http://www.apn-spb.ru/publications/article23552.htm
Среда, 11 мая 2016
Часть 1
2016-04-06
7 апреля 2001 года - 15 лет назад - лидер нацболов Эдуард Лимонов сотоварищи был арестован сотрудниками ФСБ на затерянной в алтайских горах пасеке. Его подозревали в попытке развязать партизанскую войну на севере Казахстана с целью отделения от этой страны населенных русскими территорий. Лимонову были предъявлены обвинения в незаконном приобретении и хранении оружия (ст. 222 УК РФ), попытке создать незаконные вооруженные формирования (ст. 208), терроризме (ст. 205) и призывах к свержению конституционного строя (ст. 280). Большинство из них рассыпались в суде, однако писателю и политику пришлось провести за решеткой более двух лет.
"АПН Северо-Запад" публикует написанную по горячим следам рукопись участника событий - одного из старейших петербургских нацболов Сергея Гребнева, также задержанного тогда на Алтае. В ближайшие месяцы в серии "ЖЗЛ. Биография продолжается" издательства "Молодая гвардия" выходит жизнеописание Лимонова авторства лидера петербургского отделения "Другой России" и редактора "АПН-СЗ" Андрея Дмитриева (литературный псевдоним - Андрей Балканский), из которого можно будет узнать и другие подробности как алтайской истории, так и прочих этапов насыщенной событиями судьбы Эдуарда Вениаминовича.
Мы шли по ледяной дороге, скованный морозом снег хрустел под ногами как куча битого стекла в хрустальную ночь. Тридцатиградусный мороз, с интересом поглядывая на нас из-за столетних деревьев, нервно подрагивал от каждого нашего шага. Низкое, не греющее солнце освещало долину. Далекие, но от прозрачного воздуха кажущиеся рядом горы грозно чернели с разложенными сверху яркими, кристально чистыми полосками снега.
Мы шли вдвоем, не торопясь, по укатанной нашим «батоном» дороге. Шли встречать ребят, которые уехали в село за мясом и мукой. Без них Эдуард решил не садиться обедать, но они опаздывали. Ему надоело слушать наше недовольное бурчание, что пора бы всё-таки пообедать, и он предложил прогуляться, из-за своей упёртости не меняя решения. Я пошел с ним. Мы молчали. Это часто бывало, когда мы оставались вдвоем. Мне всегда хотелось сказать ему о многом, а спросить - ещё больше, и поэтому я молчал. К тому же круг сузился. Из нескольких тысяч товарищей по партии нас было 13. И было в душе ощущение какого-то не осознанного до конца начала чего-то нового, важного и прорывного. Именно здесь, сейчас ощущалась и сосредоточилась главная материя действия. Выжимка из всех предыдущих лет существования партии.
Первым молчание нарушил Эдуард. Есть у него всё-таки, как говорила Маша Забродина, боязнь долгих пауз. - Смотри, мышка замерзла, - сообщил он, остановившись около бруствера. До этого смотревший в прекрасную, как наше будущее, даль, я опустил голову. На дороге лежал маленький трупик рыжей полёвки. Эдуард потрогал её носком ботинка. Мышка ещё не примерзла.
- Недавно умерла, может, несколько минут назад. Бежала куда-то, дела срочные были, а вот бац и замёрзла, - как бы для себя серьезно говорил Эдуард, рассматривая с неподдельным интересом мёртвую мышь. Мы покинули место маленькой трагедии. Через несколько шагов он оглянулся, как будто надеясь, что мышка оживёт и побежит дальше. Мы смотрели вокруг себя, с наслаждением впитывая живую картинку освещенной солнцем Алтайской долины.
Вот ведь Бахур, - неожиданно начал Эдуард. - Маленький, щуплый, туберкулёз, голова пробита, а какой железный стержень внутри! Прёт вперёд и прёт!
Я взглянул на него. Тоже небольшого роста, чёрные джинсы, камуфляжная телогрейка с меховым воротником, ушанка. От морозного воздуха его и так большие из-за очков глаза казались ещё больше. В линзах отражалась величественная алтайская природа. Я кивнул.
Эдуард остановился и, прикрыв от солнца рукой глаза, взглянул вдаль. - Не едут? Дорога бежала через склоны с одинокими елями по бокам, пересекая не замерзающую, бурную горную речку. - Нет, - констатировал я. Ничто не нарушало гулкую величественную тишину.
- А вот там, - показал рукой на более близкий склон Эдуард, - я видел как-то утром, как спускается с гор старый марал с огромными рогами. Медленно, с гордой осанкой. Мощнейший!
- А почему старый? - Коряво спросил я. - Видно было. Я почувствовал. Старый, но сильный. Эдуард восхищенно ухмыльнулся. Я явственно увидел отражение марала в линзах очков.
Когда Лимонов говорит что-то для себя важное, что точно цепляет его самого, его голос становится похожим на тихое рокотание, как будто кто-то перекатывает, не спеша, булыжники. Он улыбается и смотрит на тебя как бы со стороны, скосив глаза, как будто проверяет, пробует на тебе свои размышления.
- Ну что, пойдем обратно. - Пойдем. Мы развернулись и пошли на пасеку. На мышь Эдуард больше не взглянул. Как только мы зашли в лес, послышалось эхо урчания нашего «батона» с ребятами.
- О, а вон и пацаны! - Обрадовался Лимонов и весело зашагал к туре, где уже давно томился на печи огромный казан с тушеным маральим мясом.
Это был первый день моего нахождения на пасеке в 17 километрах от деревни Банное Алтайского края. Лимонов с товарищами уезжал на следующий день. Мы же с Димой Бахуром и нацболом из Новосибирска Колей Балуевым оставались зимовать. Я пахнул поездом. Пацаны были бородаты и пропитаны до костей тайгой и горами. Я был по-питерски бледен, они - закопченные солнцем. Мы сидели в туре при свете керосиновой лампы. Миски ещё дымились костями съеденного мяса. Мы пили обжигающе крепкий чай из алюминиевых кружек, ручки которых заботливо оклеил бечёвкой Миша.
Выпитая на 8 человек пол-литровая бутылка водки лишь пощекотала желудок. Я почувствовал себя участником какого-то идиотского ритуала: пол-литра на восьмерых! В городе я выпивал за раз один такое количество бодрящего напитка. Вообще-то их было две, но Эдуард утвердительно предложил оставить одну на завтра. Все нехотя промолчали.
Наевшиеся и наговорившиеся, но не напившиеся все разом замолчали. Слышно было только чавканье горячим чаем. Забавно было смотреть, как сидящие в ряд бородатые товарищи вслед за Эдуардом крутят ус. Вот сидит Шилин со спокойными серьезными глазами. Честный русский медведь. Рядом Серёга, незаметно улыбаясь чему-то своему. Даже Олег ухватился за свою редкую растительность. Он немного нервный. Он устал от Алтая и думает только о том, как уедет в город. Широко раскрытыми глазами вперил в никуда своё сквозящее безумие Коля.
Только я, он и Бахур, который развалился на кровати с видом довольного кота, были лицом бриты. У Акопяна начала разъезжаться в стороны его немного буратинная, 33-зубая улыбка, рвущая пополам густую армянскую щетину. Сейчас будет шутка, - догадался я, съевший с Акопяном не один десяток всеразличных колёс.
- Миша, Отто Браун! - Сверкнул зубами Акопян. Шутка, как я потом понял, действует безотказно. Миша засмеялся сразу, без промедлений. Так, как смеется громом первая весенняя гроза. Издалека раскатисто, всё ближе - и апогей! Тура зашаталась, задребезжали стёкла. Подхватили все, кроме Эдуарда, который только хмыкнул. Было видно, как он, словно чётки, перебирает бусинки окружающей среды, как нравится ему произносить мысленно слова: много мяса, ржущие товарищи, Алтай, горы, пасека, партия и партизанская база.
А Отто Браун - это посланник Германии в Китай от Коминтерна. Его фотография с совершенно идиотским лицом, в очках, смеющегося лошадиной пастью, вот так вот действовала на Мишу.
Ну всё, спать! - Прервал веселье Эдуард. Нам с Колей мест спальных не хватило, и мы пошли в другую туру. Я залез в спальный мешок и сладко, крепко уснул.
Сквозь сон я слышал, как в серой паутине утренних сумерек бормочет что-то под нос Коля, одевая на себя вату зимней одежды. Коля вышел из туры. Улыбнулся, потирая руки, вдохнул кристаллы морозного воздуха и огляделся. Солнце только чуть-чуть содрало над вершинами чёрную шкуру зимней ночи, показав мясо нового дня. Коля подошел к сараю, где ещё вечером присмотрел пустую канистру. Улыбка не сходила с румяного лица. Зрачки расширились в нетерпении. Подойдя к туре, где спали ребята, Коля вдохнул воздуха, чтоб не закрякать смехом. Тихонько только хихикнул. И, стуча рукой по канистре, пошёл вокруг по сугробам. Нарезав кругов пять, он открыл ногой дверь в туру, где проснувшиеся от грохота пацаны недовольно подняли головы.
- Эх вы! - С порога начал орать Коля. - Ни постов, ничего! Сейчас бы облил дом бензином, поджёг, засел бы метрах в десяти с «сайгой» и перестрелял бы всех, кто бы из избы выскакивал! Ни постов, ничего! Эх, говорил мне папа - не связывайся с непрофессионалами!
Все посмотрели на Эдуарда.
- Тоже мне, учитель нашелся, - проворчал Эдуард и перевернулся на другой бок. Стало понятно, что жить нам с Колей будет весело. Бахур сразу предложил для профилактики избить его, я согласился, но после отъезда Эдуарда он почему-то стал бережно относиться к Коле.
Когда мы начали рассказы о наркоте, Эдуард стал успокаивать Колю, увидев, как тот впадает в ступор, остекленело выпучив глаза в одну точку: - Коля, не обращайте внимания, они шутят!
Потом мы поняли, что это стабильное состояние колиного задумчивого сознания. И даже когда Лимонов узнал, что взятый водителем Коля в принципе не умеет водить машину, путая педали, отнесся он к этому спокойно. Берёг он его как-то. В отличие от Олега, водителя от Бога, который орал на Колю матом.
Сели обедать.
- О, у нас же водка есть! - Вспомнил Лимонов, когда расставили миски с тушеным мясом. - Хорошо, что вчера не всё выпили, и на сегодня хватило!
Кто-то один без восторга поддакнул. Но всё равно было хорошо. Когда перестал быть слышен кудахтающий мотор машины, увозящей товарищей, мы вернулись в туру обсуждать правила нашей новой жизни. Завтра начинался наш первый день зимнего дежурства на пасеке.
***
Мы вышли из бани. Четыре часа прожарки тела. Вышла не только хворь, но и благодаря неторопливому разговору с товарищами, потеющими рядом, улетучивается и гнусь из головы. Хрустящие и невесомые, в трусах и в майках, неторопливо вдохнули свежего воздуха. Залаял Ильдус, из леса на дорогу вышли две фигурки. Мы увидели друг друга и узнали. Они закричали от радости, что наконец доехали. Мы - от радости, что наконец дождались. Остальные застряли километрах в двух от пасеки. Увязла наша боевая тачанка в слякоти сырого снега.
Обнялись. Бегал вокруг, виляя хвостом Ильдус, вспоминая прежних хозяев. Акопян, пока не остыла баня, брезгливо оттолкнув собачий восторг, залез в парилку. Он стал последним, кто парился и мылся в этой бане. Успел.
Через пару часов, вытащив машину из объятий хлипкой слякоти, мы сидели в туре. Потрескивала дровами русская печь, питая жаром дно казана, доверху набитого огромными, с кулак, тефтелями из маральего мяса. Уже не скороговоркой бессмысленной первых минут встречи, а задорными шутками переговаривались мы, периодически похлопывая друг друга в плечо. За отодвинутым от стенки столом рассеянно, сказав главное, листал "Петра Первого" Алексея Толстого Эдуард, немного побледневший в городах за эти четыре месяца. А мы смеялись, рассказывая новости. Теперь мы поменялись местами. Они - с городским лоском, с рассказами о пьянках. Мы - бритые под горшок, лесные жители.
Разложили по мискам влажные, жирные и дымящиеся мясные тела тефтелей.
– Миша, у нас там где-то бутылка была? - Заулыбался Эдуард, покручивая ус. Достали стопки, мельхиор, оставленные нам Эдуардом и когда-то подаренные ему Тишиным.
- А что это за царапины? - Заметил исшкрябанное дно одной из стопок, как бы рассеянно, Лимонов. Я всегда побаивался вот этой рассеянности. Вот так вот рассеянно и как бы невзначай Эдуард может мимоходом отчитать так, не договаривая до конца, что запомнишь навсегда. Мы с Бахуром переглянулись и промолчали, улыбнувшись. Ох уж эта внимательность! Стопку мы использовали как наперсток, зашивая рабочие варежки или - как называл их Коля - верхонки. А я сшил себе трусы, ставя заплатки, из 25 разноцветных кусочков. И последний раз использовал стопку вместе с Серегой, на его день рождения, когда сшили вручную национал-большевистский флаг. И каждая царапина была оправдана. Разлили в стопки водку - и та самая случайно досталась Эдуарду.
Мы все светились, и водка нас не пьянила, она лишь подчеркивала настроение, ставя восклицательные знаки. Опять рокотал Эдуард, произнося простой, но сильный тост. Пафос был спрятан только в запятых. Мы понимали с полуслова. И здесь кривлялся только лишь один.
Сладко лежать в густой темноте, улыбаясь. Знать, что всё наконец-то расставлено по местам. Звёзды на алтайском добром небе вроде бы выстраиваются в нужную одобрительную, подмигивающую конструкцию. И водка борется с мыслями. И хочется и не хочется спать. А рядом товарищи, и если попытаться проткнуть взглядом густоту темноты, то можно увидеть такие же довольные рожи, как твоя…
- Миша, Отто Браун! - Это Бахур. Затряслась тура, ругнулся матом Эдуард. И слышно было, как раздвинулись его усы улыбкой.
***
- На вас у них ничего нет, - говорил нам полушепотом Эдуард. - Они приехали за мной и, наверное, Аксеновым.
Мы сидели, дрожа от холода, в старой бане. Руки наши ныли от затянутых до упора стальных наручников, обезвредивших нас за спиной. Слышались почти мирные переговоры и смех бойцов спецназа ФСБ, жгущих на улице для согрева костры, из дров, напиленных и разрубленных нами с Бахуром. Слышался лай нашего бедного ошалевшего Ильдуса и грубое рычание приезжих ротвейлеров. Мы помолчали, немного ошарашенные от предыдущего почти часового стояния в исподнем на снегу. Рассматривая друг друга, мы невольно улыбались. Видок наш был тот ещё. Разрешив одеться, нас по одному подталкивая прикладами, заводили в туру, где всё уже было перевернуто, обыскано и вывернуто наизнанку.
- Одевайся быстро, - приказывал стоящий посередине спецназовец и грозил автоматом. Поэтому кто что увидел - тот то и одел. Мне вот не досталось носков, а бахуровские штаны предательски выставляли на мороз мои икры. Дима же вольготно утопал в чем-то большом. Потом нас вели, закрутив руки за спины, надели наручники. Заводя в эту старую баню, по одному нас ставили на колени и с нецензурными наставлениями охаживали по головам кулаками.
- Бахура не бейте, у него голова пробита, - вступился за Диму Эдуард. Спецназовец, хоть и огрызнулся, но бить прекратил.
- Интересно, а почему Акопяна отдельно увели? - Спросил кто-то. - Прессуют, наверное, - пожали мы плечами и вопросительно посмотрели на Эдуарда. Эдуард посмотрел нам в глаза, хотел, кажется, что-то сказать, но промолчал и отвернулся в окно, за которым перетряхивали всё вверх дном в избушках пасеки ФСБ-шники, ища оружие, которое им обещал Акопян.