[Правда.ру]

http://www.pravda.ru/society/18-10-1999/900116-0/
18 окт 1999 в 12:00

Общество

Утром в понедельник, 10 сентября 1973 года, в Сантьяго, во дворце Ла-Монеда, президент Чили Сальвадор Альенде проводил заседание совета министров в узком составе. Оно явилось еще одним из предпринятых им в последующие дни шагов с целью найти выход из крайне обострившейся ситуации, вызванной прежде всего конфликтом между исполнительной властью и оппозиционным парламентским большинством.
Накануне Альенде встречался с руководителями компартии и высказался за немедленное проведение плебисцита по конфликтному вопросу о разграничении секторов экономики. Ему было важно заручиться авторитетной поддержкой коммунистов, так как Политический комитет Народного единства из-за разногласий не смог прийти к единому мнению. Делегация компартии одобрила в принципе намерение Альенде.
Альенде пригласил к себе главкома Аугусто Пиночета и генерального инспектора сухопутных войск Орландо Урбину. Пиночет признал, что есть “тревожные симптомы” в армии. Когда Альенде сказал генералам, что в ближайшие часы объявит о плебисците, у Урбины вырвался возглас: “Президент, это уже окончательное и твердое решение?” “Да, господа генералы”, — ответил Альенде. “Это меняет ситуацию”, — заметил Пиночет.
Заседание правительства шло больше часа. В конце заседания Альенде объявил, что обратится к стране по радио и телевидению, вероятно, сегодня вечером или завтра. Содержание предстоящего выступления он не уточнил. Президент казался спокойным, не проявлял встревоженности.
Вечером, когда за ужином в резиденции Альенде собрались его ближайшие соратники, президент сообщил, что ВМС страны вышли в море из Вальпараисо для совместных с кораблями США маневров. “Кажется, — прокомментировал он, — мы можем быть уверены, что в перевороте не будут задействованы все вооруженные силы”.
Около часу ночи Альенде сам позвонил исполняющему обязанности командующего корпусом карабинеров генералу Уррутиа, пользовавшемуся его доверием, чтобы ночью принять особые меры предосторожности. На военную верхушку Альенде уже не мог положиться, особенно после вынужденного ухода в отставку генерала Пратса и его сторонников. Если произойдет переворот, чего никак нельзя было исключить, он, конечно, погибнет. Для него это не так важно, как удар, который будет нанесен по чилийскому пути к социализму. Он отстаивал этот путь, доказывал его обоснованность. Он открыто, перед национальным конгрессом, провозгласил, что Чили — первая страна на земле, призванная претворить в жизнь вторую модель социалистического переустройства общества — без диктатуры пролетариата и в условиях плюрализма и свободы.
Тогда Альенде сказал: “Это задача чрезвычайно сложная, ибо еще не было прецедента, который служил бы для нас примером. Мы идем по новому, неизведанному для нас пути... Единственным нашим компасом является верность гуманизму всех эпох, включая марксистские идеи гуманизма”.
Главнокомандующий сухопутными войсками Чили генерал Аугусто Пиночет не изменил своим привычкам и в тот день, 10 сентября. Поздно вечером, хотя на улице было холодно, он вышел из дома и стал прогуливаться по тротуару. Так же, как каждый день.
Его прогулку прервал комендант, подбежавший, чтобы сказать, что генерала срочно просят к телефону. Звонил дежурный по штабу гарнизона. Он сообщил о движении воинского подразделения на машинах из Сан-Фелипе в Сантьяго. Пиночет предположил, что у кого-то из подчиненных не выдержали нервы, а это могло сорвать все намеченное. Надо было немедленно пресечь передвижение войск. Решил связаться, но, опасаясь подслушивания, не по телефону, а по рации из своей машины с командиром колонны, в которую входило моторизованное подразделение. “Генерал, — сказал ему Пиночет твердым голосом, — нет необходимости направлять части на репетицию военного парада. В Сантьяго трудности с питанием. Кроме того, не хватает горючего. Повторяю: ни одна часть не должна выезжать раньше установленного срока. Поняли, о чем я говорю?
В этом вопросе заключалось строгое предупреждение: не предпринимать ничего до условленного времени. Осторожность даже в мелочах.
Часы показывали полдвенадцатого.
Главком не мог спать от тревоги, не выдаст ли кто-нибудь, не поторопится ли кто-нибудь с началом действий, спровоцировав тем самым ответные меры правительства. Считал минуты. То была самая длинная ночь в его жизни. Завтра вооруженные силы Чили выступят против марксистского правительства Альенде.
Четверть второго. Как медленно течет время! Так оно тянулось с 1972 года, когда у Пиночета настойчиво начала появляться мысль о вмешательстве вооруженных сил, но не для того, чтобы отдать власть традиционным политикам, а самим осуществлять ее, сколько потребуется.
Еще не приняв твердого решения пойти на участие в перевороте, предпринял первые конкретные шаги. В своем штабе, а затем в военной академии поручил пересмотреть планы обеспечения внутренней безопасности на случай гражданской войны. Раньше предусматривался раздел столицы на сектора с размещением в каждом из них воинских частей. Но это подходило для борьбы с беспорядками, а не для переворота, когда речь идет не об охране коммунальных служб, общественного транспорта, а о захвате стратегически важных объектов, подавлении возможного сопротивления со стороны военизированных групп на предприятиях и в окраинных бедняцких поселках. Пиночет все более склонялся к выводу, что Альенде не изменит политики, а из-за нараставшего конфликта между правительством и конгрессом опасность гражданской войны становилась реальной, и поэтому армии надо думать о взятии власти.
Приходилось действовать со всей осторожностью. Помогало то, что разрабатываемые планы было нетрудно представить как меры на случай антиправительственных действий.
В феврале представился случай выяснить, как отнеслись бы к свержению Альенде американские коллеги. Из Панамы, где расположено Южное командование США, ему позвонил полковник Джеральд Силлс, начальник разведки, и сказал: “Вы на корабле, который тонет. Как думаете действовать?” На прямой вопрос дал прямой ответ: “Пока вода не замочила ноги, нет. Если выступить слишком рано, все объединятся против нас”. А вода на корабле все прибывала.
Четыре часа. Наверное, военные корабли уже вернулись в Вальпараисо. Скоро морская пехота появится на улицах города.
Но вот Альенде пригласил его с генералом Урбиной во дворец и сообщил о решении пойти на проведение плебисцита.
Сообщение президента оказалось неожиданным, и, если бы он успел объявить о своем намерении, это могло бы спутать карты. К счастью, не успел. У них, военных, дело вышло на финишную прямую.
Однако возникла проблема: как, не привлекая внимания, привести части в боевую готовность к назначенному дню. Подготовка к параду по случаю национального праздника не могла служить предлогом.
Помощь пришла с неожиданной стороны. Войдя утром в свой кабинет в министерстве обороны, Пиночет увидел на письменном столе свежую газету с сообщением о речи Альтамирано и предстоявшем 11 сентября судебном заседании в Вальпараисо по вопросу о лишении его парламентской неприкосновенности. Газета писала, что принятие такого решения могло вызвать беспорядки. Тут и осенило: вот прекрасный повод!
Генерал спустился на четвертый этаж к министру обороны и, показывая ему газету, сказал: “Это вынуждает меня распорядиться о переводе войск на казарменное положение с завтрашнего утра для предупреждения возможных беспорядков не только в Вальпараисо, но и Сантьяго”.
Первым оповестил Альенде, находившегося у себя дома, о начале военного мятежа исполняющий обязанности командующего корпусом карабинеров генерал Хорхе Уррутиа. Тому в начале седьмого утра позвонил префект порта Вальпараисо и сообщил, что подразделения военных моряков появились на улицах города и занимают стратегические объекты. Уррутиа известил об этом по телефону президента. Позднее он довел до его сведения дополнительную информацию: шесть грузовиков с морскими пехотинцами движутся из Вальпараисо в направлении Сантьяго. Альенде дал Уррутии указание перекрыть шоссе.
Попытки президента связаться с главкомами основных видов вооруженных сил не дали результата: телефоны молчали.
Началось осуществление плана переворота при участии всех вооруженных сил.
После сообщения Уррутии о мятеже Альенде позвонил по внутреннему телефону дежурному охраны (“группы личных друзей”) и распорядился объявить тревогу. По его поручению Орландо Летельер, министр обороны, попытался выяснить ситуацию в командовании вооруженных сил. Однако ни до одного из главкомов тоже не дозвонился.
В начале восьмого Альенде приказал готовиться к выезду в президентский дворец Ла-Монеда. От резиденции отъехали в семь двадцать. Кортеж автомобилей — ведущая машина, машина президента, три машины охраны, грузовичок с оружием — на скорости устремились в центр города. По пути не было заметно ничего тревожного, какого-либо сосредоточения войск.
Вот и площадь Конституции. На ней президентский дворец — массивное двухэтажное здание, сверху квадратное. Ла-Монеда был тогда не только президентским дворцом. В правом крыле размещалось МВД, а с тыльной стороны — министерство иностранных дел.
Президент сразу заметил, что вокруг Ла-Модены начали занимать позиции подразделения карабинеров с парой танкеток, прибывшие, очевидно, по приказу генерала Уррутии для защиты дворца. Карабинеры, несшие охрану у входа в здание, как обычно, приветствовали президента. “Значит, по крайней мере корпус карабинеров не участвует в мятеже”, — подумал Альенде.
Первым вошел в кабинет спустя несколько минут после прибытия Альенде главнокомандующий войсками карабинеров генерал Сепульведа. Он лишь проинформировал о принятых мерах и сразу спустился вниз. Выйдя на площадь, обратился к группе офицеров и солдат военной полиции, охранявших дворец, с призывом до конца быть верными присяге, защищать конституционное правительство. Но, когда генерал произносил эти слова, ему еще не было известно, что в заговор вовлечены не только военные моряки.
И из дворца Альенде все еще не мог дозвониться главкомам. Особенно его беспокоило отсутствие Пиночета. Накануне, на заседании правительства, большинство присутствующих сошлись во мнении, что он один из генералов, на которого можно положиться. Сейчас у президента даже закралась мысль, а не оказался ли он в руках заговорщиков.
Отсутствие точных сведений о позиции вооруженных сил, вероятно, почувствовали те, кто слушал первое после начала мятежа обращение президента к стране по радио.
В начале девятого в кабинет входит одетый в штатское полковник Валенсуэла, заместитель министра обороны. Он сообщает, что прибыл прямо из министерства. Хотел войти в здание, но оно оказалось занято военными, которые его туда не впустили. Это сообщение показывало, что часть сухопутных войск, пусть даже и небольшая, вышла из подчинения правительству. Но общее положение в этом виде вооруженных сил оставалось неизвестным.
Альенде решает снова обратиться к чилийцам по радио:
“Я не покину Ла-Монеду. Не уйду в отставку...”
Он еще не закончил говорить, когда из соседней комнаты, предназначенной для военных адъютантов, появился дежуривший там унтер-офицер и доложил, что звонит адъютант Альенде от ВВС майор Санчес.
Закончив речь, Альенде берет трубку. Санчес сообщает, что руководство ВВС готово предоставить самолет, чтобы доставить президента и его семью в одну из латиноамериканских стран. Альенде твердым и спокойным голосом отказывается.
Однако стало ясно, что и ВВС вовлечены в мятеж.
Кажется, правительство поддерживают карабинеры — это внушительная сила, а может быть, и сухопутные войска.
Возвращается генерал Сепульведа. Звонит из кабинета Альенде начальнику военной полиции Сантьяго: “Какова ситуация? Что значит “как посмотреть”? И, повысив голос, выговаривает собеседнику: “Карабинеры всегда были и остаются на стороне правительства. Они сохраняют верность до конца, что бы ни случилось. И главкомом карабинеров остаюсь я!”
А Альенде настроил радиоприемник на волну радиостанции
“Агрикультура” и услышал слова диктора: “Внимание! С этого момента действует национальная сеть радиовещания вооруженных сил. Предлагается всем свободным радиостанциям подключиться к этой сети. Будет передана прокламация военной правительственной хунты...”
Наступила пауза. Затем прозвучал национальный гимн, и резкий голос начал читать текст, составленный в форме приказа “Президент республики должен немедленно передать свои высокие полномочия чилийским вооруженным силам и корпусу карабинеров, которые решили... развернуть борьбу за освобождение отечества от марксистского ига... Печать, радиостанции и телевизионные каналы Народного единства должны сейчас же прекратить передачу информации, иначе они подвергнутся нападению с суши и с воздуха. Население Сантьяго должно оставаться дома...”
Прокламацию завершали подписи главнокомандующего сухопутными войсками генерала Пиночета, главкома ВМС адмирала Мерино, главкома ВВС генерала Ли и новоявленного генерального директора корпуса карабинеров генерала Мендосы. В тот момент раздается гул моторов: танкетки и автобусы с карабинерами, подтянутыми для защиты дворца, оставили свои позиции.
О намерениях руководителей военного мятежа в отношении него лично Альенде узнал из телефонного звонка во дворец начальника генерального штаба. Вице-адмирал Карвахаль, сославшись на полученный приказ (уже после того, как была передана по радио первая прокламация хунты) уведомил Альенде, что тот перестал быть президентом, ему надлежит заявить о своей отставке, сдаться и в этом случае его вместе с семьей доставят на самолете в любую страну Южной Америки.
Альенде твердо стоял на своем: в отставку не уйдет, сдаваться не намерен. Если генерал Пиночет и другие главкомы хотят говорить с ним, пусть сами явятся в
Ла-Монеду. Президент приказал своим военным адъютантам покинуть Ла-Монеду, так как вооруженные силы, которые они представляют, выступили против правительства. “Отсюда живым не уйду, даже если начнется бомбардировка или обстрел” — таковы были последние слова, услышанные от президента.
Ситуация прояснилась окончательно. Военный мятеж носил полномасштабный характер. Как бы в подтверждение этого над дворцом пронеслись боевые самолеты.
Вероятно, в тот момент ему виделся трагический исход для него начавшихся ранним утром событий. Это побудило Альенде еще раз, в последний, обратиться по радио к соотечественникам. Радиостанции “Корпорасьон” и “Порталес” подверглись бомбардировке и не работали. Продолжала действовать только радиостанция компартии “Магальянес”. В кабинете прикрыли окна, чтобы не мешал шум. Альенде сидел за столом, в каске, с автоматом Калашникова — подарком Фиделя Кастро — в руках. Он взял его с собой, когда выезжал из резиденции. Говорил в телефонную трубку. Альенде говорил в телефонную трубку, а вокруг стояли соратники и сотрудники, вслушиваясь в чеканные фразы, которые свидетельствовали об исключительном самообладании, твердой воле, вере этого человека в чилийский народ.
“Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам... В моих словах не горечь, а разочарование, и они будут моральной карой тем, кто нарушил принесенную присягу, — военным Чили...
Перед лицом этих событий мне остается сказать трудящимся одно — я не уйду в отставку!
На этом перекрестке истории я готов заплатить жизнью за доверие народа...
У них есть сила, и они могут подавить вас, но социальный процесс нельзя остановить ни силой, ни преступлением.
История принадлежит нам и ее делают народы...
Это решающий момент, последний, когда я могу обратиться к вам. Но я хочу, чтобы вы извлекли урок...
Наверное, радиостанцию “Магальянес” заставят замолчать и до вас уже не дойдет твердость и спокойствие моего голоса. Это неважно. Меня будут слышать, я всегда буду рядом с вами. По крайней мере, обо мне будут помнить как о достойном человеке, который отвечал верностью на верность трудящихся.
Народ должен защищаться, но не приносить себя в жертву. Народ не должен позволить, чтобы его подавили или изрешетили пулями, но он не может также допустить, чтобы его унижали...
Я верю в Чили и в судьбу нашей страны. Другие чилийцы переживут этот мрачный и горький час, когда к власти рвется предательство. Знайте же, что не далек, близок тот день, когда вновь откроется широкая дорога, по которой пойдет свободный человек, чтобы строить лучшее общество...
Таковы мои последние слова.
И я уверен — моя гибель не будет напрасной. Я уверен, что она будет, по крайней мере, моральным уроком и наказанием вероломству, трусости и предательству”.
В полдесятого начался обстрел дворца, сначала артиллерией, а потом и танками. Стены содрогались от попадания снарядов. Пули крошили оконные стекла. Оборонявшиеся, прежде всего сотрудники личной охраны президента, отвечали из окон и балконных дверей огнем автоматов и гранатометов. Альенде вначале занял позицию в своем секретариате — угловом помещении, выходившем окнами на площадь Конституции и улице Моранде, — и стрелял через балконную дверь, лежа на полу. Позднее его видели стрелявшим из других комнат.
Альенде, конечно, представлял, что без поддержки извне ему с горсткой сторонников не удастся без конца противостоять брошенным на взятие Ла-Монеды войскам. Его заботила судьба находившихся с ним людей. Он не хотел стать виновником их бессмысленной гибели. Поэтому поручил договориться с вице-адмиралом Карвахалем о временном прекращении огня, чтобы те, кто пожелает, покинули дворец. Но военные дали время только до без десяти одиннадцать, предупредив, что, если не произойдет всеобщей сдачи, штурм будет возобновлен.
Президент собрал всех, за исключением бойцов собственной охраны, занимавших места у окон и дверей. Он объяснил, насколько опасное положение сложилось в результате военного мятежа и предстоящей атаки на дворец. Сказал, что неоправданное самопожертвование, напрасные жертвы не нужны.
Дворец покинули технические работники секретариата, обслуживающий персонал. С президентом осталось, включая “группу личных друзей”, охрану из гражданской полиции в составе 17 сотрудников во главе с инспектором Хуаном Сеоане и врачей, — всего чуть больше шестидесяти человек.
Министры, кроме Флореса, перешли из президентской части Ла-Монеды в ту часть, где размещалось министерство иностранных дел, и, чтобы укрыться от объявленного воздушного налета, спустились в котельную. Больше они Альенде не видели.
Группа соратников президента задумала осуществить план прорыва. Идея состояла в том, чтобы вывести Альенде из Ла-Монеды сначала в расположенный напротив через улицу Моранде дворцовый гараж, оттуда в соседнее здание министерства общественных работ, затем по крыше в примыкающий дом госбанка с тем, чтобы в дальнейшем, может быть, на бронированном инкассаторском автомобиле, перебраться на какое-либо предприятие, где президент смог бы обосноваться на какое-то время для организации сопротивления. Альенде отверг этот план, но не только и не столько потому, что, по его сведениям, надежного места, откуда он стал бы руководить борьбой, не было. Главное — не хотел покинуть президентский дворец по принципиальным соображениям. “Находиться здесь имеет явный политический смысл. Было бы ужасно, если бы после всего случившегося президент Чили кончил тем, что убежал, как крыса, либо его убили на улице или насмехались над ним, посчитав трусом”, — такой ответ услышали соратники Альенде на свое предложение. Он оставался самим собой.
И дело не в том, что он не любил жизнь. Она принесла ему много удовольствий. Он умел ею пользоваться. Но есть вещи выше этого.
Альенде поднялся на второй этаж. Отсюда уходила последняя цепочка обитателей дворца — всего человек сорок, так как еще до бомбардировки ушли женщины, перебрались в министерство иностранных дел министры. Отправились в министерство обороны парламентеры. Оставалась на своих позициях, не бросая оружия, большая часть “группы личных друзей”. Президент простился с замыкавшими цепочку тремя полицейскими из группы Сеоане и комендантом Ла-Монеды Энрике Уэртой и направился в Зал независимости.
Именно в те минуты доктору Патрисию Хихону, сорокалетнему хирургу из бригады врачей при президенте, собиравшемуся вместе с другими выйти из дворца, вдруг пришла мысль вернуться в “Большую столовую” и забрать оставленную там газовую маску. Когда он проходил мимо открытой двери дворцовой Залы независимости, услышал (вроде) выстрелы. Заглянул в зал и увидел сидящим на красной софе у противоположной стены Альенде с обезображенной сверху головой, склоненной на грудь, и автоматом между ног. Хихон подбежал к президенту и не обнаружил у него признаков жизни. Сел рядом. Доктор не знал, что делать. Догнать выходящих из дворца? Наверное, уже не успеет. А если сейчас войдут военные и подумают, что это его автомат? Он взял оружие и прислонил к другому краю софы. Сам же пересел на стул и стал ждать...
Еще в половине десятого, когда началась осада Ла-Монеды, военная хунта объявила в “прокламации № 5”, что вооруженные силы сочли своей задачей низложить правительство Альенде и берут в свои руки управление страной. Из этого вытекало, что организаторы переворота не собирались с кем-то делиться властью.
Поэтому у Пиночета вызвало раздражение сообщение дежурного офицера (в это время развертывалась операция вокруг президентского дворца) о том что звонит бывший президент христианский демократ Фрей, и просить передать: если он понадобится, то будет по телефону номер такой-то. Через час — новый звонок: “Сообщите генералу Пиночет сказал офицеру: “Передайте господину Фрею, что меня это не интересует. Мы тут действуем сами”.
Большого труда стоило Альенде заставить покинуть дворец женщин-журналисток из пресс-службы при президенте и двух своих дочерей, Беатрис и Исабель.
Альенде договорился о приостановке обстрела. Сам проводил женщин до выхода на улицу Моранда. Расцеловал всех по очереди. Потом открыл дверь и высунул белый носовой платок, помахал им и выпустил одну за другой.
Незадолго до двенадцати вышел из дворца и генерал корпуса карабинеров Сельпульведа. Он был последним военным, покинувшим Ла-Монеду.
И тогда начался воздушный налет. Четыре истребителя-бомбардировщика “Хоукер-Хантер”, вооруженных ракетами “воздух—земля”, нанесли первый удар по стеклянной крыше зимнего сада. Самолеты разворачивались над холмом Сан-Кристобаль, пикировали и выпускали ракеты. Ракетные залпы поразили президентскую часть Ла-Монеды. Поползли языки пламени. Дворец наполнился дымом. Дым смешался со слезоточивым газом от бомб, которыми солдаты с помощью гранатометов стали забрасывать с соседних зданий.
Воздушный налет на Ла-Монеду не имел военного значения. Дворец можно было взять и без помощи авиации. Цель, которую преследовал обстрел ракетами с самолетов, заключалась в другом — воздействовать на Альенде и его соратников, вынудить их прекратить сопротивление, а заодно дать ВВС возможность продемонстрировать свое участие в устранении неугодного правительства.
До сих пор Альенде всячески противился вступлению в переговоры о прекращении сопротивления с поднявшими мятеж военными. На окончательное решение повлияло и сообщение о том, что генералы, мол, обязуются сохранить завоевания трудящихся.
По поручению президента его секретарь Пуксио связался с генералом Баэсой. Тот передал, что секретаря согласны принять, в министерстве обороны на улице Моранде с белым флагом. Но едва Пуксио высунул из двери флаг, сделанный из ручки метлы и скатерти, как его полотнище поразили две пули.
Пуксио так и не смог из-за стрельбы отойти от дворца и вернулся. Президент попросил Пуксио подняться в столовую. Они укрылись, так как обстрел продолжался. В руках президент по-прежнему держал автомат. Пуксио случайно прикоснулся к его стволу и отдернул руку — металл раскалился от стрельбы. Альенде уточнил условия, на которых следовало настаивать перед военными: прекращение бомбардировки и обстрела рабочих поселков, заводов и фабрик, сохранение жизни тем, кто находится в Ла-Монеде, и всем сотрудникам президента. Особый упор Альенде делал на получении письменных гарантий относительно политических и социальных завоеваний трудящихся. Было полвторого.
Альенде знал, чего добивались главари мятежа — чтобы он сдался, и тогда они его вышлют за границу. Для него такой удел был неприемлем. Из уважения к собственному достоинству как президента, доказывал своим близким сподвижникам Альенде, я не могу себя представить в изгнании, стучащимся в двери, просящим помощи на дело, которое оказался не в состоянии защитить.
Остаться в Чили на нелегальном положении, где-то укрыться? Он уже говорил, что это исключено, да и нереально. По его убеждению, в случае переворота надолго наступит тяжелое время, и он в силу возраста и привычек не смог бы стать участником подпольного сопротивления, превратился бы скорее в обузу другим. Поэтому все сейчас сосредоточилось у него на одном: не оказаться в руках мятежников живым. И как добиться этого, Альенде для себя давно решил: он сам распорядится собственной жизнью. Нельзя допустить, чтобы это зависело от других. Значит, нельзя ждать, чтобы убили. Вдруг не убьют, а схватят, даже если будет в них стрелять?
И дело не в том, что он не любил жизнь. Она принесла ему много удовольствий. Он умел ею пользоваться. Но есть вещи выше этого.
Альенде поднялся на второй этаж. Отсюда уходила последняя цепочка обитателей дворца — всего человек сорок, так как еще до бомбардировки ушли женщины, перебрались в министерство иностранных дел министры. Отправились в министерство обороны парламентеры. Оставалась на своих позициях, не бросая оружия, большая часть “группы личных друзей”. Президент простился с замыкавшими цепочку тремя полицейскими из группы Сеоане и комендантом Ла-Монеды Энрике Уэртой и направился в Зал независимости.
Именно в те минуты доктору Патрисио Гихону, сорокалетнему хирургу из бригады врачей при президенте, собиравшемуся вместе с другими выйти из дворца, вдруг пришла мысль вернуться в “большую столовую” и забрать оставленную там противогазовую маску.
Когда он проходил мимо открытой двери Зала независимости, вроде услышал выстрелы. Заглянул в зал и увидел сидящим на красной софе у противоположной стены Альенде с обезображенной сверху головой, склоненной на грудь, и автоматом между ног. Гихон подбежал к президенту и не обнаружил у него признаков жизни. Сел рядом. Доктор не знал, что делать. Догнать выходящих из дворца? Наверное, уже не успеет. А если сейчас войдут военные и подумают, что это его автомат. Он взял оружие и прислонил к другому краю софы. Сам же пересел на стул и стал ждать...
Еще в половине десятого, когда началась осада Ла-Монеды, военная хунта объявила в “прокламации № 5”, что вооруженные силы сочли своей задачей низложить правительство Альенде и берут в свои руки управление страной. Из этого вытекало, что организаторы переворота не собирались с кем-то делиться властью.
Поэтому у Пиночета вызвало раздражение сообщение дежурного офицера — (в это время развертывалась операция вокруг президентского дворца) о том. что звонит бывший президент христианский демократ Фрей и просить передать: если он понадобится, то будет по телефону номер такой-то. Через час — новый звонок: “Сообщите генералу Пиночету, что переезжаю на другое место. Если буду ему нужен, меня можно будет найти по такому-то телефону”. Когда Фрей позвонил третий раз, Пиночет сказал офицеру: “Передайте господину Фрею, что меня это не интересует. Мы тут действуем сами”.
Последняя фраза операции путчистов — взятие дворца и захват Альенде — была поручена генералу Хавьеру Паласьосу.
Когда тот со своей группой перебежал улицу, у дверей дворца уже стояли солдаты, которые злобно осыпали ударами прикладов выходивших из дворца и ставили в ряд лицом к стене, заставляя держать ладони на затылке.
Тем временем мятежные генералы, ожидая, что после разрушительного воздушного налета среди покидавших дворец окажется Альенде, вели между собой переговоры о дальнейшей судьбе президента. Один настаивал на том, чтобы Альенде до отправки на самолете из страны подписал заявление об отставке, по мнению другого, это имело второстепенное значение, а главное — убрать Альенде из Чили, третий считал, что хватит часа до доставки Альенде к самолету. Договорились установить предельный срок: 16 часов — ни минутой позже. Это позволит управиться до наступления темноты.
Он передал по рации: “Задача выполнена. Ла-Монеда взята. Президент мертв”. Да, президентский дворец взят.
“Аугусто, — обратился Карвахаль к Пиночету, — теперь нет никакой срочности с самолетом для семьи. Думаю, нет необходимости вывозить семью из страны немедленно”.
“Пусть его засунут в ящик и погрузят в самолет вместе с семьей, — отрезал Пиночет. — Пусть похороны устроят в другом месте, на Кубе. Иначе не оберешься хлопот. Ведь этот человек и умереть-то не смог, не создав проблем”.
“Хорошо. Эту информацию будем держать в секрете”, — вставил Карвахаль.
В семь часов вечера вице-адмирал Карвахаль позвонил племяннику Альенде, сыну его старшей сестры Инес, Эдуардо Грове, инженеру-текстильщику по профессии, чтобы сообщить от имени военной хунты, что Сальвадор Альенде мертв и принято решение передать Грове останки бывшего президента для захоронения. Похороны должны состояться 12 сентября, но не в Сантьяго, а на кладбище “Санта-Инес” города Винья-дель-Мар, где у семьи Грове имеется участок, то есть завтра утром гроб с телом Альенде и несколько родственников — жена, сестра Лаура и сам Грове — будут отправлены самолетом на расположенную рядом военно-воздушную базу Кинерос. Никого из посторонних на кладбище не допустят. Никаких публичных церемоний и почестей не будет. Альенде похоронят как обычного гражданина. Распоряжения новой власти обсуждению не подлежат.
11 марта 1990 года в Чили произошло событие, ставшее вехой в современной истории страны: генерал Пиночет передал президентскую власть Патрисио Эйлвину — кандидату антидиктаторской оппозиции, одержавшему победу на проведенных впервые после переворота выборах.
Погода соответствовала праздничному настроению подавляющего большинства чилийцев: сегодня диктатор уходит, сдает свои полномочия, вступает в должность избранный народом президент, кончается власть военной хунты.
Утром Пиночет, поседевший и погрузневший за шестнадцать с лишним лет, что правил Чили, отправился на мессу в его честь в военное училище имени О. Хиггинса. Туда, где вечером 11 сентября 1973 года состоялось первое учредительное заседание военной хунты. Генерал, одетый в белый китель, ехал в открытой белой машине. Маршрут пролегал по богатым кварталам, где у него немало сторонников. Они вышли на улицы и приветствовали его. Пестрели плакаты: “Спасибо, Пиночет, за то, что ты сделал для Чили!”
После мессы Пиночет сфотографировался со своими министрами, отдельно — с генералами сухопутных войск и затем на вертолете вылетел в Вальпараисо, где на заседании Национального конгресса, который все эти годы успешно, как он считал, заменяла хунта, должна была состояться церемония передачи власти.
В Вальпараисо его ждал другой прием, нежели в богатых кварталах Сантьяго. Когда подъезжал к зданию конгресса, слышались не столько приветствия, сколько возгласы осуждения и даже выкрики: “Убийца!” На одном из перекрестков в Пиночета полетели помидоры, яблоки, камни и палки. Охранники были вынуждены прикрыть генерала раскрытыми зонтами и своими телами.
В 13 часов 14 минут этот символ верховной власти председатель сената надел на Эйлвина. Две минуты спустя Пиночет со свитой из военных адъютантов и бывших министров покинул зал. В истории Чили начался новый отсчет времени...
В день передачи власти к могиле Сальвадора Альенде на кладбище “Санта-Инес” в городе Винья-дель-Мар, что рядом с Вальпараисо, потянулась вереница людей. Мужчины и женщины подходили с цветами к месту захоронения последнего конституционного президента Чили. Затем у могилы собрались руководители социалистической партии — партии Альенде.
От имени президента Эйлвина возложил гвоздику на могилу министр внутренних дел христианский демократ Энрике Краус. “Эта церемония, — сказал он, — знаменует воссоединение чилийцев. Те, кто был вчера врагами, объединились вокруг памяти об Альенде.
...Когда Эйлвин прибыл из Вальпараисо непосредственно в Ла-Монеду, сюда пришла приветствовать нового президента делегация чилийских социалистов. Тенча, вдова Альенде, вручила Эйлвину розу и пожелала успехов. Впервые после сентября 1973 года ее нога переступила порог Ла-Монеды.