http://k-kiselev.livejournal.com/29805.html
Oct. 6th, 2010 | 12:06 pm
Как и обещал, публикую не очень большую статью о символической политике в "медведевский" период.
Смена власти практически всегда сопровождается сменой символической политики. Причем, даже в том случае, если происходит без изменения институционального дизайна и в рамках одного режима. Новая власть каждый раз требует собственной легитимации, процесс которой собственно выборами не заканчивается. Российская ситуация «престолонаследия» в форме передачи власти «преемнику» исключением не является.
Еще до избрания Д.Медведева было ясно, что символические логики, используемые при В.Путине, которые вербализовывались в формулах: «Россия, поднимающаяся с колен», «суверенная демократия», «план Путина», «нефтяная держава» и т.д., при смене президента не смогут обеспечить ни политическую легитимацию, ни популярность новому главе государства.
В феврале 2008 г. на Красноярском экономическом форуме тогда еще кандидат в президенты Д.Медведев, отойдя от символически провальных логик «национальных проектов», озвучил положения, которые и легли в основание его символического позиционирования. Во-первых, были произнесены слова «свобода лучше, чем несвобода». Во-вторых, была заявлена тема четырех «и»: институты, инфраструктура, инновации и инвестиции. Причем, если первая логика (условно назовем ее «логикой соотношения свободы и несвободы») воспринималась как политическая манифестация, то вторая имела как политический, так и экономический смысл.
В дальнейшем «логика соотношения свободы и несвободы» не просто отошла на второй план, но была практически забыта, тогда как логика четырех «и» стала безусловно доминирующей, трансформируясь в более простую для восприятия и более многозначную в интерпретациях символическую логику модернизации или, иначе, логику инноваций (заметим, что символическое значение обеих лексем тождественно). Подобная иерархизация логик не случайна и, с очевидностью, связана с реально существующей властной иерархией и символическими традициями власти.
При этом символическая логика соотношения свободы и несвободы в контексте иных политических заявлений и действий Д.Медведева имеет, как минимум, несколько равноправных версий или направлений интерпретации.
Во-первых, несмотря на многочисленные ссылки на своего предшественника и «старшего товарища» фраза «свобода лучше, чем несвобода» не может не восприниматься, как констатация того, что до Д.Медведева несвобода была реальностью. Развитие этой логики – прямое обвинение В.Путина в установлении режима «несвободы». При этом переоценивать значение такой символической трактовки очевидно не стоит, ибо в данном случае речь идет не столько о сознательном желании Д.Медведева осудить действия В.Путина, сколько о символическом восприятии попытки чуть более либерального/демократического позиционирования.
Во-вторых, сравнение свободы и несвободы прозвучало достаточно мягко, ибо не несло в себе ни аргументации, ни жесткой оценки. Напротив, говоря о свободе, Д.Медведев тут же вполне традиционно «свернул» тему свободы, соотнеся ее с проблемой порядка: «Считаю достижение гармонии между свободой и правопорядком самым важным на данном этапе. На эту тему еще императрица Екатерина Вторая писала: "Свобода - душа всего, без тебя все мертво. Я хочу, чтобы повиновались законам, но [законам] не рабов" .
Более того, в дальнейшем обращение Д.Медведева к теме соотношения свободы и несвободы приводило к четкому разграничению абстрактных оценок желательности свободы и конкретных оценок конкретной реальной проблемы, связанной с «практической свободой». Например, в интервью The Financial Times на вопрос о соотношении красноярских деклараций о свободе и перспектив «оттепели в отношении средств массовой информации и свободы политических собраний» Д.Медведев сначала повторил на двух языках тезис о том, что свобода лучше, чем несвобода, а затем пространно изложил позицию о том, что СМИ в России успешно развиваются, что капитализация рынка СМИ постоянно растет и т.д. Ничего по сути вопроса о свободе СМИ и, тем более, свободе политических собраний сказано не было.
Таким образом, свобода в символической логике Д.Медведева исключительно хороша, как абстрактная ценность, но не сегодняшняя повседневная практика.
Наконец в программной статье «Россия, вперед!» прозвучала иная принципиальная логика, прямо обосновывающая вторичность демократии и свободы в сравнении с технологическим прогрессом. «Каждое новое изобретение, улучшающее качество жизни, даёт дополнительную степень свободы для человека. Делает условия его существования более комфортными, а социальные отношения более справедливыми. Чем «умнее», интеллектуальнее, эффективнее будет наша экономика, тем выше будет уровень благосостояния наших граждан. Тем свободнее, справедливее, гуманнее будет наша политическая система, общество в целом» .
В–третьих, и это следует из логики постепенности политической реформы и, следовательно, движения к свободе, для Д.Медведева состояние несвободы в стране является терпимым, практически нормальным. «Спешить мы не будем, - подчеркивает Д.Медведев. «Спешка и необдуманность в деле политических реформ не раз в нашей истории приводили к трагическим последствиям. Ставили Россию на грань распада. Мы не вправе рисковать общественной стабильностью и ставить под угрозу безопасность наших граждан ради каких-то абстрактных теорий. Не вправе приносить стабильную жизнь в жертву даже самым высоким целям» .
Причем, терпимость к несвободе в символической трактовке Д.Медведева не предполагает обращения «потерпите немного» или «нужно потерпеть». Эта терпимость иного порядка. Она не имеет временных рамок и четко обозначенных ориентиров. Эта терпимость сродни норме, противостоящей абстрактному идеалу свободы, едва ли достижимому когда-либо.
Именно поэтому на неопределенный срок в далекое будущее отнесены возврат выборов губернаторов, свобода собраний и прочие признаки и атрибуты свободы, уступив и символическую, и временную очередность модернизации и инновациям.
В-четвертых, казалось бы противоречащие друг другу логика терпимой несвободы, т.е. ограничения свободы, и признание неизбежности институтов свободы (прямые выборы, свобода прессы и т.д.) вполне органично сочетаются в символической политике власти. Символической зоной мира оказывается логика разрешения или дозволения. Малым партиям «разрешили» выступать в Госдуме, региональным легислатурам рекомендовали, что тождественно разрешению, снизить проходной барьер на выборах, и т.д. Свобода в этой логической сетке оказывается не естественной, а подаренной. Обоснование этого – апелляция к экспертности самой власти, которая «знает» не просто больше, а практически все, которая не только никогда не ошибается, но ошибиться не может. Слова президента, которые «отливаются в гранит», именно из этой серии смыслов. Поэтому с почетом, наградами и деньгами в отставку выходит М.Рахимов, имеющий далеко не однозначную репутацию. Именно поэтому не осуждены программа «Чистая Вода» им. В.Петрика и Б.Грызлов. Примерам несть числа. Отдельные ошибающиеся представители власти низших уровней власти не в счет. Они, будучи исключением, правило «всезнающей» и «никогда не ошибающейся» власти лишь подтверждают.
Символические логики модернизации/инновации также базируются на логике экспертности, связанной с логиками технологичности и эффективности управления. В этом отношении есть одна любопытная особенность: объединившая четыре «и» модернизация постепенно элиминировала одно из этих «и», а именно институты. Дело в том, что экспертность и эффективность, традиционно связанная исключительно с конкретным управленцем, конкретным начальников, т.е. персонифицированная, порождают символическую логику ручного управления, которая в свою очередь противоречит управлению институциональному.
Символическое обоснование необходимости модернизации было связано с апелляциями, во-первых, к отставанию от развитых стран и необходимости «догнать и перегнать», во-вторых, к патриотизму (не может великая страна, «вставшая с колен», отставать от других стран, в-третьих, к необходимости добиться «достойного» уровня жизни («самая привлекательная для жизни страна в мире»). В этой связи отметим три принципиальных недостатка такого символического обоснования, несмотря на всю его привлекательность.
Во-первых, логика преодоления отставания оказалась никак не связанной с оценкой предшествующего экономического курса («энергетическая, т.е. сырьевая, сверхдержава»). Виновные за этот с очевидностью тупиковый курс не названы, диагноз не поставлен. Причем, не поставлен именно властью, а значит в российской логике символов не поставлен никем. Другими словами, уход от оценок тождественен утверждению, что и все не так плохо, и критиковать власть может только сама власть. Диагноз больному может ставить только больной, также как и назначать лечение.
Во-вторых, многочисленные ссылки на величие страны символически противоречат признанию отсталости. При этом сочетание противоречивых логик может сниматься только ссылками на мессианство, на «особую роль», «особое место», «особый курс», «специфику менталитета» и т.п. При этом, нужно понимать, что противоречие между технологичностью символической логики модернизации и логики «особости», логики мессианства является сущностной. Ее радикальная вербализация – «цивилизация» против «варварства».
В-третьих, обоснование модернизации через целеполагание не просто закономерно, но и безусловно неизбежно. Однако, символическая акцентировка не собственно на цели (уровень жизни, привлекательность для проживания, комфортная страна и т.п.), а на процессе (модернизация), привела к тому, что сам процесс стал восприниматься как цель . А если модернизация воспринимается как цель, то тут же начинает работать логика сроков, логика ожидания. Массовое восприятие, которое требует результатов, требует их сегодня и сейчас, максимум завтра, а не получив их, вполне логично начинает сомневаться и в цели, и в процессе.
Таким образом, безусловно позитивные изменения в символической политике, произошедшие при президентстве Д.Медведева и связанные с трансляцией логик модернизации и соотношения свободы и несвободы, во-первых, оказываются внутренне противоречивыми, во-вторых, в силу этой противоречивости, которая отнюдь не способствует росту мобилизационного потенциала, могут остаться лишь в области символов и отчетов, не затрагивая область практики.