*376. Дело Макарова. Приговор

[Marcus Porcius Cato]

http://tuhanina.ru/materialy/delo-makarova-prigovor/

[Marcus Porcius Cato]

http://tuhanina.ru/materialy/delo-makarova-prigovor-2/

[Marcus Porcius Cato]

http://tuhanina.ru/materialy/delo-makarova-prigovor-3/

[Marcus Porcius Cato]

http://tuhanina.ru/materialy/delo-makarova-prigovor-4/

[Rusrep.ru]

http://www.rusrep.ru/article/2011/11/08/expertiza/
Почему если вы до сих пор не педофил — это не ваша заслуга, а чья-то недоработка

Еще год назад трудно было себе представить, чтобы человек, подозреваемый в педофилии, стал народным героем. И тем не менее он им стал. 14 ноября Мосгорсуд рассмотрит кассационную жалобу по делу бывшего чиновника Минтранса Владимира Макарова. Ранее Таганский суд приговорил его к 13 годам тюрьмы по обвинению в изнасиловании собственной дочери. И жена подсудимого, и сама дочь считают происходящее безумием и требуют вернуть им мужа и папу. Если его оправдают, общественность будет рукоплескать. И на этот раз у нее есть для этого серьезные основания.
Григорий Набережнов поделиться:
8 ноября 2011, №44 (222)

22 июля прошлого года шестилетняя Элина Макарова упала дома со шведской стенки. Перепуганные родители доставили ее в московскую детскую больницу святого Владимира, где в первичном анализе мочи врачи заподозрили наличие мертвых сперматозоидов. Более подробное медицинское обследование никаких следов насилия у девочки не выявило, но по формальным требованиям сотрудники больницы вызвали полицию. А дальше события развивались так: каждое последующее действие формально вытекало из предыдущего, но в результате получился кошмарный сон, который вот уже несколько месяцев смотрит вся страна.

Шаг первый. Прежде чем возбуждать уголовное дело, следователи решили провести проверку и заказали исследование, которое выполнила сотрудница Центра психолого-медико-социального сопровождения «Озон» Лейла Соколова. Она дала девочке задание — нарисовать «несуществующее животное». Элина изобразила женщину-кошку с большим и толстым хвостом. В этом хвосте психолог усмотрела «фаллический символ». Вот цитата из заключения: «На фоне цветного изображения хвост повторно изображен черным цветом и плотно закрашен (данная особенность характерна для рисунков детей, имеющих опыт сексуального вовлечения), сам рисунок выполнен со значительным психомоторным напряжением».

Позднее результаты этого «исследования» будут опровергнуты сразу несколькими специалистами, в том числе и сотрудниками ГНЦ имени Сербского. Появятся другие экспертизы с прямо противоположными выводами. Но следствие возьмет за основу именно заключение Лейлы Соколовой, а суд альтернативные точки зрения проигнорирует.

— У меня всякие была дела. — Олег Асташенков, адвокат Владимира Макарова, ходит туда-сюда по переговорной. — Но такой концентрации грубейших нарушений базовых принципов уголовного процесса я не встречал ни разу.

Следствие длилось год. «Доказательства виновности Макарова мы добывали практически по крупицам, — говорит Владимир Бормотов, руководитель следственного отдела Следственного комитета по Таганскому району Москвы, и тут же признает: — Прямых доказательств его ви*новности следствию найти так и не удалось. Однако совокупность косвенных доказательств дала результат о вине Макарова».

Корреспондент «РР» ознакомился с текстом приговора и обнаружил, что «совокупность косвенных доказательств» в этом деле весьма условная. Обвинение, которое было бездумно поддержано судом, построено на трех составляющих. Первая — показания сотрудников больницы святого Владимира, кото-рые говорят, что на момент госпи*тализации девочка чувствовала себя напряженно (вполне естественное состояние для ребенка, который только что упал со шведской стенки). Вторая — генетическое исследование, позже опровергнутое специалистами Института биохимической физики им. Н.М. Эмануэля РАН и Центра молекулярно-гене*тических экспертиз и исследований Российского центра судебно-медицинской экспертизы. Наконец, третья составляющая — злополучный кошкин хвост, в котором Лейла Соколова углядела признак сексуальной травмы ребенка. Вот и все.

Катастрофически низкое качество правосудия сегодня уже ни для кого не новость. Но по мере углубления в подробности дела Макарова на первое место выходит другая проблема — глубочайший кризис экспертного знания как такового. Правовые манипуляции с заключениями реальных и мнимых специалистов становятся все более популяр*ными у работников следственных органов, а это очень опасный синдром, которого давно следовало ожидать. Спрос на «карательную экспертизу» зародился в управлениях по борьбе с экстремизмом несколько лет назад. Чтобы найти «разжигание» на пустом месте, следователи научились привлекать филологов, психологов и лингвистов, ориентируясь не столько на критерии научной истины, сколько на собственные цели — доказать винов*ность подсудимого. И вот теперь обкатанная технология пригодилась в делах о педофилии. Кто следующий?

Кого считать экспертом, а кого не считать? Выполнение формальных требований качества экспертизы не гарантирует, тем более в неточных науках, которые являются полем постоянных дискуссий. Например, тот же «Озон», который, к слову сказать, работает при столичном департаменте образования, в постоянных контрах с ГНЦ имени Сербского, и если одна организация скажет «А», то другая обязательно выдаст «Б». А пока в научном мире нет никакой само*организации и четких крите*риев авторитетности знания, следователи вольны выбирать того или иного «специалиста» по формальным признакам, которым та же Лейла Соколова вполне соответствовала: у нее кандидатская степень по психологии и 10 научных пуб*ликаций. Даже после того как возмущенные блогеры обнаружили в интернете фотографии, на которых детский психолог участвует в садомазо-шоу, закон не запрещает очередному следователю заказать ей очередную экспертизу.

В научно-правовой процесс вынуждена вмешиваться общественность, но тут возникают другие побочные эффекты. В результате огласки нарушено инкогнито ребенка, и можно лишь надеяться, что эта психологическая травма с годами заживет, а не обострится. Мать девочки Татьяна Макарова прекрасно понимает всю опасность публичности, но другого выхода у нее, похоже, действительно нет. «Я вынуждена защищать таким образом интересы своей девочки и ее право расти в нормальной семье, — говорит Татьяна, и с каждым словом ее голос повышается, словно она надеется криком побороть безумие: — Понимаете, у меня была хорошая семья, а теперь ее просто уничтожили!»

— Вы такой глубокий вопрос задали… — задумчиво тянет Павел Иванов, профессор Центра моле*кулярно-генетических экспертиз, когда я спрашиваю, что же должны сделать люди науки, чтобы их знаниями не спекулировали. — Мы пока и сами не знаем, что делать. Будем думать, будем думать.