Вихрастый, с носом чуть
картошкой –
ему в деревне бы
с гармошкой,
а он в футбол, а он –
в хоккей.
Когда с обманным поворотом
он шел к динамовским
воротам,
аж перекусывал с проглотом
свою «казбечину» Михей.
Кто гений дриблинга,
кто – финта,
а он вонзался словно финка
насквозь защиту пропоров.
И он останется счастливо
разбойным гением прорыва,
бессмертный Всеволод
Бобров!
Насквозь – вот был закон Боброва,
пыхтели тренеры багрово.
но был Бобер необъясним.
А с тем кто бьет всегда
опасно,
быть рядом должен гений
паса –
так был Федотов рядом
с ним,
Он знал одно, вихрастый
Севка,
что без мяча прокиснет
сетка.
Не опускаясь до возни,
в безномерной футболке
вольной играл в футбол не
протокольный –
в футбол воистину
футбольный,
где забивают, черт возьми!
В его ударах с ходу, с лета
от русской песни было что-то.
Защита, мокрая от пота,
вцеплялась в майку и трусы,
но уходил он от любого,
Шаляпин русского футбола,
Гагарин шайбы на Руси!
И трепетал голкипер
«Челси».
Ронял искусственную
челюсть
надменный лорд с тоской
в лице.
Опять ломали и хватали,
но со штырей на льду
слетали,
трясясь ворота ЛТЦ.
Держали зло, держали
цепко.
Таланта высшая оценка,
когда рубают по ногам,
но и для гения не сладок
почет подножек и накладок,
цветы с пинками пополам.
И кто-то с радостью тупою
уже вопил: «Боброва
с поля!»
попробуй сам не изменись,
когда заботятся так бодро,
что обработаны все ребра
и вновь то связка то мениск.
Грубят бездарность,
трусость зависть
а гений все же ускользает
идя вперед на штурм ворот.
Что ж грубиян сыграл
и канет
а гений и тогда играет,
когда играть перестает.
И снова вверх взлетают
шапки
следя полет мяча и шайбы,
как бы полет иных миров,
и вечно – русский,
самородный,
на поле памяти народной
играет Всеволод Бобров.
Евгений Евтушенко