[Н. А. Мендкович]

https://mendkovich.livejournal.com/772601.html
Пишет Никита Мендкович (mendkovich)
2020-11-18 13:51:00

По просьбам читателей обобщаю в единый текст серию постов в фейсбуке о советской разведке накануне Великой Отечественной. Мы разбираем вопросы: о чему предупреждала разведка? Что смогла узнать о военных приготовлениях в Германии? Почему потерпела неудачу во многих вопросах?
Сознаю, что многие публикации, издаваемые спецслужбами, в большей степени не анализируют, а защищают честь мундира. Благодаря чему, собственно, и жив еще миф о неуслышанных предупреждениях разведки.
К сожалению, у меня нет времени написать полноценную статью с библиографией, справочной информацией и списком источников. Ограничусь констатацией, что текст преимущественно основан на рассекреченных и опубликованных материалах СВР и Минобороны по данному периоду. Мемуарная литература изучалась как вспомогательный источник.

Начнем с того, что советское руководство войну ждало еще с 1920-х, считая, что СССР наиболее вероятное направление экспансии капиталистических стран после Первой мировой. Гитлеровская Германия воспринималась как потенциальный противник с 1933-1934 гг, что открыто заявлялось в публичной риторике советского руководства. Сценарий войны с Германией стал реальным с осени 1939 года, после захвата Гитлером Польши. Все это официально декларировалось советским руководством.
При этом руководство РККА было убеждено, что внезапное нападение на СССР в отличие от случая Польше – невозможно, потому что подготовку отследит военная разведка. Сейчас эти декларации кажутся наивными, но в 1939-1940 агентурные позиции военной разведки (да и внешней НКВД) были очень сильными и позволяли прогнозировать действия Германии.
В немецком МИД наши военные разведчики имели мощную агентурную сеть, известную как «группа Альты», названной в честь агента-групповода Ильзы Штебе. Наиболее эффективными информаторами были «Ариец» (Рудольф фон Шелиа) и «XWZ» позже «Х» (Герхард Кегель).
Шелиа был завербован «под чужим флагом» от имени английской разведки и передавал на финансовой основе в 1939-1941 гг ценные сведения РККА, работая в немецком посольстве в Варшаве.
В частности, в августе 1939-го он за две недели сообщил дату нападения Германии на Польшу. Благодаря его сообщениям и информации Лондонской резидентуры о саботировании Британией московских переговоров СССР смог удачно сманеврировать в период польского кризиса и отодвинуть границу на Запад. В 1940-м «Ариец», переведенный в центральный аппарат, сообщал об операции против Франции, включая факт планирования Голландской подоперации.
Кегель, завербованный на идеологической основе, был МИДовским специалистом по России. Давал ценные сведения, находясь в Москве в составе торговой делегации в 1940-м, чем облегчил переговоры для советской стороны. Позже был отправлен работать в посольство в Москве, так что мог информировать кураторов об изменениях советской политики Берлина.
«Ариец» и «Альта» могли дополнять его сведениями из центрального аппарата. Кроме того, была агентура в посольствах у вероятных союзников в войне против СССР Японии («Инсон», Рихард Зорге) и Румынии («АБЦ», Курт Велкиш). Кто-то должен был заметить подготовку.
При этом в Москве могли быть уверены, что их агентура не раскрыта и гестапо не представляет реальных возможностей советской разведки. Об этом сообщал агент «Брайтенбах» (Вилли Леман), крот внешней разведки НКВД в гестапо, отслеживавший все контрразведывательные меры против советских агентов в Германии. Накануне войны он даже передал резиденту копию доклада Гейдриха руководству страны «О советской подрывной деятельности».
Так что у Москвы были все основания полагать, что нападение они смогут заблаговременно и точно отследить по разведывательным каналам подготовку Германии. Именно поэтому руководство военной разведки вплоть до 21 июня 1941-го не было уверено в близости и неизбежности войны, потому что однозначной информации не было.
Только утром в субботу Кегель смог сообщить о вероятном начале войны «в ближайшие 48 часов» на основе разговоров в посольстве. И на явке в 7 вечера того же дня он сообщил о приказе уничтожить документы и ожидаемом начале войне 22 июня.
Ради справедливости 19-го он сообщал, что война начнется 20-го, основываясь на приказе об эвакуации семей дипломатов, то есть точных данных все-таки не имел. До этого называл возможные сроки 1 мая и 15 июня (донесение от 5 апреля), то есть не имел точных данных, а полагался на слухи в дипломатическом корпусе.
Однако на основе информации Кегеля, ефрейтора Альфреда Лискова, перешедшего на советскую сторону утром, а также ряда других сведений и была ночью подписана знаменитая «Директива № 1». То есть информация поступила всего за несколько часов, а не за недели, как рассчитывали военные.
Руководство спецслужб СССР не знало, что перед подготовкой к нападению на СССР Гитлер принял интуитивно верное решение о массовой кампании по соблюдения секретности и дезинформации, чтобы обеспечить внезапность. Указание о контрразведывательных мерах было отдано, видимо, одновременно с приказом подготовить план войны с СССР в июле 1940 года.
Дезинформационной работой руководил адмирал Вильгельм Канарис, на тот момент глава военной разведки и контрразведки (абвера). Он подошел к задаче максимально гибко. Отрицание факта подготовки к войне и ухудшения отношений проводилось только на начальном этапе.
С февраля 1941-го использовались более тонкие методы, чтобы создать у противника неверное впечатление о ее сроках, условиях начала и стратегических планах. По разведсводкам четко прослеживаются поступающие через агентуру следующие слухи:
-война начнется после разгрома Великобритании (обратное решено Гитлером в июне-июле 1940-го);
-ей будет предшествовать дипломатический кризис или набор политико-экономических требований (внезапное нападение без объявления войны в реальности);
-основным направлением атаки будет охватывающий удар по Прибалтике и Украине (вместо реального наступления на Минск к северу от Припятских болот).
Кроме того, поощрялись слухи в офицерской среде о возможных сроках войны, включая дезинформацию о нападении 1 мая, что ставило разведку, собирающую их, в положение мальчика, который кричит «волк!». (В реальности срок окончания подготовки к войне был 15 мая, а окончательный срок нападения был определен только в июне).
Одновременно дезифнормация дополнялась масштабными мероприятиями: строительством оборонительный укреплений на восточной границе, подготовкой фиктивной операции «Хайфиш» по высадке на Британские острова и многим другим.
К дезинформации Канариса относится, например, сведения, переданные неким «инициативником» военно-морскому атташе в Берлине Воронцову о нападении 14 мая «через Финляндию, Прибалтику и Румынию» (донесение 6 мая). Сообщение известно, благодаря цитированию в ходе XX съезда, как пример неадекватной беспечности Сталина перед войной. Но сейчас известно, что этот вброс намечался по линии абвера еще в марте 1941 года.
Агент НКВД «Лицеист» (журналист Орест Берлинке) сообщал 6 и 14 апреля о том, что нападение на СССР может произойти в ближайшее время, и удар будет нанесен по Украине. Сейчас также точно известно, что Берлинке был подставленным резидентуре агентом гестапо, где имел кодовое имя «Петер».
Кроме того, дезинформация в ряде случаев передавалась для последующего распространения военным атташе, сотрудникам министерства пропаганды и прочим лицам, от кого она попадала к советской разведке.
Например, о готовящемся ультиматуме с требованием выступить против Британии и допустить немецкие войска на Украину сообщал в мае агент «Корсиканец» (Арвид Харнак, сотрудник Минэкономики Германии) и «Старшина» (Харрор Шульце-Бойзен, штаб авиации). Он, «Инсон» и «XWZ» сообщали со ссылкой на разные источники о возможном нападении 1 мая, каковая дата реально никогда не обсуждалась. «Х» и «Старшина» сообщали о планах нападения СССР после завершения войны с Британией…
Подчеркну еще раз, агенты честно работали и передавали услышанную информацию. Но задачи по ее проверке и фильтрации решались Центром не всегда успешно.
Точные сведения о подготовке Германии к войне шли в смеси с подготовленной абвером и гестапо дезинформацией, а ужесточенные требования к секретности не всегда давали агентам доступ к первоисточникам и тем более стратегическим документами армии и правительства.

Несмотря на это, наша разведка успешно вскрыла сам факт подготовки к войне и высокую вероятность нападения на СССР в течение 1941 года. Первым о принятии плана войны в октябре и декабре 1940-го сообщил «Ариец» (фон Шелиа) из МИД, узнав о разработке плана от высокопоставленных знакомых. Затем массу подтверждающих это сообщений пришло от других источников январе-марте 1941-го.
«Корсиканец» (Минэкономики) сообщал о подготовке карт промышленных объектов СССР, подобных тем, что делались перед войной по Британии. «Старшина» (штаб авиации) об интенсивной авиаразведке против Советского Союза, и разработке планов воздушной войны, которая была полностью завершена к апрелю. Резидентуры в Бухаресте сообщали о визите премьера Йона Антонеску в Берлин в январе 1941-го, где он согласовывал участие Румынии в войне против восточного соседа.
Большой объем информации давали пограничная служба НКВД/НКГБ и приграничных военных округов. Они опирались на россыпь источников, преимущественно советских железнодорожников, сопровождавших грузы на территории германского генерал-губернаторства, а также перебежчиков и иммигрантов (вопреки стереотипов из Польши и Румынии к нам хотели перебраться многие). Плюс визуальное наблюдение и проч.
Глубиной источники не блистали, но давали большой объем сведений о переброске военных подразделений на советскую границу, подготовке плавсредств для форсирования рек и даже локомотивов для российской ж/д колеи. Ситуация стала довольно очевидной.
Хуже было с точными сроками. Прямых оперативных данных не было. Серия дат, включая немецкую дезинформацию о нападении 1 мая, держали руководство СССР в напряжении 1941 года и привели к частичном расхолаживанию командиров, которые начали воспринимать предупреждения и директивы об угрозе, как постоянный информационный фон.
Сводки из Польши и Румынии мало, что давали, так как переброска войск шла еще с июня 1940-го, после завершения войны с Францией, из-за которой была ослаблена восточная группировка.
Но при оценке численность группировки и всей немецкой армии разведка допустила стратегические ошибки, о чем ниже.
Лучшую привязку по времени давал «Корсиканец», сообщавший о логике принятия решения в Германии, которая столкнулась с острым продовольственным кризисом и нуждалась в захвате украинского хлеба. Нападение должны было произойти не раньше начала сельхозработ, но не позже уборочной, чтобы противник не успел уничтожить и вывести хлеб на Восток. То есть в промежутке апрель-октябрь 1941-го, примерно – но хоть как-то.
Таким образом, с апреля-мая руководство наркомата обороны и СССР не сомневалось, что война с Германией очень вероятна. Эта идея присутствовала в переписке Генштаба, ее озвучивал Сталин при выступлении перед выпускниками военных училищ в начале мая 1941 года. В июне начальник разведки НКГБ Павел Фитин на донесениях с общими сведениями о близости войны писали резолюции в духе «это уже известно».
Некоторые сведения о примерной дате нападения появились во второй половине июня от агента «Х» Разведупра и агентуры внешней разведки в Берлине и Риме. Но на фоне прошлых бесконечных сообщений о начале конфликта «в ближайшие дни» она утратила свою остроту. Как я упомянул, окончательно дата начала войны была ясна в Кремле лишь поздно вечером 21 июня со всеми вытекающими.
В «диссидентах» был начальник военного Разведупра Филипп Голиков, который до последнего момента считал подготовку политическим маневром Германии, а также часть армейских командиров, включая Дмитрия Павлова, возглавлявшего Западный военный округ. Причем это не было потаканием политической моде, Павлов даже прямо спорил со Сталиным о немецкой подготовке к войне… Но эти проблемы и разногласия лежат вне нашей темы.
Скажем лишь: о войне знали и к ней готовились планы развертывания войск (апрель), начиналась переброска ряда войск на Запад (май). Тогда же был произведен досрочный выпуск курсантов и начата разработка плана эвакуации на случай отступления от границы. Подготовка оказалась менее эффективной, чем ожидалось, из-за болезней резкого роста РККА с 1939 года, дефицитом транспорта и средств связи. Но даже то, что удалось сделать, имело огромное значение для начального периода войны.
Про планы немецкой стороны тоже кое-что было известно. Можно даже сказать, что немецкий план был в общих чертах вскрыт разведкой. Нет, текст «Барбароссы» никто не крал, - это миф. Некоторые приближенные к нему сведения давали военной разведке те же «Ариец» и «Альта» из немецкого МИД, которые сообщили о создании группировок «Север», «Центр» и «Юг», их очень примерные направления и фамилии командующих.
Здорово? Нет, потому что Разведупр «похоронил» эту информацию (доклад 20 марта 1941) среди дезинформационных сообщений об основном ударе по Украине и наступлении на Прибалтику. Причем «украинский вариант», базировался на анонимке, подброшенной в посольство, а что «Ариец» - агент, предупредивший о военных операциях Германии 1939-1940 гг деликатно умалчивалось. Венцом сообщения был вывод Голикова, что это все – дезинформация.
Нет, оригиналы разведдонесения тоже докладывались Сталину и в Генштаб, но там даже не всегда указывалась кличка агента, не говоря уже о его «трудовом пути», что затрудняло оценку достоверности.
В результате по документам Генштаба в апреле-мая 1941 года возможный удар против группировки в Белоруссии (по плану «Барбароссы» основной) – считался второстепенным. И это целиком отражало линию гитлеровской дезинформации. Возможность сходящихся ударов, любимой немецкой схемы, на Барановичи и Минск в Генштабе аналитически вывели, но недооценили их силу и значение.
Полным провалом была также оценка численности противника, которая, вероятно, и ввела в заблуждение самого Голикова. Разведупр переоценил общую численность германскую группировки и всей армии. В результате в спецсообщении от 31 мая 1941 сообщалось о сосредоточении 122-126 немецких дивизий против Великобритании и 120-122 против СССР.
Непосредственно на направлении возможных ударов против Белоруссии и Украины отмечены 60-66 дивизий, а остальная половина восточной группировки во втором эшелоне или разбросана по второстепенным направлениям, что требовало время на концентрацию и развертывание.
Из этих неверных данных Голиков, будучи профессиональным военным, делал вывод, что при таком распылении сил Германия к войне против СССР просто не готова, и лишь запугивает Москву, стремясь втянуть в союз против Британии, как полагали некоторые источники (дезинформация Канариса). В случае же политического решения о войне на Востоке Германии еще требуется время для сосредоточения войск или же война начнется меньшими силами.
В реальности против СССР было сосредоточено 157 германских дивизий из всех имевшихся 208. Причем против Белоруссии было сосредоточено 50 дивизий (группа «Центр»), против Украины 57 («Юг»), но 1/4 этой группы предназначалась для прикрытия Румынии от советских контратак. (Не будучи специалистом, я не углубляюсь в детали, просто даю конкретные цифры и тезисы плана «Барбаросса»).
В результате Разведупр недооценивал численность боеготовой группировки противника почти вдвое и переоценил время, требующееся для ее развертывания. До последнего момента Голиков и его сторонники, считали, что Германия не может внезапно напасть, упредив нас в развертывании, в конце июня 1941-го, но в реальности ровно это и произошло.
Полагаю, что частично причина – в неэффективной работе со сводками о перемещении немецких войск от НКГБ и военных округов, которые помогли бы больше понять о группировке противника. Они давали массу разнородной информации, но в документах почти незаметны попытки ее систематизировать.
Очень слабо использовалась авиаразведка, хотя технические возможности были, и самолеты зачастую ошибочно пересекали границу над расположениями немецких войск. Опять-таки никаких следов этих данных в спецсообщениях разведок не обнаруживается.
Таким образом, разведывательные данные, в принципе, были. Но их зачастую не обобщали, неверно оценивали и слабо использовали в анализе. Не было фильтрации, классификации и картографирования полученных разведкой сведений.
Это стало одной из причин катастрофической недооценки противника и частичной неготовности СССР к войне.

Как мы показали выше, советское командование знало о высокой вероятности нападения в течение 1941 года, наличии трех групп армий и их командующих, но более ничего достоверного. Ни сроков, ни характера подготовки, ни направления ударов. Разведке, не удалось выяснить численности группировки противника, не была обнаружена дислокация большинства штабов соединений, аэродромов и войсковых складов. Не была распознана масштабная дезинформация немцев.
Разведка работала плохо? И да, и нет. У нас была одна из лучших в мире стратегических агентурных разведок на 1941 год. Агентурные сети в госструктурах Германии и Британии, действовавшие на тот момент, не имели аналогов по уровню возможностей. Собственно, благодаря их сведениям мы и оказались хоть как-то подготовленными к войне.
Но разведка на стратегической агентуре не заканчивается. Нужны полевая/фронтовая агентура, наблюдающая ситуацию «на земле» и перемещения войск противника, авиа- и радиоразведка, и самое главное – аналитика, обобщающая всю массу сведений.
С последним было хуже всего. Во внешней разведке НКВД/НКГБ аналитического подразделение исторически не было. В военном Разведупре его упразднили в 1930-е по инициативе легендарного Артура Артузова, который в тот период деятельности больше занимался не оперативной работой, а ведомственными склоками.
По факту информацию агентов обобщали на уровне резидентур и начальников региональных подразделений разведцентра. Многие сводки докладывались лично руководству страны, разведок и армии. Сталину документы приносили, по личному указанию, он, как и Черчилль, любил работать с первичными данными сам. Вести самостоятельный анализ разведкам никто не запрещал, но и не рвался: объединение функций анализа и принятия политических решений до определенного момента казалось очевидным решением.
Но с началом Второй мировой объемы развединформации резко выросли. Любой, кто попытается поработать с разведматериалами 1940-1941 поймет, что в них нереально разобраться без длительной работы с картами и учета данных об агентах, их возможностях и достижениях. Руководители вне разведструктур физически не могли это взвалить на себя, нагрузки и так были огромными.
Попытку возродить ведомственную аналитику предпринял Фитин, глава внешней разведки. Будучи политическим назначенцем, он не доверял своим навыкам и поручал готовить разведматериалы о военной угрозе из Германии к докладу работавшим в центральном аппарате легендарным Павлу Судоплатову и Зое Воскресенской-Рыбкиной, обладателям огромного оперативного опыта.
К сожалению, они совершенно не рвались анализировать и прогнозировать, а тупо пересказывали разведсводки из Берлина. В одном художественном фильме о разведке видел забавную сцену, где Рыбкина в июне 41-го криком кричит Фитину, что вот-вот начнется война и требует срочно доложить ее выводы Сталину. Увы, в жизни таких порывов у разведчиков не было. Видимо, они искренне полагали, что анализ – не их работа, а у начальства голова больше.
Высочайшим достижением «аналитики» разведслужб стали «календари» конспекты сообщений о подготовке Германии к войне, которые они готовили в июне, видимо, по заданию Сталина. НКГБ подготовил текст 20 числа, Разуведупр – уже после начала войны…
Никаких попыток тривиальных вещей вроде каталогизации разведданных и перекрестного сравнения их с открытыми источниками в центральном аппарате не замечено. Иногда в порядке частной инициативы этим занимались резидентуры, что порой давало интересные результаты. Но общие выводы из этого не делались.
В результате 17 июня 1941-го Сталин специально принял Фитина для получения данных об агентуре и доверия к ней, чтобы самому разбираться в хитросплетениях разведданных. Разговор был нервный и прошел на ногах. Война началась меньше, чем через 5 дней.
А нормальную аналитику в разведке восстановили только в 1943-м и то, кажется, не без прямого вмешательства того же Сталина.
Далее: у разведки не было высокопоставленных агентов в войсках, поэтому расположение сил противника можно было устанавливать только путем комбинирования агентурного наблюдения на земле и технической разведки. Здесь была масса проблем, которые тянулись от того же отсутствия системного анализа.
Во-первых, руководители управление, военных округов и разведведомств вынуждены были с отрывом от остальной работы разбираться в просто фантастическом объеме разнородной информации в роде: «В А встали на квартиры кавалеристы неизвестной части… В Б на станции разгружается военный эшелон… В С, по сообщению агента, на площади появился штаб неизвестного соединения…».
Во-вторых, с этой информацией работал, в основном Генштаб, информация того же типа, собираемая погранвойсками, поступала туда бессистемно. Попытки синхронизировать работу начались только в начале июня 1941-го и погоды уже не сделали.
Учитывая бессистемность данных и дефицит времени, это приводило к опять-таки простому реферированию донесений. А современное сопоставление разведматериалов и реальных данных о дислокации частей и штабов показывает, что около 80% данных были неверными, включая обнаружение несуществующих в природе частей.
Частично это было связано с немецкой дезинформацией, которая включала имитацию работы штабов и даже отправку в различные районы военных с фальшивыми знаками различия, которые распускали ложные слухи о перемещении войск. Частично с ошибками агентуры и невнимательностью штабов.
И ситуация была бы сильно лучше, если бы весь этот ворох материалов систематически разбирала группа специалистов, хотя бы распределявшая донесения по характеру разведпризнаков и возможности их фальсификации противником. Например, информация о ж/д перевозках и разгрузке эшелонов, надежнее случайных наблюдений военных на улицах и разговоров в общепите.
Если б такая работа систематически велась хотя бы несколько месяцев перед войной, то были бы шансы определить и дату начала за пару дней, а не за несколько часов. И, что не менее важно, собрать больше сведений о противнике.
На закуску – скучная проза о технических средствах разведки, которая была… никакой. Разведавиация и радиоразведка оказались абсолютно не готовы к войне. Радисты отслеживали только переговоры открытым текстом, нет следов работы криптографов, плохо с пеленгацией. Наконец, их сообщения слабо соотносились их данные с агентурной и авиаразведкой. По воспоминаниям участников событий, уровень работы этих подразделений стало расти уже в ходе войны вопреки огромным потерям личного состава.
Последняя тоже была в очень плохом состоянии, что проявилось еще на финской войне. Разведавиация комплектовалась по остаточному принципу, не хватало летчиков, самолетов, фототехники и фотопленки. К сожалению, к лету 1941-го никакие выводы из этого сделаны не были.
Проблемы не были неустранимыми. Уровень технической разведки вырос в годы войны, несмотря на тяжелейшие условия и потери. В довоенное же время самолеты часто пересекали западную границу из-за ошибок ориентирования и немцы их обычно не сбивали. Противник использовал такие полеты для разведки расположения наших частей, а в сводках РККА таких сведений практически нет.
Дефицит матчасти преодолевался непрофильным использованием других частей. За неделю до войны был предпринят разведполет летчика-истребителя Георгия Захарова по прямому приказу командования Западного военного округа в июне 1941-го. Тем обиднее, что его сообщения о массовой переброске войск к границе были пренебрежительно отвергнуты Павловым как «преувеличение».
Вообще обязательная отработка «наводок» наземной агентуры с помощью авиации и радиоперехвата, которую можно было вести адресно по наиболее интересным случаям – была бы весьма полезна. Например, подобная практика могла реально дать место нахождения штаба группы «Юг» (Жешув, Польша) и ряда других интересных объектов.
Наконец, для решения военных задач совершенно не использовались колоссальные возможности глубинной агентуры. Например, на связи НКГБ был «Старшина», работник штаба авиации. В отчетах о беседах с ним вы не найдете почти никаких вопросов о расположении штабов авиасоединений, тактике немецких летчиков, сильных и слабых сторонах новых моделей самолетов, выводов командования по итогам учений… Полное впечатление, что внешняя разведка или не получала вопросников от военных, или не хотела с ними работать.
Второе вполне вероятно, так как берлинская резидентура НКГБ/НКВД вообще многим агентам избегала ставить задачи, ориентируясь исключительно на их инициативу. Формально это обосновывалось боязнью случайно провалить их… Но выяснять в беседах возможности и совместно планировать добычу конкретных сведений и документов - Маркс запрещал?
Еще пример: радиоразведка нуждалась в немецких документах по шифрованию или хотя бы учебных пособиях их войск связи. В итоге эти материалы были добыты уже в боях в августе 1941-го, но попыток добыть их до войны через агентуру не было. В результате радисты изучали до боевых действия системы связи противника вслепую, без подсказок и возможности проверить свои наблюдения.
Вообще «золотой патрон» разведки, агентура в структурах противника, кажется, рассматривалась как политический инструмент, который непонятно как использовать в случае войны. В результате не были приняты реальные меры, чтобы обеспечить их связью на случай конфликта и закрытия посольств. Не было подготовки радиста из числа агентуры или заброски «спящего» агента с передатчиком, не намечены явки в оккупированных или нейтральных странах, например, у «Доры» в Швейцарии.
В результате, естественно, наши разведсети в Германии остались без связи, а попытки восстановить ее в ходе войны провели к общему провалу нескольких резидентур, а также «Альты», «Арийца», «Брайтенбаха», которые могли бы сильно облегчить сбор сведений о планах противника в ходе войны.
Повторюсь, перед войной разведка добилась ряда существенных результатов, что имело значение для Победы. Но еще больше было не сделано из-за ошибок, которые допускали равно и политические руководители, включая Сталина, Голикова и Фитина, и опытные кадровые специалисты.