http://www.odnako.org/magazine/material/show_12132/
Журнал#26 (90)
30 июля 2011
«Если не удастся договориться, дефолт 2 августа обрушит экономику США и всего мира в кризис, худший, чем в 29-м году прошлого века». Это не мы сказали. Это теперь уже рефреном непрерывно повторяет американский президент Обама, прессуя свою республиканскую оппозицию. На самом деле мы как раз не считаем технический дефолт США такой уж судьбоносной и непреодолимой проблемой. Хотя спусковым крючком очередного витка кризиса может послужить что угодно. И скорее это даже реальный — не технический — дефолт еврозоны (по принципу домино).
Когда мы много лет назад говорили о неизбежном кризисе и дефолте американской экономики, набравшей долгов больше, чем физически возможно оплатить, нынешние участники живой дискуссии о катастрофе 2 августа крутили пальцем у виска. Экономический революционный тезис о «невозможности дефолта Соединенных Штатов в принципе», озвученный в свое время замом главы нашего минфина Сторчаком, на днях завизировал замглавы Центробанка Улюкаев. Теперь это все уже похоже не на экономическую концепцию, пусть бы специфичную, а на религиозные заклинания.
На момент верстки этого номера мы не имеем ответа на вопрос, что случится 2 августа. Хотя почти уверенны, что товарищи договорятся напечатать еще деньжат. На самом деле мы гораздо выше оцениваем мыслительные способности американской политической элиты, чем многие нынешние паникующие американофилы. Опять же, проблема не в техническом дефолте. На фоне уходящей под воду, как несчастная «Булгария», Европы Америка еще много может напечатать долларов, сохраняя баланс основных валют. Странно, конечно, что в доме повешенного только о том и говорят, что о веревке. Это само по себе уже характеристика состояния домочадцев. Может, они и вправду решили быстрее отмучиться, предпочитая ужасный конец бесконечному ужасу.
Разногласия между республиканцами и демократами о путях решения вопроса, казалось бы, принципиальные — по существу. Все вроде бы согласны, что надо сокращать дефицит, а вопрос как бы в том, за счет кого — за счет богатеньких и повышения налогов или за счет бедненьких и социальных расходов. Казалось бы, чем не реальная политическая дискуссия. На самом деле все это не имеет никакого отношения к действительности. Дефицит и долг нельзя сокращать — ни за счет никого. Нет такого счета. И есть ощущение, что все это чувствуют, а дискуссия носит исключительно демагогический «электоральный» характер. Как заметил блестящий американский аналитик Харлан Уллман: «Раньше в Америке было две партии: у одной была совесть, но не было мозгов, а у другой были мозги, но не было совести. Теперь мы имеем две совершенно одинаковые партии без мозгов и без совести». Такая и дискуссия. Цена восстановления макроэкономического равновесия для Америки (да и для Европы, что уже наглядно заметно) такова, что ее неспособна выдержать действующая социальная и политическая система. Потому что по-честному, «по гамбургскому счету», ни Америка, ни Европа неспособны содержать нынешнюю социальную модель. И, таким образом, и политическую модель — так называемую «демократию», то есть систему, обеспечивающую абсолютную власть финансовых элит путем покупки абсолютной лояльности электората ее идеологии и ее интересам. То есть тот самый Вашингтонский консенсус. Нет уже никакого консенсуса, и Стросс-Кан тому свидетель. В принципе республиканцы вроде как правы, говоря, что увеличение налогов подрывает источники экономического роста, который только и мог бы выправить ситуацию. На самом деле в действующей модели экономики источников роста нет (если не считать Китай, и тот надутый госинвестициями).
Снявши голову, по волосам не плачут. Если восстанавливать макроэкономическое равновесие вручную путем реальных антикризисных мер, это означало бы осуществление программ социальной дегенерации, по сравнению с которыми текущее европейское повышение пенсий и сокращение зарплат покажется детским смехом. Поскольку это политически невозможно, эти программы будут осуществляться стихийно, а паллиативные политические решения будут лишь ритуальной услугой.
Когда речь идет о невыносимом бремени расходов, это касается не только социальных, культурных и т. д. сфер, но и в не меньшей степени расходов военных. Известный факт, что основное бремя силового обеспечения западного мира несет на себе Америка. Америка воюет много и может себе это позволить без «вьетнамских» социальных издержек, потому что воюет очень дорого. Американская наемная армия дорогая и потому, что в контракт, по сути, включаются возможные риски, и потому, что эти риски — потери этой армии минимизированы, в первую очередь колоссальными расходами на самые лучшие и самые масштабные системы вооружений. Тот же Харлан Уллман замечал, что работа замечательных беспилотников, спасающих жизни американских солдат, для того чтобы она была эффективна, обеспечивается 250 дорогостоящими специалистами, обрабатывающими полученную информацию где-то на базе в Техасе. Это к тому, что, если Америка лишится способности воевать запредельно дорого, она вообще воевать не сможет. Как это наглядно демонстрирует сегодня Европа своей публичной ливийской импотенцией. Поскольку европейцы, как это им справедливо пеняют американцы, дорого воевать не хотят. А теперь уже и не могут.
Все это, кстати, неизбежно влечет за собой понятные геополитические последствия, поскольку очевидно, что в обеспечении нынешнего доллара отнюдь не последнюю роль играют способности его эмитента гарантировать действующий мировой порядок силой. Идея сокращения военных расходов США напоминает идею вывода американцами войск из какого-нибудь Ирака и Афганистана. Путем ввода туда дополнительных подразделений. Или идею постепенного отмирания государства при социализме. Путем его временного максимального усиления. То есть единственным способом решения вопроса до момента известного перехода количества в качество является печатный станок.
Таким образом, вся реально действующая антикризисная политика заключается в хождении по болоту без слеги. И стоять нельзя — засасывает, и каждый шаг погружает все глубже. Та же несчастная Греция: на момент отсчета своего падения ее долг составлял 115% от ВВП, а в процессе оказания помощи достиг почти 150%. Все было бы ничего, если бы был виден какой-либо выход на берег из этого болота. Но берега не видит никто. Нет даже примерно описания, как он должен выглядеть. Потому что берег — это совсем другая экономика. И наверное, и другая политика. И наверное, совсем другое мироустройство.