[А.И. тьФурсов]

VI
А вот в чем на мой взгляд, согласиться нельзя, так это с тезисом А.А.Зиновьева о том, что хотя уже в советское время у населения существовало низкопоклонство перед Западом, государственная идеология боролась с этим явлением и сдерживала его, но с перестройкой эта "политика" рухнула. Здесь у меня сразу три сомнения-возражения-вопроса, но для начала отмечу, что в "Желтом доме" Зиновьев писал о другом, – о том, что в Советском Союзе "правящая группа оказывает сильнейшее влияние на подвластное общество, сея в нем психологию и мораль мафиозного, гангстерского типа. Одним людям это дает образцы для подражания, в душах других вызывает тоску и уныние, в-третьих – злобу и цинизм". Вот так.

Во-первых, если низкопоклонство перед Западом было уже в советское время, да такое, что с ним приходилось бороться на государственном уровне, то перед нами явно нездоровое с коммунистическо-системной точки зрения общество, в котором идут массовые антисистемные процессы. Возникает вопрос о причинах этих процессов, и причины эти должны быть найдены в самой системе.

Во-вторых, что мы конкретно имеем в виду под "низкопоклонством перед всем западным"? Перед чем – западным? Перед вещами, музыкой, модой и т.д. и т.п., т.е. перед товарами массового потребления? А что же, коммунистическая система не смогла обеспечить население товарами массового потребления в необходимом количестве и необходимого качества? Не смогла. Почему? Потому что была ориентирована, направлена на другое, задумана иначе, не рассчитана на обеспечение массового потребления. И в то же время эта система была массовым обществом. Налицо одно из противоречий советского социума – массовое общество без массового потребления. Советская система, как заметил А.А.Семёнов, умела "делать штучный товар, концентрироваться на определенной задаче, заставлять мозги работать на себя. Но как только доходило до дела, где решающим звеном становился средний человек, то ничего не получалось. Советский Союз впервые сломал зубы на массовой продукции – персональных компьютерах, автомобилях для каждого. Этот перечень можно продолжать".

Прямо по И.Губерману:
Скука. Зависть. Одиночество.
Липкость вялого растления.
Потребительское общество
Без продуктов потребления.

И это при том, что в принятой на XXI съезде (октябрь 1961 г.) КПСС программе черным по белому было написано: "Высшая цель партии – построить коммунистическое общество, на знамени которого начертано: "от каждого по способностям, каждому – по потребностям". Но характер потребности каждого и всех советская система, система исторического коммунизма удовлетворить не могла.

Бесспорно, в 1960 г. большая часть населения страны жила несколько лучше, чем в 1950, в 1970 – лучше, чем в 1960, а в 1980 – чем в 1970, но 1980 г. все и кончилось, потом поехали в противоположном направлении, что еще более подрывало веру в строй и его ценности. Но сейчас не об этом. Тридцатилетие (1945/50-1975/80) несомненного роста, вполне реального улучшения массового благосостояния была таковым не только для советских людей, но и для значительной части мирового населения. То был период подъема мировой экономики, "повышательная волна" кондратьевского цикла, на которой вместе со многими другими, включая страны Азии и Африки, исторический коммунизм и взлетел. В 1968/75 начался отлив, но СССР, в отличие от многих других стран, удержался на гребне волны благодаря скачку цен на нефть начала 70-х и разным фокусам ОПЕК. Ну а в начале 80-х пришла расплата.

Тем не менее, в течение 30 лет советские руководители могли говорить о том, что мы движемся вперед (хотя темпы роста производства от пятилетки к пятилетке снижались). Правда, движение вперед по линии "каждому по потребностям" было объективно очень медленным. Постепенное расширение контактов с Западом (которое шло с элиты, распределяясь с нее на нижние этажи социальной пирамиды, сверху вниз – отметим это и вернемся к этому позже), знакомство с жизнью и бытом "загнивающего капитализма", демонстрационный эффект – все это многократно усиливало субъективно-массовое восприятие отставания, порождало недовольство и, самое главное, такие потребности, которые "система работ" (воспользуемся термином Маркса) исторического коммунизма удовлетворить не могла. Это, в свою очередь, не могло не породить большего или меньшего восхищения материальной стороной западной жизни, "...все иностранное ибанцы тоже любят. Во-первых, потому, что оно дороже и достать его труднее. Доставать-то приходится из-под полы втридорога, во-вторых, в иностранном сам себя чувствуешь чуть-чуть иностранцем и чуть-чуть за границей. Заветная мечта ибанца – что бы его приняли за иностранца. И тогда, кто знает, может без очереди пропустят, может не заберут, может номер в гостинице дадут без брони высших органов власти и без протекции уборщицы. А еще более главным образом для того хочется ибанцу быть как иностранец, чтобы прочие ибанцы подумали про него: глядите-ка, вон иностранец идет, сволочь!" ("Зияющие высоты"). Вот такая, понимаешь, Haliebe, ненависть-любовь, любовь-восторг к западной системе материального производства и потребления.

Но разве не эти критерии – производство, производительность труда и уровень потребления – официальная идеология и пропаганда фиксировали как главные, по которым и шло соревнование с капитализмом? Эти. За то и спрос. И получилось, в соответствии с этим спросом, что гнилушка-капитализм лучше справляется с реализацией одной из центральных задач Программы КПСС, чем сама КПСС (отсюда анекдот, в котором Никсон говорит Брежневу: "А если хорошо заплатите, то мы вам и коммунизм построим"), и чем дальше, тем яснее это становилось все большей части населения и, что еще важнее, его городским сегментам, т.е. наиболее активным и информированным. В конце 70-х – начале 80-х годов все стало ясно и очевидно до боли – в этом, сравнительно-субъективном смысле именно тогда коммунизм испустил дух; годом раньше советские войска вошли в Афганистан, двумя годами позже начнется "стахановская трехлетка" смертей престарелых вождей: три года – три трупа.

Так что же тогда такое "низкопоклонство перед западным", о котором говорит Зиновьев? На деле выходит, что это нормальная и закономерная тяга к тому, что обещано властью и что она обеспечить населению (но не себе) не может, да и не хочет. Это логически и социологически вполне объяснимое восхищение не просто тем, что люди живут лучше, а тем, что люди живут лучше по показателям, провозглашенным в качестве критериев и целей собственной властью, тем, ради чего гробятся, платя если не жизнями, то здоровьем.

А раз плчено – обеспечь. Ах, не можешь... А себе, значит, сука, можешь?

И действительно, власть, господствующие группы, себя, свой уровень жизни обеспечивали на основе провозглашенных им критериев и целей. "Они и так уже при коммунизме живут, что им о народе думать", – эту фразу о советской верхушке я часто слышал в детстве во дворе от мужиков, беседовавших "за жизнь". Более того, это обеспечение шло главным образом и все больше и больше с Запада и за счет него – импортные шмотки, ширпотреб, бытовая техника, мелочевка. В послевоенное десятилетие – главным образом из Германии, затем – из США; правда и населению кое-что перепадало (читай "Трофейное" Бродского), однако масштабы "чемодании" (В.Высоцкий) простого люда конечно же несопоставимы с таковой "элиты". Цитирую (по памяти) "Зияющие высоты": стремление не жить по законам собственного общества (т.е. ездить за рубеж, удовлетворять там или посредством закрыто-распределяемого импорта свои материальные потребности и не только материальные) есть главное стремление привилегированных групп коммунистического общества. Примеры? Сколько угодно. Так, по воспоминаниям представителей обслуживающей "интеллектухи" Андропова, у него была очень большая коллекция джазовой музыки, которая официально, мягко говоря, не одобрялась: вспомним лозунг "сегодня он танцует джаз, а завтра Родину продаст" или хрущевское "джаст – музыка пидирасов". Вспомним любовь Сталина к вестернам, других вождей – к порнофильмам в частности и подобного рода продукции вообще. Своими глазами в 1970-1980-х годах видел календари и календарики с обнаженными девицами, печатавшиеся специально для партэлиты: на одной стороне ню, а на другой календарь с "красными датами" 7 и 8 ноября, 1, 2 и 9 мая. Примеры можно множить. А быт! И здесь мы подходим, пожалуй, к самому главному.

В-третьих, с учетом сказанного, "борьба государственной идеологии с низкопоклонством перед всем западным" это штука насквозь лживая и фальшивая, поскольку главными низкопоклонниками в шмоточно-развлекательно-потребностном плане выступали именно те, чьи интересы выражала и представляла "государственная идеология", борющаяся с низкопоклонством (населения) перед западным. Ясно, что такая "борьба" не просто не могла быть эффективной, но была контрпродуктивна, особенно в обществе, где (цитирую "Зияющие высоты") "властям в глубине души никто не верит". Но дело даже не только и не столько в этом, а в том, что в подобном контексте такая "борьба" – это объективно и по своей главной функции, прежде всего не "идеологическое упражнение", а комплекс мер, не позволяющий населению иметь такие материальные блага и уровень жизни, который обеспечивают себе – на западной основе – верхи. Это стремление обеспечить свое отличие от народа, выделенность из него. Таким образом, вся ситуация с "низкопоклонством", хотя и сохраняет некий "идеологический" аспект, перемещается в сферу распределения, социального неравенства и обеспечения последнего путем недопущения населения к "западным благам" будь-то в форме ограничения загранпоездок, ранжированно-фильтруемого допуска к распределению загрантоваров (от "шмоток с лейблами" до закрытых кинопросмотров) и антизападной пропаганды, обличения "западного образа жизни" ("их нравы").

"Западнизация" ("обуржуазивание") образа жизни советских верхов началось не при Горбачёве и не при Брежневе, все это имело место при Хрущеве и Сталине (достаточно почитать воспоминания "государственных деятелей" и представителей "советской интеллигенции" той поры или, например, "Дневник" и самую позднюю прозу Ю.Нагибина), начиналось при Ленине, хотя, конечно же, системные черты стало обретать после 1945 г. (когда барахло из Германии везли вагонами, машинами, вплоть до того, что, по рассказам отца, иные военачальники в "своих владениях" ставили шлагбаум, чтобы останавливать и шмонать-присваивать то, что везли возвращавшиеся званием и чином пониже – по Брейгелю-старшему: "Большие рабы пожирают малых"), а обрело в 50-60-е годы.

Система, фиксирующая социальные различия (различия между слоями, верхами и низами) по степени доступа к благам и потребностям, которые нельзя или почти нельзя создать и обеспечить на основе имманентной ей системы работ и возможно лишь "импортировать", обречена – обречена рано или поздно на поражение от системы-экспортера. Как говорил Тацит, первыми поражение в бою терпят глаза. Потом – все остальное. В системе-импортере "низкопоклонство" перед образом жизни системы-экспортера становится системной характеристикой, и с определенного момента – мощнейшим психологическим оружием "экспортера" (в нашем контексте – Запада). При этом, однако, следует помнить, что вся эта ситуация есть следствие, вытекающее из социальной природы коммунизма, его власти, специфики господствующих групп и имманентных им способов самоорганизации и саморанжирования, фиксации слоев-уровней на основе качества и количества потребления (иначе в обществе без частной собственности быть не может).

Поэтому, если рассуждать в терминах предательства, то приходится констатировать: сначала система в лице ее системообразующего элемента предала народ, население, а затем он ответил ей тем же:"Как царь с нами, так и мы с царем". В 1976 г. "Зияющими высотами" Зиновьев по сути вынес приговор коммунизму. Когда пятнадцать лет спустя народ позволил этому приговору осуществиться, помог упасть тому строю, про власть которого Зиновьев писал, что она "в силу социальных законов присваивает ум и волю общества" (кому понравится?), а еще через два не дернулся чтобы помочь этот приговор отменить, Зиновьев обвинил народ в предательстве. Сверхкомплексная логика? В "Желтом доме" сказано, что "наша система в принципе есть жизнь на грани краха". Но это значит, что крах может наступить в любой момент ("Вдоль дороги все не так, а в конце подавно". – В.Высоцкий), его возможность – системная черта данного социума. Но тогда при чем здесь предательство? Молодому Ленину приписывают фразу, которой он (якобы, а может и вправду) ответил на слова жандарма: "Что вы бунтуете, молодой человек?! Перед вами стена". "Стена, да гнилая, ткни – и рассыпется", – ответил Ульянов. Россия на рубеже XIX-XX вв. была гнилой стеной. Коммунизм в 70-80-е – тоже.

Сама КПСС в 60-80 гг., если рассуждать в предложенных в "Гибели..." параметрах, по сути предала, выхолостила и скомпрометировала свои официальные цели и идеалы, сделала их, саму себя и коммунистический режим предметом насмешек и анекдотов: "Никто сейчас столько не делает для дискредитации коммунизма, как само наше высшее руководство и официальные власти" (это – из "Светлого будущего"). На защиту этой власти, этого режима должен был стать народ? Ну, если только народ – законченный идиот. Это – во-первых. Во-вторых, какой такой народ? "Никаких народных масс, в строгом смысле слова, нет. Есть низшие слои общества, уже не играющие решающей роли в деловой жизни страны. Огромное число чиновников само входит в массу населения". Это – из зиновьевского "горбачевизма", не откуда-нибудь. В-третьих, население предало коммунистические идеалы? Это какие идеалы – те, о воплощении которых Зиновьев в "Зияющих высотах" ("Последнее пророчество") написал:
Все так и будет, господа.
Мечта в реальность воплотится.
И благодать та будет длится
Во все грядущие года.
Но я о райской ... той,
Сказать по-честному, не сохну,
Я даже рад, что скоро сдохну,
Не встретясь наяву с мечтой.

Хороши идеалы, если лучше сдохнуть, чем дожить до их реализации. Значит, отказ от них – предательство?

А вот еще, из моих любимых стихов Зиновьева:
Ушел в забвенье Чингачгук.
И кожаный Чулок.
И Д'Артаньян. Упал из рук
Поломанный клинок.
Атос, Портос и Арамис.
Их больше не ищи.
Не вспыхнут в памяти на миг
Заветные плащи.
В ничто ушел король Ричард
Второй Плантагенет.
Айвенго и Квентин Дорвард.
И этих тоже нет.
А кто остался тут со мной?
Кем ныне окружен?
Мечтой-фантазией какой
Мой разум загружен?
Овцу спасающий чабан?
Искатель, где руда?
Летящий в космосе чурбан?
Ударник измтруда?
Частицу ищущий малец?
Находчивый шпион?
Забивший шайбу молодец?
Неужто это – он?
Увы, замены нету ей.
Пропала сказка та.
Они ушли. В душе моей Осталась пустота.

Можно ли (как?) предать систему, порождающую пустоту в душе, опустошающую душу, порождающую фальшь?

Думаю, исторически последним случаем единения, ощущения чувства единства и общности между различными слоями советского общества, включая верхи и низы, был полет Гагарина. Узнав о нем, толпы людей двинули на Красную площадь, их не надо было звать, они пошли туда, где сидит Власть, с которой они хотели разделить радость. Пожалуй, еще несколько лет – до середины 60-х была некая инерция, а потом, еще до чехословацких событий (ну а после них – очевидно) социальная фальшь, призванная скрыть взаимообособление верхов и низов, стала вполне различимой, ощутимой. Даже я почувствовал эту фальшь, это изменение, отразившееся и на страницах любимых и регулярно читаемых журналов – "Техника – молодежи", "Вокруг света", "Знание – сила": все хорошо, да что-то нехорошо – искренность оптимизма, как я это понимаю сейчас, исчезла. Я говорю "даже", поскольку был обычным советским ребенком, гордым успехами своей страны (Победа, космос, хоккей) и занятый уроками, футбол-хоккеем и книжками. Мне все, или почти все, нравилось в жизни. Кое-чего я, правда, не понимал – например, за что в очередной раз исключили из партии отца, про которого я знал – он человек справедливый, коммунист, уверенный в правоте этого строя и достижимости его целей, особенно после того, как кончилось "Ёськино время" и осталось только повыкорчевывать "культят" (ах, как наивен был этот человек, бумагу о снятии последнего партийного выговора с которого нам принесли аккурат в момент, когда мы вернулись с кладбища, где похоронили отца; спасибо КПСС – "ныне отпущаеши"). Однако в целом для меня в моем детстве, каждый день которого начинался с "На зарядку становись!" и "Пионерской зорьки" по радио, все было хорошо и правильно.

Это потом, пять-шесть лет спустя, будучи студентом университета, я пойму все или почти все – про неравенство, про верхи и низы, лживость идеологии и пропаганды, и про многое другое. В середине 60-х годов я этого не понимал, но то, что в моих любимых журналах появились фальшивые ноты в изображении картин будущего, натужный оптимизм, тень обмана, я почувствовал очень хорошо. "Ненадежность обещаний властей становится привычной формой государственной жизни. Властям в глубине души никто не верит". Так говорится в "Зияющих высотах" о времени на стыке правлений Хрущёва (Хряка) и Брежнева. Все правильно.

Зиновьев говорит, что советский народ остался пассивным, безучастно смотрел, как разрушают коммунистический строй, по сути – обвиняет его в этом. Помимо того, о чем уже сказано выше, должен отметить: народ большей частью вообще пассивен ("народ безмолвствовал"), он живет своей бытовой повседневной жизнью, именно она занимает его главным образом и в принципе я не могу сказать, что это не нормально. Это так даже в годы потрясений. Вспомним строки из "Войны и мира": "Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапартом, и вне всех возможных преобразований (выделено мной. – А.Ф.)".

Но зачем так далеко ходить – ко Льву Толстому? Обратимся к Александру Зиновьеву: "Большинство членов массы пассивно. И они приходят в движение, возбуждаются к действию небольшой группой активистов. Наличие таких активистов есть элемент социальной структуры масс". Это – из "Желтого дома".

Если учесть, что советская система отстраняла, как отмечает Зиновьев, массы населения от активной социальной и политической жизни, что ее активное начало отчуждено власти и властью (с этим вступает в противоречие тенденция системы к пассивному включению во власть все более широких сегментов населения), т.е. лишала их возможности выступать в качестве субъекта, то стоит ли удивляться, что исход событий августа-91 и октября-93 решило ничтожное меньшинство? Ни в Коммунистической Системе, ни в Русской Системе, исторической структурой которой является коммунистический строй, иначе и быть не могло.

Вне и помимо всех возможных преобразований основная масса людей живет "настоящей", "медленной" жизнью. Так было в октябре 1917 г. в Петрограде, когда в течение двух недель ползучего большевистского переворота люди продолжали ходить в магазины, кафе, синематограф, просто лузгать семечки – бльшая часть осталась в стороне от происходящих событий. Примерно то же происходило 19-21 августа 1991 г.: хотя вокруг Белого дома собралась огромная антигэкачепистская толпа, в процентном отношении к населению Москвы это было ничтожно мало. Правда этого хватило, чтобы парализовать "семерку" и иже с ними, ну а 3-4 октября 1993 г. на Белый дом хватило четырех танков (и спасибо "Альфе", не допустившей кровопролития). Во всех случаях для решения успеха дела хватило очень малых сил.

О чем это говорит? Именно о том, что основная масса, как правило, безучастна к великим, широкомасштабным историческим событиям. Это – правило, регулярность жизни. Хорошо это или плохо – другой вопрос, по-видимому, когда – как. Ясно, однако, что чем более коррумпирована верхушка, чем больше она дискредитирована в глазах населения, тем меньше последнее ассоциирует себя с ней и ее ценностями (расцвет в 60-70-х годах анекдота как жанра, помимо прочего, профанирующего официальные ценности, свидетельствует не только о большей свободе, наступившей после окончания ранней – брутально-народной фазы комстроя, но и об определенной эволюции этого строя в целом), тем в меньшей степени это население готово защищать свой строй и его хозяев. А то еще и двери с окнами в подожженном доме заколотят, подобно Архипу из пушкинского "Дубровского" с его: "Как не так!".

Что должно было заставить население защищать коммунистов? От кого? От "преступного режима"? Но, во-первых, "преступный режим" – это метафора, а не юридическое понятие. В соответствии с каким правом можно судить режим? Его собственным? Нет. Международным? Нет. Нацистский режим, НСДАП, в Нюрнберге формально судили по естественному праву, а по сути – по праву силы, по праву победителей. Справедливость и право не всегда совпадают.

Это одна сторона дела. Есть и другая: "преступный режим" – с чьей точки зрения? С точки зрения каких классов и групп?

С точки зрения общечеловеческой? Что такое общечеловеческая точка зрения?

С точки зрения народа? Что такое народ? Как "читать" и определять оценки народа? К тому же, в 30-е годы одна часть народа мордовала-мочила другую часть народа. Тупик.

Ладно, допустим, договорились, что "преступный режим", "преступная власть" – это такая, которая ведет себя как завоеватель по отношению к собственному народу, выводит себя из-под действия закона, ставит себя над ним. Однако с этой точки зрения, все структуры власти в России, будь то самодержавие или коммунизм, а особенно режимы Ивана Грозного, Алексея Михайловича, Петра I, Екатерины II, Сталина будут преступными и "антинародными". Причем наиболее жестокими и антинародными будут как раз наиболее народные по происхождению режимы, например, сталинский (по крайней мере, до 1939 г.). И это вполне понятно: жалость к народу – это скорее у бар, внутри самой народной массы такое отношение друг к дружке – это едва ли (читай Лескова, Успенского, Писемского и работы, посвященные внутридеревенской, внутриобщинной эксплуатации).

Чем ельцинский режим преступнее, например, сталинского? Доказательства на стол. А заодно и критерии доказательства, сравнения и т.д.

Власть в России всегда была "преступна" и "внезаконна" в том смысле, что всегда находилась главным образом над законом, всегда в большей или меньшей степени относилась к народу как к популяции. Возникновение всех исторических структур Русской Власти, будь то Московское самодержавие (Иван Грозный, опричнина), Петербургское самодержавие (Петр I, гвардия) или исторический коммунизм (Ленин, Сталин – ЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД) происходило в виде завоевания собственной страны как чужой, с разделением (вплоть до территориального – земщина и опричнина) страны на "своих" и "чужих", с переносом столицы (Иван IV лишь по стечению обстоятельств не переселился в Вологду, впрочем, у него была Александрова слобода), с созданием чрезвычайных надобщественных органов власти, начинавших (с помощью населения) перемолот собственного общества, что влекло многомиллионные демографические потери и разрушение хозяйства (1570-1590-е, 1700-1730-е, 1920-1930-е годы). А как иначе может быть в обществе, где вещественная субстанция есть постоянный дефицит – на всех, включая господствующие группы, ее не хватает; где "частной" собственности в строгом смысле слова по сути нет, а "государственная" слита с властью, обусловлена ею и даже будучи приватизированной во многом сохраняет функциональные, привластные качества, так и оставаясь скорее приватизированной, чем частной (только когда власть ослаблена и борется за продление существования, "приватизированное" становится частным, в строгом смысле слова, как в 1861-1917 гг.)?

"Преступный режим" – шаткая, на мой взгляд, основа для аргументации в области социально-исторической теории, тем более, если речь идет о России, т.е. о стране, где право никогда не было ценностью, где о законе говорят: "Закон, что дышло".

Не менее уязвимыми представляются мне и рассуждения Зиновьева об участи населения, народа в антикоммунистической революции (или контрреволюции) как о проявлении глупости, недальновидности. Действительно, режим победителей выпотрошил их экономически (это правда), запустил механизм депопуляции (это тоже правда; при этом, однако, нужно помнить, что в конце 70-х годов СССР уже занимал 77-е место в мире по уровню жизни), обманул (тоже правда) И что? Советская власть обманывала 74 года. Кстати, сам Зиновьев в работах 80-х годов описывает и объясняет этот обман: " Наш народ вверяет свою судьбу высшему руководству не потому, что верит ему и любит его, – он не верит ни одному его слову и ненавидит его, – а потому, что в силу исторически сложившихся социальных условий своего существования отчуждать свое активное начало тому, кто сумеет его захватить".

Стоит ли удивляться тому, что как только хватка захватчика слабеет, недоверие прорывается неверием во все, что связано со строем и его хозяевами, а ненависть принимает крайние формы (впрочем, как правило, пар выходит быстро). Так что же удивляться тому, как в массе своей повел себя советский народ в 1991 и 1993 гг.? Как еще он мог относиться к сытым и циничным врунам и их строю?

Вот мы и вернулись, сделав круг, к проблеме "предательства, совершенного верхушкой", Горбачёвым. Но вот ведь какое дело. Предательство в политике, которая, по определению, штука не очень чистая – вопрос очень скользкий и, так сказать, тавтологичный. Горбачёв предал свою партию? А сколько раз Ленин предавал свою партию, лепя из нее то, что нужно было ему, отрекаясь от бывших сотрудников и своих же идей? Так, летом и осенью 1917 г., он вступил в союз с межрайонцами Троцкого и "левыми коммунистами" Бухарина, чтобы "перевесить" колеблющихся большевиков и пойти на вооруженное восстание. Ленин в своей партии несколько раз устраивал "предательские перевороты", и все они удавались, за исключением последнего. Его смертельно больной вождь пытался организовать в канун XII съезда, предложив резко увеличить число членов ЦК и "растворив" таким образом, стремившихся освободиться от его хватки соратников в рабочей среде, которой можно было бы манипулировать. Нечто подобное с аналогичной целью организует Сталин в 1952 г. У Ленина, однако, не вышло, и попытка оказалась "последней охотой вожака" – "Акела промахнулся". Впрочем, и успех Сталина был относительным: через считанные месяцы Сталин скончается, а соратники вернут ситуацию "на круги своя".

А ситуация с Брестским договором? Не предательство ли это большевиками и "восставшим народом" германской революции, германского пролетариата, смотревшего на российский пролетариат и российских большевиков как на "надежду и опору"? Я уже не говорю про пакт 1939 г. с Гитлером. В конце 30-х советские руководители фактически сдадут гитлеровцам немецких коммунистов. Понятно, в интересах СССР, народа, коммунизма, светлого будущего. Суть от этого не меняется.

Кто-то скажет: так это все тактические шаги ради стратегической цели. Очень хорошо, Но и тактические шаги могут быть предательскими. Другое дело, что Ленин и Сталин выиграли, а Горбачёв – проиграл, ему "предательские" тактические шаги не помогли. Ну что ж поделаешь – эпоха, масштаб личности, харизма разные. Вопреки мнению Козьмы Пруткова, вред или польза действия все же обусловливаются и совокупностью обстоятельств. Еще как. Эти обстоятельства размягчения, распада режима и позволили Горбачёву "занять трон", но они же не позволили ему спасти коммунизм: продукт распада не может остановить распад, следствие не может устранить причину.

А насчет предательства в политике, критика политики и политиков с моральной точки зрения – едва ли это серьезный подход: можно ли критиковать "работниц" борделя с позиций сохранения девственности? К тому же морализирующая критика – оружие исходно слабое, неслучайно Маркс, активный противник подобной критики, говорил, что мораль есть состояние бездеятельной активности того, у кого отняли силу. Это не призыв к аморализму, а предложение находить и использовать такие позиции и формы критики, которые адекватны природе критикуемого (анализируемого) объекта к ситуации.

Далее. Любые эмоции, особенно негативные, искажают восприятие реальности. Что еще хуже, они создают эмоциональное же впечатление ясности картины и, следовательно, делают ненужным ее дальнейший анализ: все ясно – предательство. На мой взгляд, это слишком просто, чтобы быть истиной. Истины вообще-то по определению должны быть просты. Но не слишком просты, не эмоционально просты. Кстати, у Зиновьева есть намного более сильная, интересная и эвристически плодотворная характеристика деятельности Горбачёва в "Горбачевизме": "Горбачевизм есть стремление заурядных, но тщеславных партийных чиновников перехитрить не только людей, но и объективные законы человеческого общества". Это определение, на мой взгляд, вообще плодотворно для анализа многих явлений финальных стадий социальных систем. Во многом оно подходит для "керенщины". Кстати, Горбачёв чем-то напоминает Керенского, который тоже был юрист, краснобай и тоже профукал страну большевикам. Конечно же, у Керенского образование было получше, да и русским языком он владел неплохо. Но это уже приметы эпох, точнее – их различия. Определение перестройки через предательство определенного лица или отдельных лиц, к сожалению, сильно напоминает стремление советских партийных историков заярлычить 30-40-е годы как период "культа личности" Сталина и к этому фактору свести все проблемы, а по сути – закамуфлировать, скрыть массовые средне- и долгосрочные процессы, переплавить все в некую персону: "То злодей был виноват, что б ему поганцу в ад" (фраза, которую говорит Хрущёв о Сталине в стихотворении, распространявшемся якобы спонтанно, а на самом деле КГБ после снятия первосека в октябре 1964 г.).

Вот такой театр исторической драмы и комедии. Как говаривал Станиславский: "Не верю!" И я не верю. А одним из тех, кто научил меня таким интерпретациям не верить, был Зиновьев. "Сказать о Сталине, что он допустил множество ошибок и даже преступлений (выделено мной. – А.Ф.) – значит либо ничего не сказать по существу, либо сказать нечто совершенно абсурдное". И далее: "Правильное понимание сталинизма целиком и полностью зависит от правильного (научного) понимания сущности коммунистического общества, рожденного в сталинские годы, причем благодаря усилиям миллионов людей во главе со сталинистами и Сталиным".

Так сильно и по-зиновьевски ясно говорится в "Горбачевизме". Странным образом в анализе перестройки Зиновьев в какой-то момент "сорвался" на объяснения именно такого рода, которые критиковал за применение к сталинизму и Сталину. Почему – отдельная проблема, на анализ которой здесь нет места. Значительно важнее, на мой взгляд, попытаться взглянуть на "перестройку", "горбачевизм" под тем углом зрения, который Зиновьев определил как научное понимание коммунистического общества – от сталинских времен до горбачевских. На пути к этой попытке мы выходим на две более общие, интересные и очень серьезные проблемы: во-первых, участие народа в революциях, причины революций и причины участия народа в них; во-вторых, русские смуты/революции.

Продолжение следует.

[i] Подр. см.: Фурсов А.И. Колокола Истории. – М., 1996. – С. 312-327