*121. Старые рецепты для новых кризисов

[Алексей Михайлов]

http://www.gazeta.ru/column/mikhailov/3726773.shtml

— 8.08.11 10:52 —

Величайшая загадка экономической теории – это, конечно, причина экономических кризисов. Кажется невероятным, но за 250 лет существования экономической науки так и не появилось общепринятой точки зрения на то, почему случаются периодические экономические кризисы. Хотя про некоторые из них написаны горы литературы, феномен кризисов по-прежнему вызывает у экономистов недоумение.

Подробнейшим образом описано, как ведут себя различные показатели на разных стадиях экономического цикла, установлено множество взаимосвязей между ними и закономерностей их поведения. Но

главный вопрос остается нерешенным — почему кризисы цикличны, почему развитие не плавное, а волнообразное.

Нерешенность этого вопроса делит экономическую науку на разные течения, которые дают не просто принципиально разные, а обычно прямо противоположные рецепты выхода из кризисов. И политики, которым приходится руководить странами во время особенно больших кризисов, вынуждены просто поверить в одну из теорий и следовать ее рецептам, что бы ни происходило.

Именно такова ситуация и на сегодняшний день. Фактически Барак Обама и ФРС США борются с кризисом, используя кейнсианские рецепты, а республиканцы исходят из неоклассики и монетаризма. Эти теории предлагают совершенно противоположные методы борьбы с кризисом, что и стало основой лобового столкновения республиканцев и демократов в конгрессе по вопросу повышения размера госдолга США.

Я хочу сделать обзор теорий экономического кризиса на фоне реальных кризисов, которые происходили и которые заставляли экономистов менять свои взгляды и теории.

История воззрений

Каждый раз, когда наука считает, что она наконец-то разобралась во всем, происходит нечто, что ее полностью опровергает. Природа смеется над человеческим разумом. Когда физики конца XIX века считали, что все законы изучены и объяснены, вдруг из малоизвестного фактора постоянства скорости света выросла теория относительности, перевернувшая всю известную классическую физику. Потом пришло время квантовой теории, которую до конца не принял даже великий Эйнштейн, сказавший «Бог не играет в кости». И эти совершенно противоречащие друг другу теории сосуществуют сегодня вместе. Они не объединены в одну. Применимость их зависит от условий (микромир, обычные или релятивистские скорости).

То же самое происходит и с экономической наукой.

Как только большинство экономистов сходятся на том, что изучили экономические законы, происходит нечто, что заставляет переписывать теории.

Но экономическая наука сложнее физики: тут невозможно ставить что-то доказывающие повторяющиеся эксперименты, как в физике. Все, что происходит, происходит лишь однажды. И экономист может лишь пытаться понять, что именно.

Во время зарождения экономической науки в конце XVIII века капитализм еще не был развит и циклических кризисов не было. Соответственно, классики даже не представляли себе такой проблемы. А когда кризисы проявились и начали повторяться, что стало более- менее очевидным к середине XIX века, первой реакцией экономистов было их отрицание. Считалось, что возможны только частичные, локальные явления перепроизводства на отдельных рынках, а общее перепроизводство невозможно в принципе. И для каждого кризиса искались уникальные причины.

Карл Маркс признал цикличность кризисов и попытался в третьем томе «Капитала» описать закономерности их воспроизводства. И эти закономерности в корне отличались от описанной в первом томе трудовой теории стоимости и теории прибавочной стоимости как основы эксплуатации людей. Настолько отличались, что впоследствии даже говорили о противоречии между первым и третьим томами «Капитала». При всей методологической гениальности попытки описания теории воспроизводства, неразвитость математического аппарата и общая неразвитость абстрактной науки не дали ему придти к определенным выводам – работа осталась незавершенной. И не потому, что Маркс умер, а потому, что он не смог, по существу, найти то, что искал, — объяснение кризисов. А ведь ему остался только один шаг – ввести в свою модель временные задержки...

В дальнейшем марксисты пошли по наиболее простому пути объяснения кризисов перепроизводства как кризисов недопотребления рабочего класса, который грабят капиталисты. Неважно, что тут очевидны явные нарушения логики; главное, что политически это казалось им очень правильным.

Третий том «Капитала» остался фактически забытым и затененным политическими выводами из первого тома. Марксизм как теория застыл на уровне середины XIX века и, естественно, в конце концов обанкротился, потому что перестал развиваться.

Но вопрос периодических кризисов не давал покоя не только радикальным, но и вполне лояльным к существующим реалиям экономистам.

Первые попытки объяснения циклических кризисов были связаны с неурожаями в сельском хозяйстве. Но быстро выяснилось, что это именно локальный кризис: неурожаи не могут объяснить кризисы в промышленности логически и не совпадают с ними исторически.
От бессилия возникли самые невероятные теории — от пятен на Солнце до все той же попытки объяснения каждого кризиса своими собственными уникальными причинами.

Как это ни странно, но эта последняя теория жива до сих пор. И современнейший учебник макроэкономики, одним из авторов которого является нынешний председатель ФРС США Бернанке, явно отдает предпочтение попыткам объяснить циклические экономические кризисы скоплением уникальных причин под каждый кризис.

Выход из явного логического парадокса решается примерно так: эти уникальные причины сами становятся циклическими. Например, цикл научных открытий и внедрения изобретений, изменяющих уровень производительности труда. Т. е. авторы явно пытаются объяснить экономический цикл со стороны предложения, с помощью т. н. «шоков производительности».

Однако из логического парадокса эти теории не вышли: научно-технологические циклы совершенно не совпадают с экономическими. Отсюда появились другие очень интересные сами по себе теории, например теория больших (70-летних) циклов Н. Кондратьева, которые как раз подтверждались исторически. Беда только в том, что они по-прежнему не могли объяснить причину периодичности текущих экономических кризисов... Тайна осталась.

На фоне послевоенного бума 20-х годов XX века общепринятой точкой зрения было отрицание цикличности. Считалось, что она осталась позади, что это было явление неразвитого капитализма. Все законы экономики казались открытыми и понятными. И тут неожиданно грянул кризис 1929 года. А когда показалось, что нижняя его точка пройдена, он грянул с новой силой и экономика покатилась быстро вниз...

И только далекая от экономического мейнстрима австрийская школа экономистов говорила, что грядет кризис. Но что толку его предсказывать, когда впереди еще 5 лет настоящего бума? Никто, ни бизнес, ни люди их не слушали — и правильно делали. Кстати, традиционно классики австрийской школы вообще не интересовались экономическими кризисами. О кризисе говорили представители третьего-червертого поколения австрийской школы — Л. Мизес и Ф. Хайек.

Теория австрияков была очень интересна и вполне революционна для экономической науки. Впервые они пытались объяснить экономические кризисы не внешними для экономики причинами (неурожаями, войнами, техническим прогрессом и т. п.), а чисто внутренними.

Они винили во всем деньги. Вообще виновником периодичности кризисов оказывался конкретный орган — Центральный Банк. Именно он снижает процентную ставку и расширяет кредит во время бума, что и приводит к перепроизводству. И рецепт простой — не снижать ставку, тогда не будет бума и не будет кризиса.

Почему получается бум? Потому что из-за кредитов количество денег увеличивается сверх золотого запаса государства, это предъявляет завышенный, искусственный спрос на товары. Однако в последующем обязательно произойдет насильственное восстановление баланса из-за действия золотого стандарта (количество денег должно быть равно золотому запасу), т. е. искомый кризис.

Забавно, что тут как в той поговорке: каждая селедка — рыба, но не каждая рыба — селедка. Действительно, описанным австрийцами образом можно спровоцировать экономический кризис, усилить амплитуду экономического цикла – размер бума и последующего кризиса. Вот только проблема в том, что кризисы возникли раньше, чем центральные банки. Так что это никак не может быть исчерпывающим и единственным объяснением.

Но именно то, что на основе своей теории австрийцы во время экономического бума предсказывали будущий кризис, дало их теории правдоподобие, а их последователи могли говорить о предсказательной силе их теории. Взгляды австрийцев распространены до сих пор. Во многом на этой теории вырос современный монетаризм как наиболее яркая и влиятельная из неоклассических теорий.

Монетаристы расправляются с кризисом очень просто: поддерживайте постоянный рост денежной массы в меру роста ВВП – и никаких кризисов не будет. Простые рецепты всегда имеют почти гипнотическую силу для политиков.

Однако кризис 1929–1933 годов и особенно последовавшая за ним депрессия поставили подавляющее большинство экономистов в полный тупик. Это было банкротство экономической теории. Никто не понимал, что происходит и что надо делать. Даже австрийцы, предсказавшие кризис, ничего не могли предложить. А в СССР в это же самое время началось бурное развитие на основе индустриализации. Победа марксистской теории казалась столь впечатляющей, что весь «новый курс» Франклина Рузвельта фактически являлся попыткой применения социалистических рецептов регулирования в капиталистической экономике. Еще только начиная свою предвыборную кампанию, Рузвельт заявил, что капиталисты должны сократить свои прибыли в пользу рабочего класса... А тут еще и пример бурного роста нацистской Германии, также перешедшей к планированию производства, пусть и без отрицания частной собственности.

Представление о том, что свободный рынок исчерпал себя и на повестке дня плановое регулирование, стало в 30-е годы всеобъемлющим. Чтобы понять степень теоретического банкротства, стоит прочитать первый-второй тома книги А. Рэнд «Атлант расправил плечи». Закат капитализма казался неизбежным.

Но экономисты не сдавались. Как попытка ответа на вызов времени в середине 30-х годов вышла книга Дж. М. Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег». Главное открытие этой книги — представление о том, что экономика может оказаться сбалансированной при совершенно разных уровнях занятости (т. е. потенциального производства). Она вовсе не обязана восстанавливать баланс на уровне полной занятости (т. е. максимального выпуска продукции). Это было объяснение великой депрессии 30-х годов в рамках традиционно-либеральных экономических теорий. Экономика сбалансирована, не растет при высокой безработице потому, что она и не должна расти. И может оставаться в таком состоянии очень долго. Лифт не обязан стоять на верхнем этаже, он может застрять на любом. Это задача государства — поднять лифт, сдвинуть баланс в экономике к росту и к уровню полной занятости. Книга не давала каких-то новых рецептов по сравнению с тем, что и так осуществлялось в экономической политике США и других стран, скорее она просто оправдывала уже давно осуществляемые государствами меры. Но ее значение заключается именно в том, что она не дала умереть либеральной теории, показала ей новый путь развития, исследования сбережений, инвестиций, связи процентных ставок и занятости, способы борьбы с кризисами и т. д. Следующие полвека именно кейнсианство стало мейнстримом в экономической теории.

Дж. М. Кейнс не фиксировал специально причину цикличности экономического развития, но из его теории вытекало примерно следующее представление: кризис появляется из-за дисбаланса сбережений и инвестиций, когда сбережения людей не инвестируются банками. Когда же, наоборот, объем инвестиций превышает сбережения, начинается бум, который рано или поздно должен привести к новому кризису и восстановить баланс этих показателей. По существу это не сильно отличается от воззрений австрийской экономической школы, просто иначе названы показатели, что смещает акценты. И, конечно, Дж. М. Кейнс обошел вниманием вопрос о том, почему начинают расти инвестиции, фактически просто не доведя до логического конца рассуждения. По смыслу, готовность людей отрывать деньги от текущего потребления на инвестиции и является мотором экономического роста. А сам механизм превращения сбережений людей в инвестиции и является источником бума и кризиса. Но вопрос, почему и как движение экономики становится волнообразным, остался без ответа.

Кейнсианство давало вполне определенные рецепты активных действий государства в условиях кризиса — прежде всего это расширение совокупного спроса, т. е. потребления, что предполагает увеличение бюджетного дефицита и объема денег в обращении.

Оно стало основой контрциклического регулирования – сдерживания бума и сглаживания кризиса. И эта политика оказалась весьма успешной: вторая половина XX века ознаменовалась фактически только одной серьезной экономической проблемой — резким повышением цен на энергоносители в середине 70-х годов, приведшей к резкому всплеску инфляционного фона. Именно тогда мейнстрим экономической теории сменился с кейнсианства на монетаризм, т. к. феномен стагфляции (стагнации + инфляции) того времени с трудом поддавался кейнсианскому анализу. А в начале 70-х оказался окончательно отменен золотой стандарт и количество денег в обращении больше не сдерживалось золотым запасом. Это принципиальное изменение природы денег осталось недооцененным экономической наукой ни тогда, ни сейчас. Но, безусловно, способствовало торжеству монетаризма.

В 80-е годы монетаризм и неоклассика фактически стали мейнстримом экономической теории. Именно эти рецепты лежали в основе экономической политики Р. Рейгана в США и М. Тэтчер в Великобритании.

И именно они привели к нынешнему большому кризису, из которого мир не вышел до сих пор.

Битва в конгрессе США с точки зрения экономической теории

Кейнсианцы связывают причины кризиса с провалами общего спроса в экономике и предлагают государству проводить активную политику — снижать налоги, увеличивать госрасходы и количество денег. Неоклассики, наоборот, уверены в нейтральности денег (т. е. рост денежной массы приведет только к росту цен и не скажется на реальных объемах выпуска продукции) и поэтому указывают на бессмысленность кейнсианского стимулирования спроса, предлагая, по существу, ничего не делать, а просто набраться терпения и переждать тяжелые времена, пока экономика сама не выправится.

Для политиков выбора нет. Они не могут ничего не делать и терпеливо ждать. В то же время, если бюджетное стимулирование еще позволяет говорить, что это сдерживает экономику от спада, то денежное стимулирование очевидно для всех неэффективно и, в полном соответствии с неоклассикой, ведет лишь к инфляции. Особенность лишь в том, что не к потребительской инфляции, а к инфляции на рынке активов (недвижимость, ценные бумаги и производные от них).

Но суть в том, что середины не существует. Либо одно, либо другое. Но ни то, ни другое не работает в чистом виде. И

экономические власти США приняли соломоново решение, «качели» – применять то одни рецепты, то другие, пытаясь раскачать экономику и вытащить ее из болота. Стимулы QE 1 и 2 — чистое кейнсианство. Перерывы между этими стимулами — неоклассика.

Но и это «мудрое» решение тоже не работает. Банки набирают кэш во время QE и живут на нем в тяжелые времена (без QE). Чтобы заработала неоклассика, надо отказаться от бюджетного стимулирования и продлить периоды между QE. Но это почти гарантирует всплеск спада и рост безработицы. Что неприемлемо для Обамы и демократов. Кейнсианские рецепты в полном соответствии с теорией говорят, что экономика вполне может остановиться и оказаться сбалансированной на уровне высокой безработицы. Что и происходит. И, чтобы повернуть экономику к росту, надо стимулировать спрос. Но QE почти бессмысленно, а еще больше наращивать госрасходы тоже уже невозможно – и логически (дефицит бюджета США уже и так огромен), и политически (республиканская палата представителей конгресса США не разделяет кейнсианских взглядов и всячески тормозит наращивание госдолга).

В результате «качели» экономической политики выглядят примерно так: кейнсианское стимулирование спроса через бюджет всегда, кейнсианское стимулирование спроса через эмиссию денег время от времени. Места для неоклассики фактически не остается.

С политической точки зрения именно неоклассика стала единственной отдушиной для республиканцев – тем вариантом, который практически не осуществляется. И пусть Обама получит новый виток спада на основе неоклассики как раз к выборам, и тогда победят республиканцы в белых одеждах, а экономика как раз начнет расти сама после нового спада при республиканском президенте.

Кажется, беспроигрышная игра у республиканцев? Как бы не так. Если бы они заставили Обаму резко сократить бюджетное стимулирование, то демократы, конечно, именно на них повесили бы вину за новый виток кризиса. Фактически у республиканцев не было другого выхода, как отступить, свернуть в этом лобовом столкновении. Тогда они смогут говорить, что их идеи, которые могут привести к выходу из кризиса, не реализованы. Это выгоднее, чем оправдываться за новый виток экономического спада. Пусть оправдывается Обама.

Весь этот расклад был известен заранее: с момента победы республиканцев на выборах в палату представителей эта игра и ее исход уже были предрешены. Более того, аналогичные игры уже разыгрывались в недавней американской политической истории – при Клинтоне, и республиканцы тогда ожидаемо отступили. Исход игры известен заранее. Если, конечно, ее участники не заиграются...

Но найденный компромисс ничего не решает. Это ограниченное кейнсианство, ограниченное стимулирование спроса. Перехода к неоклассическим рецептам «переживания» кризиса не произошло.

Тупик

По-прежнему экономическая наука делится на два противоположных лагеря — одни за стимулирование спроса, другие категорически против. И экономические власти не в состоянии найти тут «середину»: для нее места нет. Все остается или-или. И я уверен, что, если бы у власти были сейчас республиканцы, они осуществляли бы примерно ту же ограниченную кейнсианскую политику «тяни-толкай», что и нынешние демократы. Собственно, именно они начали вполне кейнсианскую политику еще перед избранием Обамы.

Экономическая наука пребывает сейчас примерно в том же состоянии изумления и растерянности, что и во времена Великой депрессии 30-х годов прошлого века.

Точно так же, как в 20-е годы, в 1990-е – 2000-е годы мейнстрим экономической теории считал, что кризисы остались позади и теперь являются чисто локальным явлением. Что цены на недвижимость, например, могут только расти. И точно так же, как и во время того великого кризиса, экономическая мысль в тупике. Сейчас у нее нет даже социалистической альтернативы. Ничто не действует, никакие рецепты не помогают выйти из кризиса, и почти нет идей, которые объяснили бы ситуацию, причины кризиса. И толкнули бы экономику в нужном направлении достаточно сильно. Нет ничего, кроме попеременного применения старых рецептов...

Читать полностью: http://www.gazeta.ru/column/mikhailov/3726773.shtml