* 3205. Анатолий Кони

[Александр Пилипчук]

http://pravo.ru/story/view/103026/
Правила жизни Анатолия Кони

Фото с сайта zviad-bigbachia.livejournal.com

В 1867 году молодой заместитель прокурора окружного суда обвинял в процессе подсудимого в растлении 13-летней девочки. Тот отрицал свою вину, а эксперты не могли прийти к единодушному заключению о его причастности к преступлению. Прокурор между тем обратил внимание, что во время допроса пострадавшей и ее матери подсудимый улыбался во весь рот. Это дало ему повод возразить защитнику, который ссылался на свидетельства соседей о скромности, добром поведении и богобоязненности подсудимого, что эти черты не подтверждаются его поведением на суде, где страдания матери и дочери не вызывают у него ничего, кроме смеха. Когда присяжные ушли совещаться, один из членов суда сообщил обвинителю, что у подсудимого от природы или в следствие травмы в минуты волнения начинаются судороги мышц лица, напоминающие смех. Обвинитель подошел ближе к подсудимому и убедился, что тот на самом деле плачет. Но отзывать присяжных из комнаты совещаний уже было нельзя. И юрист твердо решил уйти в отставку, если коллегия вынесет обвинительный вердикт. Однако присяжные не учли прокурорской ремарки о бездушности подсудимого и провозгласили: "Нет, не виновен". Этот вердикт сохранил для российского правосудия выдающегося юриста, судебного оратора, педагога и литератора Анатолия Кони (28.01.1844 – 17.09.1927).

После окончания в 1865 году юридического факультета Московского университета Кони предложили остаться на кафедре уголовного права, однако он предпочел карьеру судебного деятеля. Он был универсальным юристом: руководил расследованием сложных уголовных дел, выступал в резонансных процессах в качестве как обвинителя, так и председательствующего судьи. В роли судьи, он, по его словам, сводил "доступное человеку в условиях места и времени великое начало справедливости в земные, людские отношения", а как прокурор был "обвиняющим судьей, умевшим отличать преступление от несчастия, навет от правдивого свидетельского показания". В 1878 году суд присяжных под председательством Кони, несмотря на требование властей добиться от коллегии обвинительного вердикта, оправдал Веру Засулич, стрелявшую в петербургского градоначальника (подробности процесса на "Право.Ru"). С 1894 по 1899 год Кони участвовал в работе комиссии по пересмотру судебных уставов, отстаивая в своих особых мнениях их основные начала, выступая за несменяемость судей, упразднение судебной власти земских начальников, невозможность передачи полиции следственных функций.
О своих вглядах на судебную деятельность

Сознание некоторого дара слова, который был мне дан судьбою, заставляло меня строго относиться к себе как к судебному оратору и никогда не забывать пред лицом человека, на судьбу которого я мог повлиять, завета Гоголя: "Со словом надо обращаться честно".

Еще до вступления в ряды прокуратуры я интересовался судебными прениями и читал речи выдающихся западных судебных ораторов, преимущественно французских, но должен сознаться, что мало вынес из них поучительного. Их приемы не подходят к природе русского человека, которой чужда приподнятая фразеология и полемический задор.

О построении обвинительных речей могу сказать, что никогда не следовал какому-либо общему и предвзятому приему. Черпая свои доводы из житейского опыта, психологического анализа побуждений и сопоставления между собою объективных обстоятельств дела, я начинал речи то с краткого описания события преступления, то с оценки бытового значения преступного деяния, о котором шло дело, то с характеристики главнейших личностей в деле, то, наконец, с изложения шаг за шагом хода тех следственных действий, результатом которых явилось предание суду.

[Я] решал поддерживать обвинение лишь в тех случаях, когда эти сомнения бывали путем напряженного раздумья разрушены и на развалинах их возникало твердое убеждение в виновности. Когда эта работа была окончена, я посвящал вечер накануне заседания исключительно мысли о предстоящем деле, стараясь представить себе, как именно было совершено преступление и в какой обстановке. После того, как я пришел к убеждению в виновности путем логических, житейских и психологических соображений, я начинал мыслить образами. Они иногда возникали предо мною с такою силой, что я как бы присутствовал невидимым свидетелем при самом совершении преступления, и это без моего желания, невольно, как мне кажется, отражалось на убедительности моей речи, обращенной к присяжным.

Когда наличность события и преступная прикосновенность к нему заподозренного бывали достаточно выяснены, прокуратура моего времени, начиная преследование, уже не отдавалась никаким соображениям о том, чье неудовольствие это вызовет, не взирала на лица и на отголосок, который встретят ее действия в обществе и во влиятельных кругах.

Где было возможно отыскать в деле проблески совести в подсудимом или указание на то, что он упал нравственно, но не погиб бесповоротно, я всегда подчеркивал это перед присяжными в таких выражениях, которые говорили подсудимому, особливо, если он был еще молод, что пред ним еще целая жизнь и что есть время исправиться и честной жизнью загладить и заставить забыть свой поступок.

Еще в юности глубоко врезались в мою память прекрасные слова Лабулэ: "Avec le pauvre, l'enfant, la femme et le coupable meme – la justice doit se defier de ses forces et craindre d'avoir trop raison" [В отношении бедняка, ребенка, женщины, даже если они являются подсудимыми, правосудие должно остерегаться могущества своей власти и поступать слишком рассудочно (фр.)]. Вот почему через 48 лет по оставлении мною прокурорской деятельности я спокойно вспоминаю свой труд обвинителя и думаю, что едва ли между моими подсудимыми были люди, уносившие с собою, будучи поражены судебным приговором, чувство злобы, негодования или озлобления против меня лично.

Там, где справедливость и правосудие не сливаются в единое понятие, где возможно повторить слова Бомарше, влагаемые в уста Фигаро и обращенные к судебному деятелю: "Рассчитываю на вашу справедливость, хотя вы и служитель правосудия", там общественный быт поколеблен в своих нравственных основаниях. Я имел радость сознавать, что мои многочисленные товарищи, за небольшими исключениями, разделяли и осуществляли мои воззрения.

При обвинениях на суде и я, и некоторые из моих товарищей старались не опираться на собственное сознание [признательное показание] подсудимого, даже сделанное на суде, и строить свою речь, как бы сознания вовсе не было, почерпая из дела объективные доказательства и улики, не зависящие от того или другого настроения подсудимого, от его подавленности, нервности, желания принять на себя чужую вину или смягчить свою, сознаваясь в меньшем, чем то, в чем его обвиняют.

Нельзя не указать нравственной необходимости цельности в характере действий судебного деятеля во всех фазисах и на всех ступенях его работы и даже в частной его жизни, ибо "стрела тогда лишь бьет высоко, когда здорова тетива": необходимости стойкости в его законной борьбе во имя правосудия и за правосудие, и недопустимости в судебном деятеле рисовки, самолюбования, одностороннего увлечения своими талантами с принесением человека в жертву картине и т.п.

Судебная реформа в первые годы своего осуществления требовала от судебных деятелей большого напряжении сил. Любовь к новому, благородному делу, явившемуся на смену застарелого неправосудия и бесправия, у многих из этих деятелей превышала их физические силы, по временам, некоторые из них "надрывались". Надорвался в 1868 году и я. Появилась чрезвычайная слабость, упадок сил, малокровие и, после более или менее продолжительного напряжения голоса, частые горловые кровотечения.

Служение правосудию понемногу начинает обращаться в службу по судебному ведомству, которая отличается от многих других лишь своею тяжестью и сравнительно слабым материальным вознаграждением.
О долге судьи и судейской совести

Постановка звания судьи, пределы свободы его самодеятельности, обязательные правила его действий и нравственные требования, предъявляемые к нему, дают ясную картину состояния уголовного правосудия в известное время и в известном месте.

То, что называется "судейской совестью", есть сила, поддерживающая судью и вносящая особый, возвышенный смысл в творимое им дело.

На различных ступенях уголовного процесса, исследуя преступное дело и связывая с ним личность содеятеля, оценивая его вину и прилагая к ней мерило уголовной кары, наблюдая, чтобы эта оценка была совершаемая по правилам, установленным для гарантии как общества, так и подсудимого, судья призван прилагать все силы ума и совести, знания и опыта, чтобы постигнуть житейскую и юридическую правду дела.

Как бы хороши ни были правила деятельности, они могут потерять свою силу и значение в неопытных, грубых или недобросовестных руках. <…> Недаром народная житейская мудрость создала поговорку: "Не суда бойся, бойся судьи!"

К судье следует предъявлять высокие требования не только в смысле знания и умения, но и в смысле характера, однако требовать от него героизма невозможно. Отсюда необходимость оградить его от условий, дающих основание к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости. Отсюда несменяемость судьи, дающая честному, строго исполняющему свои обязанности человеку безупречного поведения возможность спокойно и бестрепетно осуществлять свою судейскую должность.

Можно с полным основанием сказать, что не область вывода о виновности из обстоятельств дела, а именно область применения закона есть та, в которой наиболее осязательно и нравстенно-ободрительно может проявляться самостоятельность судьи и независимость его от нагнетающих его совесть обстоятельств.

Чтобы не быть простым орудием внешних правил, действующим с безучастною регулярностью часового механизма, судья должен вносить в творимое им дело свою душу и, наряду с предписаниями положительного закона, руководиться безусловными и вечными требованиями человеческого духа.

Нравственный долг судьи – не идти слепо по пути "собственного сознания", хотя бы наш старый закон в XV томе свода и считал его "лучшим доказательством всего света" и хотя бы оно подтверждалось внешними обстоятельствами дела, – а свободно, вдумчиво и тревожно исследовать, в чем кроется истинный источник этого доказательства.

А в ней [самодеятельности] и в "святом беспокойстве" об исполнении своих обязанностей во всю меру своего судейского долга и своих сил – залог правосудия и нравственного бодрствования судьи, ограждающего его от впадения в рутину и безразличие.

Предоставление полной свободы судьям не может вообще привести к желательным результатам.
О приговоре

Постановляя свой приговор, судья может ошибаться, но если он хочет быть действительно судьей, а не представителем произвола в ту или иную сторону, он должен основывать свое решение на том, что в данное время ему представляется логически неизбежным и нравственно-обязательным.

Опасности, грозящие выработке правильного приговора, могут исходить не только из личных свойств судьи, – они могут лежать вне судьи, влияя пагубным для правосудия образом на спокойствие решения и его независимость от посторонних личных соображений. Приказание, идущее от имущих власть и возможность удалить судью от его дела или вовсе лишить его привычной деятельности и настойчивые, влиятельные просьбы и внушения, способны создать в судье постоянную тревогу за свое положение вообще, опасения последствий своего предстоящего решения и страх по поводу уже состоявшегося.
О суде присяжных

По деятельности своей этот суд [присяжных] не только является вполне удовлетворяющим своей цели, но и вообще представляет собою лучшую форму суда, какую только можно себе представить для разрешения большей части серьезных дел, особливо в тех случаях, когда тяжкое обвинение связано с тонкими уликами, требующими житейской вдумчивости.

Несомненно, что суд присяжных, как и всякий суд, отражает на себе недостатки общества, среди которого он действует и из недр которого он исходит.

Суд присяжных слишком глубоко затрагивает многие стороны общественной жизни и государственного устройства. Поэтому он не раз вызывал нападения на свою деятельность – сначала глухого недовольства со стороны отдельных лиц и целых общественных групп, а потом и открытой резкой критики и сомнения в его целесообразности.

Упразднение суда присяжных по важнейшим делам и передача его функций коронным судьям, удовлетворяя трусливым пожеланиям внешнего и формального единообразия, – обыкновенно отодвигает суд от жизни и создает для него "заповедную область", от которой веет холодом и затхлостью рутины.

Суд жизненный, имеющий облагораживающее влияние на народную нравственность, служащий проводником народного правосознания, должен не отойти в область преданий, а укрепиться в нашей жизни.

К практической деятельности присяжных можно, не становясь на почву мимолетных и часто дурно осведомленных печатных отзывов, относиться трояко: снизу, сверху и сбоку. Снизу – это отношение подсудимого, который в глубине души лучше всех сознает, где и в чем правда состоявшегося о нем решения; сверху – это отношение судебных чиновников, действующих совместно с этим судом; сбоку – это отношение тех, кто примыкал к присяжным как участник, как сотрудник в одной общей работе ума и совести.

Обвинение присяжных в малой репрессии неосновательно. Оно не только не подтверждается цифровыми данными, но в действительности оказывается, что суд присяжных при сравнении с судом коронным, более репрессивен и устойчив. В одном из судебных округов, где дела ведаются без участия присяжных, даже сложилось хотя и шутливое по форме, но однако правдивое по существу указание, что Судебная Палата состоит их двух камер – обвинительной и оправдательной, а процент оправдательных приговоров в Палатах вообще колеблется между 20% и 50%, каковых резких колебаний не усматривается в таких же приговорах присяжных.

Оценивая взаимную силу репрессий в суде присяжном и бесприсяжном, надо иметь в виду, что присяжные судят наиболее тяжкие преступления, где зачастую не только для доказательства виновности, но даже для установления состава преступления нужны особые и не всегда успешные усилия со стороны следственной власти, и вовсе не рассматривают дел о формальных преступлениях, где и событие и виновность никакого вопроса возбуждать не могут.
О прокурорах

Судебные уставы дают прокурору возвышенные наставления, указывая ему, что в речи своей он не должен ни представлять дела в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения доказательств и улик, или важности преступления. Таким образом, в силу этих этических требований, прокурор приглашается сказать свое слово и в опровержение обстоятельств, казавшихся сложившимися против подсудимого, причем в оценке и взвешивании доказательств он вовсе не стеснен целями обвинения. Иными словами, он – говорящий публично судья.

Судебные уставы, создавая прокурора-обвинителя и указав ему его задачу, начертали и нравственные требования, которые облегчают и возвышают его задачу, отнимая у исполнения его формальную черствость и бездушную исполнительность. Они вменяют в обязанность прокурору отказываться от обвинения в тех случаях, когда он найдет оправдания подсудимого уважительными и заявлять о том суду по совести, внося, таким образом, в деятельность стороны элемент беспристрастия, которое должно быть свойственно судье.

Представитель обвинения по существу своих обязанностей не может быть лично заинтересован в исходе дела. Возможны случаи, когда этим обязанностям не противоречит и содействие подсудимому в представлении на суде данных для оправдания, если только таковые действительно существуют.

Бывают, к счастью редкие, случаи, когда для обвинителя, под влиянием посторонних правосудию личных расчетов, обвиняемый человек, вопреки предписанию нравственного закона, становится средством.
Об адвокатской деятельности

Он [адвокат] не слуга своего клиента и не пособник ему в стремлении уйти от заслуженной кары правосудия. Он друг, он советник человека, который, по его искреннему убеждению, невиновен вовсе или вовсе не так и не в том виновен, как и в чем его обвиняют.

Как для врача в его практической деятельности не может быть дурных и хороших людей, заслуженных и незаслуженных болезней, а есть лишь больные и страдания, которые надо облегчить, так и для защитника нет чистых и грязных, правых и неправых дел, а есть лишь даваемый обвинением повод противопоставить доводам прокурора всю силу и тонкость своей диалектики, служа ближайшим интересам клиента и не заглядывая на далекий горизонт общественного блага.

Он [адвокат] может быть назначен на защиту такого обвиняемого, в помощь которому по собственному желанию он бы не пришел. И в этом случае роль его почтенна, ибо нет такого падшего и преступного человека, в котором безвозвратно был бы затемнен человеческий образ и по отношению к которому не было бы места слову снисхождения.

Надо идти к приведению нравственного чувства лучшей части общества в гармонию с задачами и приемами уголовной защиты. Эта гармония нарушается и может обращаться в справедливую тревогу, при виде, в некоторых отдельных и к счастью редких случаях, того, как защита преступника обращается в оправдание преступления, причем потерпевшего и виновного, искусно извращая нравственную перспективу дела, заставляя поменяться ролями, – или как широко оплаченная ораторская помощь отдается в пользование притеснителю слабых, развратителю невинных или расхитителю чужих трудовых сбережений.

Есть основания для такой тревоги и в тех случаях, когда действительные интересы обвиняемого и ограждение присяжных заседателей от могущих отразиться на достоинстве их приговора увлечений, приносятся в жертву эгоистическому желанию возбудить шумное внимание к своему имени – и человека, а иногда и целое учреждение делается попытка обратить в средство для личных целей, осуждаемое нравственным законом.
О состязательности сторон

Состязательное начало в процессе выдвигает, как необходимых помощников судьи, в исследовании истины обвинителя и защитника. Их совокупными усилиями освещаются разные, противоположные стороны дела и облегчается оценка его подробностей.

Особого такта и выдержки требует и отношение обвинителя к противнику в лице защитника. Прокурору не приличествует забывать, что у защиты, теоретически говоря, одна общая с ним цель – содействовать, с разных точек зрения, суду в выяснении истины доступными человеческим силам средствами и что добросовестному исполнению этой обязанности, хотя бы и направленному к колебанию и опровержению доводов обвинителя, никоем образом нельзя отказывать в уважении. Это прекрасно понималось в первые годы существования новых судов, и я лично с искренним чувством симпатии и уважения вспоминаю своих, ныне покойных, противников в Харькове, Казани и Петербурге.

Деятели судебного состязания не должны забывать, что суд, в известном отношении, есть школа для народа, из которой, помимо уважения к закону, должны выноситься уроки служения правде и уважения к человеческому достоинству.
О гласности правосудия

Одним из коренных начал судебной реформы 1864 года является публичность. Без нее, без этой существенной и основной принадлежности суда, приказная правда старых порядков скоро вступила бы в свои права и в новом помещении, внося туда свою гниль и плесень.

После издания закона 1887 г. [было провозглашено право суда рассматривать уголовные дела при закрытых дверях], и в особенности в последнее пятилетие до 1905 года, случаи закрытия дверей судебных заседаний по постановлениям судов и по распоряжениям их Петербурга очень участились.
О законах и их толковании судьями

Язык закона скуп и лаконичен – и краткие его определения требуют подчас вдумчивого толкования, которое невозможно без проникновения в мысль законодателя. Эта сторона деятельности судьи, особливо кассационной его деятельности, представляет особую важность. Она образует живую связь между уголовным законом и практическими проявлениями нарушения ограждаемых им интересов, – она дает драгоценный материал для назревших законодательных работ, – она указывает и на незаполненные пробелы в существующих карательных определениях и на то, в каком направлении и смысле их следует заполнить.

Правильному применению и толкованию закона судьей грозят в жизни обыкновенно две крайности: или судья выходит из пределов своей деятельности и стремится стать законодателем, заменяя в своем толковании существующий закон желательным, или же он опирается на одну лишь букву закона, забывая про его дух и мотивы, его вызвавшие. Но работа законодателя, исполняемая судьей, всегда поспешна, одностороння и произвольна. Конкретный случай слишком действует на чувство и в то же время обыкновенно представляет очень скудный материал для безличных обобщений, на которые однако опирается работа составителя законов. С другой стороны, автоматическое применение закона по его буквальному смыслу, причем судья не утруждает себя проникновением в его внутренний смысл, обличающий намерение законодателя, и находит бездушное успокоение в словах "dura lex, sed lex" [суров закон, но закон (лат.)] – недостойно судьи.
О суде и общественном мнении

Надо заметить, что на Западе нет общих жалоб на суды, все ими довольны; там судебное сословие имеет свое прошлое; там деятельность судов регулируется общественным мнением; там судьи воспитаны в уважении к закону. В России же судебное сословие не имеет традиций, оно не получило воспитания, присущего западному судье; в России нет общественного мнения, которое, как сила, могла бы сдержать судейское усмотрение.

Суд общественного мнения не есть суд правильный, не есть суд свободный от увлечений; общественное мнение бывает часто слепо, оно увлекается, бывает пристрастно и – или жестоко не по вине, или милостиво не по за слугам.

В <…> неподчиняемости судей страстным требованиям общественного мнения, часто плохо и односторонне осведомленного, лежит большая гарантия действительного правосудия. Недаром глубокий мыслитель и юрист Бентам рекомендует судье латинское изречение – "populus me sibilat, at ego mihi plaudo" [народ меня осмеивает, но я себе рукоплещу (лат.)]. Если допустить давление общественного мнения на избрание рода и меры наказания, то, идя последовательно, придется допустить это давление и на существо дела.
О юридическом образовании и судебной этике

Университет – та alma mater своих питомцев, должен напитать их здоровым, чистым и укрепляющим молоком общих руководящих начал. В практической жизни, среди злободневных вопросов техники и практики, об этих началах придется им услышать уже редко <…> Вот почему желательно, чтобы в курсе уголовного судопроизводства входил отдел судебной этики, составляя живое и богатое по своему содержанию дополнение к истории и догме процесса.

Цитаты – по тексту книг А.Ф. Кони "Избранные труды и речи" (Изд. "Автограф", 2000 г.) и "Избранные произведения" (Изд. "Юридическая литература", 1980).

[Тo-name.Ru]

http://to-name.ru/biography/anatolij-koni.htm

Анатолий Федорович Кони (1844-1927) — российский[en] юрист и общественный деятель, литератор, член Государственного совета, Доктор права (1890), почётный член Московского университета (1892), почетный академик Петербургской АН (1900). Член законодательной комиссий по подготовке многочисленных законов и положений, член и председатель Петербургского юридического общества (1916). Сын драматурга и театрального критика Федора Алексеевича Кони.

Выдающийся судебный оратор. Профессор Петроградского университета (1918-1922). Автор очерков и воспоминаний «На жизненном пути» (т. 1-5, 1912-1929). Знак Зодиака — Водолей.

Анатолий Федорович Кони родился 9 февраля (28 января по старому стилю) 1844 года, в Петербурге. В 1865 году окончил юридический факультет Московского университета. С 1866 года служил в судебных органах (помощником секретаря судебной палаты в Петербурге, секретарь прокурора Московской судебной палаты, товарищ прокурора Сумского и Харьковского окружных судов, прокурор Казанского окружного суда, товарищ прокурора, а затем прокурор Петербургского окружного суда, обер-прокурор кассационного департамента Сената, сенатор уголовного кассационного департамента Сената).

Анатолий Федорович был сторонником демократических принципов судопроизводства, введённых судебной реформой 1864 года (суд присяжных, гласность судебного процесса и т. д.). В области государственного и общественного строя придерживался умеренно-либеральных взглядов. Приобрёл широкую известность в связи с делом Веры Ивановны Засулич, обвинявшейся в покушении на убийство петербургского градоначальника генерала Федора Федоровича Трепова 24 января 1878 года.

Деятельность А.Ф. Кони носила прогрессивный и гуманный характер. После Великой Октябрьской социалистической революции юрист продолжал литературную работу, был профессором уголовного судопроизводства в Петроградском университете в 1918 — 1922 годах, выступал с лекциями в научных, общественных, творческих организациях и культурно-просветительных учреждениях. В литературных произведениях он создал яркие портреты крупных государственных и общественных деятелей своего времени. Особую известность приобрели его записки судебного деятеля и воспоминания о житейских встречах (составили 5 томов сборников под общим названием «На жизненном пути», 1912 — 1929), юбилейный (1864 — 1914) сборник очерков и статей «Отцы и дети судебной реформы» и др. (А. В. Вольский)

Ещё (с сохранением оригинальной пунктуации):

Анатолий Федорович Кони — известный судебный деятель и оратор. Воспитывался до 12 лет дома, потом в нем. училище св. Анны, откуда перешел во 2-ю гимназию; из VI класса гимназии прямо держал в мае 1861 года экзамен для поступления в спб. университета по математическому отделению, а по закрытии, в 1862 г., спб. университета, перешел на II курс юридического факультета московского университета, где и кончил курс в 1865 году со степенью кандидата. Ввиду представленной им диссертации: "О праве необходимой обороны" ("Моск. Унив. Изв.",1866 г.), Кони предназначен был к отправке за границу для приготовления к кафедре уголовного права, но, вследствие временной приостановки этих командировок, вынужден был поступить на службу, сначала во временной ревизионной комиссии при государственном контроле, потом в военном министерстве, где состоял в распоряжении начальника главного штаба, графа Гейдена, для юридических работ. С введением судебной реформы Анатолий Федорович перешел в спб. судебную палату на должность помощника секретаря, а в 1867 г.:

- в Москву, секретарем прокурора московской судебной палаты Ровинского; в том же году был назначен товарищем прокурора сначала сумского, затем харьковского окружного суда. После кратковременного пребывания в 1870 г. товарищем прокурора спб. окружного суда и самарским губернским прокурором, участвовал в введении судебной реформы в казанском округе, в качестве прокурора казанского окружного суда; в 1871 г. переведен на ту же должность в Сант-петербургский окружный суд; через четыре года назначен вице-директором дпт. министерства юстиции, в 1877 г.
- председателем спб. окружного суда, в 1881 г. председателем гражданского дпт. судебной палаты, в 1885 г.
- обер-прокурором кассационного дпт. сената, в 1891 г.
- сенатором уголовного кассационного дпт. сената, а в октябре следующего года на него вновь возложены обязанности обер-прокурора того же департамента сената, с оставлением в звании сенатора.

Таким образом, Анатолий Кони пережил на важных судебных постах первое тридцатилетие судебных преобразований и был свидетелем тех изменений, которые выпали за это время на долю судебного дела, в отношениях к нему как правительственной власти, так и общества. Будущий историк внутренней жизни России за указанный период времени найдет в судебной и общественной деятельности Кони ценные указания для определения характера и свойства тех приливов и отливов, которые испытала с, начиная с средины 60-х годов.

В 1875 году:

Анатолий Кони был назначен членом совета управления учреждений великой княгини Елены Павловны;
в 1876 г. он был одним из учредителей спб. юридического общества при университете, в котором неоднократно исполнял обязанности члена редакционного комитета угол. отд. и совета;
с 1876 по 1883 г. состоял членом Высочайше учрежденной комиссии, под председательством графа Баранова, для исследования железнодорожного дела в России, причем участвовал в составлении общего устава Российских железных дорог;
с того же 1876 по 1883 год состоял преподавателем теории и практики уголовного судопроизводства в императорском училище правоведения;
в 1877 г. избран был в столичные почетные мировые судьи, а в 1878 г. в почетные судьи СПб. и Петергофского уездов;
в 1883 г. А.Ф. Кони был избран в члены общества психиатров при военно-медицинской академии;
в 1888 г. командирован в Харьков для исследования причин крушения императорского поезда 17 октября того же года и для руководства следствием по этому делу, а в 1894 г. в Одессу, для направления дела о гибели парохода "Владимир";
в 1890 г. харьковским университетом возведен в звание доктора уголовного права (honoris causa);
в 1892 г. избран московским университетом в почетные его члены;
в 1894 г. назначен членом комиссии для пересмотра законоположений по судебной части.

Таковы главные фазы, через которые проходила деятельность Кони, обогащая его теми разнообразными сведениями и богатым опытом, которые, при широком научном и литературном его образовании и выдающихся способностях, дали ему особое в судебном ведомстве положение, вооружив могущественными средствами действия в качестве прокурора и судьи. Судебной реформе Анатолий Федорович отдал все свои силы и с неизменной привязанностью служил судебным уставам, как в период романтического увлечения ими, так и в период следовавшего затем скептического к ним отношения. Такое неустанное служение делу правосудия представлялось нелегким. Наученный личным опытом, в одной из своих статей А. Ф. Кони говорит: "Трудна судебная служба: быть может, ни одна служба не дает так мало не отравленных чем-нибудь радостей и не сопровождается такими скорбями и испытаниями, лежащими при том не вне ее, а в ней самой".

Проникнувшись духом судебных уставов, юрист создал в лице своем живой тип судьи и прокурора, доказав своим примером, что можно служить государственной охране правовых интересов, не забывая личности подсудимого и не превращая его в простой объект исследования. В качестве судьи он сводил — выражаясь его словами — "доступное человеку в условиях места и времени великое начало справедливости в земные, людские отношения", а в качестве прокурора был "обвиняющим судьей, умевшим отличать преступление от несчастия, навет от правдивого свидетельского показания".

Русскому обществу Анатолий Федорович Кони известен в особенности как судебный оратор. Переполненные залы судебных заседаний по делам, рассматривавшимся с его участием, стечение многочисленной публики, привлекавшейся его литературными и научными речами, и быстро разошедшийся в двух изданиях сборник его судебных речей — служат тому подтверждением (отзывы: "Вестник Европы", 1888 г., IV; "Неделя", 1888 г., No 12; "Русские Ведом." 10 марта; "Новое Время" 12 июля; "Юридичес. Лет.", 1890 г., No 1; проф. Владимиров, "Сочинения"). Причина этого успеха Кони кроется в его личных свойствах. Еще в отдаленной древности была выяснена зависимость успеха оратора от его личных качеств: Платон находил, что только истинный философ может быть оратором; Цицерон держался того же взгляда и указывал при этом на необходимость изучения ораторами поэтов; Квинтилиан высказывал мнение, что оратор должен быть хороший человек (bonus vir).

Кони соответствовал этому воззрению на оратора: он воспитывался под влиянием литературной и артистической среды, к которой принадлежали его родители; в московском университете он слушал лекции Сергея Борисовича Крылова, Бориса Николаевича Чичерина, Ивана Кондратьевича Бабста, Дмитриева, Ивана Дмитриевича Беляева, Сергея Михайловича Соловьева. Слушание этих лекций заложило в нем прочные основы философского и юридического образования, а личные сношения со многими представителями науки, изящной литературы и практической деятельности поддерживали в нем живой интерес к разнообразным явлениям умственной, общественной и государственной жизни; обширная, не ограничивающаяся специальной областью знания, эрудиция при счастливой памяти, давала ему, как об этом свидетельствуют его речи, обильный материал, которым он умел всегда пользоваться, как художник слова.

По содержанию своему, судебные речи Кони отличались всегда высоким психологическим интересом, развивавшимся на почве всестороннего изучения индивидуальных обстоятельств каждого данного случая. С особенной старательностью останавливался он на выяснении характера обвиняемого, и, только дав ясное представление о том, "кто этот человек", переходил к дальнейшему изысканию внутренней стороны совершенного преступления. Характер человека служил для него предметом наблюдений не со стороны внешних только образовавшихся в нем наслоений, но также со стороны тех особых психологических элементов, из которых слагается "я" человека. Установив последние, он выяснял, затем, какое влияние могли оказать они на зарождение осуществившейся в преступлении воли, причем тщательно отмечал меру участия благоприятных или неблагоприятных условий жизни данного лица. В житейской обстановке деятеля находил он "лучший материал для верного суждения о деле", так как "краски, которые накладывает сама жизнь, всегда верны и не стираются никогда".

Судебные речи Кони вполне подтверждают верность замечания Тэна, сделанного им при оценке труда Тита Ливия, что несколькими живыми штрихами очерченный портрет в состоянии более содействовать уразумению личности, нежели целые написанные о ней диссертации. Под анатомическим ножом Анатолий Федорович раскрывали тайну своей организации самые разнообразные типы людей, а также разновидности одного и того же типа. Таковы, например, типы Солодовникова, Седкова, княгини Щербатовой, а также люди с дефектами воли, как Чихачев, умевший "всего желать" и ничего не умевший "хотеть", или Никитин, "который все оценивает умом, а сердце и совесть стоят позади в большом отдалении".

Выдвигая основные элементы личности на первый план и находя в них источник к уразумению исследуемого преступления, Анатолий Кони из за них не забывал не только элементов относительно второстепенных, но даже фактов, по-видимому, мало относящихся к делу; он полагал, что "по каждому уголовному делу возникают около настоящих, первичных его обстоятельств побочные обстоятельства, которыми иногда заслоняются простые и ясные его очертания", и которые он, как носитель обвинительной власти, считал себя обязанными отстранять, в качестве лишней коры, наслоившейся на деле. Очищенные от случайных и посторонних придатков, психологические элементы находили в лице юриста тонкого ценителя, пониманию которого доступны все мельчайшие оттенки мысли и чувства.

Сила ораторского искусства Анатолия Федоровича Кони выражалась не в изображении только статики, но и динамики психических сил человека; он показывал не только то, что есть, но и то, как образовалось существующее. В этом заключается одна из самых сильных и достойных внимания сторон его таланта. Психологические этюды, например, трагической истории отношений супругов Емельяновых с Аграфеной Суриковой, заключившихся смертью Лукерьи Емельяновой, или история отношений лиц, обвинявшихся в подделке акций Тамбовско-Козловской железной дороги, представляют высокий интерес. Только выяснив сущность человека и показав, как образовалась она и как реагировала на сложившуюся житейскую обстановку, раскрывал он "мотивы преступления" и искал в них оснований, как для заключения о действительности преступления, так и для определения свойств его.

Лев Николаевич Толстой и Анатолий Кони

Мотивы преступления, как признак, свидетельствующий о внутреннем душевном состоянии лица, получали в глазах его особое значение, тем более, что он заботился всегда не только об установке юридической ответственности привлеченных на скамью подсудимых лиц, но и о согласном со справедливостью распределении нравственной между ними ответственности. Соответственно содержанию, и форма речей Кони отмечена чертами, свидетельствующими о выдающемся его ораторском таланте: его речи всегда просты и чужды риторических украшений. Его слово оправдывает верность изречения Паскаля, что истинное красноречие смеется над красноречием как искусством, развивающимся по правилам риторики. В его речах нет фраз, которым Гораций дал характерное название "губных фраз". Он не следовал приемам древних ораторов, стремившихся влиять на судью посредством лести, запугивания и вообще возбуждения страстей — и тем не менее он в редкой степени обладал способностью, отличавшей лучших представителей античного красноречия: он умел в своем слове увеличивать объем вещей, не извращая отношения, в котором они находились к действительности.

"Восстановление извращенной уголовной перспективы" составляет предмет его постоянных забот. Отношение его к подсудимым и вообще к участвующим в процессе лицам было истинно гуманное. Злоба и ожесточение, легко овладевающие сердцем человека, долго оперирующего над патологическими явлениями душевной жизни, ему чужды. Умеренность его была, однако, далека от слабости и не исключала применения едкой иронии и суровой оценки, которые едва ли в состоянии бывали забыть лица, их вызвавшие. Выражавшееся в его словах и приемах чувство меры находит свое объяснение в том, что в нем, по справедливому замечанию Константина Константиновича Арсеньева, дар психологического анализа соединен с темпераментом художника. В общем можно сказать, что Анатолий Федорович Кони не столько увлекал, сколько овладевал теми лицами, к которым обращалась его речь, изобиловавшая образами, сравнениями, обобщениями и меткими замечаниями, придававшими ей жизнь и красоту.

Кроме судебных речей, Анатолий Федорович представил ряд рефератов, а именно в петербургском юридическом обществе:

"О суде присяжных и об условиях его деятельности" (1880);
"О закрытии дверей судебных заседаний" (1882);
"Об условиях невменения по проекту нового уложения" (1884);
"О задачах русского судебно-медицинского законодательства" (1890);
"О литературно-художественной экспертизе, как уголовном доказательстве" (1893);
в с. петербургском сифилидологическом и дерматологическом обществе — доклад "О врачебной тайне" (1893), на пятом Пироговском медицинском съезде — речь "О положении эксперта судебного врача на суде" (1893);
в русском литературном обществе — доклады "О московском филантропе Гаазе" (1891);
"О литературной экспертизе" (1892) и "О князе Владимире Федоровиче Одоевском" (1893).

В торжественных собраниях Санкт-петербургского юридического общества А.Ф. Кони произнес речи:

"О Достоевском как криминалисте"(1881);
"О заслугах для судебной реформы С. Ф. Христиановича" (1885);
"Об умершем Александре Дмитриевиче Градовском" (1889);
"О докторе Гаазе" (1891);
"О внешней истории наших новых судебных установлений" (1892).

Литературные монографические труды Кони помещались в:

"Юридической Летописи" (1890),
"Журнале Министерства Юстиции" (1866 и 1895),
"Московских Юридических Известиях" (1867),
"Журнале Уголовного и Гражданского Права" (1880),
"Вестнике Европы" (1887, 1891 и 1893),
"Историческом Вестнике" (1887),
газете "Порядок" (1881),
"Книжках Недели" (1881, 1885 и 1892),
"Новом Времени" (1884, 1890, 1894);
"Голосе" (1881). (Вл. Сл.)

Сочинения:

Собр. соч., т. 1 — 8, М., 1966 — 69.

Более подробно об Александре Федоровиче Кони читайте в литературе:

Константин Константинович Арсеньев, Русское судебное красноречие, [о кн.] А. Ф. Кони. Судебные речи, СПБ, 1888, «Вестник Европы», 1888, том 2, книга 4;
Владимиров Л. Е., Русский судебный оратор А. Ф. Кони, Х., 1889, М., 1892.
Василий Иванович Смолярук, А. Ф. Кони, М., 1981;
В. И. Смолярук, Л. Ф. Кони и его окружение (Очерки), М., 1990;
Высоцкий С., Кони, М., 1988;
Владимир Николаевич Сашонко. А. Ф. Кони в Петербурге—Петрограде—Ленинграде. — Л.: Лениздат, 1991. — 304, [16] с. — (Выдающиеся деятели науки и культуры в Петербурге—Петрограде—Ленинграде). — 100 000 экз. — ISBN 5-289-00774-1. (в пер.);
Михаил Филиппович Чудаков. Анатолий Фёдорович Кони // Судебные речи: Сборник. — Минск: Новое знание, 2002. — С. 529-588. — 780 с. — 2300 экз. — ISBN 985-6516-60-9.

Анатолий Федорович Кони скончался 17 сентября 1927 года в Ленинграде, в пять часов утра. 19 сентября 1927 состоялись похороны, на которых собралось много народу: вся Надеждинская улица была запружена желающими проститься с ним. Обряд отпевания совершали «восемь священнослужителей высокого сана и два дьякона в белых облачениях». Народ, не вместившийся в церкви, заполнил Знаменскую улицу.

Похоронили А. Ф. Кони на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры, а в 1930-е годы его прах перенесли на Литераторские мостки Волковского кладбища.

На доме, где жил Кони, по улице Маяковского, 3 — установлена мемориальная доска.

[Полит. ру]

http://polit.ru/news/2017/02/09/koni/
09 февраля 2017, 00:00 Мемория


Анатолий Федорович Кони

9 февраля (28 января) 1844 года родился Анатолий Кони, выдающийся юрист, оратор, государственный и общественный деятель.

Личное дело

Анатолий Федорович Кони (1844–1927) родился в Санкт-Петербурге в семье известного драматурга и театрального критика Федора Алексеевича Кони и актрисы Ирины Семеновны Юрьевой (на сцене - Сандуновой). До двенадцати лет мальчик воспитывался дома, потом окончил трехгодичное немецкое училище святой Анны (Анненшуле), а после него еще три года учился в гимназии. В предпоследнем классе гимназии сдал вступительные экзамены в университет вместе с получавшими домашнее образование, не закончив гимназического курса.

Став студентом физико-математического факультета, Анатолий Кони решил отказаться от помощи родителей и зарабатывал на жизнь, занимаясь с учениками. Причем давал уроки по самым разным дисциплинам: от словесности и истории до ботаники и зоологии. Когда зимой 1861 года Петербургский университет был закрыт из-за студенческих беспорядков, Кони перевелся в Московский университет, но уже на юридический факультет. Он подготовил диссертацию на степень кандидата «О праве необходимой обороны».

В июне 1865 году Кони окончил университетский курс со степенью кандидата прав, а в декабре того же года его диссертация была опубликована в приложении к Московским университетским ведомостям. Власти обратили внимание на диссертацию Кони. Цензура обнаружила в ней нежелательные мысли, о содержании работы доложили министру внутренних дел Петру Валуеву. В вину Кони были поставлены такие высказывания: «Граждане вправе отвечать на ее [власти] требования: “Врачу, исцелися сам”», «Народ, правительство которого стремится нарушить его государственное устройство, имеет в силу правового основания необходимой обороны право революции, право восстания», «Очевидно, что необходимая оборона, как сопротивление действиям общественной власти, может быть только в случае явного противодействия закону». Только из-за малого тиража работы автора не преследовали в уголовном порядке. Дело кончилось тем, что совет университета получил официальное замечание от министерства просвещения за публикацию работы Кони.

Ректор университета предложил Кони начать чтение курса уголовного права, но тот отказался, так как считал себя недостаточно подготовленным. Принятая в то время поездка молодого ученого на зарубежную стажировку не могла состояться, так как после покушения на Александра II в апреле 1866 года правительство прекратило эту практику.

Анатолий Кони поступил на государственную службу, став юристом в Военном министерстве. Начало его работы совпало с серьезной реформой российского суда («Основные положения» 1862, «Судебные уставы» 1864). Впервые в стране появился гласный суд с прениями сторон перед коллегией выборных присяжных, была провозглашена независимость судов от администрации. Кони с восторгом принял реформу и решил перейти на работу в судебное ведомство. Он стал работать в Cанкт-Петербургской судебной палате помощником секретаря, а в 1867 году стал секретарем прокурора московской судебной палаты. В том же году был назначен товарищем прокурора - сначала сумского, затем харьковского окружного суда. В 1869 году переведен на ту же должность в Cанкт-Петербургский окружной суд. Участвовал в проведении судебной реформы в казанском округе, в качестве прокурора окружного суда. В 1871 году был назначен прокурором Санкт-Петербургского окружного суда, через четыре года - вице-директором департамента министерства юстиции.

Анатолий Кони прославился как судебный оратор. Послушать его выступления собиралась многочисленная публика. В частности, он был председателем суда по делу Веры Засулич. Участвовал Анатолий Кони и в других громких судебных процессах. Он был обвинителем по делу игуменьи Серпуховского монастыря Митрофании, виновной в мошенничестве и подлоге векселей.

В 1881 году по просьбе нового министра юстиции Дмитрия Набокова Кони занял пост председателя департамента Петербургской судебной палаты по гражданским делам. В 1888 году он был руководителем расследования крушения царского поезда у станции Борки. В 1892 году Кони стал сенатором. В 1907 – членом Государственного совета, а в 1910 году получил чин действительного тайного советника.

После революции 1917 года основным занятием Кони становится преподавание. Он читал лекции в Петербургских университетах, в Кооперативном институте, в Институте живого слова, а также в различных культурно-просветительных организациях. Его занятия касаются не только уголовного судопроизводства и истории русского суда, но и русской литературы, теории и истории ораторского искусства. 10 января 1918 года его избирают профессором кафедры уголовного права Петроградского университета. С 1917 по 1920 год он прочитал более тысячи лекций.

Анатолий Кони умер в Ленинграде 17 сентября 1927 года.

Чем знаменит

Анатолий Кони

Самым знаменитым судебном процессом в жизни Анатолия Кони стал суд по делу Веры Засулич. 6 декабря 1876 года был арестован Алексей Боголюбов, участник демонстрации молодежи на площади у Казанского собора в Петербурге. Он был приговорен к каторжным работам. 13 июля 1877 года посещавший дом предварительного заключения петербургский градоначальник Федор Трепов приказал высечь Боголюбова за то, что тот не снял перед ним шапку. Это было нарушением закона о запрете телесных наказаний от 17 апреля 1863 года и вызвало волнения среди заключенных, а также критику со стороны общественности. 24 января 1878 года возмущенная поступком Трепова Вера Засулич выстрелила в него из револьвера. В этот же день Анатолий Кони вступил в должность председателя Петербургского окружного суда. Так как дело должен был разбирать суд присяжных, власти, опасались за исход процесса. В середине марта его вызвал к себе министр юстиции Константин Пален:

«Можете ли вы, Анатолий Федорович, ручаться за обвинительный приговор над Засулич?

– Нет, не могу! – ответил я.

– Как так? – точно ужаленный, завопил Пален, – вы не можете ручаться?! Вы не уверены?

– Если бы я был сам судьею по существу, то и тогда, не выслушав следствия, не зная всех обстоятельств дела, я не решился бы вперед высказывать свое мнение, которое притом в коллегии не одно решает вопрос. Здесь же судят присяжные, приговор которых основывается на многих неуловимых заранее соображениях. Как же я могу ручаться за их приговор? Состязательный процесс представляет много особенностей, и при нем дело не поддается предрешению... Ручаться за признание виновности я не могу!...

– Не можете? Не можете? - волновался Пален. – Ну, так я доложу государю, что председатель не может ручаться за обвинительный приговор, я должен это доложить государю! – повторил он с неопределенною и бесцельною угрозою.

– Я даже просил бы вас об этом, граф, – так как мне самому крайне нежелательно, чтобы государь возлагал на меня надежды и обязательства, к осуществлению которых у меня как у судьи нет никаких средств. Я считаю возможным обвинительный приговор, но надо быть готовым и к оправданию, и вы меня весьма обяжете, если скажете государю об этом, как я и сам бы сказал ему, если бы он стал меня спрашивать по делу Засулич».

Тогда Пален высказал намерение изъять это дело из суда присяжных и передать его в так называемое Особое судебное присутствие. Кони возразил: «Если… требуется непременно обвинительный приговор и одна возможность оправдания заставляет вас – министра юстиции – уже выходить из себя, то я предпочел бы, чтобы дело было у них взято; оно, очевидно, представляет для этого суда больше опасности, чем чести. Да и вообще, раз по этому делу не будет допущен свободный выбор судейской совести, то к чему и суд! Лучше изъять все дела от присяжных и передать их полиции. Она всегда будет в состоянии вперед поручиться за свое решение... Но позвольте вам только напомнить две вещи: прокурор палаты уверяет, что в деле нет и признаков политического преступления; как же оно будет судиться Особым присутствием, созданным для политических преступлений? Даже если издать закон об изменении подсудности Особого присутствия, то и тут он не может иметь обратной силы для Засулич».

27 марта Пален вновь вызвал к себе Кони.

«Пален сказал мне: «Ну, Анатолий Федорович, теперь все зависит от вас, от вашего умения и красноречия».

– Граф, – ответил я, – умение председателя состоит в беспристрастном соблюдении закона, а красноречивым он быть не должен, ибо существенные признаки резюме – беспристрастие и спокойствие... Мои обязанности и задачи так ясно определены в уставах, что теперь уже можно сказать, что я буду делать в заседании...

– Да, я знаю – беспристрастие! Беспристрастие! Так говорят все ваши «статисты» (так называл он людей, любивших ссылаться на статьи судебных уставов), но есть дела, где нужно смотреть так, знаете, политически; это проклятое дело надо спустить скорее и сделать на всю эту проклятую историю так (он очертил рукою в воздухе крест), и я говорю, что если Анатолий Федорович захочет, то он так им (т. е. присяжным) скажет, что они сделают все, что он пожелает! Ведь, так, а?

– Граф, влиять на присяжных должны стороны, это их законная роль; председатель же, который будет гнуть весь процесс к исключительному обвинению, сразу потеряет всякий авторитет у присяжных, особенно у развитых, петербургских, и, я могу вас уверить по бывшим примерам, окажет медвежью услугу обвинению.

– Да, но, повторяю, от вас, именно от вас правительство ждет в этом деле услуги и содействия обвинению. Я прошу вас оставить меня в уверенности, что мы можем на вас опереться... Что такое стороны? Стороны – вздор! Тут все зависит от вас...

– Но позвольте, граф, ведь вы высказываете совершенно невозможный взгляд на роль председателя, и могу вас уверить, что я не так понимал эту роль, когда шел в председатели, не так понимаю ее и теперь. Председатель - судья, а не сторона, и, ведя уголовный процесс, он держит в руках чашу со святыми дарами. Он не смеет наклонять ее ни в ту, ни в другую сторону - иначе дары будут пролиты... Да и если требовать от председателя не юридической, а политической деятельности, то где предел таких требований, где определение рода услуг, которые может пожелать оказать иной, не в меру услужливый председатель? Нет, граф! Я вас прошу не становиться на эту точку зрения и не ждать от меня ничего, кроме точного исполнения моих обязанностей...»

31 марта 1878 года на суде, председателем которого был А. Ф. Кони, присяжные оправдали Веру Засулич. После случившегося Пален сообщил Кони о недовольстве императора и предложил подать в отставку. Кони отказался, ответив, что ничем не нарушил принципов правосудия. Однако довольно долго после дела Засулич Кони был в негласной опале. Также была начата травля Кони в консервативной прессе. Но Кони отнеся к этому спокойно: «...если после процесса Засулич я не оказался бы в опале и не был бы подвергнут различным притеснениям и преследованиям, я бы продолжал взбираться по иерархической лестнице и, наверное, как мне это многие предсказывали, в один день очутился бы на министерском кресле. И передо мною оказалась бы альтернатива – или же с первых шагов сломать себе шею и быть сданным в архив, или же, что еще хуже, пойти на компромисс, на сделку со своею совестью... А так вышло гораздо лучше; у меня оказалось гораздо больше свободного времени, я написал свою книгу «Судебные речи», за которую два университета присудили мне степень доктора прав...».

О чем надо знать

Прославился Анатолий Кони также в литературе и публицистике. В 1881 году он написал свою первую литературную работу «Достоевский как криминалист». Помимо судебных речей изданы четыре тома его воспоминаний «На жизненном пути», рассказы о старом Петербурге, очерки о Пушкине, Лермонтове, Некрасове, Толстом, Короленко, Тургеневе, Чехове. 8 января 1900 года Анатолий Кони был избран почетным академиком Академии наук по разряду изящной словесности.

Кони был лично знаком со Львом Толстым и вел с ним многолетнюю переписку. Он рассказал писателю, в частности, о двух случаях из своей юридической практики. В первом, чтобы сбежать от нелюбимой жены, муж инсценировал самоубийство. Во втором, по обвинению в отравлении купца, посещавшего публичный дом, судили проститутку, а в число присяжных попал человек, когда-то соблазнивший эту девушку. Из этих историй родились сюжеты произведений Толстого «Живой труп» и «Воскресение». Роман «Воскресение» Толстой даже называл в письмах «Коневской повестью».

Прямая речь

«Власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не уважает».

А. Ф. Кони

В сенат коня Калигула привел,

Стоит он убранный и в бархате, и в злате.

Но я скажу, у нас такой же произвол:

В газетах я прочел, что Кони есть в сенате.

Эпиграмма Виктора Буренина, написанная после того, как А. Ф. Кони стал сенатором

Я не люблю таких ироний

Как люди непомерно злы!

Ведь то прогресс, что нынче Кони,

Где прежде были лишь ослы...

Ответная эпиграмма Анатолия Кони

«Анатолий Федорович на занятиях воссоздал суд присяжных, как он должен был существовать по замыслу Судебной реформы 1864 года. Чтобы слушатели поняли все надлежащим образом, в целях наиболее ясного представления о роли участников процесса часто устраивались настоящие «судебные процессы». Анатолий Федорович вспоминал какое-нибудь дело из своей практики и предлагал провести его разбирательство. Из числа студентов избирались председательствующий, прокурор, адвокат, подсудимые, гражданские истцы и присяжные заседатели. Остальные были публикой. Сначала проводился "процесс", а затем следовал нелицеприятный разбор услышанного. Анатолий Федорович терпеть не мог ложного пафоса, манерности. От председательствующего он требовал соблюдения принципа «судья – слуга, а не лакей правосудия»… От прокурора и адвоката требовались строгая логичность, глубокая аргументация, тонкий психологический анализ, необходим был объективный и обстоятельный разбор доказательств. А. Ф. Кони учил умелому использованию богатств русского языка и не терпел вульгаризмов».

Воспоминания А. П. Андреевой о лекциях А. Ф. Кони в Петроградском университете

«Первые слова лектора должны быть чрезвычайно просты, доступны, понятны и интересны (должны отвлечь, зацепить внимание). Этих зацепляющих «крючков»-вступлений может быть очень много: что-нибудь из жизни, что-нибудь неожиданное, какой-нибудь парадокс, какая-нибудь странность, как будто не идущая ни к жесту, ни к делу (но на самом-то деле связанная со всею речью)…»

Из статьи А. Ф. Кони «Советы лекторам»

8 фактов об Анатолии Кони

Брат Анатолия Кони Евгений Федорович стал писателем и поэтом-юмористом. Отец братьев говорил, что из его сынов Анатолий – честный, а Евгений – добрый.
За все годы обучения на юридическом факультете у Анатолия Кони из 69 экзаменационных оценок была только одна четверка — по истории римского права.
Чтобы выжить в первые годы революции, Анатолий Кони обменивал на хлеб книги из своей библиотеки.
Блестящее чувство юмора Анатолия Кони приводило к тому, что многие истории из его жизни превратились в анекдоты. После перелома ноги, когда врачи сообщили, что одна его нога теперь навсегда останется короче другой, он сказал: «Ну что ж, значит я теперь со всеми буду на короткой ноге». На вопрос о роде его занятий, кратко отвечал: «Землевладелец. Имение Ваганьково», поскольку владел участком на Ваганьковском кладбище.
Часто в каламбурах Анатолий Кони использовал свою фамилию (которая, согласно одним источникам, финского, а, согласно другим, датского происхождения). Отказываясь от запрещенного ему врачами кушанья, он говорил: «Не в коня – вернее: не в коней – корм».
В последние годы жизни Анатолию Кони было трудно добираться до университета, и за ним присылали лошадь. Когда же бывшее конюшенное ведомство перевели в Москву, и ему пришлось отказаться от чтения университетского курса, он пошутил: «Подумайте, лошади в Москве, а Кони – в Петрограде!».
Недовольный тем, как обычно преподается в вузах этика («большею частью в виде отрывков из истории философии, которые не особенно удерживаются в памяти»), Кони создал особый курс, названный им «Этика общежития». Он рассматривал этические проблемы разных сфер: «судебной (учение о поведении судебного деятеля), врачебной (врачебная тайна, явка к больному, откровенность с ним, гипноз, вивисекция и т. д.), экономической (различные источники дохода), политической (свобода совести, веротерпимость, права отдельных народностей и их языка и т. д.); в области общественного порядка (развлечения и жестокие зрелища); литературы, искусства и театра; в областях воспитания и личного поведения»
Именем Анатолия Кони названа высшая ведомственная медаль Министерства юстиции Российской Федерации.

Материалы об Анатолии Кони

Статья об Анатолии Кони в русской Википедии

Материалы об Анатолии Кони на сайте «Vivos voco!»

Анатолий Кони в библиотеке Мошкова

Судебные речи. 1868 - 1888

[lebedinsky2]

https://picturehistory.livejournal.com/5537642.html
Игорь (lebedinsky2) написал в picturehistory
2020-06-05 17:58:00 270

Адвокатские речи, перевернувшие ход уголовного процесса и приведшие к оправданию подсудимого
https://dirksen-lawyer.ru/wp-content...-6-768x576.jpg
Анатолий Федорович Кони

Анатолий Федорович Кони — еще одно имя, вписанное золотыми буквами в историю мировой адвокатуры. Кроме успешной карьеры на адвокатском поприще, он оставил в наследие потомкам такие блестящие труды, как книги «На жизненном пути», «Судебные речи», «Отцы и дети судебной реформы», яркие воспоминания о писателях, с которыми он дружил. Кони привлекали к самым громким политическим процессам того времени. Им одержаны победы в процессах, не совсем однозначных с точки зрения нашего времени, как, например, оправдательный приговор по делу террористки Веры Засулич.

Одна из его впечатляющих речей связана с судом над мальчиком-гимназистом, ударившего ножом своего одноклассника. Причиной этого отчаянного поступка была ежедневная травля со стороны одноклассника. Обвиняемый был горбат от природы, а пострадавший соученик каждый день на протяжении нескольких лет приветствовал его издевательской фразой: «Горбун!».

Как свидетельствует история, самую эффектную речь в своей адвокатской карьере Кони построил так. При входе в зал суда он попривествовал собравшихся: «Здравствуйте, уважаемые присяжные заседатели!». «Здравствуйте, Анатолий Федорович!» — ответили ему. Кони, словно заевшая пластинка, еще раз повторил – слово в слово – свое приветствие. Ему вновь ответили, но уже с долей недоумения. Так повторялось еще несколько минут, пока судьи и заседатели не взорвались от ярости, даже потребовали вывести «этого сумаcшедшего» из зала суда. На что Кони невозмутимо парировал: «А ведь этого всего тридцать семь раз! А моего подзащитного травили так несколько лет». Был вынесен оправдательный приговор.