естественно?
(Ответ): Нет.
(Вопрос): Нет? Хилиазм?
(Ответ): Понимаете, на самом деле – нет.
(Вопрос): То есть хилиазм, Вы считаете, положительное и теософское?
(Ответ): Ну, тут надо целую лекцию делать о хилиазме, чтобы быть понятым. Есть, грубо говоря, два хилиазма.
Есть иудейский хилиазм, под которым понимаются просто некие чувственные наслаждения. То есть общество, где от пуза наелся и, грубо говоря, удовольствия где-то неподалёку.
А есть хилиазм христианский. Он совершенно другой. Под христианским хилиазмом понимается то, что Царство Божие приходит в этот мир сначала в виде хилиазма. А после оно приходит уже окончательно в этот мир. И тут никакой чувственности, никакой вот этой материальности нет совершенно. И второе, хилиазм поддерживали очень многие святые. Например, Ириней Лионский, величайший святой. Он написал книгу, «Против ересей» она называлась. Эта книга принята нашей Церковью. И он вот там говорил, что тот, кто не понимает хилиазма, тот и христианства не понимает. И ещё целый ряд хилиастов, которые нашей Церковью не отвергнуты, они считаются святыми нашей Церкви. И, более того, критика всё время упиралась вот в этот иудейский хилиазм. И многие богословы, которые на эту тему рассуждали, здесь склонялись именно к тому виду хилиазма, и вот такой хилиазм церковью осуждается. Но христианский хилиазм ни одним из Вселенских соборов не опровергнут.
Ну, это если очень кратко. Надо целую лекцию читать: с цитатами, с Блаженным Августином, мнение которого сейчас официально принято, и прочее, и прочее, и прочее. Это разговор очень большой.