*1185. Право на оскорбление, или Кто взломал Роднину?

[Татьяна Становая]

https://slon.ru/posts/58311

Крупный бизнесмен, встроенный в политическую элиту, в хороших отношениях с представителями федеральной власти, живущий в роскошном дворце, с амбициозными планами в бизнесе, приходит в мэрию Красногорска и лично расстреливает заместителя мэра Юрия Караулова и руководителя «Красногорских электросетей» Георгия Котляренко. «Левиафан» под прицелом гордого, успешного предпринимателя, который все равно остается маленьким человеком на фоне громадной безжалостной машины, перемалывающей тысячи человеческих жизней. Первое, что бросается в глаза во всей этой истории, – это попытка рационально объяснить и даже оправдать поступок Амирана Георгадзе: все ищут, что же такого сделала власть, чтобы довести бизнесмена до отчаяния.

Убийство не может быть ничем оправдано, и преступник должен понести справедливое наказание. Великий английский мыслитель Томас Гоббс, использовавший образ библейского чудища Левиафана для описания природы государства, утверждал, что с появлением общественного договора (который люди, по сути, заключают между собой, чтобы остановить «войну всех против всех») люди лишаются права наказывать других людей смертью. Гарантирует это право Левиафан, получающий монополию на насилие и абсолютную власть государства. Гоббс, с его страхом перед революциями, вполне в духе путинских консерваторов допускал право народа на восстание лишь в одном исключительном случае – когда суверен «обязывает» индивида убивать либо запрещает защищаться от нападения врагов. Если суверен не готов гарантировать право на безопасность и жизнь, он потеряет свою власть.

Представитель Следственного комитета Владимир Маркин рассказал, что Георгадзе мстил за лишение доступа к госзаказам. Прекрасный, убедительный с виду мотив, который передает нам намного больше: госзаказы в России распределяют среди своих, а бизнес зависит от них столь сильно, что может и убивать, если оторвут от бюджета. Сходную версию приводит РБК со ссылкой на источники в правоохранительных органах: Георгадзе требовал $20 млн за выход из бизнеса.

Другой возможный мотив – чиновники не подключали построенные дома к коммуникациям, кризис, дольщики, стресс. Об этом писал «МК». А почему не подключали? Другая версия в том же «МК»: «В последнее время в Красногорске появилась странная тенденция у чиновников: брать с бизнесменов деньги, даже без положительного результата. “Им говорят: раз дело не вышло, верните деньги, а они: но мы же занимались вашим вопросом – это тоже денег стоит. В общем, жадность до добра не доводит”, – говорят предприниматели».

«Они хавают и ртом, и жопой», – говорит источник, настаивая на том, что главная проблема – тотальная коррупция

Про эту вовсе не странную, а повседневную тенденцию говорят уже лет десять. Путин убеждал нас в том, что спас государство от разрушения. Но государство без институтов и работающей правовой системы – это взбесившийся Левиафан, ограниченный лишь собственным инстинктом самосохранения. Застройщики делятся с «МК»: убитый Караулов якобы был серым кардиналом при слабом и нерешительном мэре: «Юрий Валентинович… хваткий, умный, под ним был и силовой блок, и все муниципальное имущество. Без него ни один вопрос в районе не решался, если нужно было землю получить под строительство или подключить коммуникации, все шли к нему на поклон. Георгий Котляренко был его правой рукой. Они вместе все решали».

И это, кажется, недалеко от истины. Наш источник, знакомый с ситуацией, рассказывает, что расстрел чиновников – «демонстративная казнь» со стороны человека, доведенного до отчаяния. Георгадзе планомерно душили, весь его бизнес, шикарный дом с фонтаном уже отжали. «Они хавают и ртом, и жопой», – говорит источник, настаивая на том, что главная проблема – тотальная коррупция. Со слов источника, Георгадзе «вырастили»: он был вовлечен в отмывание, а потом его просто «прикрыли». На вопрос, какой смысл резать курицу, несущую золотые яйца, источник отвечает: система иррациональна, у чиновников нет ни страха, ни понимания пределов.

Если с бизнесмена не получится брать каждый раз все больше, на его место найдут кого-то более рентабельного. Поступок Георгадзе, с точки зрения источника, полностью иррационален и свидетельствует лишь о том, что бизнесмен не видел никакого другого способа бросить вызов системе. Он был «обязан убить», прямо по Гоббсу.

Сегодня в России Левиафан силен как никогда. Показательный фон к трагедии в Красногорске – интервью главы президентской администрации Сергея Иванова, в котором он без стеснения признает, что «в России ничего не решается без указаний сверху» – буквально в унисон с источниками «МК». В интервью Иванова есть и про госзаказы, которые раздаются аффилированным с чиновниками компаниям, про жен в советах директоров «сплошь и рядом». И все так, как будто это непоправимая вечность. «Ментальность», «традиции», природа человека. И борется с этим Иванов законами, работающими «до официального вступления в силу». Ярчайший пример победы ручного управления над институтами, тотального провала закона как механизма регулирования, что даже любитель абсолютной власти Гоббс считал обязательным условием стабильности власти.

Так и функционирует Левиафан – сам для себя пишет законы, подстраивая их под уже принятые решения. «Все зависит от конкретной ситуации», – говорит Иванов, для которого судьбы определяются «ситуациями», а не законами. Ни секунды не мешкая, он рассказывает, как к нему приходят советоваться чиновники, переходящие в частный бизнес, связанный с прежним местом работы этого чиновника. Конфликт интересов есть или нет? Иванов решает. «Бывают и отказы», – гордится он своей ролью. А чаще, значит, конфликта он не видит: «Большинство чиновников – честные порядочные люди». Далее следует трогательное отступление про 37-й год: мол, что ж вы, люди, за звери такие, всех сажать велите. «Не надо всех мазать черной краской», – учит адвокат Левиафана Сергей Иванов.

Но на самом деле Иванов такая же жертва Левиафана, как и убитые чиновники, потому что Левиафан – это система. Иванов рассказывает, как в закрытом режиме встречался с сотрудниками МВД и, «чтобы никак себя не выдать» и «не спугнуть» подозреваемых, выяснял подробности расследования воровства в проекте ГЛОНАСС! Глава администрации президента, сильнейшая фигура, приближенная к телу президента, тайком выясняет у следователей, как там идет расследование. И потом тихо меняет схему финансирования. Появляются уголовные дела, но «иных уж нет, а те далече»: администрация президента – это не Следственный комитет, оправдывается Иванов, де-факто признавая, что поймать никого не удалось.

Высокопоставленный чиновник как бы признает: кем бы ты ни был внутри власти, коррупция всегда будет сильнее тебя. И кем бы ты ни был внутри власти, ты будешь служить Левиафану, который непобедим и который и есть Россия.

Вывод: виноват Навальный, оппозиция, деструктивные критики власти. Обидчики Левиафана. Но только не сам Левиафан и не слуги его

Готов ли суверен гарантировать право на безопасность? За скучными и заурядными фразами главы кремлевской администрации Сергея Иванова – огромная махина с миллиардом винтиков, которые крутятся и обеспечивают движение и жизнь Левиафана. И полная безоружность и беспомощность политических лидеров перед лицом системы. Они – и плод этой и системы, и ее слуги. Депутат Александр Сидякин говорит, что Георгадзе совершил убийство в результате эффекта «навального очернения чиновников». Почитал, мол, Навального, понял, что чиновники – это зло, и под влиянием пошел стрелять. Потом выяснилось, что это опечатка, имелось в виду – повального. Но вывод все равно будет сделан один: виноваты могут быть оппозиция, Навальный, деструктивные критики власти. Те, кто чернит чиновников. Обидчики Левиафана. Но только не сам Левиафан и не слуги его.

«Демонстративная казнь» – это не только преступление, жест отчаяния, личная месть. В социальном, политическом смысле это отчетливый знак «возвращения 90-х», только не в бизнес, а во власть. Лихие 90-е и дикий капитализм поразили государство, где решают вопросы по понятиям, где есть система круговой поруки и нет никаких гарантий. Где «хавают и ртом, и жопой». Человек человеку волк. Это конец государства и гибель Левиафана, неспособного больше гарантировать право на безопасность и жизнь. Ни суда, ни закона. Читаем Гоббса.

[Татьяна Становая]

http://worldcrisis.ru/crisis/2107610?COMEFROM=SUBSCR

Внутри российской элиты есть несколько групп носителей разных проектов внешнеполитической линии России. Их можно условно разделить на «воинов», «купцов» и «духовников».

И если на уровне Кремля стратегия вытеснена тактикой, то внутри элиты дефицита стратегических планов не наблюдается. Там хватает носителей разных и совершенно четких долгосрочных политических проектов.

Представители различных элитных групп ходят к Путину и передают ему папочки с предложениями и идеями или просто рекомендациями и оценками рисков. В какой-то момент Путин выбирает из папочек ту, что ему кажется на сегодня в большей степени отвечающей вызовам времени, и воплощает ее содержание в жизнь.

Теперь о тех, кто имеет возможность донести до Путина свои идеи, поподробней.

Группа первая – и на сегодня, пожалуй, самая привилегированная (в силу обладания ресурсами, задействованными в проводимой политике) – это «воины». Это не только силовые структуры (прежде всего Минобороны, ФСБ). Это также и все те, кого можно назвать носителем силовой идеологии. Таких внутри власти очень много: Сергей Нарышкин и Сергей Глазьев; сторонники проекта «Новороссия»; Дмитрий Рогозин, лоббисты ВПК и т.д. Все те, кто рассчитывает на расширение своей статусной ренты и привилегий в случае реализации изоляционистского сценария.

Их нельзя назвать «партией войны», потому что никакой партии там нет. Есть разрозненные деятели, заинтересованные в конфронтационном сценарии. Чем хуже отношения с Западом, тем шире будет поле их возможностей. Надо понимать, что «воины» – это те, кто в полной мере готов вывезти с Запада своих детей, закрыть там счета и продать дачи. Ведь при таком раскладе выиграть они могут гораздо больше, но уже внутри России.

Вторая условная группа – «купцы». Нет ничего удивительного, что именно они ближе всего к воплощению того курса, который на практике проводится Российским государством: ни войны, ни мира – и максимум свободы маневра. Нынешние рамки допустимого для Путина вовсе не исключают, что завтра Кремль пойдет на примирение, начнет нахваливать демократию и уважать западные ценности.

«Купцы» – это бизнес, причем как сформировавшийся еще в 90-е годы, так и выросший на дружбе с Путиным в 2000-е. И окологосударственный, и крупный частный бизнес настроены на поддержку политики Путина. Только первые – потому что иначе не умеют. А вторые – потому что иначе все потеряют.

Первые в большинстве своем оказались под санкциями, что их еще плотнее приблизило к Путину как к монопольному источнику благ. Вторые, пострадав от косвенных последствий геополитического кризиса, минимизируют свои риски солидаризацией с властью. «Я не люблю, когда меня не любят», – сказал Потанин в интервью ТАСС, искренне веря в любящих Россию западных бизнесменов и тех западных политиков, которым завтра будет стыдно.

«Купцы» против конфронтации с Западом и за скорейшую отмену санкций. Сечин жалуется, что капитализация его компании упала. Тимченко перераспределил активы, чтобы минимизировать свой ущерб. Потанин недоволен, что финансовые ресурсы стали менее доступны. Дерипаска говорит Ксении Собчак, что «нужно добиться снижения уровня эскалации и с США, и с Европой».

Но те же Потанин и Дерипаска ни в коем случае не оппонируют Путину, воспринимая нынешнюю реальность с его 90 процентами одобрения как данность. Для них Путин в России сегодня – это часть незыблемого мироздания, которое нужно принимать как солнце над головами. Но при этом они совершенно не готовы воспринимать как данность санкции, внутренне веря в их неизбежное в дальнейшем сокращение.

Для «купцов» долгосрочность санкций – наихудший сценарий. Все наладится неизбежно – это единственная молитва, которую они шепчут себе под нос. «Пена обязательно осядет, наносное рассосется, и кое-кому станет стыдно за сегодняшнюю излишнюю эмоциональность и словесную несдержанность. Никуда мы от Европы с Америкой не денемся. Да и они от нас тоже. Придется если не дружить, то хоть как-то строить отношения», – говорит Потанин. Кто для него Запад? Трудный, но все же партнер.

Несмотря на консолидацию вокруг Путина, между «воинами» и «купцами» пропасть в понимании более частных, внутрироссийских вопросов. Чубайс ведет диалог с Навальным, которого силовики тщетно пытаются посадить уже не первый год как преступника и коллаборациониста.

Есть еще одна группа, чей оркестр играет громче остальных, но чье реальное влияние, по всей видимости, гораздо слабее. Это «духовники»: РПЦ и православные активисты. Пропаганда войны – это их дело. Взращивание социальной агрессии и ненависти, становящейся их ресурсом (в то время как для Путина она носит прикладное значение) – смысл жизни.

«Духовники» строят социальные подпорки режиму. Традиционные ценности, скрепы, вера, проклятие западного образа жизни и приговор западной цивилизации – это идеология «духовников». Раньше идеологией занимался в Кремле Сурков, теперь – охранители вне кремлевских стен. Это стало способом заявить о себе, доказать востребованность, получить поощрение, показаться по телевизору. Охранительная идеология – их хлеб и их светлое будущее.

«Духовники» в почете, когда Запад давит на Россию, Путину выкручивают руки, а «враги» топчут наши национальные интересы. Чем больше «врагов», тем масштабнее поле битвы. Под это пилят бюджеты, на этом делаются карьеры. Но важное отличие «духовников» от «воинов» состоит в том, что первые заинтересованы в том, чтобы Запад был доступен для идеологической битвы. Переход к более жесткой конфронтации с Западом сделает ненужной огромную армию пропагандистов, которая сейчас работает на внешнего потребителя, ведет борьбу на внешних идеологических фронтах…

И над всеми ними – Путин, для которого эти «группы влияния» укладываются в некую логичную для него картину мира. «Воины» – это один ресурс, «купцы» – другой, «духовники» – третий. Путин живет в своем мире, где между ними гармония. Но вряд ли «воины» и «купцы» согласны с распределением их ролей в путинской пьесе. «Партия войны» по мере ее использования в реальной политике обретает черты субъектности и делает Кремль зависимым от ее эффективности. А «купцы» из временной и конъюнктурной силы превращаются в нечто долгосрочное и перманентное.

Воевать или торговать – становится главной дилеммой для Путина. Ну, а соединить то и это под песнопения «духовников» – главной его мечтой.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/2015/12/11/ru-62248/in0c
11.12.2015

Сирийскую кампанию становится все труднее хоть продолжать, хоть закончить. А не закончить – значит ежедневно рисковать не только жизнями российских пилотов или служащих российских баз, но и новыми терактами, и новыми военными инцидентами

Владимир Путин всегда считался политическим лидером, который сделал себе имя на борьбе с терроризмом. Фраза «мочить в сортире» стала едва ли не визитной карточкой его первого президентского срока. Наличие врага укрепляет позиции, дает лидеру возможность проявить себя в том качестве, в каком его полюбил российский народ. Но в сирийской политике все выглядит иначе. Явная нерешительность в признании крушения А-321 терактом, спонтанно и непрозрачно принятое решение о запрете полетов в Египет, полная неготовность к враждебным действиям Турции. Российский президент оказался в новой ситуации, где старые навыки и имеющиеся ресурсы недостаточны для успеха. Он ввязался в конфликт с амбициями ведущего игрока, но возможностями миноритария.

Значение событий в Сирии для России стремительно увеличивается. Теракт, уничтоживший российский самолет, хоть и поблекший на фоне терактов в Париже, вырвал сирийскую операцию из украинской рамки, превратил из ограниченной авантюры силовиков в глобальный вызов Российскому государству. Сбившая российский бомбардировщик Турция показала Кремлю, что на войне нельзя никому доверять. Твой друг способен ударить в спину. В отличие от привычных для Путина преимущественно внутренних войн, где он успешно и быстро расправлялся с врагами, становясь демиургом кризисов, в сирийской войне он лишь один из участников, причем не самый сильный. Союзники – они же конкуренты, а сегодняшний друг – завтра твой враг.

В сирийской войне Россия лишена и привычного для Путина контроля над разведданными. Президент оказался не готов к атаке террористов на А-321, он не ожидал приказа турецких военных сбить Су-24. Россия заплатила жизнями более двухсот своих граждан за войну, гораздо более непонятную для них, чем война в Донбассе.

Мы не услышали предупреждения МИДа о нежелательности посещения определенных стран в связи с террористической угрозой, хотя внешнеполитическое ведомство не уставало повторять об угрозах выезда в западные страны: сначала в мае, а потом в октябре оно просило турагентства активнее разъяснять туристам риски задержаний и арестов по запросу США. Мы не услышали и обращения президента в связи с началом войны в Сирии: ни целей, ни цены этой войны президент сообщить не посчитал нужным. А ведь только сам факт начала военной операции, а также объявления России войны со стороны террористических организаций должны были стать основанием для некоторых разъяснений. Показательно, что окончательно Путин поверил в теракт не после консультаций с российскими силовиками, а после получения соответствующей информации от Дэвида Кэмерона.

В Сирии Кремль, как никогда, оказался зависим от внешних источников информации, но проблема глубже – с Россией никто делиться военными данными не хочет, а Россия теперь, после трагедии Су-24, и сама боится делиться. Коалиция по примеру антигитлеровской сдулась до «координации», куда Россию приглашают только для обстрелов по наводке, и никакой самодеятельности. А с какой болью звучали слова Путина после встречи с Олландом в Москве: он говорил, как раскрывал Штатам данные о полетах над Сирией, а Турция, как по наводке, сбила цель. В действиях Белого дома Кремлю видится украинский диспетчер, про которого российские СМИ долго рассказывали, как он завел Boeing 777 в опасную зону над Донбассом. Тут и Германия отказалась делиться маршрутами полетов немецких ВВС в Сирии. Это уже координация с обратным знаком.

Сирийская кампания ведет к усилению международного одиночества Кремля. Ведь если свои спецслужбы уступают западным на ближневосточном участке, если бомбардировки ведутся по целям, составляющим предмет спора с «союзниками», успех оказывается неоднозначным, а решения принимать чаще приходится в одиночку, в условиях информационной близорукости.

В отличие от всех путинских войн эта война порождена внешней политикой, и внутри страны это вещь в себе. Стоит задуматься: о решении начать военную операцию в Сирии Путин объявил на совещании с членами правительства о мерах по преодолению экономической рецессии. Президент обращался к кабинету министров, а не к народу. Он подал это как внетематическое вступление, которое заведомо предполагает вторичность по сравнению с основными вопросами заседания. Что-то такое «между прочим».

Для принятия решения о запрете полетов в Египет пришлось придумать схему с предложением ФСБ, которая как бы проявила инициативу. Получается, что публично – это коллективное решение. Президент шаг за шагом не спешил брать на себя ответственность за последствия его сирийской кампании. Лишь в ситуации с Турцией мы увидели Путина, его эмоции, его быструю и гневную реакцию, которая в полной мере подчеркивала его, путинскую, персональную ответственность за месть Эрдогану. Мстить Путин предпочитает лично. Но это тоже не вопрос апелляции к народу, это вопрос демонстрации бескомпромиссности и решимости по отношению к новому врагу.

Сирийскую кампанию становится все труднее хоть продолжать, хоть закончить. А не закончить – значит ежедневно рисковать не только жизнями российских пилотов или служащих российских баз, но и новыми терактами, и новыми военными инцидентами. Война требует все больше ресурсов. В Сирию доставлен комплекс С-400, а самолеты оснащаются ракетами. Против кого воюем? От кого защищаемся? Геополитическое противостояние обретает выраженный, но разновекторный фронт. Раньше у Путина не было союзников, а теперь – слишком много врагов.

Read more at: http://carnegie.ru/commentary/2015/12/11/ru-62248/in0c

[Татьяна Становая]

https://slon.ru/posts/64437

27 Фев 12:03

Если Владимир Путин исчезнет, как уже было пару раз за последние три года, этого никто и не заметит. Путина очень часто критикуют за то, что он поставил систему в слишком большую зависимость от собственной фигуры. Режим, мол, стал критично персоналистским и, если в один прекрасный день президент перестанет исполнять свои обязанности, все рухнет. Но последние три года происходят процессы, которые скорее опровергают такую перспективу: в некотором роде получается, что если Путин – везде, то, значит, – нигде. На смену Путину Владимиру Владимировичу пришли сотни мини-Путиных. И вот как это случилось.

«Угадывать мысли шефа»

«Всем, кто оказался в Кремле в эти странные дни, приходил в голову один и тот же вопрос: кто управляет Российским государством? За 12 лет правления Путину удалось выстроить систему, при которой именно его слово было решающим по очень многим вопросам. Как же теперь решаются все эти вопросы, когда никаких команд от Путина не поступает? Подчиненные, конечно, научились угадывать мысли шефа, домысливать, экстраполировать. Но сейчас отсутствие Путина несколько затянулось». Это отрывок из книги Михаила Зыгаря «Вся кремлевская рать», в котором рассказывается о событиях осени 2012 года – тогда президент не появлялся на публике больше трех месяцев. Какое действительно место занимает Путин в системе принятия решений? И как эта система работает, если Путин постепенно растворяется внутри собственного политического пространства?

Свойства предмета создают его идентичность, позволяют создать критерии идентификации, а идентификация происходит через обособление. Яблоко называется яблоком, потому что по генезису, форме, вкусу и иным качествам оно отлично от других предметов. Но если вы поместите один литр воды в воду, ее будет невозможно идентифицировать. Когда Путин пришел во власть в августе 1999 года, он был абсолютно чужеродным элементом по отношению к среде. Элита, логика принятия решений, риторика, стилистика и динамика политического поведения – все задавало ту природу функционирования и самоидентификации среды, в которой Путин был другим. К 2007 году можно было говорить о завершении этапа упорядочивания среды «под себя». Он был активным актором, который был вовлечен во все детали внутреннего и внешнего управления. Экспансия Путина во внутреннее пространство практически на завершающем этапе приостановилась в 2008 году, после избрания Медведева и резко ускорилась с сентября 2011-го, когда стало известно о его возвращении.

Но что происходит, когда Путин становится «Путиным»? Когда физическое лицо со своими мыслями, логикой, стилистикой вдруг перестает быть уникальным и все его свойства присваиваются его окружением? Каждая фигура вокруг него оказывается даже большим путиным, чем он сам. Все путинское окружение растворялось в нем, пока не слилось в единое путинское пространство, в котором того самого Путина из 1999 года больше не стало. Сначала Путин поглощал все вокруг, а затем те, кто оказался внутри, поглотили и переварили самого Путина. Теперь он везде, а значит, нигде. «Подчиненные научились угадывать мысли шефа». Каждый контрагент становится отражением президента. Как в комнате с миллионом зеркал – вы не найдете то, с которого все началось. Каждое будет нести в себе частичку света остальных.

Что происходит на практике в такой ситуации? Путин утрачивает инициативу, потому что граница между его предложениями и предложениями его подчиненных стирается. Чего хочет Путин? На этот вопрос можно было легко ответить до 2008 года. Путин, умея идентифицировать себя по отношению к среде, был прозрачен и понятен, даже когда он говорил неправду или сам не знал четкого ответа. Его позиция казалась стойкой и сбалансированной. Сегодня в его выступлениях вы легко найдете сначала риторику системных либералов, потом ястребов, потом технократов. Он и охранитель, и рыночник, и либерал, и консерватор одновременно. Движение в сторону консерватизма обусловлено соревнованием между Путиным и путинской элитой: последняя хочет быть лучше и правильнее самого Путина. А Путин, принимая риторику окружения за свою, стремится быть яснее и радикальнее.

Годы без решений

Растворению Путина содействует и среда, которая становится все более статичной. Колебания затихают, одна инициатива глушится другой. Путин больше не арбитр, потому что он одновременно поддерживает все, что составляет его путинское пространство. Приватизация начинается и не заканчивается: Путин поддерживает инициативу министров экономического блока, так же как и глав госкомпаний, которые говорят, что сейчас не время распродажи. Либерализация уголовного права инициируется и тут же выхолащивается, потому что Путин согласен, что нужно создать более комфортные условия для бизнеса, но ему близка и позиция силовиков, которые против, как они считают, зажравшихся наворовавших миллиарды олигархов. Путин всегда согласен в целом, но в частностях делает столько исключений, что выхолащивает процесс.

Вот почему на саммит в Давос едет Юрий Трутнев, а не Дмитрий Медведев, – страной отныне правит коллективный Путин, и он не мог послать премьера в Давос, подтолкнуть процесс приватизации, начать структурные реформы. Коллективный Путин принимает во внутренней политике только компромиссные, половинчатые, нейтральные решения. Это не что иное, как полная противоположность Путину первого срока.

Коллективный Путин принимает во внутренней политике только компромиссные, половинчатые, нейтральные решения

Наступает новое время, когда появится много новых явлений и процессов, которые будут как бы с санкции Путина, но в действительности – экспансией внутри путинского пространства людей, которые «играют Путина». Каждый обладающий административным ресурсом становится мини-Путиным. Растет число решений, которых Путин не знает, что было так хорошо видно по его прямой линии в декабре. Коллективному Путину удобно, что его прародитель отходит от дел, занимаясь вопросами планетарными, глобальными и увлекающими все его внимание от текущей внутренней рутины. Мы приходим к ситуации, когда каждый игрок, угадывая волю Путина, начинает реализовывать волю коллективного Путина, понимаемую в меру своей испорченности. Страх совершить что-то не то вытесняется страхом опоздать. Яркий пример – поведение Кадырова: ища поддержки, он перебирает методы привлечь внимание президента, поднять свою стоимость, спровоцировать Путина на реакцию.

Какое решение Путин лично принял во внутренней политике, включая экономику, за последние три года? Вопрос, который может поставить в тупик многих наблюдателей. Много законов, ужесточающих режим – инициатива силовиков, «охранителей», консерваторов. Путин правит, но все чаще Путиным правят через аналитические докладные записки. Отнять компанию у Владимира Евтушенкова – достаточно доказать, что тот «предатель». Остановить реформы? Надо доказать, что экономика России сильна как никогда и цены на нефть обязательно пойдут вверх. Усилить площадку Совета безопасности как альтернативы правительству? Легко – надо просто подробно рассказать Путину про разработку Соединенными Штатами концепции превентивного ядерного удара и планов расчленения России.

Путин растворился, страной уже правит коллективный Путин. Сам президент превращается в обезличенный бренд сложившегося режима. Это марка, набор символов и смыслов, которые как одежку может примерить каждый. Наденьте майку с Путиным – и вы уже часть коллективного Путина. И не важно, кто будет избираться в 2018-м. Он будет одет в майку Путина. Вопрос лишь к российскому обществу: видит ли оно разницу между лидером 2000-х годов и коллективным Путиным 2010-х.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/?fa=62...MbBwzLgFWhI%3D
09.03.2016

Влиятельные фигуры, близкие к президенту, решили, что им будет удобнее публично самоустраниться от решения сложных задач. Проще стало работать через малоизвестных исполнителей, которым особо нечего терять, поэтому они готовы и принимать решения, и брать на себя ответственность

Владимир Путин назначил заместителя председателя правления Сбербанка Сергея Горькова новым главой Внешэкономбанка – института развития, оказавшегося в глубоком кризисе. Это уже не первое такое назначение в череде похожих кадровых решений, самым громким из которых стал приход Олега Белозёрова в ОАО «РЖД» на смену Владимиру Якунину: мол, настало время новых профессиональных, но технических менеджеров, для чьей карьеры вовсе не обязательно быть близким другом президента. Но означает ли это, что в России грядет новая кадровая революция?
Чего ждут

Приоритеты кадровой политики президента очевидно меняются. В первые годы правления главной целью была кадровая экспансия, когда Путин вытеснял представителей ельцинской элиты с ключевых постов, строил губернаторов, отнимал компании, создавал госкорпорации, накачивал их активами и ресурсами. Приоритетом была, прежде всего, пресловутая лояльность, что вызывало критику: мол, приходят люди менее профессиональные, но свои. Путин эту критику считал неконструктивной, так как ему было важно создать «политически ответственную элиту», то есть ту, что будет разделять с ним его видение положения России в мире. Тогда основным ресурсом для карьерного роста было личное знакомство с Путиным как главная гарантия лояльности.

Когда кадровая экспансия достигла своих пределов (либо расставив своих, либо обратив в свою веру чужих), она сменилась экспансией кадров. Каждый путинский ставленник, будь он на госслужбе или в госкомпании, начинал подминать под себя все больше ресурсов. Но с началом кризиса и здесь возникли естественные ограничения – ресурсов стало мало. Уже хорошо известно, за что сняли Владимира Якунина: он требовал слишком много субсидий и не мог эффективно управлять компанией. Проблема РЖД стала проблемой Путина, а Якунин – проблемой РЖД.

С ВЭБом ситуация гораздо сложнее. РЖД была якунинской компанией, полученной им в кормление. ВЭБ не был компанией Дмитриева, а сам Дмитриев не был другом Путина. Он был назначенным менеджером, но настолько преданным, что не мог позволить себе говорить «нет» или доводить до сведения руководства плохие новости о состоянии банка.

Получается парадокс: президент хочет получать хорошие новости и при этом чтобы все само собой управлялось, без его особого вмешательства. Ведь он занят другими, гораздо более глобальными вопросами, – что такое ВЭБ на фоне Украины и Сирии? Какое-то время от проблем просто откупались. Но на спасение ВЭБа требуется 1,34 трлн рублей, что составляет 1,7% российского ВВП. Правительство три месяца ломало голову, откуда добыть миллиарды. При желании добыть можно, но получит их тот же Дмитриев, который не любит доносить до начальства плохие новости и который во многом ассоциируется с нынешним тяжелым положением дел.

Роль чистильщика доверили молодому и яркому Сергею Горькову, которого, судя по всему, рекомендовал Герман Греф. А дальше, доверив Горькову под ответственность Грефа решать проблемы ВЭБа, президент смог спокойно удалиться медитировать на сирийские темы.
Кто виноват

В отличие от РЖД, где было более-менее понятно, кто виноват, в ситуации с ВЭБом все гораздо тяжелее. ВЭБ критикуют за то, что он давал заведомо невозвратные кредиты. Например, не менее 240 млрд рублей на строительство объектов к Олимпиаде в Сочи 2014 года. Или 469,6 млрд рублей кредитов неназванным российским инвесторам на финансирование металлургических предприятий на Украине, главным образом в Донбассе. Понятно, что эти решения Дмитриев принимал не за спиной у Путина. Кремль воспринимал ВЭБ как «фонд поднятия России с колен»: деньги давали на проекты, где ключевыми были вовсе не коммерческие, а политические задачи. Не развивали производство, а расширяли место России в мире.

При этом спрашивали с ВЭБа как с банка, которым по своим реальным функциям он никогда не был. Кто виноват в столь плачевном положении? Очевидно, что речь идет об изначально ошибочном подходе, неверно подобранной концепции функционирования ВЭБа. Положение ВЭБа не было секретом. Это был общий тренд: заливать деньгами все, что политически значимо для руководства страны. Тут нельзя отказывать.

ВЭБ был назначен кошельком, откуда финансировалось наращивание величия России. Поэтому Дмитриев, как и многие из путинского окружения, исходил не из интересов вверенного ему института, а из интересов президента. А когда в стране кончились деньги, в ВЭБ пришел коллапс, ответственность за который – коллективная. Например, главой наблюдательного совета банка был Дмитрий Медведев.
Что делать

Комментируя назначение своего зама главой ВЭБа, Греф заявил, что сначала надо разобраться что к чему, а потом решать, что делать. И действительно, никто пока подходящего для ВЭБа решения не знает. Когда Дмитрия Пескова спросили, будет ли реформироваться ВЭБ, он ответил, что об этом нужно спрашивать не его. Кремль отстраняется, ВЭБ сдан в надежные руки, Путин больше не слышит плохих новостей.

Уже сейчас очевидно, что ликвидации не будет. Потому что ликвидация – это гигантское кадрово-управленческое землетрясение. Пришлось бы что-то делать с Фондом развития Дальнего Востока, Корпорацией развития Северного Кавказа, РФПИ и множеством других политически значимых институтов и функций. Чего стоит только управление пенсионными накоплениями «молчунов», госдолгом, внешними финансовыми активами России. Представьте, что вы – министр экономического развития и вам предстоит доложить президенту о необходимости ликвидировать ВЭБ, приложив пару сотен страниц с решениями в отношении его «дочек-внучек», каждая из которых – гигантский комплекс переплетенных финансовых, политических и административных интересов. Президент, не прерывающий связи с сильными мира сего, вряд ли снизойдет до этой конфликтной и бесконечной рутины.

Поэтому ВЭБ будут спасать. Спасателем назначен Сергей Горьков с биографией в стиле фьюжен: чекист с образованием юриста, черным пятном ЮКОСа в биографии, смытым доблестной службой в Сбербанке. Проблема ВЭБа настолько тяжела, что туда, видимо, хотели перевести Грефа. Но Греф вместо себя рекомендовал зама, согласившись присмотреть за ним в составе наблюдательного совета – как политический куратор.

Будущее ВЭБа пока оставляет больше вопросов: готов ли Горьков говорить «нет» и доносить до руководства плохие новости? Готова ли власть выбирать между коммерческо-банковской функцией ВЭБа и его ролью «фонда по спасению России»? И если ВЭБ займется своими прямыми обязанностями – созданием условий для экономического роста и стимулированием инвестиций, – готово ли государство как минимум не мешать этому? Ведь трудно завлекать инвестора в страну, где бизнес-актив воспринимается властью как великий дар, а не юридически защищенное право частной собственности.
Куда движется

Назначение Горькова – очень важное кадровое решение, выходящее далеко за пределы проблемы ВЭБа. Тут можно говорить о коренном сломе в кадровой политике Путина, и началось это еще до прихода Олега Белозёрова в РЖД.

Первые признаки перелома появились с усилением влияния отдельных министров правительства Медведева. Александр Новак штурмует советы директоров суперкомпаний («Газпром», «Роснефть», «Россети»); Денис Мантуров возглавляет политику импортозамещения; Николай Никифоров дожимает идею Почтового банка, а Юрий Трутнев поднимает Дальний Восток с Давоса. Технические безликие министры нашли в своей слабости силу. С такими оказалось проще иметь дело. Ведь раньше кругом сидели путинские друзья, да еще и с духовными скрепами.

Продвижение технических кадров вписывается и в другой тренд: влиятельные фигуры, близкие к президенту, решили, что им будет удобнее публично самоустраниться от решения сложных задач. Проще стало работать через малоизвестных исполнителей. Ротенберг – Левитин ставят Белозёрова в РЖД; Новак сближается с Андреем Белоусовым; Никифоров – с Юрием Ковальчуком; Мантурова давно называли человеком Сергея Чемезова. Теперь вот и Горьков от Грефа. Получается представительная элитократия: комфортно не лезть самим, а послать своего представителя. Он не побоится взять на себя ответственность, принести плохие новости, с него и спрашивать легче.

Пространство публичной ответственности съеживается, потому что имеет политическое измерение, несущее риски. Те, кто может себе позволить переждать, пережидают, – теперь важнее сохранить то, что есть. Но ведь под классом политических тяжеловесов – сотни «рабочих лошадок», которым особо и терять нечего. Кризис – их время. Решения кому-то принимать нужно. Ответственность брать тоже. Те, кто сегодня выходит на сцену, кажутся временными исполнителями. «Исполняющие обязанности» Сечиных, Чемезовых, Ковальчуков, Ротенбергов. Но завтра они могут стать новой посткризисной элитой, благо путинское время знает массу примеров превращения технических менеджеров в демиургов.

[Татьяна Становая]

http://carnegie.ru/commentary/2016/04/07/ru-63261/iwr6
07.04.2016

Главнокомандующий внутренними войсками МВД РФ Виктор Золотов (в центре) на оперативно-стратегических учениях. Фото: Виктор Погонцев/Интерпресс/ТАСС

Представим, что на место Колокольцева пришел Виктор Золотов. Это означает, что ему пришлось бы, прежде чем насладиться своими силовыми прерогативами, расчистить авгиевы конюшни. Причем с той поправкой, что до него это никому не удавалось. Почему бы вместо этого просто не взять самое главное и уйти в прямое подчинение к президенту без лишней нагрузки в виде внутриминистерских конфликтов?

Президент Путин объявил о крупнейших за 16 лет кадровых и структурных изменениях в силовых министерствах. На базе Внутренних войск МВД создается Национальная гвардия, которая становится отдельным, одним из самых влиятельных подразделений. Федеральную миграционную службу расформируют – часть функций передадут Министерству труда, часть – МВД. Функции Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН) переходят обратно в органы внутренних дел. Сразу вместе с этими изменениями появились слухи об отставке министра внутренних дел Владимира Колокольцева, но Дмитрий Песков это опроверг. У Колокольцева есть основания для беспокойства – речь идет о переформатировании системы органов внутренних дел без его участия и с последующим его сильным ослаблением.

Укрупнение силовиков 1.0: из 1990-х в 2000-е

По масштабам нынешние изменения сопоставимы разве что с кадровой революцией 2003 года. Тогда также речь шла об укрупнении силовых органов. Единственным исключением из этой тенденции выглядело отделение от МВД ФСКН, во главе которой оказался друг Путина Виктор Черкесов. Спустя 13 лет это решение фактически признано неправильным, но тогда у президента была своя логика.

Укрупнение 1.0 предусматривало расширение функций трех ключевых силовых ведомств: ФСБ, МВД и Минобороны. В ФСБ были возвращены полномочия ФАПСИ (отдельные функции перешли к ФСО и Минобороны) и Федеральной погранслужбы – то, что чекисты утратили из-за распада СССР (8-е Главное и 16-е управления получили статус самостоятельных ведомств в 1991 году, а Погранслужба – в 1993-м). МВД получало функции расформированной Федеральной налоговой полиции, во главе которой тогда стоял Михаил Фрадков, будущий премьер России.

От тех изменений выигрывали три фигуры: Борис Грызлов, глава МВД, который затем пошел на повышение в спикеры Госдумы, Николай Патрушев, глава ФСБ, и Сергей Иванов – министр обороны, который вскоре станет одним из вероятных преемников Путина, а после возвращения Путина в Кремль – главой его администрации. Все трое – доверенные лица президента.

Не вписывалось в эту схему лишь одно назначение – Виктора Черкесова главой новой силовой службы, ФСКН. Многие считали, что мотивом Путина было создание противовеса усилившейся ФСБ. Так, вероятно, считал сам Черкесов, который воспользовался ситуацией, чтобы начать прослушивать и приглядывать за чекистами. Все это закончилось «войной силовиков» 2006 года, когда столкнулись, с одной стороны, ФСО и ФСКН, а с другой – ФСБ и Генпрокуратура. Эта война была тут же прекращена Путиным: в ФСБ прошли кадровые чистки, от Генпрокуратуры отделили следствие, передав его однокашнику Путина Александру Бастрыкину, а правая рука Черкесова, генерал Александр Бульбов (который якобы и организовывал слежку за начальниками ФСБ), был арестован и осужден в 2010 году условно на три года. Это был ответный удар чекистов.

Путин любит плюрализм силовиков, но ему не нравится вражда между ними, так как это ослабляет репрессивные возможности государства. Поэтому политическая карьера Черкесова уже в 2006 году была предрешена: только вниз по карьерной лестнице. В далеком 2003 году Путин присматривался к Черкесову, не исключая в будущем создания под него Федеральной службы расследований. Но соратник провалил испытательный срок. Черкесов ушел в политическое небытие.

Его преемник в ФСКН Виктор Иванов превратился в этакого Геннадия Онищенко по наркотикам: Иванов больше увлекался вопросами внешней политики, а экспансия внутри страны ему давалась с трудом. ФСКН, мыслящая себя как противовес ФСБ, умерла в 2007 году, став рудиментом некогда ошибочно принятого решения.

Укрупнение 1.0 в 2003 году было ключевым этапом становления вертикали путинской власти – главной его силовой опоры, жаждущей реванша после 90-х.
Укрупнение силовиков 2.0: контрреволюционная мобилизация

Президент Путин принимает кадровые и структурные решения очень неожиданно, и к этому все привыкли. Это его стилистика. Но в отношении силовых органов он действует иначе: тут решения могут вынашиваться годами.

О Национальной гвардии он начал думать тогда же, когда готовилась первая силовая кадровая революция. Обсуждался вопрос о том, чтобы разделить МВД на криминальную полицию (федерального подчинения), милицию общественной безопасности (компетенция региональных властей) и выделить из министерства Внутренние войска, на базе которых предполагалось создать Национальную гвардию. Последняя как раз должна была подчиняться президенту и отвечать за защиту основ конституционного строя.

Путин давно интересовался этой возможностью, и она ему импонировала. Останавливало его два фактора. Первый – кому доверить. Второй – насколько целесообразно столь радикальное ослабление МВД.

После 2004 года реформа была отложена, пока не воскресла снова в 2012 году. Тогда Путин вернулся в кресло президента, и ему, как в 2003-м, хотелось снова все поднастроить под себя после четырех лет преемничества Медведева. Появился соблазн разделить пирог МВД: органы внутренних дел были сильно дискредитированы, медведевская реформа ограничилась косметическим переименованием милиции в полицию, над бывшим министром внутренних дел Рашидом Нургалиевым все смеялись, а нового – Владимира Колокольцева – называли временщиком. Не лучше была ситуация в Минобороны, где уже шаталось кресло под Анатолием Сердюковым. Все это требовало решений, которые начали вызревать.

Первым шагом к реализации проекта создания Национальной гвардии стал постепенный перевод Виктора Золотова с поста главы Службы безопасности президента на пост первого заместителя министра внутренних дел и главкома Внутренних войск. Обкатку он начал со скромной должности зама главкома, после чего Николаю Рогожкину начали подыскивать адекватную почетную отставку, куда он благополучно и ушел – на пост полпреда президента в Сибирском федеральном округе. Поле для карьерного роста было расчищено, Золотов возглавил Внутренние войска и стал первым замминистра.
МВД: многосиловая структура

У Путина был выбор: либо назначить Золотова главой МВД, либо все же решиться на реформу и формирование Нацгвардии, где ее глава получал бы министерские привилегии и прямо подчинялся президенту. Против первого варианта был один очень существенный аргумент: в современной России пост министра внутренних дел скорее наказание, чем привилегия. С 1993 года в России было только два министра внутренних дел, которые продержались на своем посту более трех лет, – это Рашид Нургалиев и Владимир Колокольцев.

Нургалиев оказался аппаратно слабой фигурой и был занят в основном тем, чтобы выжить, когда на МВД один за другим сыпались громкие скандалы, связанные с милицейским произволом. Тем временем органы внутренних дел растаскивали между собой крупные силовые кланы, делившие там сферы своего влияния.

Колокольцев тоже не сумел централизовать свое ведомство. Он оставался чужаком для Путина и фактически местоблюстителем, позволяющим своим относительно благородным имиджем хотя бы немного подкорректировать негативную репутацию органов внутренних дел. Но слабые аппаратные позиции вели к не менее громким внутренним скандалам, типа отставки в 2014 году главы СК МВД Юрия Алексеева или зачистки в Управлении экономической безопасности и противодействия коррупции во главе с молодым генералом Денисом Сугробовым, который сейчас под следствием.

А теперь представим, что на место Колокольцева пришел Виктор Золотов. Это означает, что ему пришлось бы, прежде чем насладиться своими силовыми прерогативами, расчистить авгиевы конюшни. Причем с той поправкой, что до него это никому не удавалось. Почему бы вместо этого просто не взять самое главное и уйти в прямое подчинение к президенту без лишней нагрузки в виде внутриминистерских конфликтов?

Золотов получил то, ради чего пришел, а Колокольцеву оставил разбираться со своими замами, ряды которых по идее должны пополниться еще двумя недругами: Константином Ромодановским и Виктором Ивановым, чьи структуры переданы МВД. Понятно, что для обоих посты замов Колокольцева – унижение. Поэтому по итогам реформы никак нельзя говорить ни об усилении МВД (уж больно однобоким оно получается), ни о кадровом укреплении Колокольцева. Скорее напротив: шансы на его отставку повышаются. Одновременно выше вероятность и переформирования в будущем следственных органов: например, много лет ведутся разговоры о выведении из МВД следствия и присоединения его к СКР Бастрыкина.

Зачем это Путину

Самым популярным объяснением создания Национальной гвардии стало то, что Кремль стремится обеспечить себя мощным силовым ресурсом для предотвращения беспорядков. Но действительно ли все дело только в политике? Да, есть проблема страха перед протестами в кризис, есть усилившаяся за последние два года логика противостояния с Западом, якобы ищущим возможность сменить режим в России и ослабить государство, расчленив его на несколько территорий. Есть сильная политическая воля к усилению контроля над ситуацией в стране в превентивном плане.

Но есть тут и административная логика. Между Верховным главнокомандующим и главой Национальной гвардии убирается лишнее звено в виде министра – аппаратно и политически слабого. Кем бы ни был министр, братом, сватом, однокурсником или тренером по дзюдо, он в нынешней системе внутренних дел обречен на существовании в условиях войны всех против всех в вверенном ему ведомстве. И неровен час, в минуты высшей напряженности, гипотетически вероятной, дрогнет его рука, когда понадобится выполнить приказ. Золотов от этих колебаний максимально защищен. Путин и Золотов, как продолжение самого Путина, больше не будут иметь посредников.

Но что особенно символично: бывший глава службы безопасности президента становится главой своеобразной службы безопасности страны. «Путин – это Россия», – говорил Володин, а президент, кажется, поверил. Это история о том, как за 16 лет правления безопасность страны превратилась в функцию от безопасности ее президента.

[Татьяна Становая]

https://slon.ru/posts/66615
13 апреля, 15:37
Руководитель аналитического департамента Центра политических технологий

В 2015 году глава Сбербанка Герман Греф не сумел уговорить президента на создание Центра реформ. В 2016 году бывший министр финансов РФ Алексей Кудрин добился от главы государства одобрения идеи разработки реформ в Центре стратегических разработок. Как получается, что одним удается повернуть Путина в сторону крупных реформ, а другим нет, даже если с идеей президент в целом согласен?

Хорошо известно, что Путин не любит перемены. Он консерватор не только в политике, но и в управлении, и в кадровой политике. Каждое решение дается с трудом: как правило, это либо спонтанный и очень быстрый процесс, идущий под влиянием сильных внешних факторов и эмоций, либо годами вынашиваемое решение, к которому Путин долго морально готовится.

В принятии судьбоносных решений для России Путин всегда опирается на «друзей», соратников или, на худой конец, убедительных «демиургов». В «деле ЮКОСа» был Игорь Сечин, в политических реформах – Владислав Сурков, которого потом сменил более понятный для Путина Володин. Взятие Крыма проходило при горячей позиции Николая Патрушева, которого Михаил Зыгарь в своей книге «Вся кремлевская рать» призывал не недооценивать. Президенту всякий раз, чтобы решиться на авантюру (а любая реформа – это авантюра), нужна какая-то подпорка или источник энергии.