https://slon.ru./posts/59291
Какое решение принять проще – об отправке российских военных в Сирию или о признании терактом взрыва российского самолета над Синаем? Сейчас кажется, что второе, и логика реконструируется довольно легко: если признают теракт, то это вызовет неприятные вопросы, главный из которых – думал ли кто-нибудь о десятках тысяч российских туристов, остающихся в египетском тылу новой войны? Очевидно, что никто не думал, иначе бы не было наблюдаемой ныне чехарды с отменой рейсов, экзотическими схемами отправки багажа и обещаниями превратить Крым в новый Египет. Можно не продолжать, ясно же уже – не подумали, не учли.
И что должно следовать из этого «не подумали»? Комментаторы, которые обращают на это внимание, явно имеют в виду, что должно что-то следовать. Но что именно? Путин выходит к гражданам и говорит, что да, раз уж так нехорошо получилось, мы во избежание повторения синайской трагедии приняли решение свернуть сирийские операции? Или: из Сирии мы не уйдем, но в отставку как не справившиеся с обязанностями отправляются руководители спецслужб, начальник Генштаба и заодно на всякий случай премьер Медведев? Или: я сам, президент России, несу персональную ответственность за случившееся, операция в Сирии – это мое решение и это я не подумал о туристах в Египте, поэтому я ухожу в отставку. Так, что ли?
Конечно, все звучит как натужная шутка. Мы говорим о невозможном – нет, никакой теракт не приведет к тому, что Путин уйдет из Сирии или тем более из Кремля. Никакой теракт не приведет к отставкам в силовом или несиловом блоке российского руководства. У нас так не принято, у нас так не делается.
Ошиблись, не учли, не подумали – в наших условиях это совсем не упрек, это просто констатация. Ну да, никто не подумал о российских туристах, но вообще-то сенсацией было бы, если бы о них, наоборот, кто-нибудь подумал. Российская власть принимает решения, которые могут привести к гибели многих россиян, российская власть не советуется с самими россиянами по этому поводу и вообще никак не рефлексирует, когда россияне погибают. Что из этого следует?
Вообще-то только одно: российская власть может позволить себе так себя вести.
Еще раз повторю, что здесь нет упрека. Любая власть всегда будет делать только то, что она может себе позволить. Просто где-то власть ограничена выборами, где-то прессой, где-то оппозицией, а в России власть не ограничена ничем, и эта вполне банальная формула не просто объясняет, но в каком-то смысле и оправдывает все, что делает сейчас и делал до сих пор Владимир Путин.
Если бы ему грозил импичмент, проигрыш на выборах или хотя бы шум в газетах, он вел бы себя иначе. Но если ему ничего не грозит, должен ли он ограничивать себя сам? Нет, конечно. В небе над Синаем не произошло ничего уникального с точки зрения отношений Российского государства с гражданами – да, граждане пострадали, но на государстве это не скажется и не может сказаться никак, это частный случай давно сложившихся отношений между Россией и теми, кто управляет ею и выступает от ее имени. Они могут делать что угодно, им за это ничего не грозит. Переход от украинской авантюры к сирийской дался Российскому государству так же легко, как если бы речь шла о строительстве очередного памятника князю Владимиру, – захотели и решили, и все. Отношения с общественным мнением – такой проблемы у российской власти просто нет, она давно выстроила эти отношения так, что общественным мнением в каждый конкретный момент будет именно то, чего хотят в Кремле.
Собственно, и нежелание официальной России признавать взрыв авиалайнера терактом только в последнюю очередь может быть вызвано нежеланием отвечать на какие-то неприятные вопросы. Эти вопросы просто некому задавать, и, затягивая с выбором своей официальной версии, Россия, наверное, просто решает какие-то свои утилитарные проблемы от отношений с Египтом до дальнейшего расширения участия в сирийских делах. Чтобы объяснить необходимость наземной операции в Сирии именно как ответ на теракт, достаточно одной программы Дмитрия Киселева.
Но есть один нюанс. Путинская Россия начиналась именно как антитеррористическое государство, почти Израиль. В первые годы путинской власти теракты были главным фактором жизни России – под аккомпанемент взрывов домов «Единство» и Владимир Путин побеждали 16 лет назад на выборах, вторую чеченскую войну сразу, как только она началась, переименовали в контртеррористическую операцию, и в отличие от первой чеченской вся риторика строилась на том, что Россия воюет уже не за свою территориальную целостность, а за то, чтобы в Москве ничего не взрывалось. В Москве при этом все равно постоянно что-то взрывалось, был «Норд-Ост», был Беслан, и власть каждый раз настаивала, что только она и способна остановить террористов – даже узурпаторская политическая реформа 2004 года формально была антитеррористической, ответом на Беслан.
Когда власть получила вообще все, когда обществу было уже нечего отдать ей, отпала необходимость и в антитеррористической идеологии
Первые путинские годы – время, когда противостояние терроризму в общественном сознании, пропаганде и государственной риторике занимало то же место, которое сейчас занимает Великая Отечественная война. Телевидение штамповало антитеррористические сериалы, группа «Любэ» пела с офицерами группы «Альфа», в школах шли антитеррористические уроки – нация чувствовала себя нацией именно потому, что ей, всей, противостоят смертницы-шахидки и полевые командиры, скрывающиеся в «зеленке». Именно таким был фон, на котором российское общество, не возражая против этого, отдавало государству все свои и без того немногочисленные (авторитаризм начался еще при Ельцине) политические функции.
А когда власть получила вообще все, когда отдавать стало нечего, отпала необходимость и в антитеррористической идеологии. Началась история кадыровской Чечни, началась и та путинская Россия, которая есть сейчас. Взрывы в Москве и других российских городах стали более редкими, но совсем не прекратились, и вот что интересно – ни после взрывов 2010 года в метро, ни после терактов в Волгограде, ни когда-то еще государство в лице Путина или его телеканалов не разворачивало антитеррористическое знамя, а, напротив, делало все, чтобы очередной теракт погряз в череде разных других новостей.
Возвращаться к антитеррористической риторике сейчас для Путина значило бы вернуться если не в 1999-й, то в 2004 год, то есть признаться (не гражданам – себе), что все последнее десятилетие страна ходила по кругу и вообще не ушла из той точки, выход из которой был единственным козырем раннего Путина. Возможно, именно поэтому, а совсем не из рациональных внешнеполитических соображений российские официальные лица сегодня так нерешительны в выборе версии гибели самолета с 224 россиянами на борту.