[А.И. тьФурсов]

Не могу не согласиться, подписываюсь под этим и аплодирую.

Но из приведенной мной цитаты следуют, по крайней мере, три вывода, не очень хорошо сочетающихся с духом и выводами "Гибели...".

Во-первых, нормальная человеческая жизнь, а она немыслима без свободы, при коммунистическом народовластном порядке, невозможна (тогда, выходит, Горбачёв – не предатель, а герой?).

Во-вторых, комстрой обречен изнутри (тогда причем здесь предательство?) самим фактом своего противостояния стремлению человека быть человеком, носителем универсальной, а не естественной или системной социальности, "накопителем исключительности" (А.А.Зиновьев). "Если этот строй рухнет в силу внутренних причин, – пишет автор "Гибели..." в "Желтом доме", – то главной из них будет именно лишение широких народных масс (т.е. первичных коллективов) инициативы в подавлении инакомыслия и критиканства, заинтересованности в этом и умении делать это постоянно". А чуть выше он говорит о том, что с определенного момента сами власти начинают сочувствовать "критиканам" (как тут не вспомнить Александра II и его сановников, читающих Герцена, – история повторяется энный раз).

В-третьих, народовластные режимы не просто обречены, но им отпущены крайне непродолжительные исторические сроки ("срок"), они недолговечны, поскольку условия их существования – пещерно-казарменные формы и уровень жизни, эдакие неопервобытность, неодоклассовость, неоварварство, что противоречит само себе, стремлению человека жить лучше, мировому цвилизационному окружению и Капиталистической Системе, на обочине которой существует народовластный режим. Это – приговор (тогда что же удивляться гибели коммунизма и провалу "русского эксперимента"?).

В том, что с утратой коллективами монополии на подавление индивидов, т.е. утратой революционно-народовластных функций и потенциала исторический коммунизм пополз на свою Голгофу, я вижу аналогию с утратой самодержавием в XIX в. своего революционного потенциала. Перестав быть революционером и контрреволюционером одновременно и сохранив (с Николая I и в еще большей степени Александра III) вторую функцию, самодержавие уступило первую функцию революционерам – и вступило на путь к своей Голгофе, к своему "черному году". Таким образом, утрата Русской Властью будь то в антинародной или народной форме революционного потенциала ведет ее к гибели. Коммунистический порядок это продемонстрировал. Поддержание тонкого баланса между "революционностью" и "контрреволюционностью" и соответствующими им функциями, – умение добиваться революционных целей в форме и посредством реакции и реакционных, в форме и посредством революций – вот высший пилотаж, высший класс, супертехнология Русской Власти.

Баланс подобного рода, несмотря на мастерство исполнителей и (или) благоприятные обстоятельства, не мог быть длительным – 25-30 лет, не более. А вслед за ним, как правило, приходили "переходные эпохи" с такими господствующими группами, с такой социальной ситуацией и такими общественными нравами и вкусами, как в нынешней России. И ведь это, действительно не в первый раз.

Вот как описывает время реформ, 1870-е годы в Петербурге М.Н.Покровский: "Через пять лет после того, как было подавлено польское восстание, "Петербург Чернышевского" стал "Петербургом кафешантанов и танцклассов": такое впечатление произвел он на наблюдателя, видевшего русскую столицу в разгар реформ и вернувшегося туда после долгого отсутствия в разгар "поре*форменного" настроения. Буржуазная монархия стояла в полном цвете. "После освобождения крестьян открылись новые пути к обогащению, и по нимхлынула жадная к наживе толпа. Железные дороги строились с лихорадочной поспешностью. Помещики спешили закладывать имения в только что открытых частных банках. Недавно введенные нотариусы и адвокаты получали громаднейшие доходы. Акционерные компании росли, как грибы после дождя, и учредители богатели. Люди, которые прежде скромно жили бы в деревне на доход от ста душ, а не то на еще более скромное жалованье судейского чиновника, теперь составляли себе состояния или получали такие доходы, какие во времена крепостного права перепадали лишь крупным магнатам". В то же время "вкусы общества падали все ниже и ниже. Итальянская опера, прежде служившая радикалам фору*мом для демонстраций, теперь была забыта. Русскую оперу... посещали лишь немногие энтузиасты. И ту, и другую находили теперь скучной. Сливки петербургского общества валили в один пошленький театр, в котором второстепенные звезды парижских малых театров получали легко заслуженные лавры от своих поклонников – конногвардейцев. Публика валила смотреть "Прекрасную Елену" с Лядовой в Александрийском театре, а наших великих драматургов забывали. Оффенбаховщина царила по*всюду". Разочарованный Петербургом провинциал искал утешения в литературных кружках, но утешения и тут было мало. "Лучшие литераторы (Покровский цитирует по "Запискам" Кропоткина. – А.Ф.) – Чернышевский, Михайлов, Лавров – были... в ссылке... Другие, мрачно смотревшие на действительность, изменили своим убеждениям и теперь тяготели к своего рода отеческому самодержавию. Большинство же хотя и сохранило еще свои взгляды, но стало до такой степени осторожно в выра*жении их, что эта осторожность почти равнялась измене...". "Чем сильнее радикальничали они десять лет тому назад, тем больше трепетали они теперь. Нас с братом очень хорошо при*няли в двух-трех литературных кружках, и мы иногда бывали на их приятельских собраниях. Но как только беседа теряла фривольный характер или как только брат, обладавший боль*шим талантом поднимать серьезные вопросы, направлял раз*говор на внутренние дела или же на положение Франции, ко*торую Наполеон III вел к страшному кризису 1870 г., – так кто-нибудь из старших уже наверное прерывал разговор громким вопросом: "А кто был, господа, на последнем представлении "Прекрасной Елены"? или: "А какого вы мнения, сударь, об этом балыке?" Разговор так и обрывался".

Буржуазный либерализм, казалось, так же "крепко умер, как в свое время император Павел. "Отеческое самодержавие" давало буржуазии все, что ей было нужно: его лозунгом на берегах Невы, как и на берегах Сены, было – "обогащайтесь!". Но чего же буржуазия как класс может другого требовать? Она становится оппозиционной лишь тогда, когда существующий порядок начинает мешать обогащению, революционной – лишь тогда, когда защитники этого порядка, в черносотенном ослеплении и упрямстве, начинают прямо разорять буржуазию своими нелепо "охранительными" мерами"[i].

Оффенбаховщина – вот стиль переходных эпох, заполненных обогащением, приватизацией, финансовыми спекуляциями, – будь то Россия 90-х, Россия 1870 г. или Франция 1860 г. Говоря о последней, З.Кракауэр отмечает, что оперетта ("оффенбаховщина" по Покровскому) могла возникнуть и развиваться "потому, что общество было опереточным"[ii]. Господство финансового капитала, засилье парвеню, дилетантский вульгарно-пышный двор, большое количество аутсайдеров и второстепенных фигур на первых ролях, продажные политики и продажные журналисты, продажные женщины и продажная жизнь: продажа и обогащение как стиль жизни, практически узаконенный аморализм, – все это выходит на первый план во время старения и крушения систем.

В этом (но только в этом) – социокультурном – плане крушение коммунизма в 1991 г. – это не водораздел между эпохами, а середина некой эпохи начавшейся в самом конце 70-х, совпав с вводом советских войск в Афганистан, и, по-видимому, подходит к концу на наших глазах, устав и издыхая от собственного непотребства. Символом социокультурного единства последних десяти позднекоммунистических и первых десяти посткоммунистических лет, объединяющим их, является для меня Алла Пугачёва. Она, как заметил Н.Н.Разумович, мой покойный коллега по ИНИОН РАН, привнесла в эстраду "свежую струю советской торговли" (услышано от Ю.С.Пивоварова), лабаза, вульгарности. Но это полностью соответствует "торгашизации" ("экономизации", "консумптизации", "коррупции") кратократии на поздней стадии развития, на стадии разложения ее и ее общества. Тут ампир и величие не пройдут, даешь непотребство ("люблю безобразия!"). Поэтому анекдот, в котором Брежнев присутствует как "мелкий политический деятель эпохи Пугачёвой"; вручая ей награду, Ельцин расскажет этот анекдот, заменив фамилию "Брежнев" на фамилию "Ельцин", что вдвойне верно и символично, правильно передает, отражает ситуацию. В социокультурном плане Пугачёва как явление, как социальный индивид в известном смысле шире явлений Брежнева и Ельцина, включает, охватывает их в нечто вроде русской "Второй империи" конца XX в. Пугачёва как зеркало разложения кратократии? А что? Каков социальный слой такие и зеркала, неча на них пенять.

В 90-е мы продолжаем жить (существовать) в процессе разложения исторического коммунизма, тенденции распада, разложения доминировали над всеми иными. Одним из выражений этого доминирования, очень символичным, и является феномен Пугачёвой как социального индивида, в который, кроме нее самой, входят и многие другие, – от распутиных и королевых до боренек моисеевых и прочей бездари. Не самое приятное дело писать обо всем этом, но что поделаешь, если некоторые эпохи лучше всего читаются по продуктам разложения, по "социальным экскрементам". Они – воплощение эпохи. Одно утешение – эпоха социального дрыгоножества, похоже, подходит к концу. Не потому, что победило нечто иное, а просто все, что должно было сгнить, сгнило. В воздухе – приближение какого-то другого времени. Лучше или хуже – неизвестно (кроме того: для кого – лучше или хуже?), но другого. С другим стилем. Посмотрим.

Ну а теперь вернемся к вопросу о террористической брутально-народной форме коммунистического строя (к "диктатуре наемных работников доиндустриального типа", как однажды охарактеризовал ее В.В.Крылов), которая к рубежу 40-50-х годов уже не соответствовала ни состоянию, ни уровню советского общества, ни объективным задачам его развития в этот период, ни мировой ситуации. Это – не говоря о том, что в обществе сложилась потенциальная взрывоопасная ситуация и нужно было выпустить пар, что и было сделано с помощью Оттепели. Это – не говоря о том, что 50-е – начало 60-х стали периодом перестройки, трансформации господствующих групп советского общества, а, как правило, такие периоды становятся временем послабления (силы и средства уходят на другое, нежели подавление населения, плюс недосмотры и "зевки" со стороны властей, помноженные на традиционный русский бардак – об этом тоже есть у Зиновьева). Все это в комплексе и обусловило "освобождение".

Здесь я хочу сделать "лирическое отступление" и заметить мимоходом, что хрущевский период советской истории, в который кратократия осуществила внутрисистемную, структурную перестройку, а потому ей было много не до чего, вскрывает многие тайны этого слоя и советского общества в целом. Однако именно этот период фальсифицирован (как нэп и перестройка, кстати), на него нашлепнули ярлык "оттепель", весьма удобный как для властей, хозяев коммунистического порядка, так и для советской "либеральной интеллигенции".

"Оттепель" рисовалась как период противостояния, борьбы интеллигенции и власти (и той части "творческой интеллигенции", которая ее поддерживала, так сказать "Новый мир" против "Октября", Дудинцев против Кочетова). Эта борьба была представлена в качестве стержня, основного содержания хрущевского периода. Для "либерального" сегмента совинтеллигенции, особенно "творческого пошиба", такая интерпретация служила комплексаторно-психологическим мифом двойной утраты в послехрущевский период – значения для власти и в глазах власти и социальных позиций и исключительности положения в массово грамотном обществе. Миф об "оттепели", как геройском, хотя и проигранном сопротивлении власти, стал средством изживания травмы для многих, особенно для тех, кто не пошел в диссиду.

Власть этот миф очень устраивал; и она его косвенно, втихаря поощряла. Ведь вымышленный конфликт позволял скрыть реальный, опасно обнажающий социальную суть системы, ее настоящие конфликты – между двумя тенденциями развития кратократии и их персонификаторами, спрятать основную операцию в акцию прикрытия. Если "либеральная интеллигенция" отражала интересы советских партийных "либералов", то "охранительная" – "неосталинистов" (хотя во многих отношениях они были дальше от Сталина, чем Хрущёв). В мифе об "оттепели" творческая "обслуга" неосталинистов ретуширована, как и "либералы" от власти, на .сцене остаются "либеральная интеллигенция" и "консервативная власть". Это примерно то же самое, как если бы в "Трех мушкетерах" Дюма основными противоборствующими сторонами были бы кардинал, Рошфор и миледи с одной стороны, и слуги мушкетеров – Гримо, Мушкетон, Базен и Планше, – с другой. Во потеха была бы. Но так – со слугами – в голову никому не приходит. А с интеллигенцией – пожалуйста. Я не приравниваю здесь интеллигенцию к слугам, обслуге в уничтожительном смысле слова. Речь идет о нормальной социосистемной характеристике, о характеристике социальной функции. Как в Капиталистической Системе основная функция среднего класса – обслуживать социальный верх и его интересы, так же и в советской системе слой, именуемый "творческой интеллигенцией" обслуживал интересы господствующих групп; не было в этой системе никаких иных массовых групп подобного рода, кроме совслужащих различного уровня (от корректора "Нового мира" до его главного редактора Твардовского), и их отношения с властью носили служебный характер. другое дело, что сама власть, господствующие группы не были едиными, тем более начиная с 1950-х годов, и "советская интеллигенция", особенно приближенная к власти, воспроизводила эту дифференциацию, наличие противоборствующих сил.

В столкновениях и взаимных укусах "либерального" и "охранительного" сегментов советской интеллигенции лишь отражался главный социосистемный конфликт в среде господствующих групп; эти столкновения часто выполняли роль "штабных игр" "неосталинистов" и "либералов", "пробных шаров", деклараций о намерениях, провокаций, неопасной формы выяснения отношений и т.п.

Нынешние, т.е. посткоммунистические "демократы" и "патриоты" на своем идейном языке и в соответствии со своими интересами во многом разыгрывают ту же партию, что "либералы" и "неосталинисты" в советское время. если это и не наследство по прямой, то все же нечто близкое. А поскольку задача любого послеельцинского правителя будет заключаться в стабилизации властной ситуации и хотя бы минимальной консолидации господствующих групп (далеко не везде даже на Западе подобные группы "консолидированы" в единый господствующий класс), поскольку перед ним будет стоять задача дифференциации, разъятия процесса приватизации исторического коммунизма на реприватизацию ("национализацию") власти и дальнейшую приватизацию имущества, то можно предположить, что "патриотизм" и "демократия" как два элемента единой, но внутренне противоречивой стратегии "нового русского" пикника на обочине капитализма. Как два лика одной и той же системы, власти способной реализовать и материализовать свой собственнический потенциал лишь за пределами своих границ. Иными словами, "патриотизм" и "демократия" суть не столько идейные комплексы, сколько различные практические подходы к переделу властной и вещественной субстанции и материализации этого процесса одновременно в стране и вне ее, inandoutatthesametime: "я здесь и не здесь", как злой дух из "Шах-Намэ" Фирдоуси.

It's a dirty trick? No. It's a dirty world. Вот с этой формулой из романа С.Шелдона мы вернемся к теме "свобода и Горбачёв".

Ленин, кажется, сказал: "Не надо быть идиотами демократии" (как тут не вспомнить киплинговское: "Умей мечтать, не став рабом мечтанья"). Перефразируя Ильича, замечу: "Не надо быть идиотами свободы". Не в том смысле, чтобы отказываться от нее или отказываться ее взять, не в том смысле, чтобы не радоваться, когда людей выпускают из лагерей и слабеет социальный контроль номенклатуры, а в том смысле, чтобы понимать: зачем, почему, кому выгодно, с какой целью. Только такого рода понимание делает человека субъектом социального действия с присущей ему (субъекту) атрибутикой, прежде всего – целеполаганием.

Разумеется, лучше так, как при Хрущёве и Горбачёве, чем как при Сталине. И вообще нужно помнить, что степень свободы и демократичности общества определяется степенью и демократичностью форм организации господствующих групп. Это – ясно. И все же необходимо также понимать причины, корни, природу, происхождение конкретной появляющейся в данном обществе свободы-послабления. Хотя бы потому, что происхождение, генезис явления определяет его дальнейшее развитие; зная корни, можно прогнозировать крону. Ясно также, что свобода-функция будет неизбежно отличаться от свободы-субстанции по своим качествам и возможностям, да и среднесрочные (уже среднесрочные) результаты ее развития будут иными.

Горбачёв никому ничего не дал (точнее, сколько дал, столько и взял), никого ни от чего не освободил (точнее, освободил: Запад от страха перед нашей ядерной бомбой; вспомнить бы ему вовремя Герцена, который писал, что людей внешне можно освобождать только в той степени, в какой они освободили себя внутренне; "внешне" освобождение Запада Горбачёвым в Мальте обернулось Югославией-99 и много чем другим. Спасибо, освободитель, за это можно и пиццу дать порекламировать. Разумеется, Горбачёв так не хотел. Но с политических деятелей спрашивают не за то, что хотел, а за результат. Жесткая, но во многом справедливая русская народная поговорка, гласит: "За "нечаянно" бьют отчаянно". Но опять же, не сам Горбачёв вылез на первые роли – хотя и сам тоже, но, главное, его выдвинула Система. С нее и спрос.

Свобода, которую якобы дал Горбачёв, есть, прежде всего, побочный продукт ослабления Власти. Власть в России всегда давала, старалась давать то, что ей либо уже почти не принадлежит, то, что она не может удержать, либо то, что ей уже не нужно – не так уж нужно, то, чем можно пожертвовать – "на тебе, убоже, что мне не гоже".

Власть в России, будь то самодержавная или коммунистическая, допускала чуждые, неимманентные ей формы представительства (от земских соборов до парламента и думы с ее думаками), позволяла местное самоуправление и озабочивалась гласностью (слово, модное и при Александре II, и при Горбачёве), как правило, в периоды своего ослабления. Тогда, когда не было сил и средств для управления на местном уровне – управляйтесь сами ("губная реформа" Ивана Грозного, земская реформа Александра II). Когда не хватало сил и морального авторитета, как в первой половине XVII в. (а как пришли в себя, так и восстановили в полном объеме "систему Грозного", только уже не на чрезвычайной, а на системной основе – не ЧК, а ГПУ, да заглотали левобережную Украину с Киевом – тут более соборы и не понадобились, все вышли. Вон.) или в 1905-1917 гг. Короче, демократия и гласность, представительство и самоуправление в России есть не столько результат прогресса систем(ы), сколько их (ее) упадка, деградации, путь вниз, а не путь вверх. Внешне, особенно у робких умов это создает впечатление, что вот-вот Россия дотянется до западных образцов (Избранная Рада, Александр II, Горбачёв) и превратится в нечто похожее на Запад. Кажется, остается всего лишь один шаг – вот тут-то штаны и рвутся, и Россия проваливается: в опричнину, в революцию 1917-1929/33 гг.), в крах перестройки.

Так же, как "демократизации господствующих групп" (Г.Федотов) посредством опричнины, гвардии Петра I или большевиков не суть реальная демократизация общества, а процесс, у которого иные причины и следствия, чем у этой последней, "демократизация" управления, расширение политического представительства в России имеет иные причины/следствия, чем на Западе, выполняет иную функцию – функцию облегчения бремени Власти, обеспечения ей передышки для вдоха, для сосредоточения. Ну а сосредоточились и – "А подать сюда Ляпкина-Тяпкина".

Разумеется, между эпохами Ивана Грозного, с одной стороны, и Александра IIи Михаила Горбачёва, с другой, есть много существенных различий, из которых в данном случае для нас наиболее важным является то, что связано с включением России/СССР в мировую капиталистическую систему. В мир-капиталистическом, мир-системном контексте появление и развитие западоподобных форм обретает, помимо ослабления Власти, еще и другой источник, другую причину, другой фундамент – мировой капиталистический. Уже в реформах Александра IIэтот источник вполне очевиден, как и ослабление Власти, вползание России в очередную Смуту. Комбинация, наложение двух этих факторов и связанных с ними причинно-следственных рядов породили в 1860-1910 гг. сложную динамику, несводимую однозначно уже ни к логике Смуты, ни к логике включенного развития и невиданную до того в русской истории. "Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить ту Россию, в которой мы когда-то (т.е. вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...", – писал о России второй половины XIX в. Бунин.

Не знаю, как счастье – барам виднее (если бы в России начала XX в. не было массы социально несчастных и обездоленных, большевики не победили бы, а Бунину не пришлось бы partirpourlaFrance). Сомневаюсь насчет мощи (Берлинский трактат, Порт-Артур, Цусима, Первая мировая война), а вот насчет богатства, сложности и разнообразия форм жизни – согласен. Ослабление Русской Власти, помноженное на эффект включенности в Капиталистическую Систему действительно породило феномен пореформенной России, которую унес Ветер Истории, то бишь революций 1905-1907 и 1917-1929/33 гг. Кстати, по логике Зиновьева, следовало бы предъявить обвинения за это Николаю II, его военачальникам, поддержавшим отречение от престола (проведенное, кстати, с нарушением закона Российской империи), Милюкову, Гучкову, Набокову-старшему и многим-многим другим, самоуверенным и недальновидным людям, раскачивавшим лодку и открывшим "боярскую" фазу русской Смуты начала ХХ в.

В событиях 70-90-х годов в СССР роль фактора включенности в капиталистическую систему тоже очевидна: цены на нефть, НТР, "понижательная волна" ("Б-фаза") кондратьевского цикла, начавшаяся на рубеже 60-70-х годов и накрывшая собой СССР в конце 80-х годов. И в этом случае "демократизация" Власти, введение в СССР внешне западоподобных и демократических форм и ценностей стали результатом совпадения, наложения (взаимоусиливающего резонанса) и взаимодействия ослабления Власти в соответствии с ее собственной логикой и действием законов мировой капиталистической системы, в данной конкретной ситуации эту власть еще более расшатывающих. Отсюда – "новое мышление", "примат общечеловеческих ценностей над классовыми", "перестройка" и "гласность". А куда деваться, если ослабли, и враждебный класс к стенке припер? Это как "братья и сестры" в выступлении Сталина 3 июля 1941 г.

Все эти ценности, включая свободу, разом и появились – как это было у Деточкина: "А воблу только что поймали". Вот так и тут.

Все сыпалось – изнутри и под давлением извне, и Горбачёв лишь признал, легализовал (ему не пришлось нчать, только углбить) процессы распада коммунистического порядка. У него не было другого выхода, особенно после провала андроповской попытки подморозить "исторический коммунизм". И эта безвыходность ситуационно делает Горбачёва в системно-историческом плане фигурой трагической. Горбачёв исходно не предавал коммунистический строй, это строй "предал" его, в том числе и тем, что выдвинул на первый план. Выдвинул и (уродец-то) преставился, оставив без средств и руководства к действию.

Часто говорят о том, что Горбачёв был лишен стратегического вдения. Правильно. Но проблема сложнее и шире: в 80-е к власти вообще пришло поколение руководителей не умевших стратегически мыслить, но способных лишь реагировать на обстоятельства, а потому обреченных отставать, догонять, спотыкаясь, и проигрывать – мордой в грязь. Этот приход, однако, был прежде всего системным (системно-личностным), а не просто личностным. Горбачёв (и другие) был адекватен системе, которая уже в 70-е утратила стратегический потенциал, а следовательно и стратегические ориентиры развития: "Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу". Авторханов в воспоминаниях пишет, что когда он в 20-е годы сидел в тюрьме, один из его сокамерников сказал, что после Ленина к власти может прийти только уголовник. Перефразируя сокамерника Авторханова можно сказать, что после Горбачёва к власти мог прийти только антисистемный человек, только так можно было удержать систему.

И он пришел, понимаешь. Не такой антисистемный, как Пугачёв, но тоже с Яика.

Уже в 70-е система вступила на путь, конечным пунктом которого оказались "Чубайс с соавторами" и "распродажа империи". Продано в середине 90-х! Но уже в середине 70-х годов выдвижение в руководство шло в соответствии с состоянием Системы и логикой борьбы в разрушающемся историческом коммунизме, в котором ведомственные и региональные интересы начинают господствовать над национальными, клановые – над региональными, а семейные – над клановыми. С этой точки зрения – крушения и утраты властной целостности, злокачественного нарастания социальной сегментации – брежневское семейство есть лишь робкий набросок, предтеча "Семьи" (как когда-то Максим Горький был предвестником-буревестником Григория Распутина), а Горбачёв отражение/воплощение ситуации, когда среднесрочные цели и стратегия господствуют над долгосрочными, а краткосрочные – над среднесрочными.

Однако "краткосрочных стратегий" не бывает, краткосрочная стратегия – это тактика. Логикой утраты целостности – и времени! – Горбачёв был обречен на тактику. Повесть о его генсекстве-президентстве вполне можно было бы назвать по Прусту: "В поисках утраченного времени". В известном смысле, главным противником русского коммунизма стало Время, которое сжало его в точку.

Однажды английский военный историк Б.Лиддел-Гарт заметил, что Германию победило ее пространство: в конце войны Райх имел 8-миллионную армию, но не было пространства, которое она могла бы защищать; реализовался вековой немецкий кошмар, геоклаустрофобия, побуждающая к расширению Lebensraum. Не буду сейчас спорить с Лиддел-Гартом "по немецкому вопросу" (здесь можно было бы заметить, что немецкая армия была в целом уже хреновенькой), отмечу только, что пространство вокруг Германии – "от тайги до британских морей" – "сжала" Красная армия, потому и защищать было нечего. Но сейчас – не об этом. Перефразируя Лиддел-Гарта, можно сказать, что советский коммунизм был побежден временем, которое "сжимал" в точку он сам, проедая будущее, а капитализм ему "помогал", ограничивая возможность пространственной экспансии – той самой, о грядущем победоносном характере которой постоянно писал Зиновьев в 70-80-е годы. В 80-е с коммунизмом произошло нечто, по крайней мере, внешне, похожее на то, что случилось с самодержавием за 100 лет до этого: окончание экспансии и промышленная революция на Западе в целом (помимо других факторов) подвели самодержавие к "последней черте", а Россию к двум революциям. В 70-80-е годы конец экспансии, "упершейся" в бывшие португальские колонии в Африке и Афганистан, с одной стороны, и НТР на Западе – с другой, в целом немало способствовавшая (Рейган, "Звездные войны" и т.п.) тому, чтобы положить конец этой экспансии, подвели СССР к пропасти, к антикоммунистической революции.

История повторяется дважды? По крайней мере, sictransitgloriamundi.

Сложнее обстоит вопрос не со строем, а со страной. Но дело в том, что страна ("государство") и строй ("партия") в системе исторического коммунизма – интегральное целое. Например, Горбачёв о своих гонорарах в бытность генсеком говорил: "Я сдал все гонорары государству. Все до копейки, до цента". И это при том, что деньги он сдавал в кассу управления делами ЦК КПСС Н.Е.Кручине. И конечно же прав Г.Зюганов, заметивший в марте 1992 г., что "сломав партийный стержень, державу превратили в разбегающиеся галактики".

Можно ли было "сломать стержень" и не дать "галактикам" разбежаться? Почти невозможно (вспомним, кстати, что и за разгромом самодержавия в феврале 1917 г. последовал разгром старой России в октябре 1917 г.), исключительно трудно, поскольку ограничителем разбегания был нерушимый блок ЦК КПСС и его "соседей" – КГБ, а он-то как раз и прогнил.

Поставим вопрос по-другому: могли ли позднесоветские руководители предпринять что-либо серьезное? Те, которые оказались у власти – причем по логике гниения строя (как делали карьеру горбачевы, яковлевы, кравчуки, алиевы, шеварднадзе – на основе профессиональной компетентности и высоких моральных качеств?) не могли. Здесь – без вариантов.

Бедненький бес
Под кобылу подлез.
Поднатужился,
Поднапружился,
Приподнял кобылу, два шага шагнул,
На третьем упал, ножки протянул.

Мог ли этот тип руководителей придумать и сделать что-то путное? Я вас умоляю.

[i] Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен в 4-х томах. 1934. – Т. IV. – С. 142-143.

[ii] Кракауэр З. Оффенбах и Париж его времени. – М.: Аграф, 2000. – С. 214.

Андрей Ильич Фурсов
Русский исторический журнал. – М., 1999. – Т.II, N 2. – С.274-402.