8230. ВОЗМОЖЕН ЛИ КОНСЕРВАТИЗМ В РОССИИ

[Алексей Руткевич]

НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА, 12 ЯНВАРЯ 2000 года № ()

Творчество нового не должно превращаться в кровавый разрыв с прошлым и в истреблении прежних святынь

ЗАПАДНЫЕ по своему происхождению идеи до неузнаваемости искажаются на нашей почве: социализм в России из средства подьема

«четвертого сословия» стал орудием его закабаления; либерализм последнего десятилетия был оправданием не только чудовищного казнокрадства, но и авторитарной диктатуры. Во время последней избирательной кампании у меня возникли опасения по поводу будущего консервативной «идеи». Впервые несколько партий именовали себя консервативными, но что говорили их лидеры, что предлагали избирателям? Что сказать о деятеле кричащем с экрана: «Мы консерваторы, у нас самая прогрессивная идеология!», как оценить главу НДР, говорящего о грядущей «консервативной революции»? Трудно представить себе Черномырдина с «Закатом Европы» Шпенглера, с «Тотальной мобилизацией» Юнгера или с «Третьим Рейхом» Меллера ванн дер Брука в руках-на немецкую «консервативную революцию» уместны ссылки разве что у г-на Дугина. Правда, если посмотреть на предвыборную программу КПРФ, то обнаруживается немалое сходство с трудами немецких правых 20-30-х гг., а вождь наших коммунистов не только часто цитирует Ивана Ильина, но в одной из своих статей даже написал, что к источникам марксизма-ленинизма относится формула «Самодержавие, Православие, Народность». Но чего только не встретишь в нашем зазеркалье? Ведь на Столыпина у нас чаще всего ссылаются те публицисты, которым (и пишущим, и заказывающим) этот государственный деятель мог бы предложить разве что свой «галстук».
НЕ ФОРМА, НО СОДЕРЖАНИЕ
Кажется, лишь один известный всей стране человек, не будучи профессиональным политиком, осмысленного говорил в последнее время о консерватизме-Солженицын. Идеалы «просвещенного консерватизма» отстаиваются именно писателем, но игнорируются политиками-эта ситуация типична для России. Петр Струве назвал Пушкина «великим русским идейным консерватором»; Гоголь, Тютчев, Лесков, Достоевский были по своим убеждениям именно консерваторами, равно как Карамзин и Менделеев. Одним из первых в России назвал себя «консерватором» Хомяков, и не было случайностью то, что в освобождении крестьян столь значительную роль сыграл младший представитель славянофильства Самарин. В дальнейшем среди высших сановников империи мы иной раз встречаем консерваторов, не находящих поддержки ни со стороны двора, ни со стороны образованного «общества» помогавшего революционерам и нигилистам… Если брать дореволюционных политиков, то к консерваторам можно отнести земских деятелей, октябристов, некоторых кадетов вплоть до 1917 года монархия препятствовала не только либералам и социалистам, но и консерваторам.
Казалось бы, к консерватизму ближе те, кто мечтает о восстановлении монархии,-разве первые теоретики консерватизма не были идеологами Реставрации, вроде де Мес…, Бональда, Шатобриана, придумавшего само это слово? Хотя среди консерваторов до сих пор немало людей, ностальгически вспоминающих о монархии как о «старом добром времени», консерватизм не равнозначен монархизму. Для многих консерваторов историческим образцом вообще были не европейские монархии,

А древнеримская республика; абсолютная монархия подвергалась критике за деспотизм и бюрократический централизм. Важна не форма правления, а содержание. Сегодня мы имеем примеры конституционных монархий, вроде Швеции и Голландии, которые вполне сочетаются с самой полной реализацией социалистического «проекта». В современной России наряду с искренними монархистами о восстановлении династии Романовых мечтают откровенные противники русской государственности-достаточно вспомнить о тех, кто устраивал «шоу» с участием юного Гогенцоллерна. Консерватизм не вступает в противоречие с демократической формой правления, но в самой демократии он видит именно возможность «политии», «универсальной аристократии», власти наиболее компетентных и достойных, выбираемых независимо от их происхождения и достатка. Исторически консерваторы всегда были, скорее, сторонниками аристократии, а не демократии-ведь власть толпы не менее деспотична, чем власть тирана. Главным для них был вопрос о благе и справедливости, а демократия далеко не всегда этим целям содействовала. Но было бы не вполне точно записывать консерваторов в противники народовластия как такового-самым суровым образом они порицали тиранию, которая часто рождается из разлагающейся демократии. Консерваторы вслед за Сократом и Цицероном ставят на первое место компетентность тех, кто правит; ими совсем не обязательно являются самые богатые и знатные, но нищие и малограмотные могут поддаться на обещания какого-нибудь демагога. Самостоятельные, а потому зажиточные люди хотят сохранения порядка из страха потерять свой достаток, те же, кому «нечего терять», только задним числом понимают, что их обманули и вместо улучшения своей они оказались в настоящем рабстве. Лучшим видом правления является тот или иной вариант меритократии, правления лучших, наиболее способных. Консерватизм элитарен, но он не является каким-то ностальгическим оплакиванием феодальной аристократии: речь идет о «личной годности», о тех, кто достиг своего положения собственными стараниями.
Сегодня нам ясно, что далеко не все консервативные проекты выдержали проверку временем, и монархический кончерватизм с его идеями «белого царя» и «народа-богоносца», идеализирующий сословное деление и крестьянскую общину, имеет исключительно историческую ценность. Но к такого рода утопиям русский консерватизм не сводился и век назад: нашим нынешним «реформаторам» не помешало бы лучшее знание деятельности Витте на посту министра финансов. Важнейшие реформы, ведущие страну к модернизации, осуществлялись в России именно консерваторами, тогда как разрушали страну проповедники «прогресса» и разнуздания революционной стихии.
ВОССОЗДАНИЕ УТРАЧЕННОГО
Но как быть консерватором в стране, где почти все традиции были пресечены? Многие сегодня рядятся в одежды предков, ничего, по сути, не зная об истории,-достаточно посмотреть на тех, кто раздает дворянские титулы, надевают форму юнкеров или бесстыдно нацепляет георгиеские кресты, которыми награждали за мужество в бою. Нижняя палата парламента названа «Государственной Думой», а Совет Федерации часто именуют сенатом, словно они хоть чем-то похожи на дореволюционные институты. Но именно эти игры лучше всего показывают, что мы имеем дело с давним прошлым, о котором мы помним, но которое прямо нас уже задевает. От Серебрянного века нас отделяет примерно такое же время, какое отделяло людей ХХ столетия от Павла I и Державина, с той разницей, что скорость перемен возросла, а возникший в результате революции режим обьявил войну всему прошлому. Напомню слова Троцкого: «Революция означает окончательный разрыв с азиатчиной, с семнадцатым веком, со Святой Русью, с иконами и тараканами». Количество тараканов на душу населения вряд ли уменьшилось, «азиатчины» усилиями большевиков явно не убыло, но неизбежный во всех странах, проходящих период индустриализации и урбанизации, разрыв с традицией оказался в России более глубоким, чем во всех других странах. Даже во Франции, где между Революцией и Реставрацией протекло четверть века, не было столь последовательного истребления исторической памяти.
Разумеется, сегодняшний «неоконсерватизм» не только обходится без всяких ссылок на прошлое, но даже способствует разрушению еще сохранившихся традици й. «Монетаризм без берегов» делит человечество на авангард («цивилизаторы» или «глобаризаторы») и тех, кого транснациональные корпорации должны со временем сделать «цивилизованными», т.е. отвечающими тому идеалу человека, к которому вполне применимы сказанные по другому поводу слова Токвиля: сupi-de et doux («алчный и сладкий»). Либералов и социалистов на Западе сегодня так трудно отличать друг от друга в том числе и потому, что они равным образом видят конечную цель мондилиазации, уменьшении роли нацуиональных государств, преодолении всякой «архаики» во имя, конечно же, «прав человека» и всеобщего благоденствия. Я не стану здесь вступать в полемику с «глобаризаторами» и выяснять, как зовут того человека, о правах которого говорится немыслимое количество слов. Во всяком случае, неоконсерватизм («тэтчеризм», «рейганомика» и т.п.) лишь в малой мере связан с историческим консерватизмом.
В прошлое нет возврата, а потому консерватизм не равнозначен романтической ментальности, идеализации то ли имперского ХIХ века, то ли московского царства, не говоря уж о «неоязычниках» с их культом дохристианской Киевской Руси. Либерализм, социализм и консерватизм-это идеологии, существующие в рамках национальных государств последних двух столетий. Они принимали различные формы, менялись вместе с исторической ситуацией. Мы живем в эпоху плебисцитарной демократии, одним из необходимых элементов которой является система политических партий со своим аппаратом, вождями, программами и т.п. Тем, кто у нас хотел бы воспользоваться западным опытом, следовало бы обратиться к практике массовых партий со своим аппаратом, вождями, программами и т.п. Тем, кто у нас хотел бы воспользоваться западным опытом, следовало бы обратиться к практике массовых партий, вроде тори в Великобритании, голлистов во Франции, ХДС в Германии. Пока что наши партии и движения, именующие себя «правыми», мало чем напоминают западных консерваторов. Я не стану вдаваться в детали или оценивать возможности тех или иных российских партий-они находятся в процессе становления. Во всяком случае, консерватизм нельзя ни прямо ни прямо заимствовать на Западе, ни возвращаться к тем или иным его вариантам вековой давности. Русскому консерватору приходится на свой собственный лад воссоздавать утраченное, конструировать из опыта как наших предков, так и зарубежных консерваторов, зная при этом, что ни тот ни другой невозможно прямо применить к решению сегодняшних пробленм. В нормальной ситуации таким конструированием занимаются совсем не консерваторы, а их оппоненты; консерватор, по определению, желает нечто сохранять, а не создавать заново. Правда положение хоть либералов, хоть социалистов у нас ничуть не лучше-нельзя же считать Сталина, Хрущева или «перестроившегося» и вовремя «выдавившего из себя раба» члена Политбюро предтечами современной социал-демократии, а всякого нынешнегго казнокрада-«либералом» и наследником Милюкова. В каком-то смысле русским консерваторам приходится начинать свою политическую деятельность в невыигрышном положении. Либералам и социалистам могут оказать поддержку зарубежные «спонсоры»; и те и другие являются сторонниками интернациональных и космотполитических доктирн, разделяемых правящими партиями ряда ведущих стран мира. Консерваторы же повсюду держатся национальных интересов своих отечеств и не занимаются прозелитизмом (который не нужно путать с подкупом «агентом влияния»-нормальной разведывательной и подрывной практикой всех держав). Но есть у консерваторов и одно несомненное преимущество.
Консерватизм всегда ставил на первое место «закон и порядок», которые нужны в первую очередь не сильным и агрессивным, а слабым и мирным. Как это ни парадоксально, на сегодняшний день избирателями явно враждебной консерваторам коммунистической партии является огромное число людей, которые в других условиях были бы опорой именно настоящих российских правых. Во всех западных странах за консерваторов голосуют лица с техническим и естественнонаучным образованием-инженеры, техники, врачи, агрономы. Квалифицированный специалист, и даже рабочий, обладающий собственным домом, небольшими накоплениями и живущий трудом своих рук, предпочитают голосовать за правые политические партии. Им нужны стабильность, порядок, отсутствие преступности, непродажность властей, умеренные налоги. Тем более это относится к предпринимателям, к мелкому и среднему бизнесу. Никто не хочет платить налоги, чтобы содержать раздутый чиновничьий аппарат или просто воровские шайки, присосавшиеся к бюджету. Основой любого демократического режима слой не обязательно богатых, но добропорядочных и работящих граждан. Бандиты никогда таковыми не станут. Консервативная идеология давно перестала защищать привилегии высших сословий «старого порядка» или предпринимателей, она обращена и к немалой части лиц наемного труда. Они должны видеть не только собственную выгоду, перспективу для себя и своих детей. Национальная гордость, убежденность в том, что тобой правят бандиты и подлецы, а именно лучшие, наиболее способные и заслуживающие доверия, является фундаментом и для политической стабильности, и для экономического роста. Люди истосковались по порядку, по работающей хоть по каким-то правилам власти. Значительную часть голосов коммунисты получают только из-за такого рода ностальгии.
Однако ностальгия эта не может сама по себе быть основой консерватизма-мало ли кто обещает верховенство закона и борьбу с преступностью, это излюбленный конек всех кандидатов в диктаторы. Экономические программы консервативных партий на Западе мало чем отличаются от программ либералов и даже социал-демократов. Существует значительная степень согласия относительно принципов работы сложнейшей машины производства и распределения в постиндустриальном обществе. Различия связаны с нюансами, со специфическими интересами тех или иных социальных и демографических групп,-интересами, которые не сводятся к экономическим. Человек вообще не есть hоmо оесоnоmiсus, и политическая борьба всегда имеет своим источником расхождения в ценностях и идеалах, в представлениях об общественном благе, о том обществе, в котором мы хотели бы жить сами и передать нашим детям и внукам.
ЗАЩИТА ЖИЗНИ
Я попытаюсь самым кратким образом сформулировать самые общие черты, присущие консерваторам практически всех стран и народов. У любой идеологии есть своя «догматика», но у консерватизма она в силу его меньшей теоритичности с большим трудом поддается систематизации. Тем не менее можно говорить об определенных мировозренческих особенностях консервативного мышления. К таковым можно отнести: веру в трасцендентный моральный порядок, опирающийся на божественный или естественный закон; предпочтение медленных перемен, непрерывности, эволюции-акцент делается на постепенности изменений, отсутствии разрывов; осторожность в реформах и нововведениях, поскольку социум признается хрупким образованием, которое может быть разрушено неумелыми руками,-из этого следует негативное отношение к попыткам пересоздать общество заново по какому-нибудь «рациональному» проекту; уважение и почтение к многообразию индивидов, обществ, культур; недоверие к единообразию, планированию, равенству. Разум человека слаб, желание осчастливить все человечество путем какой бы то ни было революции представляет собой продукт гордыни. На земле никогда не будет совершенного общества или «царства человека», а потому все утопии опасны и даже порочны. Поэтому естественный рост противопоставляется планированию, многообразие-единообразию, конкретное-абстракциям, традиция-безоглядному прогрессизму, мудрость и ответственность-идеологическому прожектерству, вечность-духу времени (тем более моде).
Многим консерваторам присущ пессимистический взгляд на человеческую природу. Человек по своей натуре скорее зол, чем добр. Этот круг идей ярче всего представлен в трудах христианских авторов, поскольку несовершенство человека связывается с его грехопадение. Правда, далеко не все христианские конфессии заходят так далеко в уничижении человека, как кальвинисты; созданный «по образу и подобию» Бога, человек является и вершиной творения. Можно сказать, что консерваторы склонны к реалистичному суждению о природе человека, в ней мы находим и источник и добра, и зла. Человек хаотичен, агрессивен, асоциален. Он должен укрощать свои влечения, поскольку без самоконтроля и дисциплины, без аскезы и следования правилам нет порядка не только в обществе, но и в душе. Человеку постоянно угрожает опасность возвращения в звериное царство, и туда, где порядок ослабевает, врываются губительные силы хаоса. Прекрасный космос при этом разрушается, человек дичает.
Высшей ценностью для консерватора является неповторимая человеческая жизнь, и если слов «охранитель» применимо к консерватору, то охранять он желает именно жизнь разумного существа, которое так легко убить, искалечить физически или нравственно, растлить, ослепить фанатической верой, превратить в «винтик» бесчеловечной машины. Одгако консерватизм далек от «человекобожия» многих либералов и социалистов, готовых обьявить «мерой всех вещей» какого-нибудь проходимца, кричащего: «Человек-это звучит гордо» и готового бежать «впереди прогресса». Если для разного рода «прогрессистов» идеалом оказывается обожестленный индивид, оторванный от всех традиций и даже от мирового порядка, то консерваторы видят в таком индивиде бездомное существо. Лишившись корней, он становится пустой абстракцией, бледной тенью; не «эмансипацией», а бедой современного мира является то, что в гигантских мегаполисах растет число людей-призраков. Подобно тому, как в живом мире изменчивость и наследственность взимосвязаны, так в человеческом обществе все новации опираются на историческую память. Даже самый радикальный революционер не способен избавиться от прошлого, хотя это буквально предписывается «Интернационалом»: русский перевод точен в передаче намерения («кто был ничем, тот встанет всем»), но не передает истинную философию этого гимна («из прошлого мы сделаем tаbula rаsа»-«чистую доску», на которой можно написать какие угодно новые знаки). Консервативный ответ в России был сформулированн Столыпиным: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого, освобождения от исторического прошлого, освобождение от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Обычно приводят только последнюю фразу, забывая о том, что величие России Столыпин связывал с памятью о прошлом и с культурными традициями, а не только с военной или экономической мощью.
Живи человек только переданным ему от предков, мы сегодня обитали бы в пещерах. Консерватор не является врагом нового исторического движения вперед и вверх. Любая традиция содержит в себе такие возможности развития, «точки роста». Но творчество нового не должно превращаться в кровавый разрыв с прошлым и в истребление прежних святынь ради строительства новых храмов. Человеческая природа не изменна, а потому борьба идет не за «счастливое будущее», но за наведение порядка в собственной душе и в обществе, дабы высшие устремления доминировали над низшими. Для консерватора совсем не обязательно стремление восстановить какие-то институты недавнего или давнего прошлого, поскольку он легко может согласиться с тем, что они отжили свое и должны исчезнуть. Революционеры, с консервативной точки зрения, суть варвары, даже если многие из них делаются «охранителями» на другой день после захвата власти. Разрывая культурную преемственность, они движут общество вперед, но отбрасывают его к состоянию примитной орды. Хаотическая тьма просветляется и преображается постепенно усилиями поколений, ткавших многоцветную ткань культуры; варвару ее рисунок непонятен, и он крушит и переворачивает ценности, да еще обьявляет это «эмансипацией». «Потеряв своего Бога,-писал Ключевский,-заурядный русский вольтерианец не просто уходил из своего храма как человек, ставший в нем лишним, а, подобно взбунтовавшемуся дворому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, исковеркать и перепчкать». У «вольнодумцев» ХVIII века оказалось немалое число наследников, вплоть до иных наших «рефоматоров», напоминающих то мечтавшего об оккупации России «культурными» завоевателями Смердякова, то даже Иванушку из «Бригадира» Фонвизина («Тело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне французской»).
Тех, кто желает «переделать мир» по какому-то заранее составленному плану, гордыня ведет к бессмысленному насилию над себе подобными-последствия подобного вмешательства чаще всего пагубны. История есть органическое единство прошлого, настоящего и будущего. Новое произрастает из старого, традиция есть единство живых и умерших, дедов и внуков, предков и будущих поколений.

Автор-Алексей Михайлович Руткевич-доктор философских наук, профессор