*8653. Мы и наша история

[Борис Славин]

Два вопроса всегда волновали и лучших представителей человечества. Это смысл человеческой жизни и смысл истории. Размышляя о них, я пришел к выводу, что это во многом тождественные вопросы. Тот, кто знает смысл человеческой жизни, знает смысл истории, и наоборот. Не хочу сейчас подробно говорить о моем понимании смысла жизни, отмечу лишь его существенный признак, вытекающий из общественной природы человека: жить можно ради других людей, для их блага и свободы, или за счет других людей, их эксплуатации и подавления,-иного не дано. Это относится и к власти, которая также живет либо ради народа и его блага, либо за счет народа, ради своего блага.
Я считаю, что чем жестче власть, чем больше она подавляет общество, тем больше совершается фальсификаций истории, признанных ее оправдать. Характерен в этом отношении малоизвестный факт фальсификации истории Октябрьской революции, совершенный Сталиным ради повышения собственного авторитета. Известно, что Сталин не играл в Октябрьской революции существенной роли и этот факт его раздражал. Выход из данной ситуации он нашел простой-фальсифицировать протоколы заседания ЦК РСДРП. Он затребовал подлинные протколы той поры и внес в них пункт о создании специального органа «для политическорго руководства восстанием»-бюро, в состав которого вместе с Лениным включил и себя. Мы никогда бы об этом не узнали, если бы в феврале 1934 года бывший работник секретариата Сталина, смертельно больной архивист Товстуха, не засвидетельствовал, что «надписи от руки, сделанные на оригинале этого «документа» собственноручно тов. Сталиным, сделаны им не в 1917 году, а в 1924-м.
Но из этих же посылок следует обратный вывод: чем демократичнее власть, чем она мягче, чем обьективнее пишется история. В этом смысле хрущевская «оттепель» или горбачевская перестройка дают нам удивительные примеры правдивого заполнения белых пятен нашей истории.
В основе исторических фальсификаций часто лежит стремление той или иной личности приспособиться к существующей власти. Многие люди из интеллегенции чувствуют себя дискомфортно, если отчуждены от власти и ее идеологии. Наиболее тпичным примером здесь может служить массовый переход многих обществоведов и представителей творческой интеллегенции от коммунистической идеологии к неолиберальной. Наступившая в начале 90-х годов эралиберализма поменяла многие исторические оценки на 180 градусов: то, что раньше считалось позитивом, стало негативом. Даже Николай II Кровавый все больше становится святым не только у церковников, но и у современных историков. Отсюда же и невежественные попытки отождествления таких разных фигур отчественной истории, как Ленин и Сталин, Хрущев и Брежнев, Горбачев и Ельцин. Я много занимался известным «грузинским делом» и знаю, что Ленин в конце своей жизни политически и лично порвал со Сталиным, что однозначно отразилось на его политическом завещании, где он предложил убрать Сталина с поста генсека. Однако этого не случилось, Сталин не только остался на своем посту, но и стал, по сути дела, палачом Ленина. Тем не менее, как вы знаете, в период сталинского правления в ходу была «теория», доказывающая, что «Ленин-это Сталин вчера, а Сталин-это Ленин сегодня». Казалось, со временем эта «теория» должна была уйти в небытие, ан не. Сегодня эту теорию вновь подняли, с одной стороны, неосталинисты, возрождающие культ «вождя всех народов», а с другой-радикальные демократы, пытающиеся всячески очернить и принизить роль Ленина в истории.
Односторонность и идологическая зашоренность-вот враги обьективного понимания истории. Особенно наглядно они проявляются в концепции «тоталитаризма», применяемой ко всей истории советского общества. В рамках этой концепции весь период советской истории рассматривается как некий сплошной негатив, как своеобразная «черная дыра», «клякса» в новешей истории человечества. Становится просто невозможным, например, отличить один период истории от другого, понять противоречия в общественной и политической жизни страны. Впервые стали критиковать «тоталитарный подход» к советской истории, к сожалению, не отчественные, а американские историки Роберт Такер и Стивен Коэн, анализирующие деятельность Сталина и Бухарина.
На самом деле «тоталитарный подхзод» делает невозможным обьективное и вснстороннее понимание советской истории. В то же время даже такой страшный факт, как массовые сталинские репрессии, косвенно подтверждает, что существовала серьезная оппозиция Сталину, история которой, ещененаписана. Мы знаем, что в 20-годы Сталину противостояла левая оппозиция, в 30-е Рютин и Раскольников, Крупская и Бухарин. Советская история, как и любая другая, не является гладким Невским проспектом или механическим следствием тоталитарного режима власти: она есть результат непрекращающейся борьбы авторитарных и демократических тенденций, различных классов и их политических элит. Задача науки и состоит в том, чтобы понять эту противоречивую и живую ткань истории.
Теперь по поводу проблемы, затронутой Виталием Третьяковым,-о различии сталинизма и фашизма. На первый взгляд разщличия между ними нет: и то, и другое-наглядные проявления тоталитаризма. Именно так думают многие современные историки и публицисты из лагеря так называемых радикальных демократов. Вместе с тем подумайте: неужели Рузвельт и Черчилль были глупее наших радикалов от демократии, когда блокировались со Сталиным против Гитлера? Думаю, нет. Значит, взвесив все на весах истории, они сочли, что фашизм-или национал-социализм-хуже коммунизма, а сталинский тоталитаризм лучше гитлеровского, что его можно и нужно использовать для защиты западной демократии. Однако здесь уже встает более общий вопрос: как понимать тоталитаризм? Что это такое?
Со времен Горбачева тоталитаризм у нас стали отждествлять с обществом, с его социально-экономическим строем, или системой. И это, я думаю, было ошибкой. Тоталитаризм есть сугубо надстроечное явление, режим политической власти, не более. И хотя он своим влиянием охватывает все общество, он не определяет его строя, являющегося следствием господствующей формы собственности и социально-классовой структуры. Тоталитаризм как режим, как форма политической власти может работать в различных социальных интересах, как против народа, так и в его защиту, как против общественного прогресса, так и за него. Во Второй мировой войне два вида тоталтризма, гитлеровский и сталинский, столкнулись друг с другом, и здесь один из них выполнял прогрессивную функцию спасения человечества от фашизма, а другой-реакционную, связанную с геноцидом целых рас и народов. Вот почему возможен союз западных десмократий со сталинским тоталитарным режимом власти. Это, конечно, не исключает и не оправдывает того бесспорного факта, что сталинизм своими незаконными массовыми репрессиями нанес громадный вред социализму и всему левому движению, от которого оно не может оправиться до сих пор.
И здесь я возвращаюсь к тому, с чего он начал свое выступление: без понимания смысла человеческой жизни невозможно верно оценить те или иные явления в истории. Когда мне говорят в этом зале о прогрессивности прошедших радикальных реформ, то я хочу спросить: а почему они не принимаются народом? Да потому, что проводятся в интересах узкого круга лиц современной экономической и политической элиты. Прав Межуев, когда говорит, что история всегда совершается здесь и сейчас. Как в этой связи разобраться к чувству простому человеку, например в споре сталинистов и несталинистов, возникшем в этом зале? Думаю, нет другого выхода, как обратиться к чувству простой человеческой нравственности, которая всегда отражала глубинные интересы и тем самым способствовала постижению истины.

[Валентина Федотова]

Конечно, русская история очень конфронтационна, поэтому она нам представляется уникальной. Но, в общем-то, противоречия всегда сопутствуют историческому обьяснению. Есть замечательная книжка Лефевра о том, как преподают историю в школах других стран. И вот история Оттоманской империи, которую читают в Турции, или история Чингисхана совершенно не те, которые мы знаем. И даже двухсотлетний юбилей Великой Французской революции уже не стал большим праздником, потому что революция эта была осознана как очень кровавая. Вообще исторические события сходного смысла часто интерпретируются по-разному.
Я хотела бы коснуться этой замечательной формулировки, которую предложил Виталий Третьяков, но несколько по-другому трактуя Достоевского. Виталий Товиевич говорил, что если история не имеет смысла, то все дозволено не все, а все то, что ее разрушает. Если же история имеет позитивный смысл, то дозволено все то, что ее апологетизирует. И поэтому возникает такой раскол, который возможен не только в связи с требованиями реконструкции власти, как об этом сказала Оксана Гаман, но и в связи с политическими идеями и просто идейно-психологической атмосферой. Это случается и с отдельным человеком, который может порсчитать бесмысленным какой-то период своей жизни или всю ее целиком, что способно, с одной стороны, привести его к аномии, к ценностной диструкции, к самоубийству, а с другой стороны-дать ему крылья и заставить его думать, что вся его жизнь может быть построена совершенно по-иному, тогда как наличие устойчивого смысла может быть и сковывающим фактором его творческого потенциала.
Проблема состоит в том, что сегодня мы находимся в состоянии, когда общество расколото на два лагеря-отрицающих и апологетизирующих российскую историю. И этот раскол произошел не когда-то, а здесь и тперь. И поэтому надежды на диалог, мне кажется, призрачны. Этот диалог невозможен, перед нами разные ценностные системы: одни говорят о свободе, гласности и прочем. Но мне кажется, что этот раскол преодолевается не в диалоге противополжно мыслящих сил, а в самой истории. Как говорил Питирим Сорокин, есть фаза реставрационная, и чем радикальнее революция, тем потом сильнее реставрация. Последнее десятилетие нашей истории завершается переходом из одного состояния в другое, когда радикальная революционность сменяется какой-то консервативно-восстанавливающей фазой и начинает видеться что-то позитивное, что было в советском периоде. А позже будет видеться что-то позитивное, что было в это десятилетие. И мне кажется, что в ходе этого диалога происходит удостоверение в том, что мы принадлежим истории. Таков главный вывод относительно социального согласия в России. Этот вывод можно проиллюстрировать на примере русского заврубежья.
В Америке я пыталась познакомиться с разными группами русских эмигрантов. В Нью-Джерси, в церкви мне удалось увидеть очень любящих Россию потомков эмигрантов первой волны, во главе которых стоял представитель рода Лермонтовых. Они вписаны в американское общество, но они не любят его. Кинотеатр у них называется «Родина» (по-русски), в церкви они ставят спектакль «Сказка о царе Салтане», и говорят они о России 1913 года. Они вписаны в этот фрагмент истории, они не знают другого фрагмента.
Послевоенные эмигранты, даже и бежавшие с немцами, в другой церкви, на Манхэттене, тепло говорили о России. Они даже говорили так: «Когда мы отступали с немцами, наши так били по нам». Есть гравардское исследование, которое показывает, что попытка найти в них страшных антисоветчиков оказалась провальной. Это были просто люди, которым режим казался слишком жестким, по существу, советские люди-продукт нашей истории. И я их застала в тот момент, когда они писали Ельцину письмо с просьбой сделать Россию православной империей. Эмигранты третьей волны-Брайтон-Бич-это просто кусок Советского Союза, только без дефицита.
Поэтому мне кажется, диалог осуществляет сама история. И нам не удавется преодолеть своего радикализма, добиться словесного примирения в расколотом обществе. Попытка построить все на чистом месте, которая столь характерна для России, всякий раз показывает, что это место не является чистым. И даже попытка провести реформу как можно более радикально, что было знаменем наших либералов, привела к демонтажу достижений предшествующих модернизаций-вывела к демонтажу достижений предшествующих модернизаций-вывела к демонтажу достижений предшествующих модернизаций-выходят на поверхность архетипические старые начала. Чем радикальнее стремление к рекультизации населения, тем сильнее выступают его архаические черты. Народ пытаются представить то хорошим, то плохим, а он такой, какой он есть. И он может быть мобилизован как для хорошего, так и для плохого. Или он может быть развращен, или он может быть, напротив, подвигнут на хорошие дела. Я думаю, что социальной базой Ельцина был рабочий, который не хотел больше идти на завод, и ничего хорошего в этом я не вижу.
Поэтому мне кажется бессмысленным призыв к диалогу. Мы никогда не преодолеем антиномичности нашего сознания, а вот сама история ее исправляет. Относительно данных ВЦИОМ я Валентина Ивановича Толстых хочу поддержать: один и тот же народ воспринимается по-разному-то он фашист, то он демократ, то он коммунист. Это не так. Еего делают тем, другим или третьим. Это реакция на итоги реформ, на национальные унижения, на русофобию, которая была. Еще до всякого ВЦИОМа Ядов изучал новых русских бизнесменов, которые ездили на Запад и очень быстро разачаровались, поняв, что они совсем не западные люди, а мы здесь-совсем не совки, как они полагали раньше. И когда им давали анкету на идентичность, в свободной форме, в виде вопроса «кто вы?», они отвечали: «Я русский». Так их собственное презрение к русским вскоре обернулось выдвижением этой национальной принадлежности на первый план.
Немецкий философ Фихте в 1800 году написал работу «Замкнутое торговое государство». Там он говорил, что в таком государстве существует порядок, но нет свободы. В размкнутом торговом государстве возникает свобода, но нет порядка. Люди, желая свободы «размыкают» государство, а потом страдают от отсутствия порядка. Желая навести его снова, они замыкают государство и лишаются свободы. Возникает маятник, соответствующий революционной и реставрационной фазе. Чтобы выйти из этого положения, говорит Фихте, «надо помыслить общество иначе». Да, надо это сделать.

[Георгий Гачев]

Я понял вопрос «мы и история» как призыв произвести рефлексию над собой. История-это мощное бытийственное тело, реальность, но моя жизнь тоже реальность. Мы в разных весомых категориях встречаемся. История имеет в себе бесконечнось, а я конечное существо. Вот мне уже 72 года скоро… я начинаю производить рефлективную работу над собой, кто аз есмь, и что я познаю, и что я могу. Первое, конечно-я упираюсь в сократово «я ничего не знаю». Я не знаю, чего желать. Я сегодня нахожусь в такой ситуации, что не знаю, что защищать, чего желать. И, оглядываясь, вижу, что я сам-то фактически за свою жизнь имею целый город, утрамбованный многими культурными слоями, многими иделами, многими убеждениями….
Как формируется убеждения? Что мы по частям познаем, по частям и разумеем. А исторя-целое, скажем. Поэтому каждое убеждение-это логическая ошибка рars рrо tоto-принятие части за целое. Часть, то, что мне сейчас видно, чему я отдаю душу, воспринимается как некое конкретно всеобщее, которое представительствует за целое. Но ведь у меня тоже есть своя история, история моей жизни, есть детство, юность, отрочество. И когда встречается, допустим, такая идея, как мировая революция, и я молодой, юный, в ту пору, когда закладываются убеждения…. Каждый идеал-это тоже всегда рars рrо tоto, логическая ошибка. Но в него добавляется любовь, страсть, личность. И получается встреча колеса истории с колесом жизни. История идет, и вот мой интеллект уже видит, что это ошибка. Сейчас, конечно, у меня другие убеждения-я даже не могу сказать убеждения, а другие понимания, ориентировки. Я сейчас не умнее, чем был, просто у меня уже другой ум, не тот, что был раньше.
Но так же и в истории. Я хочу к такой простой сценке вас привести….. Вот утром сегодня встал я чуть позже, в 9.15, выхожу на кухню, там чисто, пусто, дочь уже ушла, увезла младенца в детский сад, жена у меня «сова», еще не вышла. А я проспавший
«жаворонок». И вот я вспомнил: когды мы встречаемся в восемь часов в этой кухне все вместе, какое между нами трение-тут ребенка одевают, еормят, кричат на него, тут дочь, там жена правит, тут я сьеживаюсь…. И вот я почувствовал гений времени. В одном и том же пространстве помещений время оказалось разводящим. Оно всем дало жить, осуществиться, всем дало место. Вот представьте, что на одном и том же пространстве-на территории России-в одно время сошлись бы Александр Невский, Екатерина Великая, Сталин…. или в одно и то же время творили бы писатели: есть Лев Толстой-что делать Шолохову? Или Пушкин-а что писать Ахматовой? Всем место, всем! История себе течет плавно, своими волнами, всем есть дело. Так спасибо! Чего мы так все ругаемся? Все совершенно естественно, мы же по частям познаем. И вот отдавем душу этим частям. Я тоже ведь помещение, как вот эта кухня, про которую я рассказал. И во мне тоже поочередно закладывается разные слои убеждений.
Поэтому надо великодушнее смотреть: нынешнее время чем плохо? Когда было такое ренессанское время обилия личностей? Да и мы тут сидим-все персоналии, все личности, каждый глаголет! Элита! Я даже придумал такой нелогизм, дарю-у нас не политика, поэлитика. Это тоже вполне закономерно и очень хорошо. В буддизме есть такое замечательное философское понятие-Тагхагата, «такость»; то, что есть, что обладает такостью, уже субстационально, онтологично, суверенно. И вот то, что было, то, что с нами происходит,-это уже такость. Будем уважать, внимать, обратим рефлексию сократову на самих себя: ямогу не понимать, а всем восхищаться, относиться ко всем позитивно.

[Владлен Сироткин]

Мой тезка Владлен Логинов приводил множество фактов-о потерях и так далее. Это самое страшное-когда переходишь на цифры, сколько убили, где….. Абсолютно такая же дискуссия, что по Великой Отечественной, идет по Отечественной войне 1812 года. Потому что все командиры писали, даже, даже Кутузов написал: «война закончилась за полным истреблением неприятеля». Полным? Значит, 650 тысяч пришло наполеоновских солдат, все и уничтожены? Но 60 тысяч корпуса Нея ускакали. Молодая и старая гвардия через Березину прошла. И вообще порядка 150-200 тысяч-спаслись. Другое дело, что 200 тысяч попало в плен… И этот спор бесконечен.
Но есть все-таки, мне кажется, некоторые закономерности. Здесь задавали вопрос: почему 75% народа требуют крепкую руку, и так далее. Сейчас среди историков стал модным такой термин-«аномалия».То есть Россия развивается аномально-как и Китай, Индия.
Раньше об этом говорил такой немодный сейчас человек, как Карл Маркс,-об азиатском способе производства. Что является здесь основным и как это отражается на избирателях, на истории. Если в Западной Европе основной конфликт-человек и государство, человек и власть, то у нас человек и природа. Посмотрите репортажи из Приморья, и вы увидите, что это так. Поэтому всегда российский человек инстинктивно спасался на шести сотках. И спасается до сихз пор! Я не могу обьяснить студентам в западных университетах, что такое шесть соток. Они говорят: почему они не могут купить банки в магазине? Я говорю, нет, жена закатывает сама, собирает и закатывает. Начало третьего тысячелетия, и точно так же было сто, двести, триста, пятьсот лет назад. На Западе-человек и государство, у нас-не то. До Бога высоко, до царя далеко, то есть до Путина. Поэтому надо спасться, закатывать банки.
Другое отличие-неразделенность власти и собственности. Никогда до сих пор в России власть и собственность не были разделены, в отличие от Западной Еврпорпы. На Западе, если ты политик, это совсем не означает, что у тебя собственность. У нас же кто начальник-у того собственность. И все, кто рвался к власти, начиная с декабристов и кончая Владимиром Ильичем, это понимали. Потому что никогда принцип частной собственности не был священным в России. Никогда не был священным принцип: мой дом-моя крепость. Поэтому у нас избушка на курьих ножках, поэтому Иванушка-дурачок, печка, скатерть-самобранка. Что было написано в манифесте Емельяна Пугачева? «Я пришел освободить вас от гнета». Какого гнета-помещиков? царя? Нет, работы. Работы! Потому что работа очень тяжелая, тяжелые условия труда, в этом-то вся механика.
И третий аспект-о средствах массовой информации, телевидении и так далее. Мне тоже предложили поучаствовать в передаче о том, стреляла ли Каплан. Но я знаю, что Николаев из любого исторического события будет делать детектив. А этим можно заниматься бесконечно. Тот стрелял, этот стрелял, у того шубу украли… Господствует облегченность. Раньше была железнобетонная схема, и сврху следили за ее соблюдением. А теперь кто в наших СМИ определяет все? Пять-семь человек на каждой программе. И совсем не Гусинский с Березовским. Определяют люди, которые вчера еще были просто исполнителями.
В завершение скажу: теперь уже НТВ не пускает меня в эфир. Я сделал с ними тридцатисерийный фильм «Неизвестная Россия», по 26 минут каждая серия, примерно то, о чем мы здесь говорим. Фильм был пущен в СНГ и дальнее зарубежье-на экспорт. А здесь-не пустили. И не пустят, потому что это не сопадает ни с «Гласом народа», ни с расследованием Николаева. Хотя я там многие интересные вещи рассказываю. Наверное, историки партии, бывшей КПСС, знают, как первый Совнарком назывался? Второе Временное правительство, в скобках Совнарком. В подтверждение принес я им пленку, снятую двумя шведскими кинооператорами 8 ноября по новому стилю. Эту пленку на Западе все видели, и мой коллега Марк Ферро-он показывает серию «Паралльльная история»-сказал: у вас ее не покажут. Потому что….. понимаете, рушится все. Если я вам скажу, что не было штурма Зимнего дворца, меня сейчас закидают чем-нибудь. Не было штурма Зимнего дворца!

Голоса. Знаем! Не было!

Но и штурма Бастилии не было! Не было. А тем не менее-попробуйте скажите французам! И литографии есть, и все…. Это к вопросу о восприятии. Есть история, а есть мифология истории. Это отдельная наука, у нас она совершенно не изучается. Дело в обьективном восприятии, которое не всегда есть сознательная фальсификация.