5038. Социальный капитал

[Леонид Полищук]

https://postnauka.ru/video/65827
Исторические корни социального капитала
Экономист о гражданской культуре, вертикальной социализации и посттравматическом синдроме в обществе
08 июля 2016

Современное общество и страны сильно отличаются друг от друга нормами и ценностями населения. Когда мы говорим о нормах и ценностях, речь идет о том, что иногда собирательно называется культурой, а имеется в виду доверие людей друг к другу и их представления о добре и зле, о морали, о том, что можно и чего нельзя, чего ожидать от общества и друг от друга, представление о своей роли в социуме и государстве. Культура, норма и ценности являются неформальными институтами и составляют основу для так называемого социального капитала, который определяется как способность людей к совместным действиям.

Важной частью культуры является гражданская культура. Она необходима для эффективности демократии, для подотчетности государства, и по перечисленным причинам культура является очень важным фактором, ресурсом экономического развития. На это указывают растущие потоки исследований, которые подтверждают это эмпирически: в богатом социальным капиталом обществе эффективнее работают рынки, эффективнее государство, в них выше физическое и психическое здоровье населения. Люди более счастливы в таких обществах. Одним словом, социальный капитал — важный фактор развития.

Культура, которая лежит в основе социального капитала, имеет исторические корни, причем в некоторых случаях эти корни уходят глубоко в историю, и тогда говорят об эффекте колеи. А иногда они отражают события более-менее недавнего прошлого. Осознав важность культуры и социального капитала для экономического развития и благополучия, экономисты приступили к исследованиям исторических корней социального капитала. На этот счет существует несколько общих теорий. Я хочу упомянуть по крайней мере о двух.

Согласно одной из этих теорий, культура воспроизводится, передается от поколения к поколению в семье. Причем это происходит в раннем возрасте, когда родители передают свои нормы, ценности и взгляды детям — так называемая вертикальная социализация. Французские экономисты Бизин и Вердье предложили элегантную экономическую теорию воспитания детей вертикальной социализацией. Экономисты не были бы экономистами, если бы не попытались объяснить стимулы, которые заставляют родителей тратить время на воспитание детей. Эти стимулы, кратко говоря, состоят в следующем: родители — альтруисты, по крайней мере по отношению к своим детям (за исключением патологических случаев), они желают своим детям добра, но добро они понимают по-своему, исходя из своих собственных представлений о норме и ценностях.

Пока дети маленькие, они находятся под контролем родителей, которые следят за тем, чтобы дети делали то, что, с точки зрения родителей, для них полезно. Когда дети вырастают, у родителей возможности такого контроля уже нет, и в этом случае выросшие дети будут действовать исходя из собственных представлений о том, что хорошо и что плохо. Так вот родители ради собственной безопасности в некоторых случаях, чтобы быть уверенными, что представления детей совпадают с их собственными, передают им свою культуру. И этот эффект вертикальной социализации в семье подтверждается многочисленными эмпирическими исследованиями. Именно по этой причине культура обладает очень большой инерцией, и в некоторых случаях через несколько поколений мы обнаруживаем особенности культуры, особенности социального капитала, которые были сформированы, быть может, столетие назад.

Второй механизм — это механизм социализации, о котором говорил немецкий социолог начала XX века Карл Мангейм. Речь идет об опыте людей в период их взросления и формирования как личности — то, что Мангейм называл formative years. Этот возраст по разным оценкам находится в интервале от 17 до 25–27 лет. То, что происходит с людьми именно в этом возрасте, становится особенностью поколения. И этот опыт люди уносят с собой, сохраняя так или иначе на протяжении всей оставшейся жизни. Ряд исследований, выполненных экономистами, социологами и политологами, дает подтверждение каждого из этого эффектов. Я вкратце упомяну по крайней мере о двух-трех исследованиях такого рода.

Первое, наиболее известное исследование выполнено американским политологом по имени Роберт Патнэм, который анализировал результаты децентрализации государственного управления в Италии, где функции центрального правительства в 70–80 годы прошлого века были переданы на уровень регионов, провинций. На севере Италии эти реформы оказались очень успешными, а на юге привели к неудаче, потому что население юга Италии не обладало достаточной гражданской культурой, для того чтобы воспользоваться возможностями демократического самоуправления. Почему в одной и той же стране на сравнительно небольшом расстоянии с одинаковой религией, с одинаковым языком мы наблюдаем такие культурные различия?

Патнэм объясняет это влиянием истории: север Италии на протяжении столетий развивался в виде городов-республик, о которых мы все хорошо знаем из литературы и истории, и этот опыт самоуправления и определенной демократии накопил на севере Италии необходимый запас гражданской культуры, которой люди и воспользовались, когда провинции получили больше прав и ресурсов. Что касается юга Италии, то до XIX века он был колонией Неаполитанского королевства, а предпосылок и возможностей для накопления гражданской культуры в этой части страны не было. В результате этот регион в культурном отношении оказался не готов к демократии, а те ресурсы, которые центральное правительство передало на уровень провинций, были прибраны к рукам мафией.

Второй пример. На этот раз речь идет об исследовании американского экономиста по имени Нэйтон Нанн. Он привел убедительные эмпирические подтверждения того, каким образом работорговля повлияла на социальный капитал и культуру современной Африки. Работорговля через Атлантический океан происходила с XV по начало XIX века, она давно закончилась. Во время этого периода сотни тысяч, миллионы людей были перевезены, обращены в рабство и доставлены с атлантического побережья Африки в Новый Свет — в Центральную, Латинскую Америку, позднее — в Соединенные Штаты. Механизм работорговли состоял в том, что работорговцы ждали на берегу, пока африканцы сами не приведут к ним на корабли будущих рабов, и при этом они приводили либо военнопленных, либо, когда военнопленные кончались, собственных друзей, родственников, которых обманом, посулами заманивали к работорговцам. И разумеется, доверие в африканском обществе в то время упало, в этом нет ничего удивительного.

Удивительно, что этот спад доверия мы можем наблюдать и сегодня. Нэйтон Нанн и его коллега Леонард Вантчекон реализовали очень интересную эмпирическую статистику: они воспользовались данными о доверии в современной Африке и показали, что уровень доверия падает по мере приближения к побережью. Поскольку именно оттуда увозили рабов, в первую очередь мы можем ожидать этого эффекта.

Есть еще интересная иллюстрация эмпирического исследования в экономике. Поскольку экономистам важно убедиться в том, что эффект, который они описывают, действительно связан с ожидаемыми причинами, и что, может быть, просто с приближением к побережью в принципе доверие падает, то они пользуются так называемыми тестовыми плацебо, то есть пытаются обнаружить следы того же эффекта там, где не было воздействия именно работорговли. Они смотрят на те части Африки, где работорговли не было, и не обнаруживают там падения доверия по мере приближения к побережью. Стало быть, современную культуру стран атлантического побережья Африки можно связать с событиями столетней давности.

Екатерина Журавская во Франции со своими коллегами Роднянским и Гросфилдом выполнила очень интересное исследование того, как на культуру в современной России, Украине, Литве, Латвии, Белоруссии и Молдавии повлияло существование черты оседлости. Черта оседлости — это линия на карте, которая была проведена во времена Российской империи, и евреям, которые стали подданными российской короны после очередного раздела Польши, разрешалось селиться только по западную сторону черты оседлости, на восток им пересекать ее, за редким исключением, было не позволено. Данные, которые использовали названные авторы, современные, и они получены из опросов, из их результатов, из электоральной статистики во времена, когда этнический состав населения по обе стороны черты оседлости абсолютно идентичен, потому что евреи либо погибли во время Холокоста, либо уехали. Стало быть, вопрос в том, есть ли культурные различия по обе стороны черты оседлости. Они есть, и они очень отчетливые: по западную сторону люди менее демократичны, менее либеральны, но сильнее доверяют друг другу. О причинах этих различий следует рассуждать отдельно, но фактом остается то, что события столетней давности повлияли на культуру в современном обществе.

Преподаватель Высшей школы экономики Джемаль Арбатли проанализировал влияние на современную Турцию присутствия в Оттоманской империи армян и греков — меньшинств, которые подвергались преследованиям, гонениям, в некоторых случаях также Холокосту. Ни армянского, ни греческого населения в сколько-нибудь заметных количествах в этих районах нет, но само присутствие этого населения десятилетия назад повлияло на современное положение дел в этих регионах. Что касается России, то здесь мы наблюдаем влияние истории на культуру и социальный капитал. Я уже упомянул о некоторых исследованиях, работы ряда авторов показывают, что на социальный капитал современного российского общества влияет крепостное право, революции, Холокост, ГУЛАГ.

Я бы хотел коротко остановиться на наших собственных исследованиях, в которых мы пытались проанализировать влияние на социальный капитал современной России двух крупных исторических событий. Первое — это Великая Отечественная война, второе — реформы начала 1990-х годов. Есть большая литература, которая анализирует влияние войн на общество, и, как правило, в этой литературе речь идет о так называемом посттравматическом синдроме. Война калечит и увечит ее участников не только физически, но и морально. Мы пришли к выводу, что Великая Отечественная война была исключением из этого правила, хотя не единственным, и что она способствовала раскрепощению людей, которые воевали в Советской армии. Она способствовала воспитанию в них чувства собственного достоинства, значимости, ответственности за общество, ощущения того, что совместными усилиями можно сделать невозможное, она делала людей более свободными и либеральными.

Эта гипотеза возникла у нас с чтением художественной литературы и работ историков, в которых этот эффект описывался в более-менее общих чертах. Мы хотели получить эмпирическое подтверждение этого. У нас по понятным причинам не было возможности интервьюировать ветеранов войны, но мы провели опрос современных россиян, спрашивали об их нормах и ценностях, а также о том, были ли у них в роду отцы и деды — ветераны войны, а если да, то насколько тесным было общение респондента с ветераном. Мы получили отчетливое подтверждение этой гипотезы. Респонденты, современные россияне, отцы и особенно деды которых были ветеранами войны и которые росли в тесном общении с дедами-ветеранами, значимо отличаются от остальной части общества, причем в именно ожидаемую сторону: они более либеральны, более свободны в своих взглядах, более ответственны за судьбу страны. Таким образом, мы наблюдаем в социальном капитале современной России сильное и скорее позитивное эхо войны.

Второе исследование, о котором идет речь, — это попытка понять, как на нормы и ценности современного российского общества повлияли реформы начала 1990-х годов. Эти реформы были для общества очень травматичными, и результаты опросов, проведенных до и после реформ, об этом свидетельствуют. Многие считали, что культурная и социальная травма, которая была нанесена российскому обществу в ходе реформ, будет кратковременной, что она вызвана скорее экономическим кризисом. Есть работы социологов, которые связывают запасы социального капитала с состоянием экономики. Люди исходят из того, что по мере того, как растет материальное благосостояние, растет и социальный капитал, повышается уровень доверия, повышается запас гражданской культуры. И таким образом, мы могли ожидать, что во время экономического роста, который начался в России в 1999 году и продолжался почти десять лет, произойдет восстановление культуры и ценностей до дореформенного уровня.

Но мы этого не наблюдаем, падение культуры, которое произошло в те времена, приняло хронический характер. Речь идет о том, что люди стали гораздо менее либеральными, гораздо в меньшей степени верят в возможность собственными силами достичь благополучия в обществе, выросли патерналистские настроения и политическая апатия, причем все это несколько парадоксальным образом на фоне недоверия к государству и неудовлетворенности государственными услугами. Таким образом, мы имеем дело с еще одним свидетельством долгосрочного влияния истории, на этот раз истории недавней. И все сказанное приводит нас к выводу о том, что культура современных обществ и российского общества в частности — это причудливое переплетение влияний различных событий недавнего и отдаленного прошлого.

Кандидат экономических наук, профессор, заведующий Лабораторией прикладного анализа институтов и социального капитала НИУ ВШЭ

[Постнаука]

https://www.youtube.com/watch?v=Cc2QSMScJaw

61 581 просмотр 30 мая 2013 г.

Экономист Сергей Гуриев об измерении социального капитала, выгоде доверия, репутации и медиа

Гуриев Сергей(https://postnauka.ru/author/guriev) - доктор экономических наук, кандидат физико-математических наук, Visiting Professor of Economics at the Sciences Po

Как образом измерял социальный капитал Роберт Патнэм? Какие еще существуют варианты измерения социального капитала? Почему доверие к незнакомцам является важным фактором экономического роста? И как работает социальный капитал в эру новых медиа? Об этом рассказывает доктор экономических наук Сергей Гуриев.