[Harmfulgrumpy]

https://harmfulgrumpy.livejournal.com/1570104.html
Jul. 14th, 2018 at 12:10 AM

«Недавно… — сказал Хрущев в докладе на ХХ съезде КПСС, — допросили следователя Родоса… Это никчемный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок. И вот такой человек определял судьбу известных деятелей партии… потому что, доказывая их «преступность», он давал материал для крупных политических выводов»… высокие партийцы — не за подлинные деяния, а за вины вымышленные: шпионаж, саботаж, троцкистскую крамолу и т.п. И потому, мол, их — оклеветанных — надо жалеть. Да, клевета и пытки — зло. Но сами-то они разве жалели так называемых классовых врагов — каратели пролетарской диктатуры вроде Тухачевского, что во имя нее залил кровью Тамбовщину?» https://www.gazeta.ru/comments/2016/..._8069471.shtml
Волей советского народа, волей партии стерты с лица земли изменник Родине Берия и другие злодеи. И подлых соучастников Берия, всех этих абакумовых, рюминых, комаровых постигнет суровая кара во имя торжества справедливости, во имя торжества социалистической законности.
http://oper-1974.livejournal.com/814951.html

Сталин, Ягода, Калинин, Берия, Молотов среди сотрудников НКВД

В последнем добавлении «не по тексту» нужды не было. Сам тон его выступления не оставлял никаких сомнений, что органы — это все, что над ними нет никого, кроме разве одного человека — Сталина. Лаврушин ни разу не назвал собственного имени органов — НКВД. Так ветхозаветные евреи не называли имени своего божества Ягве из боязни, как бы под ними земля не разверзлась...

Оригинал взят у dementiy2010 в НКВД не ошибается!..
Из воспоминаний М.Б. АШКЕНАЗИ (1887 - 1981), ответственного редактора партийной газеты "Горьковский рабочий".



Истекал год тысяча девятьсот тридцать седьмой, в нашей истории известный как год наибольшего разгула сталинских репрессий. Волна арестов прокатилась и по Горьковской области, исчезали люди уважаемые, честные, испытанные коммунисты. Множились самые разные слухи. Усиливалась подозрительность во всем. Никто не был уверен в своем завтрашнем дне. Потому предстоящий пленум обкома партии ждали с нетерпением. Рассчитывали узнать из достоверных источников, что происходит, в чем дело, какова позиция руководства областной парторганизации?

В зале заседаний не слышно привычных восклицании, сопровождающих встречи старых друзей-товарищей. Сосредоточенные, настороженные лица, сдержанные жесты.

Сзади стола президиума появляются двое: новоиспеченный секретарь обкома Ю. М. Каганович и начальник областного управления НКВД И. Я. Лаврушин. Всесильного начальника управления мало кто знает в лицо, но много о нем наслышаны.

Лаврушин идет в шинели, небрежно свисающей с плеча. Можно подумать, что он так дорожит своим временем, что не может себе позволить зайти в раздевалку.

Каганович выдерживает короткую паузу и предоставляет ему слово. Раздаются неуверенные хлопки, то ли из вежливости, то ли по привычке.

Лаврушин окидывает взглядом зал, поднимает руку, призывая к тишине. Затем обеими пятернями начинает взад-вперед ворошить свою густую шевелюру, после чего надевает и снимает очки и отрывисто, как донесение, произносит:

— Я сделаю информацию. Подчеркиваю: информацию. Блокноты убрать. Подчеркиваю: убрать.

С первых же его слов становится ясно: ответа на интересующие их вопросы участники пленума не получат. Ничего, кроме общих фраз о «презренных врагах народа», их сообщниках, о «контрреволюционной (ка-эр) работе» в информации начальника управления не содержится. В чем состояла «ка-эр работа» арестованных коммунистов, что делали, и что собирались делать «враги народа» — по всей видимости, это составляло служебную тайну.

До сведения собравшихся доводится цифра: арестовано десять тысяч человек. Их участь, по словам начальника управления, незавидна: одних отправят к ранее ликвидированным «дружкам», другим тоже житья не будет. Могут не сомневаться.

Свои угрозы Лаврушин подкрепляет красноречивыми взмахами мощных кулаков. При этом он делает выразительные, многозначительно долгие паузы. Он останавливает свой взгляд то на одном, то на другом участнике пленума, как бы прикидывая, к какой категории их отнести — к подлежащим немедленной ликвидации или к тем, кому временно даруется жизнь.

Его слушают с напряженным вниманием. На что первый секретарь обкома, так и он неотрывно глядит в рот начальнику управления. А тот не спешит. В такой сугубо секретной информации каждое слово должно быть взвешено. Его никто и не торопит. Временем он не ограничен.

Но вот Лаврушин складывает материалы в папку, затем по отдельным листочкам провозглашает нечто вроде тезисов и директив:

— Первое — я отмечаю: о ка-эр работе врагов народа имеется обширный материал в разных областных газетах, с коим рекомендую ознакомиться...

— Второе — я заявляю; операция еще далеко не закончена, и пусть не тешат себя надеждой еще не разоблаченные враги народа, что им удастся избежать ответственности...

— Третье — я подчеркиваю: если бы не органы, враги натворили бы такое, о чем пока предпочитаю не говорить...

— Четвертое — я призываю: не ослаблять, а всемерно повышать бдительность! До единого выкорчуем все корешки! Еще теснее сомкнем ряды вокруг великого вождя!..

Воздав должное Сталину, он еще раз испытующе оглядывает поднявшихся с мест участников пленума и добавляет то ли с угрозой, то ли обнадеживающе;

— Я заявляю, а также и подчеркиваю: что касается органов — можете быть уверены. Я кончил. У меня все!

В последнем добавлении «не по тексту» нужды не было. Сам тон его выступления не оставлял никаких сомнений, что органы — это все, что над ними нет никого, кроме разве одного человека — Сталина. Лаврушин ни разу не назвал собственного имени органов — НКВД. Так ветхозаветные евреи не называли имени своего божества Ягве из боязни, как бы под ними земля не разверзлась... (выделено мною - Д.)

Спрашивать о чем-либо Лаврушина никто и не думал. Ни устно, ни письменно. Председательствующий вывел собравшихся из неловкого положения, бодро спросив: ясно? Сам же ответил: ясно! И окончательно войдя в роль, заключил:

— Есть предложение; принять к сведению и руководству.

Спустя некоторое время новое совещание. На сей раз доклад делает сам Каганович. Он только что вернулся из Москвы, и всем своим видом показывает, что поездка была успешной.

— Ну-с, так вот...

Надо думать, что это вступление он позаимствовал в верхах и оно должно означать: все яснее ясного, а вы сомневались...

Как бы продолжая прерванный только что разговор, он разглаживает свои пышные усы:

— Так вот, Прамнэк оказался шпионом — Латвии и еще трех держав, Столяр — чуть ли не японским шпионом, Пахомов — агентом царской охранки...

Эдуард Карлович Прамнэк при Жданове был вторым, а после него первым секретарем Горьковского обкома партии, Абрам Яковлевич Столяр — вторым.

Горьковские коммунисты искренне любили Прамнэка — за честность, за преданность делу партии. Он быстро ориентировался в разных делах, как бы сложны они ни были. Прамнэк умел ценить хорошую, честную работу.

Так он враг народа, шпион?!

Столяр «чуть ли» не японский шпион!.. Не потому ли, что после Октября он вел подпольную работу в Китае, подвергаясь ежеминутно серьезной опасности? Не потому ли, что в подполье он нажил болезнь желудка? Молодого, одаренного, его из Горького направили секретарем в Киров, а вскоре в Свердловск.

Николай Иванович Пахомов, старый коммунист, бывший рабочий, обладал недюжинным организаторским талантом, богатым жизненным опытом. Это был хозяин области. Не по номенклатуре... Он подтрунивал над своим брюшком, которое, похлопывая, называл «социалистическим накоплением». Однажды он попросил меня больше не печатать в газете его портрет, который, по его мнению, агитирует «в обратную сторону».

— Поглядит мужик на мою физиономию и скажет: «Вон куда хлеб идет!»

При самодержавии он подвергался арестам, на этом «основании» его сделали, видимо, агентом царской охранки.

Все участники совещания в оцепенении молчали. Кто-то завозился, задвигался на стуле. Это не ускользнуло от внимания Кагановича. После совещания он кое-кому конфиденциально посоветовал освободиться от «нездоровых настроений».

На заседании секретариата горкома рассматривают «дела» коммунистов, исключенных из партии за то, что не отреклись от своих мужей, братьев, сестер, арестованных органами НКВД. Секретариат должен утвердить или отменить решение первичных партийных организаций.

Старой потомственной швее секретарь горкома задает трафаретный вопрос;

— Вы отказались признать законность ареста вашей сестры и брата, что же, по-вашему, НКВД ошибается?

Та клятвенно складывает на плоской груди натруженные руки с исколотыми пальцами. Словно бы рассуждая сама с собою, тихо отвечает:

— Ошибается ли НКВД—откуда мне знать? Но арест брата и сестры — это такое, это такое, что я не нахожу слов, не знаю, как это назвать. Нас, мал мала меньше, осталось на руках матери семь человек... Мы досыта не ели. Из-за чего бы нам быть контрреволюционерами?!

Она — старый член партии, арестованные брат и сестра тоже коммунисты. Направляясь к выходу, низко опустив голову, она еле слышно говорит:

— Вы подтверждаете исключение меня из партии? Это за столько лет!.. Ну что ж, вы это можете. А от сестры и брата я не отрекусь...

К столу подходит средних лет женщина с защемленным в зубах носовым платочком. Инструктор горкома бесстрастно читает материалы «дела».

Ю. М. Каганович с серьезным видом слушает и многозначительно спрашивает:

— Каково заключение комиссии?

Вопрос явно лишний, ибо всем известно, какой последует ответ: «Подтвердить исключение как утерявшей бдительность».

Выпив воды, женщина начинает повествование о своей жизни. Перед нами раскрывается человеческая судьба, столь же далекая от «зачитанной» справки, как небо от земли.

С ней познакомился очень хороший, редкий человек. Ее, батрачку, он вывел в люди, обучил грамоте, оба учились на рабфаке. Муж стал инженером, она потом тоже выучилась на инженера.

Бывшая батрачка больше не в состоянии владеть собой, истерически выкрикивает:

— Я ничего не боюсь! Я буду везде кричать: мой муж честный, хороший человек! Люди, что вы делаете! Я хочу к нему! Пусть он мне сам скажет!..

Кто-то под руку выводит ее из зала заседания. Я низко опускаю голову. Члены секретариата не скоро приходят в себя. Не теряет присутствия духа лишь секретарь:

— Кто против?

Нет таковых. Он пытается разрядить напряженную обстановку:

— Не хотят понять, что НКВД не ошибается! Пусть пеняют на себя.



Здание Горьковского НКВД

Упоминаемый в тексте начальник Горьковского НКВД ЛАВРУШИН Иван Яковлевич.
Национальность — русский.
Родился в 1900 г. в Орле.
Член ВКП(б) c 1918.
В органах ВЧК−ОГПУ−НКВД с 1920.
Депутат Верховного Совета СССР 1 созыва.
Арестован 04.12.1938. Осужден 28.01.1940.
Орган, вынесший решение — ВКВС СССР.
Решение: ВМН.
Расстрелян в Москве 28.01.1940.
В реабилитации отказано (1999).

__________________________________________________ __

Сзади стола президиума появляются двое: новоиспеченный секретарь обкома Ю. М. Каганович и начальник областного управления НКВД И. Я. Лаврушин


Да, это тот самый братец Каганович.
Вы же в курсе о советской семейственности, клановости. Жениться только среди своих партийных.

Заместитель народного комиссара внешней торговли СССР

1939 год — 1945 год


Первый секретарь Горьковского обкома КПСС

14 июня 1937 года — 14 января 1939 года


Председатель Горьковского облисполкома

14 марта 1934 года — 15 июня 1937 года

А вот его четыре брата - Израиль Моисеевич Каганович, Арон Моисеевич Каганович, Михаил Моисеевич Каганович и

Лазарь Моисеевич Каганович.
Подробнее: http://cyclowiki.org/wiki/%D0%AE%D0%...B2%D0%B8%D1%87



1
Tags:
берия, гулаг, сталин, сталинские палачи