*663. Параллельные миры?

[Леонтий Бызов]

http://svom.info/entry/382-parallelnye-miry/

Непредвзятый взгляд на состояние российского общества образца 2012—2013 годов наводит на однозначный, казалось бы, вывод о его глубоком ценностном и мировоззренческом расколе. Для обозначения этого раскола уже сложились и вошли в оборот такие термины, как «консервативное большинство» и «либеральное меньшинство».

Консервативное большинство было и во все большей степени становится опорой власти, охранительной политики и идеологии, а немногочисленные городские либералы с их установками на модернизационное развитие оказываются обречены на бессильные протесты, внутреннюю и внешнюю эмиграцию. За этими политическими данностями думающие культурологи и публицисты угадывают еще более глубокий цивилизационный раскол, проходящий через всю русскую историю.

Как неоднократно замечал кинорежиссер А. Кончаловский, «я убежден, что архаическое сознание сохранилось в России до сегодняшнего времени, и большая часть населения нашей страны до сих пор живет в “добуржуазном” обществе. В этом смысле наше государство имеет больше общих черт с африканскими государствами, чем с европейскими. В России… граждан нет, есть население». Этой архаической массе «противостоит немного- численный слой, который славянофил Хомяков сравнивал с европейским по- селением, заброшенным в страну дикарей, и он за двести лет, развиваясь и умножаясь, создал всю культуру, которой Россия сегодня гордится. Все, что было создано за какие-нибудь двести лет, все, что повлияло и обогатило мировую культуру, было создано “малой” нацией русских европейцев» [1]

Рассуждения «западника», сторонника европейского выбора А. Кончаловского очень похожи на правду. Но одновременно они и упрощают эту «правду», которая, если пытаться разобраться в ней с помощью практической социологии, оказывается более противоречивой и даже «нелинейной». За последний год автор этих строк участвовал в двух фундаментальных исследованиях, проведенных Институтом социологии РАН и ВЦИОМ [2], одной из приоритетных целей которых и было разобраться во всех этих противоречиях как с более общих, так и с политически конъюнктурных позиций сегодняшнего дня. На результатах этих исследований и основывается предлагаемый вниманию читателей материал.

1

Действительно, на «уровне здравого смысла», сегодняшняя Россия состоит по крайней мере из двух «параллельных миров». Первый из них — носители ценностей и образа жизни современных столичных мегаполисов, городской средний класс, — не нуждаются в постоянной опеке со стороны государства, рассматривают страну как часть современной западной (в первую очередь европейской) цивилизации, ориентированы на либерализацию экономической и политической жизни в стране. Поскольку эта группа выделяется на общем фоне не только своими экономическими, но и социокультурными характеристиками, назовем ее условно «новорусским субэтносом». Объем этой группы, по разным методикам и с учетом разных характеристик, можно оценить в 25—27 процентов.

Второй мир — периферия, сохранившая ориентацию на традиционные горизонтальные связи и традиционалистские ценности, сосредоточенная на национальных окраинах страны, в малых поселениях, среди наиболее пожилой части общества. Объем этой группы, которую не всегда удается исследовать с помощью привычных методов массового опроса, можно условно оценить в 10—12 процентов. К этой группе примыкает промежуточный, наиболее массовый слой россиян. С одной стороны, он сохранил на «парадном» уровне ориентацию на традиционалистские ценности и установки, нуждается в экономической и социальной опеке со стороны государства; с другой — уже утратил механизмы социальных связей, характерные для традиционного общества, ориентирован на ценности общества массового потребления и не готов к любой форме социальной мобилизации. Объем этой группы составляет несколько более 50 процентов от общей численности россиян, и, учитывая во многом общие декларируемые ценности, методы массового опроса не всегда способны надежно отделить ее от второй группы — жителей «традиционной России».

Первую группу опрошенных — либералов, в самых общих чертах соответствующих группе современных «новорусских» горожан, — мы делим на две неравные по численности подгруппы. В соответствии с численностью тех, кто полагает, что «необходима либерализация всех сфер жизни и освобождение бизнеса от власти чиновников», объем этой группы составляет 28 процентов. В том числе 7 процентов из них — это сторонники капитализма, частной собственности, свободной рыночной конкуренции; эту группу мы будем в дальнейшем называть «правые либералы». 21 процент — сторонники смешанной экономики (капитализма с элементами планирования или социализма с элементами рынка) или полностью социалистической экономики. Эту группу мы будем называть «левые либералы», во многом они близки социал-демократической идеологии.

Как видно из приведенных цифр, среди сторонников либерального пути развития России левых либералов значительно больше, чем правых. Это соответствует и проведенным исследованиям, а также визуальным представлениям о «ядре» участников протестных митингов, прошедших зимой 2011/2012 годов[3], согласно которым наибольшей поддержкой участников акций пользовались общедемократические лозунги, а также лидеры, представляющие скорее левое крыло либерального движения (А. Навальный, Г. Явлинский и др.). Если посмотреть на настроения, доминировавшие «на Сахарова», то отчетливо видна леводемократическая направленность большей части митингующих, где общедемократические лозунги сочетались с озлоблением в отношении олигархов и коррупционеров, «новых богачей». Были освистаны все политики, происходящие родом из 1990-х годов, уже побывавшие у власти и вступившие в конфликт с путинским режимом. Это касается даже Г. Явлинского, который, казалось бы, чисто идейно ближе всего московской разночинной массовке. Постепенно формируется новое поколение «улицы» с характерными чертами А. Навального, Дм. Быкова, Е. Чириковой, которых не очень просто привязать к тому или иному идейно-политическому сегменту.

Вторая большая группа опрошенных — сторонников консервативных взглядов, в общих чертах соответствующая консервативной, квазитрадиционалистской части россиян, также делится нами на две неравные по численности подгруппы. Это сторонники сочетания сильного государства и рыночных отношений — те, кто полагает, что «необходимы укрепление роли государства во всех сферах жизни, национализация крупнейших предприятий и стратегически важных отраслей», и одновременно является сторонником капитализма, рыночной конкурентной экономики. Подгруппа таких «правых государственников» составляет 26 процентов россиян.

Другая подгруппа — это сторонники сочетания сильного государства и скорее социалистических отношений — те, кто полагает, что «необходимы укрепление роли государства во всех сферах жизни, национализация крупнейших предприятий и стратегически важных отраслей», и одновременно выступает за социалистический тип экономики, с элементами рыночных отношений или без таковых. Эту подгруппу, наиболее объемную (41 процент от общей численности опрошенных), можно охарактеризовать как «левых государственников», или «социал-консерваторов».

Как пишет в связи с этим связанный с «партией власти» известный политолог С. Марков, «на сегодня произошло серьезное разделение общественной повестки дня, в рамках которой выделилось активное меньшинство и молчаливое моральное большинство. Они совершенно по-разному смотрят на развитие страны. Например, активное меньшинство считает президента наемным менеджером, а молчаливое большинство полагает, что президент должен быть отцом нации, который несет в массы определенную систему ценностей. Если для активного меньшинства главное — институты, то для морального большинства главное — это обеспечение политического общественного лидерства. Если активное большинство выступает за свободу, за безвизовое общение с шенгенской зоной, то молчаливому большинству не нужна шенгенская виза, потому что они никуда не ездят и не собираются, им нужно восстановление традиционных отношений с нашими классическими союзниками, такими как Украина, Белоруссия, другие страны постсоветского пространства. А на Запад они смотрят не как на партнера, а, скорее, с некоторым подозрением, полагая, что Запад заинтересован в ущемлении интересов России» [4].

Российская власть именно на это «молчаливое большинство» (как она его себе представляет) и пытается сегодня опереться, полагая его лояльным, в отличие от смутьянов-либералов. Но чем и насколько по своим ценностям и установкам эти группы различаются?

2

Граница между «параллельными мирами» носит достаточно размытый характер. Во многом это вызвано тем, что в силу переходности процесса значительная часть общества демонстрирует смешанные характеристики и сознания, и поведения. «Парадные» ценности не совпадают с реальной мотивацией, а в их политических идеалах совмещаются черты традиционного представления о России, почерпнутого из книг и прошлого личного жизненного опыта, и «новорусского» представления, отражающего современные тенденции его трансформации. Несмотря на всю подчас достаточно жесткую критику, обращенную в адрес нынешней власти и проводимого ею курса, большая часть россиян (63 процента) продолжает воспринимать общее направление, по которому идет современная Россия, как позитивное, способное принести в перспективе положительные результаты, либо по крайней мере частично правильное, а частично — нет. В наибольшей степени этот курс соответствует установкам умеренных либералов (72 процента полной или частичной поддержки), но и во всех остальных группах он превышает отметку в 50 процентов. Наиболее низкие показатели поддержки у радикальных либералов (54 процента) — не случайно именно эта группа и доминировала на протестных митингах с декабря 2011-го по март 2012 года; но и в этой группе она превышает половину от общего числа опрошенных.

Необходимость в стране «жесткой руки», которая наведет порядок, даже в ущерб свободам и политической демократии, находит поддержку 63 процентов опрошенных. Однако эта позиция не является консенсусной, так как с ней согласны лишь около 35 процентов представителей либерального, «новорусского» сегмента общества. Зато мечту о «жесткой руке» поддерживают 74 процента консерваторов. Все группы опрошенных в той или иной степени готовы согласиться с тем, что «Россия должна быть великой державой, с мощными вооруженными силами и влиять на все политические процессы в мире». Это традиционное представление о роли российского государства в последнее время все более оспаривается «ново- русскими» группами, особенно молодыми русскими националистами, сторонниками создания национального русского государства европейского типа. Всего великодержавную позицию разделяют 66 процентов опрошенных россиян; среди государственников — как радикальных, так и умеренных, — эта цифра достигает отметки в 73 процента, а в либеральных сегментах общества ограничена уровнем в 52 процента.

Таким образом, в отношении представлений о будущем России, пути, по которому она должна идти, российское общество достаточно сильно сегментировано. На одном полюсе находятся консерваторы, самая многочисленная группа, на другом — либералы, как правые (сторонники рынка), так и левые (сторонники социальных приоритетов). Консерваторы поддерживают традиционный образ России — могучего государства, державы с твердой, жесткой властью, которая способна обеспечить социальную справедливость, противостоящей Западу и западной цивилизации. В то же время они мечтают о стабильном, спокойном развитии — аналогично последнему периоду Советской власти, а не о революциях и смутах.

Либералы, напротив, ориентированы скорее на минимизацию государства, снижение его влияния на бизнес и гражданское общество, формирование правового общества, в котором бы выше ценились демократические права и свободы. При всех различиях оба эти «полюса» имеют и много пересечений. В частности, нынешняя власть и связанный с ней курс воспринимаются скорее позитивно (в большей степени — государственниками, в меньшей — либералами). И либералы, и консерваторы не готовы поддержать ни «чистый» рыночный капитализм, ни «чистый» плановый социализм. И тех, и других скорее привлекает какой-либо промежуточный вариант, который бы включал в себя и элементы рынка, и элементы социалистической экономики.

Приводимая ниже таблица 1 отражает преобладание в различных сегментах общества тех или иных политических ценностей. Данные наглядно иллюстрируют тезис о продолжающемся доминировании в обществе смешанной метаидеологии, совмещающей либеральные и социал-консервативные идеи. Хорошо видно, что лозунги, связанные с сильным социальным государством (в меньшей степени это касается лозунгов справедливости и великодержавности), лидируют во всех группах, включая городских либералов. А среди лозунгов, которые привязаны к отдельным идеологическим сегментам — демократия, права человека, рынок, встречаются не слишком популярные среди радикальных социал-консерваторов. Обратная картина в отношении лозунга сильной авторитарной власти, непопулярного среди либеральной части общества. Что же касается националистических лозунгов, типа «Россия для русских», то, хотя почти половина россиян готова в той или иной мере поддержать националистические идеи, проголосовать за политическую партию, выдвигающую этот лозунг в качестве приоритетной цели, готовы не более 5 процентов опрошенных, причем среди либералов их немного больше, чем среди консерваторов.

Используемая в последующих таблицах типология [5] включает в себя взаимосвязь двух переменных, первая из которых отражает роль государства в политике и экономике, а вторая — степень лояльности опрошенных существующему политическому режиму в целом и тому курсу, который он проводит:

— протестные консерваторы — 21 процент;

— лояльные консерваторы — 47 процентов;

— лояльные либералы — 15 процентов;

— протестные либералы — 8 процентов.

Операциональной основой для такой типологизации являются вопросы анкеты, отражающие выбор (на дихотомической основе) между укреплением государства или его либерализацией, а также вопрос о том, оценивают опрошенные курс, которым идет страна, как «правильный» или «неправильный». Как показали результаты электоральной панели ВЦИОМ, протестные настроения экономически нуждающихся россиян, чаще всего консервативных убеждений, и городского среднего класса различаются не только интенсивностью, но и тем, что в первом случае превалирует экономическая составляющая, а во втором — политическая. В то же время распространенное представление, будто либерально ориентированные граждане сосредоточены почти исключительно в Москве и Петербурге, является сильным преувеличением. Однако «протестных» либералов, готовых поддержать оппозицию, а не власти, в Москве действительно больше — свыше 12 процентов от общей численности взрослого населения; и протестно настроенные либералы составляют более 50 процентов от общей численности либералов.

Среди консервативно-государственнической части москвичей оппозиционно настроена примерно треть (более 22 процентов от общего числа опрошенных жителей столицы). Однако самый высокий уровень консервативной протестности приходится на крупные города с численностью населения от 500 тысяч до миллиона (около 34 процентов от общей численности их населения). Если к ним добавить еще 10 процентов либеральных оппозиционеров, то именно в этом типе городов мы имеем самый высокий в современной России протестный потенциал, а самый низкий — в селах и поселках городского типа.

Это и неудивительно: ведь именно крупные промышленные центры на сегодняшний день являются наиболее проблемными территориями России. Что же касается Москвы и Петербурга, то налицо совмещение двух тенденций: с одной стороны — высокий уровень жизни и благоприятный рынок труда, с другой — наличие креативного, экономически независимого среднего класса, который может себе позволить выступать против государства и власти.

Следует также отметить, что именно для протестной части либералов характерен наиболее высокий образовательный уровень (более 72 про- центов имеет законченное или незаконченное высшее образование), к тому же это самая молодая часть общества — 44 процента этой группы составляет молодежь до 34 лет (у протестной части консерваторов эта цифра не дотягивает до 27 процентов). Что же касается деятельности российского президента, то среди лояльной части электората показатель одобрения составляет около 75 процентов, а среди нелояльной — 34 процента у носителей консервативного протеста и 37 процентов у носителей либерального протеста. Понятно, что либерально настроенный средний класс, будучи моложе и образованнее, значительно интенсивнее консерваторов и государственников пользуется Интернетом — 43 процента против 32-х. Среди недовольных консерваторов наиболее значительную группу представляют пенсионеры, а среди недовольных либералов — студенты. У недовольных либералов материальное положение скорее среднее (по шкале, характеризующей самооценку материального положения, — 63 процента), хотя существенных различий с другими группами не наблюдается.

Интересно отметить также, что если уровень благосостояния либерально настроенной части россиян в целом достаточно высок — значительно выше, чем у консерваторов, особенно протестно настроенных, то деление либералов на протестных и лояльных в большей степени обусловлено уровнем достатка. Если 46 процентов лояльных либералов оценивают ситуацию как благоприятную, то среди протестных — лишь 27 процентов. Это не позволяет поддержать известную версию, будто протесты образца Болотной — «революция норковых шубок». Нет, основу «болотного» протеста составляет небогатая разночинная интеллигенция, студенчество, а не состоятельные горожане, прочно утвердившиеся в составе среднего класса.


3

В одном из панельных опросов ВЦИОМ была использована методика так называемого семантического балкона: опрошенным предлагалось из 36 понятий выбрать до десяти наиболее поддерживаемых, оцениваемых позитивно, и наименее поддерживаемых, оцениваемых негативно. Как видно из таблицы 2, различия в идейном наполнении основных выделенных типов есть; но сходства намного больше, чем различий. Центристские, лояльные властям группы общества на первое место ставят порядок, а справедливость — лишь на второе. Недовольные своим положением группы общества — как в его консервативном, так и в либеральном сегменте, — отдают приоритет идее справедливости. Среди недовольных либералов весьма высокие позиции занимает идея нации, что тоже вполне объяснимо общей логикой развития протестных настроений. Причем идея нации соседствует с идеей защиты прав человека. Высокое место во всех группах занимает ценность стабильности, причем то, что обращает на себя внимание, — в протестных группах даже в большей степени, чем в лоялистских. Групп, готовых поддержать революцию, перемены, связанные с риском нестабильности, в обществе практически нет. Таким образом, парадигмы консервативного и либерально-консервативного сцен риев в целом продолжают преобладать в общественном сознании.

Основной тезис, довольно часто используемый при аргументации о существовании «параллельных Россий», состоит в том, что консервативное большинство — за власть, а либеральное меньшинство — против. Похоже, и сама власть уверовала в то, что именно консервативная глубинка является ее основной опорой, и всячески стала демонстрировать свою консервативность — правда больше на словах, чем на деле. Однако, согласно результатам исследования ИС РАН, среди сторонников коммунистических воззрений 47 процентов считают, что «власть должна быть заменена в любом случае», среди остальной части консерваторов так считают 33 процента, среди либералов — примерно 29—30 процентов, а среди сторонников сильного рыночного государства — не более 20 процентов.

При этом уровень распространения в обществе протестных настроений примерно одинаков, и в относительно небольших городах он ничуть не ниже, чем в столичных мегаполисах, и всюду составляет приблизительно около трети населения, достаточно равномерно распределенного и в возрастном, и в образовательном разрезах. Так, отказывают властям в доверии 34 процента опрошенных до 25 лет, 32 процента пожилого населения старше 60 лет и несколько меньше, примерно 27—28 процентов, россиян средних возрастных групп; 27 процентов тех, кто относит себя к среднему классу, и 33 процента — кто располагается на более низких ступенях социальной лестницы. Взглянув на эти цифры, можно было бы сделать поверхностный вывод о ценностной и социальной гомогенности современных россиян, а корни протестных настроений скорее искать в законах социальной психологии, а не в объективных социальных факторах.


Это не означает, что у большинства, живущего в российских регионах, нет своих претензий к власти, и оно не готово к протестной активности. Только вот какую направленность будет носить эта, пока еще потенциальная, активность? Как пишет один из блогеров в ответ на предположение, что именно российская глубинка является верным оплотом власти, «это не так! Распространенное и странное заблуждение. Иногда кажется, что это пропагандистский взброс власти в попытке объяснить, кто ее, поганую, поддерживает в стране. Я живу в самой настоящей кондовой глубинке. Сам очень скептически отношусь к окружению, но уверяю вас, власть здесь никто не поддерживает. Напротив, местный люд полагает, что путинскую власть поддерживают в прикормленных столицах, потому как нигде больше ее поддержать не могут».

Если изначально протестные настроения были сильнее в консервативной части общества, то процесс поляризации способствовал консолидации части консерваторов вокруг власти. Наиболее активной частью протестных митингов, их ядром стали не традиционные городские либералы, не «норковые шубки», а леводемократическая интеллигенция, далеко не в полной мере входящая в средний класс, студенчество. Леводемократическую интеллигенцию объединяет немало точек пересечения с «новы- ми левыми», не входящими в КПРФ, и «новыми националистами». Поэтому именно на этом сегменте идеологического поля следует в поствыборный период ожидать появления новой политической силы. Относительно низкий результат «ЕР» на парламентских выборах имел первоочередной причиной не столько разочарование части ее прежних сторонников в политике властей, сколько информационное давление со стороны значительной части СМИ и Рунета, вызванное конкретной политической ситуацией в конце 2011 года.

В связи с этим оживились разговоры о том, в чем могут состоять идеи и цели дальнейшего движения вперед, и возможна ли в России идеология, которая могла бы стать идеологией нового российского большинства — в частности левая, социалистическая или социал-демократическая идеология, потому что, по мнению некоторых политологов [6], Россия — страна с традиционным доминированием левых взглядов на ее развитие и будущее. Однако каково конкретное содержание «левизны» российских социал-консерваторов, с одной стороны, и левых либералов, с другой? Для ответа на этот вопрос интересно обратиться к тому историческому контексту, к которому апеллируют различные слои российского общества.

Таблица 3 демонстрирует, что либералы — как правые, так и левые, — во многом солидарны с правыми государственниками в своей оценке различных периодов российской истории. Все эти группы достаточно позитивно отзываются о современном периоде, причем в первую очередь это касается правых государственников, чьи взгляды во многом совпадают с официальным курсом нынешней российской власти (38 процентов ставят на первое место в рейтинге эпох). В меньшей степени, но тоже скорее позитивно, оценивается историческая Россия в ее досоветский период (больше всего сторонников в группе правых либералов — 20 процентов).

Напротив, в этих группах распространено преимущественно негативное отношение ко всему советскому периоду в истории страны, что вполне соответствует их идеологическим воззрениям. Особняком стоит группа социал-консерваторов, для которых в представлении об идеале конкурируют современная, «путинская» Россия (30 процентов) и брежневская эпоха «развитого социализма» (24 процента). Обе эти эпохи — спокойные, нереволюционные; в период «развитого социализма» идеалы коммунистического строительства постепенно трансформировались в идеалы общества массового потребления, и в настоящее время эти идеалы продолжают оставаться одной из доминирующих идей в жизни россиян — как условно «правых», так и не менее условно «левых». В связи с этим понятно, что разница между «правыми» и «левыми» государственниками лежит в плоскости не столько различия ценностей и идеалов, сколько различия возможностей. Первые в состоянии прожить без помощи государства, опираясь на собственные силы; вторые — льготники, пенсионеры, бюджетники — могут рассчитывать только на нее. Как видно, «левое» большинство совсем не стремится к революциям и радикальным переменам, общественной самоорганизации и солидарности трудящихся, это — патерналисты, заинтересованные скорее в усилении «раздаточных» функций современного государства.


Россияне мечтают о спокойных, стабильных временах, образцом которых является отчасти современная, «путинская» Россия, отчасти (для социал-консерваторов) — последние десятилетия Советской власти. Даже современные российские «левые» не воспринимают как идеал эпоху революционных потрясений. На смену коммунистической идеологии еще в советские времена, в их последние десятилетия, пришла идея, которая никогда не провозглашалась официально «идеологией большинства», но фактически именно такой и стала — это идея частной жизни.

Вспомним, сколько сил стали отдавать тогда еще советские граждане обустройству своих дачек, садовых участков, квартир, своего быта. И если посмотреть на реальные перемены, произошедшие с нами за последние два-три десятилетия, не через призму политики, а через призму быта, то отчетливо видно, как вся энергия преобразования страны, крупных строек, обороны, большой науки растеклась по частным ручейкам. Отгородись от всех забором, железными дверями; если есть средства — строй коттедж, нет — делай пристройку к веранде. Вот эта стихия частного быта, которую классики марксизма непременно назвали бы мелкобуржуазной, сформировала то, что называется психологией общества массового потребления. И именно это обстоятельство сегодня и определяет пределы того левого, социалистического или социал-демократического проекта, который многие видят в качестве новой национальной идеи, способной сплотить российское большинство.

Общество в целом пока, безусловно, не готово к каким-либо жертвам во имя общего блага или общих целей. То есть никакая мобилизационная идеология, даже под популярными левыми лозунгами о социальной справедливости, не может рассчитывать на поддержку большинства — особенно это касается молодых и относительно молодых поколений россиян. 72 процента опрошенных социал-консерваторов, как и большинство других групп общества, полагают, что «важно лишь собственное благополучие и благополучие моей семьи»; и лишь 28 процентов считают, что «жить стоит ради общей цели, которая бы нас всех объединяла». Больше всего индивидуалистов среди правых либералов (82 процента), но в данном случае это вполне соответствует «витринной» идеологии названной группы общества. Эти показатели носят достаточно стабильный характер. Так, в ходе исследования ИС РАН в 2003 году 79 процентов отдали предпочтение «собственному благополучию» перед «жизнью ради общих целей» и 73 процента согласились с мнением, что личные интересы — это главное для человека.

Прошедшие в последние полтора года крупные политические акции продемонстрировали, что эти различия продолжают оставаться «живыми» и определяющими для политического и культурного противостояния внутри российского общества, хотя по сравнению с ситуацией в первой половине 1990-х годов и возникли некоторые новые нюансы. Для переходного общества подобного типа характерной оказывается картина, при которой носители ценностей номинального большинства, как правило социально-консервативных, оказываются, в силу неготовности к мобилизации, «ведомыми» более малочисленными и активными группами. Как показывают данные, в молодой части общества либеральные настроения представлены значительно шире — в особенности это касается группы правых либералов, но что характерно: даже среди 18—25-летних россиян, уже сформировавшихся в условиях «новой России», большинство все же составляют государственники (60 процентов), из которых примерно половину составляют левые, то есть социал-консерваторы. Среди же относительно старших поколений доля социал-консерваторов превышает 55 процентов (у тех, кому от 46 до 55 лет) и даже 65 процентов (у россиян пенсионного возраста). В то же время численность либералов — как правых, так и левых, — одновременно уменьшается с возрастом в тех же группах с 33 до 19 процентов, а правых государственников — с 30 процентов до 20.

Понятно, что смена поколений, активно происходящая в стране, работает не в пользу социал-консерваторов, и уже сегодня, несмотря на численное относительное преобладание, они не могут претендовать на роль носителя доминантной идеологии в российском обществе. Во многом аналогичная картина наблюдается и при анализе среза опрошенных по их положению, занимаемому в обществе. Социал-консерваторы доминируют в нижней части общественной пирамиды (в четырех нижних стратах их численность колеблется от 46 до 50 процентов), а в ее верхней части — либералы (37 процентов) и правые государственники 33 процента).

4

Бегло обрисованная выше картина все же позволяет утверждать, что реальное идеологическое соперничество происходит не между двумя полюсами — консерваторами и либералами, а, учитывая преобладание в центральной части политического спектра синтетической, частично консервативной, частично либеральной идеи, — скорее между тремя. Во- первых — это левогосударственническая идея, связанная с укреплением национальной государственности и восстановлением базовых принципов социальной справедливости. Во- вторых — это леволиберальная (социал-демократическая) идея, делающая акцент на тех же идеях социальной справедливости в пакете с общедемократическими свободами, европейскими политическими ценностями, экономической и социальной модернизацией. И наконец в-третьих — это правогосударственническая идеология, во многом совпадающая с основным вектором политического курса, связываемого с эпохой «нулевых». В нынешнем расслоении общества последняя выполняет роль центра, сдерживая «революционные» настроения на политических флангах.

Здесь следует остановиться еще на одном нюансе. Стало своего рода политологической традицией отказывать нынешней «партии власти» в какой-либо идеологической составляющей, характеризуя ее как чисто конъюнктурную, а ее программные положения — как своего рода «идеологический коктейль», эклектически сочетающий в себе элементы как правых, так и левых воззрений. Недавно ушедший из жизни известный политолог Д. Фурман так иронически характеризовал идеологию В. Путина и «партии власти»: «…получается какая- то “каша”, набор противоречащих друг другу и гасящих друг друга представлений. Эта “каша” не может дать мотивации ни для какой ясной политики. Какую-то ясную идею можно претворять в жизнь, и это может получиться или не получиться, но если идеи — смутные и противоречивые, ничего определенного у тебя получиться не может» [7].

Между тем, вне зависимости от отношения к практическим шагам «партии власти», следует признать, что ее идеология достаточно очевидна и понятна. Это постепенное развитие рынка с сохранением каркаса государства и государственных институтов. Представляется, что с учетом сложившихся реалий и негативного опыта 1990-х годов у подобной идеологии на самом деле сегодня нет альтернативы, и именно это обстоятельство определяет электоральные успехи власти в большей степени, чем административное давление и фальсификации на выборах, — как это принято считать в оппозиционных кругах. Подобная картина достаточно хорошо отражает специфику сегодняшней России, в которой «правые государственники», то есть сторонники сочетания сильного государства и современной рыночной экономики, занимают место в центре «слоеного пирога» параллельных российских миров, скрепляя ценностный каркас общества; а на флангах располагаются две группы — либералов и социал-консерваторов.

Как мы отмечали выше, российская глубинка (и в географическом, и в социальном понимании) имеет не меньше, а даже больше поводов для недовольства властью, чем столичный «креативный класс». Но для консервативного большинства нынешняя власть в любом случае воспринимается как меньшее зло, чем московские либералы. Так, для социал-консерваторов модернизация, перемены — это наведение порядка, борьба с коррупцией, восстановление социальной справедливости и укрепление державной мощи. Для либералов модернизация — это также наведение порядка и борьба с коррупцией, но одновременно и расширение возможностей для свободного предпринимательства, и борьба за политические права против «государственной тирании».

За левоконсервативный сценарий выступает не менее 50—60 процентов населения, в основном слои общества за пределами среднего и высшего класса. Однако поддержка этих настроений в элитах весьма незначительна — даже среди тех, кого принято относить к числу «силовиков во власти». Среди элит сторонники «силового прорыва», возможно, могут рассчитывать лишь на некоторую часть руководителей ВПК, заинтересованных в концентрации ресурсов страны вокруг оборонного комплекса и в мобилизационной идеологии.

Все это позволяет предположить, что левоконсервативный сценарий в нынешней России, где отсутствуют в должном объеме необходимый человеческий ресурс (по аналогии со «сталинской» модернизацией 1930-х годов, проводившейся в условиях избытка малоквалифицированных трудовых ресурсов с низкими жизненными стандартами), не может пойти далее выстраивания бюрократической «вертикали власти» — повестки дня, уже реализованой в 2005—2008 годах.

Любые попытки установления авторитарного режима, даже с идеологией развития, обречены на достаточно быстрый провал. Как пишет С. Бирюков, «Россия на сегодняшний день исчерпала все возможности для “половинчатой” и “верхушечной” модернизации, которая может обернуться лишь нарастанием хаоса и процессов деградации. Едва ли возможна традиционная для России модель развития “коллективистско-мобилизационного типа”, ибо разрушен ключевой социальный и культурный ресурс, необходимый для модернизаций подобного вида — русский патриархальный уклад, традиционно отождествляемый с деревней и крестьянством» [8]. Вектор общественных настроений сегодня направлен не против власти как таковой, а против правящих элит, устранение которых воспринимается многими как необходимое условие для начала любых перемен. А в качестве главной причины экономической отсталости и невысокого жизненного уровня российские граждане видят коррупцию, безответственность властей и чиновничества всех уровней.

Таким образом, несмотря на все перечисленные ограничители, понятные современному политическому классу России, настроения большей части россиян явно тяготеют к левогосударственническому сценарию, который можно было бы охарактеризовать как идею своего рода «диктатуры развития». Может быть, как следствие, больше перспектив и шире социальная база у либерального сценария модернизации? Картина здесь во многом носит зеркальный характер. Либеральные перемены готово поддержать не более 15—20 процентов населения, однако среди элит, как показало исследование М. Афанасьева [9], настроения складываются скорее в пользу либерализации. Впрочем, речь идет не об огромном бюрократическом классе, не заинтересованном ни в каких переменах, а скорее о той части элит, которая оказалась вытесненной на обочину генерацией силовиков и их выдвиженцами. Это журналисты, политики, не вписавшиеся в контур «партии власти», политологи и аналитики, эксперты разного направления, представители культурной и творческой элиты, — то есть как раз искомый «креативный класс».

В целом же нельзя не сделать вывод, что наметившийся и углубляющийся раскол общества, определяющий сегодняшнюю политическую динамику, является полуреальным и одновременно полувиртуальным. Безусловно, произошла реанимация многих архетипов, входящих в социокультурный код российской нации. Однако эти архетипы далеко не всегда затрагивают мотивационный блок массового сознания.

Те, кто сегодня пытается в качестве «нового путинского большинства» предложить консерваторов-традиционалистов, не учитывают качество этого самого «традиционализма», существующего подчас лишь как элемент автостереотипа наряду с представлениями о соборности, коллективизме, духовности и прочих атрибутах русского самосознания. Не всегда верная интерпретация содержательной составляющей данной группы «квазитрадиционалистов» часто приводит к ошибочному мнению о том, что в современном российском обществе продолжают доминировать левые, идущие от общинных ценностей, настроения, и, соответственно, если дать этой группе должные политические свободы, она приведет к власти «радикально левых политиков».

В частности, сказанное касается и нового структурирования «путинского большинства», для «духовного окучивания» которого все чаще привлекается и РПЦ, и консервативная группа политиков и идеологов, входящих в так называемый Изборский клуб. Однако попытки демонизировать одну часть общества за счет другой не могут не иметь негативных последствий, если смотреть на ситуацию с точки зрения стратегической перспективы.

Как ответ на новый вызов партии власти — усиливать «сверху» идейную поляризацию общества, сталкивая и стравливая противостоящие друг другу социальные группы, пугать либералов призраком консервативной диктатуры, а консерваторов — призраком либерального реванша. Результатом подобной тактики властей стали усиление радикальных флангов и «фаза полураспада» политического центра, некогда бывшего их главной опорой. Из этого можно сделать вывод: раскол общества на два непримиримых лагеря носит все же полувиртуальный характер и является в большей степени продуктом работы политтехнологов, чем отражает антагонистические противоречия внутри самого общества. Ведь как-то же уживались относительно мирно оба ныне непримиримых лагеря на протяжении почти полутора минувших десятилетий.

Итак, наш общий вывод: поляризация российского общества, спровоцированная в последние полтора года, лишь частично имеет место в реальности; в немалой степени она носит искусственный характер, являющийся своего рода политтехнологическим ответом властей на произошедший всплеск протестной активности, интерпретированный как «бунт либералов». Результатом этой поляризации является раскол протестующих, отсечение от либерального меньшинства недовольных из других общественных групп. Несмотря на внешнюю идеологическую полярность социал-консерваторов и либералов, сохраняется достаточно большая политическая и идеологическая «поляна», которая продолжает объединять их. Нынешнее лоялистское большинство по-прежнему образуется из союза умеренных консерваторов-государственников и умеренных либералов-государственников. Это означает, что наметившаяся поляризация общества пока не носит необратимого характера.

1 А. Кончаловский. В какого Бога верит русский человек. — «Российская газета». 10.04.2013.

2 См.: «О чем мечтают россияне». Ред. М. К. Горшков. М., 2013; Л. Бызов. Идейные и ценностные аспекты политической борьбы в избирательном цикле 2011—2012 гг. — «Опыт исследования электорального поведения россиян». М., 2013.

3 См. «Опрос на проспекте Сахарова 24 декабря». — www.levada.ru/26-12-2011/opros-na- prospekte-sakharova-24-dekabrya

4 С. Марков. Две повестки. — http://actual- comment.ru/daycomment/1020/

5 См. электоральную панель ВЦИОМ, проводившуюся с ноября 2011-го по май 2012 года.

6 См. Б. Славин. Какая идеология нужна России? — «Литературная газета». 07.03.2012.

7 Д. Фурман. Импровизаторы у власти. — «НГ- Наука». 25.06.2008.

8 С. Бирюков. Российская модернизация: через тернии к возрождению страны? — www.apn.ru/ publications/article22264.htm

9 См. «Российские элиты развития: запрос на новый курс». — «The New Times». 02.03.2009. Исследователи (руководитель группы — М. Афанасьев), используя метод глубинных интервью, опросили 1003 человека, проживающих в 64 субъектах Федерации.

[Леонтий Бызов]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...-smena-karaula
20.01.2014

Предстоящие выборы в Мосгордуму пройдут не по партийным спискам, а по одномандатным округам. Зачем власть идет на такой шаг?

Фото: Корольков Александр / ИДР-Формат

Фракция «Единая Россия» в Московской городской думе предложила внести поправки в Избирательный кодекс Москвы и в закон «О Мосгоризбиркоме», предусматривающие проведение выборов в столичный парламент в сентябре 2014 года по 45 одномандатным округам. Единственная оппозиционная фракция, представленная в нынешней МГД — фракция КПРФ, — уже выступила с критикой предложенных поправок. Однако, несмотря на это, столичные единороссы намерены уже на следующей неделе рассмотреть законопроект. Его принятие (а сомневаться в том, что он будет принят, не приходится) создаст принципиально новую политическую ситуацию в столице. Ведь это означает, что выборов по партийным спискам в Москве не будет. Между тем прежние правила игры, действовавшие с 2005 года, когда депутаты Мосгордумы избирались исключительно по партийным спискам, прежде при- носили единороссам максимальную выгоду. Достаточно сказать, что сейчас у «Единой России» в Мосгордуме 32 голоса из 35, 3 оставшихся голоса — у коммунистов. Представители иных партий в МГД не представлены. На мой взгляд, новый вариант Избирательного кодекса Москвы дает возможность пройти в Мосгордуму ряду кандидатов, которые вряд ли бы оказались там, если бы избирались по партийным спискам, как это делалось доныне. В этом смысле можно предположить, что новая схема выборов позволит выпустить пар недовольным гражданам и увеличить конкуренцию на уровне отдельных округов. Этой цели послужат популярные самовыдвиженцы, не связанные ни с одной политической партией, что позволит оживить работу самой Думы, вернув туда состязательность или хотя бы видимость состязательности. В любом случае Мосгордуму ждет значительное обновление. В первую очередь это связано с тем, что прежняя избиралась еще при Юрии Лужкове. Вся его команда была отправлена в отставку, тогда как лужковский депутатский корпус столицы дожил до сегодняшнего дня в неизменном виде. Теперь масштабная ротация ждет и Мосгордуму, тем более что многие депутаты, включая спикера палаты Владимира Платонова, трудятся в ней более 20 лет. Поэтому я очень удивлюсь, если хоть кто-то из нынешнего состава столичной Думы войдет в следующий созыв. Ведь большинство народных избранников давно уже забыли, что значит избираться в одномандатных округах в условиях конкурентной борьбы, привыкли надеяться на «партийных паровозов» и московский административный ресурс. Одним из активных игроков на выборах, скорее всего, станет условная партия Навального. Я не думаю, что власти Москвы сейчас заинтересованы в том, чтобы полностью отсечь его сторонников от участия в избирательной кампании. Дело в том, что Мосгордума — политически совершенно безопасный орган. И если там окажутся один или два сторонника Навального, никакой угрозы для московских властей это представлять не будет. Тем более что московские власти сами были заинтересованы в участии Навального в мэрских выборах и приложили к этому серьезные усилия. Тем не менее пройти в Мосгордуму сторонникам Навального будет все же непросто, поскольку, несмотря на то, что они существуют, они везде находятся в меньшинстве. Напомню, что даже партия «Яблоко» в пору ее наивысшей популярности, в 1990-е, проводила в Мосгордуму не более 2—3 человек. Если говорить о перспективах партии Михаила Прохорова, то здесь все будет зависеть от самих прохоровцев. Прохоров, как показала жизнь, остается политиком-одиночкой. Его команду никто не знает, да команды у него, по сути, и нет. Если ему удастся договориться с кем-то из широко известных в Москве людей и взять их в свою команду, то у них будут шансы пройти в Мосгордуму. Но при этом они вряд ли будут в полном смысле слова людьми Прохорова, выполняющими его политическую волю. Тем более что пока не очень понятно, чего именно хочет сам Прохоров. Таким образом, персональные различия между нынешней Мосгордумой и той, которая будет сформирована на выборах в сентябре 2014 года, наверняка будут очень сильными, но что касается ее политического лица, то оно во многом останется прежним. Одни функционеры сменят других. Я думаю, что политически новая Дума будет не сильно отличаться от действующей, в том смысле, что по-прежнему будет пропутинской и прособянинской. Разве что она станет немного ярче, немного интереснее, и в ней появятся люди, хоть сколько-ни- будь известные в Москве.

[Леонтий Бызов]

http://svom.info/entry/583-nacionaln...aya-anomaliya/

Об особенностях массового сознания в «посткрымской» России

Crimean syndrome, anomaly; consensus; consolidation; mobilization, archetypical consciousness, division of values, fields of problems, архетипическое сознание, крымский синдром, проблемное поле, ценностный раскол, Консенсус; консолидация; мобилизация
Об особенностях массового сознания в «посткрымской» России

Общественно-политическая ситуация в России в последние полтора года продолжает находиться под сильным влиянием внешнеполитических факторов, в первую очередь, связанных с событиями в Крыму и на Украине. Эти события, как и вызванные ими внутрироссийские процессы, с одной стороны, логично вытекали из тех тенденций и процессов, которые сформировались в стране после 2011 года (поляризация и радикализация общественного мнения). Но, с другой стороны, эти же факторы «сломали» другие тенденции и тренды, наметившиеся в то же время (постепенный рост протестных настроений, расширение протестной базы).

Как результат, взаимоотношения общества и власти в России стали переживать явно необычное, аномальное состояние, которого не наблюдалось, пожалуй, с первого послевоенного десятилетия. Его можно охарактеризовать как мобилизацию общества вокруг власти, когда различные и часто справедливые претензии, связанные с внутренними проблемами, отходят на второй план, а на первый выходит внешняя угроза, неважно реальная она или мнимая. Эти взаимоотношения иногда называют «Крымской аномалией». Слово «аномалия», возможно, кажется негативно окрашенным, и это – мнение значительной части экспертов.

Существуют, однако, и те, кто видит в «новом состоянии общества» долгожданную новую национальную идею, создающую национальную консолидацию. «Очень часто говорят о поиске национальной идеологии, “духовных скреп”, которые бы образовывали некий общий фундамент, скрепляющий нацию. Кажется, что одна такая скрепа, настоящая скрепа, скрепа, оплаченная кровью, у нас появилась. Это идея…, что Россия является государством русских, которое должно защищать русских, где бы они не находились, а мы, русские люди в РФ, несем ответственность за русских в других государствах, и должны приходить к ним на помощь в случае беды»[1]. Такова тоже достаточно распространенная позиция, активно поддерживаемая общественным мнением.

* * *
Мобилизация изменила (пока неизвестно надолго или нет) ранее наблюдавшийся долгосрочный тренд, связанный с постепенным снижением уровня поддержки власти в результате моральной усталости общества и элит и нарастанием круга экономических и социально-политических проблем, которые власть не находили своего решения. Между тем, многие эксперты предсказывают постепенное переключение внимания россиян на внутриполитические проблемы. «Внутриполитическая повестка усложнится, — прогнозировал в начале нынешнего года Р. Туровский, — Если в минувшем году в ней доминировали патриотические темы, то в новом (что проявляется уже сейчас) на первый план выйдут социально-экономические, потому что проблемы обесценивания зарплат и роста цен на товары первой необходимости из-за падения курса рубля, так или иначе, коснутся всех»[2].

На деле, однако, это переключение, если и происходит, то медленнее, чем казалось ранее. Осенью в стране началась первая волна давно ожидаемого экономического кризиса, однако и он в большей степени оказался воспринят общественным мнением как результат внешних обстоятельств – введенными против России санкциями (и встречными санкциями России) и падением цены на нефть. Патриотизм – на словах и на деле, – в минувшие полтора года стал почти главной национальной идеей. Именно во многом благодаря патриотическому подъему россияне продолжают демонстрировать относительно высокий уровень оптимизма и удовлетворенности своей жизнью. Относительно – потому что все же за это время произошло снижение доли тех, кто оценивает ситуацию а стране как нормальную¸ спокойную (с 33 до 22 процентов), и, соответственно, рост числа тех, кто ее видит как напряженную, кризисную (с 53 до 64 процентов). Однако число «катастрофистов», оценивающих ее как катастрофическую, выросло совсем незначительно (с 6 до 8 процентов)[3].

Пока никак не сбываются многочисленные осенние прогнозы о том, что к середине 2015 года страна подойдет в состоянии полной экономической разрухи и социальной депрессии. Все эти угрозы еще не списаны со счетов: ситуация остается острой и неспокойной. Тем не менее, уровень общественного оптимизма вернулся примерно к началу 2000-х годов, далеко не достигнув, конечно, показателей конца 1990-х, но сильно отступив и от самого оптимистичного 2012-го. Большими оптимистами в оценке ситуации в стране проявляет себя молодежь (до 28 процентов считают ситуацию нормальной), а также наиболее материально обеспеченные слои общества. Интересно, что та немногочисленная группа россиян, которая негативно относится к В. Путину, одновременно и резко негативно оценивает текущую ситуацию в стране: 33 процента как катастрофическую и 50 процентов – как напряженную, кризисную. Во многом, это следствие использования разных источников информации – если основные телеканалы излучают оптимизм, то альтернативные источники, в первую очередь, сетевые, напротив, акцентируют неразрешимые трудности, стоящие перед российской экономикой и обществом в целом.

Динамика оценки ситуации в стране (Мониторинг ИС РАН)


1997

1998

1999

2000

2003

2006

2010

2012

2013

2014

1 волна

2015

2 волна

1 – Ситуация нормальная, спокойная

13

2

5

16

22

33

16

35

31

33

22

2 – Ситуация напряженная, кризисная

43

45

61

60

55

48

73

43

43

53

64

3 – Ситуация катастрофическая

38

51

29

18

13

11

11

6

10

6

6

Затрудняюсь ответить

2

5

9

10

7

16

17

8

8

Согласно данным ВЦИОМ[4] примерно того же периода, оптимизм россиян в апреле превысил исторический максимум. «Позитив в отношении положения дел в стране продолжает расти с начала года: индекс социальных настроений в марте 2015 года вышел на отметку 70 пунктов, установив новый максимум за всю историю измерений. Индекс социальных ожиданий с января по март с.г. вырос на 20 пунктов. Положительная динамика связана с увеличением в два раза доли тех, кто уверен, что тяжелые времена уже позади (с 11 процентов в январе до 22 процентов в марте с.г.)». Ссылаясь на данные Левада-Центра и ФОМа, М. Дмитриев утверждает, что «склонность к протестам по экономическим причинам сейчас несильно отличается от того, что было в 2009 – 2010 годах. Обследование ФОМа, проведенное в октябре прошлого года, показывает, что готовность к протестам по причинам падения доходов, пенсий, роста цен и тарифов ЖКХ находится в диапазоне 18 – 20 процентов. Это единственные причины протестности, которые находятся, по определению самого фонда «Общественного мнение», в красной зоне. Все другие мотивы ниже. И, по сути дела, пока развитие событий следует в канве кризиса 2008 – 2010 годов»[5]. А это означает, по его мнению, что «патриотическая анестезия» будет продолжаться относительно недолго, если, конечно, масштабы кризиса будут разрастаться.

Перемены в стране явно происходят. Так, по данным Мониторинга ИС РАН, всего 7 процентов опрошенных считают, что никаких перемен не случилось. Но направление этих перемен россиянам не вполне очевидно: 34 процента видят перемены к лучшему (5 процентов – значительные перемены к лучшему), а 68 процентов – к худшему (в том числе 19 процентов – значительные перемены к худшему). Осенью минувшего года соотношение этих показателей было примерно равным: 45 против 43 процентов. Вектор «вниз» – понятен: трудно поспорить и с рекордным ростом цен, и с ограничениями в товарном ассортименте, и с потерей веса рубля. Однако та треть населения, которая видит движение «вверх», вероятно, интерпретирует те же данные по-своему: экономические санкции привели и к росту производства отечественных товаров, а, главное, Россия, несмотря ни на что, держится, а это тоже хорошая новость. Короче говоря, общество видит ухудшение реальной социальной ситуации, но не может оценить, насколько это всерьез и надолго, и каковы перспективы возвращения к привычным стандартам жизни.

Не берутся предсказать этого и многочисленные эксперты, хотя, как правило, их оценки носят более пессимистический характер. Но сегодня еще жить можно, катастрофы пока не предвидится. Можно утверждать, что общество, расколотое по отношению к событиям на Украине, оказалось расколотым и в отношении осознания ситуации в стране и текущих проблем. «Пропутинское» и «прокрымское» большинство склонно не драматизировать ситуацию, оценивать ее с оптимистическими ожиданиями, а оппозиционно настроенное меньшинство – напротив, сгущать краски, фиксировать перемены в худшую сторону, ждать дальнейшего ухудшения ситуации и роста напряжения в обществе.

Пока кризис для большей части россиян проявляется лишь в росте цен (70 процентов). 20 процентов опрошенных жалуются на экономические трудности, связанные с работой предприятия, вынужденного частично свертывать свою экономическую деятельность. 13 процентов опрошенных пожаловались на обесценение сбережений из-за инфляции. Это известные вещи. Важно то, что практически отсутствуют жалобы на работу банковского сектора (менее 2 процентов) и на реальную безработицу: только 3 процента оказались в неоплаченном отпуске или перед угрозой увольнения, чуть более 3 процентов потеряли работу, менее 5 процентов сталкиваются с практикой задержки зарплат. В целом государство продолжает исправно выполнять свои социальные обязательства.

Россияне в своем большинстве смотрят на кризис через призму санкций. О причинах этих санкций и перспективах их снятия россияне знают мало, многие из них не видят прямой связи между санкциями и политикой России в Крыму и на Украине («это только предлог, все равно бы их ввели, не за то, так за другое») и видят в санкциях просто враждебность Запада, вызванную завистью и аналогичными нехорошими чувствами. Во многом, поэтому нет ясного понимания, как эти санкции скажутся на российской экономике. У большинства сохраняется известное мнение о том, что «мы все можем сделать сами», при этом имеются в виду, в первую очередь, продукты питания. О значении санкций для крупного бизнеса, банковского сектора, сферы высоких технологий население осведомлено крайне слабо.

Неудивительно, что общественное мнение оказалось расколото на примерно равные части: 41 процент считают, что от санкций пользы больше чем вреда, а 45 процентов видят их серьезные негативные последствия. Но и те, и другие полагают, что санкции можно и нужно вытерпеть, не поддаваясь на шантаж, и лишь 14 процентов россиян придерживаются мнения, что необходимо предпринять все возможные меры для их снятия, включая какой-то политический компромисс с Западом. Типичная психология «осажденной крепости»: «умрем, но не сдадимся», Кстати, о том, что санкции носят двусторонний характер, и фрукты и сыр из Европы пропали уже в силу встречных российских санкций, россияне не знают или не придают этому значения.

Отношение к санкциям во многом связано не столько с экономическими проблемами, которые испытывают опрошенные, сколько с политическими и мировоззренческими. Ущерб от санкций считают неприемлемым, как правило, те же россияне, точнее то же их меньшинство, которое негативно оценивает присоединение Крыма и отрицательно относится к деятельности В. Путина. Если консервативное большинство, в целом, скорее позитивно восприняло режим санкций, в том числе и встречный запрет РФ на ввоз западного продовольствия (около 25 процентов видят в этом только позитивные последствия и еще 25-30 процентов – как позитивные, так и негативные), то отношение либералов к ответным российским санкциям носит негативный характер.

Довольно легкое, спокойное отношение россиян к экономическим санкциям заслуживает отдельного анализа. С одной стороны, это проявление инфантилизма («пусть об этом думает власть»), с другой – некоторая переоценка роли и экономической мощи России. Согласно результатам более раннего опроса того же Левада-центра[6], менее 10 процентов опрошенных в начале марта 2014 года были сильно обеспокоены возможной международной изоляцией России, столько же – политическими и экономическими санкциями против нашей страны. И всего 4 процента – прекращением поставок в Россию товаров и продуктов с Запада, а 6 процентов – возникновением препятствий для поездок на Запад.

* * *

На фоне развивающегося кризиса и введенных санкций стала меняться «проблемная поляна» – те проблемы, которые опрашиваемые считают для себя особенно важными, существенными. Если сравнивать эти данные с результатами аналогичного опроса пятилетней давности, то хорошо видно, насколько выросло значение роста цен с 40 до 72 процентов. Почти 30 процентов опрошенных обеспокоены развитием ситуации вокруг Украины, чего 5 лет назад просто не существовало. На этом фоне, возможно временно, отошли на второй план такие стратегические проблемы, как вымирание населения России (с 29 до 16 процентов), сокращение доступа к бесплатному образованию и медицине (с 45 до 36 процентов), коррупция (с 44 до 30 процентов), рост преступности (с 30 до 9 процентов), угроза терактов (с 14 до 7 процентов), межнациональные противоречия (с 9 до 6 процентов). Пока это лишь первая реакция на кризис – растут цены! Нет реальной безработицы, нет опасения терактов, войн и вооруженных конфликтов. Но в каком направлении будет развиваться кризис на самом деле, покажет лишь время.

«Аномальное» состояние общества проявляется не только в «легком» отношении к экономическим трудностям. Существенно изменилось отношение общества к власти. Количественная социология, массовые опросы общественного мнения вплоть до весны 2014 года с большим трудом фиксировали происходящие перемены, которые очень мало отражались в конкретных цифрах и данных опросов. Глядя на них, было трудно предположить, что в стране произойдет что-то важное, необычное, скорее наоборот, они свидетельствовали о политическом «болоте» и общественной «спячке». Вплоть до присоединения Крыма относительно стабильным в течение всего периода наблюдений оставался уровень доверия к руководству страны, в первую очередь, к президенту В. В. Путину. Все колебания рейтинга носили волнообразный характер и не приводили к формированию заметных устойчивых тенденций. Однако фактор «Крыма» и психология «осажденной крепости» резко изменили картину.

Из следующих данных хорошо видно, насколько изменились отмеченные тренды в результате «крымской аномалии» 2014 года. Уровень доверия к Президенту РФ (не персонально к Путину, а именно Президенту) подскочил с 59 (в «докрымскую эпоху») до 78 процентов весной нынешнего года (а по данным ВЦИОМ даже до 85 процентов), и на этой высоте держится уже полгода. Менее значительный, но все же отчетливый рост коснулся и других институтов власти – Правительства РФ (с 43 до 49 процентов); руководителей регионов и губернаторского корпуса (с 43 до 48 процентов осенью, и затем снова вернулся к 43 процентам), Государственной Думе (с 29 до 32 процентов, и впоследствии снова вернулся к 29 процентам), Совету Федерации – с 31 до 34 процентов, и потом вернулся к 30 процентам доверяющих.

В меньшей степени перемены коснулись общественных и политических институтов. Так, политическим партиям доверяют всего 16 процентов россиян, что ясно говорит о глубокой деградации этого политического института. Произошедшая мобилизация носит отчетливо персоналистский характер, не случайно, по словам Д. Пескова, «Путин – и есть национальная идея России», с какой бы иронией не отнеслось экспертное сообщество к подобному заявлению. Очевидно, что рост рейтинга других институтов носит скорее характер отраженного света, поскольку они так или иначе тоже встроены в вертикаль власти, которая на самом верху замыкается В. В. Путиным. Однако результаты 2-й волны Мониторинга ИС РАН в апреле нынешнего года показали, что доверие к другим институтам власти, выросшее на волне патриотической эйфории, возвращается в свои привычные берега, и лишь рейтинг доверия к В. В. Путину остается на заоблачном уровне.

Мобилизация общественного большинства привела не только к росту количественных показателей президентского рейтинга, но и к росту доли тех, кто его поддерживает безусловно: за полгода эта цифра выросла больше чем вдвое – с примерно 25 до 57 процентов осенью и еще немного увеличилась до 58 процентов нынешней весной. 32 процента поддерживают В. В. Путина лишь отчасти, так как не видят ему приемлемой альтернативы, и только 7 процентов открыто заявляют о том, что не поддерживают Президента.

Рейтинг В. В. Путина, точнее феномен его устойчивости, постоянно обсуждается в различных экспертных кругах и СМИ; есть эксперты, которые объясняют его элементарным страхом дать честный ответ. Однако, это, скорее всего, не так. Ведь уровень поддержки В. В. Путина очень тесно коррелирует и с рейтингом присоединения Крыма, и с рейтингом донецкого ополчения, и с целым рядом других социологических констант. Для общественных радикалов, в основном из патриотического лагеря, В. В. Путин – лидер «русского мира», бросивший вызов всемогущим США. Для большей части обычных россиян он остается гарантом стабильности, лидером, отстаивающим привычные общественные реалии, и без которого «Россию просто съедят».

Таковы лишь самые внешние контуры «Крымской аномалии». Аналогичные тенденции – постепенного снижения уровня доверия к власти как основного тренда, и «крымской аномалии», – отмечали и другие исследователи общественного мнения, в частности, Л. Гудков. «Уровень доверия к власти с некоторыми колебаниями, вызванными предвыборными “накачками”, устойчиво снижалось вплоть до марта 2014 года. В этот период в обществе накапливалось огромное раздражение властью, шел устойчивый, казалось бы, необратимый процесс ее делегитимизации. После присоединения Крыма все социологические показатели резко устремились вверх…»[7].

Следом за Президентом по показателям доверия идут Российская армия (65 процентов доверяющих) и Церковь (50 процентов). Надо прямо сказать, что эта триада, характерная для всех авторитарных режимов, остается в России неизменной с самого конца 1990-х годов. Если Армия демонстрирует свои боевые качества в учениях, оборонном комплексе и «гибридных войнах», и находится сегодня в центре общественного внимания, то РПЦ переживала и лучшие времена. Сегодняшнее положение РПЦ, все сильнее встраиваемой в административную вертикаль, имеет и обратные последствия – снижение чисто духовного авторитета, что особенно бросается в глаза из-за отсутствия каких-либо внятных заявлений по братоубийственной войне на востоке Украины, где друг друга убивают прихожане одной и той же Церкви. Внутри самой РПЦ также поднялась волна крайне консервативных церковных деятелей, которые активно толкают Церковь к более широкому вмешательству в дела государства, общества, культуры и воспитания. И последствия такой политики носят неоднозначный характер.

* * *

Подведем некоторые предварительные итоги. По четырем вопросам (степень доверия к президенту Путину, выбор между властью и оппозицией, готовность поддержать власть, оценка правильности того пути, по которому идет нынешняя Россия), нами был составлен суммарный показатель, отражающий среднюю долю анти-властных, протестных настроений в различных группах российского общества.

Несмотря на то, что получившееся распределение носит не слишком выраженный характер, так как уровень недовольства властью определяется не столько возрастными характеристиками, сколько более тонкими, связанными с системой ценностей, видно, что наибольшее недовольство характерно для молодой части россиян, особенно в интервале 26-30 лет, а в группах старше 45 и особенно 50 лет происходит значительное снижение доли недовольных. Также отчетливо видно, что недовольство властью значительно более сильно проявляется в крупных городах, особенно с численностью населения от 500 тысяч до миллиона жителей – до 37 процентов, что даже превышает показатели традиционных источников протестной активности – мегаполисы (26 процентов).

И, наконец, что представляется наиболее важным – недовольство властью сегодня сконцентрировалось в достаточно локальной группе «русских западников», сторонников европейского выбора. Эта группа невелика по объему. Ее ядро – те, кто готов поддержать на выборах партию европейского выбора – составляет не более 3 процентов, а периферия, частично разделяющая европейские ценности – еще 10-15 процентов. Значительно снизилось на «крымской волне» недовольство властями со стороны русских националистов – почти вдвое, хотя и остается относительно высоким. Очевидно, что больше половины националистов, еще накануне «крымской эпопеи» относившиеся резко критично к российским властям, примкнули к мобилизованному властям большинству (что и показал «Русский марш» в ноябре прошлого года).

Разогрев политической жизни, однако, никоим образом не повлиял на реальное политическое участие граждан. Официальная «политическая поляна» остается в коматозном состоянии: политические партии продолжают деградировать, сливаясь в единое целое (КПРФ, ЛДПР, СР становятся все более похожими на филиалы Единой России), убирают из своих рядов всех ярких политиков с собственным мнением. Протестная активность остается на низком уровне, несмотря на начавшийся экономический кризис. Пожалуй, лишь трагическая гибель Б. Немцова в феврале этого года смогла собрать достаточное количество людей в Москве, вышедших выразить поддержку идеям погибшего политика. А критическая энергия активной части общества находит свой выход в социальных сетях, форумных площадках в Сети, в том числе вокруг некоторых СМИ.

Это очень напоминает самую середину 1980-х годов, когда «идти в политику» было еще рано, но обсуждать в полуформальной обстановке можно было уже все. С другой стороны, в середине 1980-х годов общественная активность интенсивно концентрировалась вокруг общественных волонтерских движений, из которых выросли потом вполне состоявшиеся общественные структуры, такие как «Мемориал», «Община», первые политические партии. Сегодня этого почти нет. Лишь 4 процента опрошенных за последний год хотя бы эпизодически участвовали в социальных волонтерских движениях, 2 процента – в экологических, 3 процента – в благотворительных. 6 процентов принимали участие в акциях в рамках местного самоуправления, 1 процент – в сфере защиты потребителей; 1 процент – в правозащитных организациях, 2 процента – в объединениях по защите памятников истории и культуры, 2 процента – в религиозных организациях. Больше всего, 7 процентов, отметили участие в Интернет-сообществах, но это все же пассивная форма общественного участия.

Исходя из результатов опроса, пока сложно прогнозировать и повышение политического участия в случае ухудшения социального положения. Однако есть точка зрения, что старая партийно-политическая система, дойдя до своего «дна», скоро начнет формироваться заново. «Система пришла в движение, и эти подвижки будут продолжаться. Расколы будут происходить в первую очередь внутри так называемых системных партий. Именно эти расколы во многом предоставят строительный материал для новых проектов. Кроме того, неизбежно появятся новые кандидаты – те, кто ранее не участвовали в выборах по разным причинам, и те, кого подняла политическая волна минувших лет»[8], - отмечает политолог А. Кынев.

События, связанные с переворотом на Украине и последующим присоединением Крыма к России, стали важнейшим переломным пунктом новейшей российской истории, так как были запущены процессы, во многом носившие вынужденный характер: отступать не может ни одна из сторон кровавого конфликта на Украине. Важные последствия «Крым» имел и для внутриполитической жизни России, так как привел к резкой поляризации общества на большинство, поддерживающее курс властей, и меньшинство, его активно не приемлющее. Меньшинство это, однако, обладает сильными позициями в элитах и в СМИ, пользуется поддержкой западного общественного мнения, и уже в силу этого по своей влиятельности может соперничать с большинством.

Кроме того, произошедшие события привели к беспрецедентному контролю СМИ над общественным большинством через крайне агрессивный стиль ведения общественной пропаганды, к архаизации и клерикализации общественной жизни, то есть к тому, что в политологии определяется как политическая реакция. На этом фоне можно видеть, что общий уровень поддержки действий властей по Крыму за минувший год не слишком изменился. Доля безусловной поддержки снизилась до 63 процентов – это те, кто считает присоединение Крыма безусловной победой России. 32 процента россиян видят в этом событии как позитивные, так и негативные последствия, и лишь 4 процента считают, что решения по Крыму привели к однозначно негативным последствиям, а само решение называют ошибочным.

Но дело даже не в подобном раскладе сил, а в той непримиримости и агрессивности, с которой сторонники и противники идеи «Крым – наш» отстаивают свои позиции, создавая в обществе атмосферу нетерпимости к инакомыслию. «Крым», условно говоря, разбудил в российском большинстве архетипические пласты сознания, которые ожили после нескольких десятилетий спячки и стали формировать повестку дня. Согласно этим архетипам, Россия должна быть империей, объединителем «русского мира», великой державой, противостоящей Западу и другим ведущим странам, а население России должно поддерживать действия властей и выявлять в своей стране «предателей» и «пятую колонну».

Аналогичная расстановка общественно-политических симпатий выявилась и в отношении событий в Донбассе. 67 процентов опрошенных – те же безусловные сторонники присоединения Крыма, – сочувствуют силам донецкого ополчения, которое стремится освободить «свою» донецко-луганскую землю из-под власти киевских «оккупантов», 4,5 процента сочувствуют силам украинской армии, а 29 процентов не сочувствуют ни тем, ни другим, а лишь простым людям, вынужденным испытывать страдания и лишения. При этом ни у сторонников, ни у противников донецкого ополчения нет ясного понимания реальных целей и двигательных мотивов развязанной там бойни, а также мере участия России в происходящих в этом регионе событиях и ее планах.

Глубокий ценностный раскол общества, произошедший в связи и вокруг событий в Крыму и на Украине, имеет очень мало пересечений с обычными социально-демографическими факторами. Оно не имеет ярко выраженных социальных или региональных границ. Раскол часто происходит внутри семей, дружеских компаний, на работе, где угодно. Людям становится труднее общаться друг с другом, в обществе растут агрессия и нетерпимость к чужому мнению. Вероятно, большое значение при определении позиции имеет привычка пользоваться и доверять – либо электронным СМИ и официальной информации, либо сообщениям в Сети и другим альтернативным источникам информации. Итак, прошло полтора года, идея, обретшая форму лозунга «Крым – наш»! пока продолжает торжествовать, лишь прибавилось некоторое число умеренных скептиков.

* * *

Политолог Кирилл Рогов[9] задается вопросом о том, каково качество «путинского большинства», сформировавшегося вокруг внешнеполитического вектора власти? По его мнению, «сторонники «нереальности» пресловутой цифры апеллируют к двум политологическим и социологическим гипотезам – эффекту «сверхбольшинства» и эффекту «спирали молчания» Элизабет Ноэль-Нойман. В результате средний избиратель, не имеющий четких политических представлений (что нормально, а что нет), вынужден присоединяться не столько даже к точке зрения телевизора, сколько к мнению большинства людей, которые, как он знает, думают примерно так, как говорят по ТВ. Эффект «сверхбольшинства» увеличивает число тех, кто говорит «да», то есть поддерживает режим». Некоторые «социо-скептики» выдвигают для объяснения «крымской аномалии» более простое объяснение: опрашиваемые в условиях частичной мобилизации просто боятся выражать свое истинное мнение, и дают неправдивые общественно одобряемые ответы.

Мы же склонны предположить, что в массовом сознании произошла реанимация архетипического массового сознания. Настроение общества в целом стало носить более радикальный характер, чем официальная политика власти. Общественному мейнстриму резко противостоит группа либералов-западников, ориентированных на европейский тип развития, ценности демократии и свободного рынка. Голоса же центристов практически не слышны, информационная среда в стране глубоко поляризована.

Однако все это лишь видимая, надводная часть развития событий. Не раз приходилось фиксировать внимание на том обстоятельстве, что консерватизм современных россиян в значительной степени носит показной, декларативный характер и слабо подтверждается их образом жизни, поведенческими установками, готовностью к мобилизации, и другими важными ценностно-мотивационными атрибутами. На практике мы наблюдаем атомизированное посттрадиционное общество, живущее в соответствии с индивидуальными стратегиями выживания и ориентированное на ценности массового потребления, с разрушенными во многом семейными традициями, низким уровнем солидаризма и самоорганизации.

Это тот случай, когда матрица общественного автостереотипа, представлений общества и нации о самих себе, резко противоречит объективным оценкам состояния общественной морали и правосознания. Однако сфера политического выбора, формирования массового сознания в государственно-политической сфере во многом относится также к сфере «идеального»¸ декларативного, и, как результат, на практике в большей степени воспроизводит архетипические пласты сознания, чем реальные интересы и мотивации. «Консервативная революция» если и произошла, то на поверхности общественного сознания, но мотивационная система ценностей изменений не претерпела.

Само общество по своим базовым ценностям медленно двигается в сторону современного потребительского общества, в котором зависимость населения от власти постепенно снижается, а личные, индивидуальные интересы превалируют над общественными. Как видно из следующих таблиц (Мониторинг ИС РАН), доля тех, кто безусловно нуждается в поддержке государства, упала за последние 3-4 года на 10 процентов – с 66 до 56 процентов, и, видимо, этот процесс будет продолжаться. За последние 5-6 лет доля тех, кто отдает приоритет личным интересам над интересами страны и общества, выросла с 55 до 59 процентов. В том числе среди молодежи эта цифра составляет 67 процентов. И это, пожалуй, главное обстоятельство, которое объективно не даст в России свершиться консервативной революции даже при 70-процентной поддержке большинства ее лозунгов и идей. Потому что на практике эта поддержка ограничивается парадной риторикой, в которую многие россияне охотно верят, но вот действовать в соответствии с ней – воевать, работать «за так» на государство, осознавать себя как послушный элемент этого государства – не будут.

2005

2008

2010

2011

2014

2015

1. Я смогу сам (-а) обеспечить себя и свою семью, и не нуждаюсь в поддержке со стороны

34

40

39

34

44

44

2. Без поддержки со стороны государства мне и моей семье не выжить

66

60

61

66

56

56

2009

2015

1 – Людям следует ограничивать свои личные интересы во имя интересов страны и общества

45

41

2 – Личные интересы – это главное для человека

55

59

По мнению психологов[10], основные ценностные различия между россиянами заключаются в выборе между социально ориентированным консерватизмом и эгоистическим самоутверждением. В случае предпочтения социального консерватизма, человек ориентируется на кооперацию с людьми, но не в смысле кооператива как инициативного начинания, а в смысле конформного встраивания в существующие социальные структуры, и ради этого готовы на выход за пределы собственных интересов, лояльности друзьям и заботе об окружающих. В случае предпочтения эгоистического самоутверждения, напротив, человек выбирает самостоятельный путь, готов к развитию, самосовершенствованию и созданию чего-то нового, но – в отрыве и даже, возможно, противопоставляя себя любым социальным ограничениям.

Если говорить о динамике, то российское население, судя по разным исследованиям, на протяжении последних десятилетий медленно переходит от полюса консерватизма к полюсу самоутверждения. Среди новых поколений растет значимость богатства, успеха, гедонизма, самостоятельности и падает значимость всех консервативных и социальных ценностей. Как утверждает Лев Гудков, «ни о либеральных, ни о консервативных ценностях в России не приходится говорить всерьез. Общество не идеологизировано. Именно поэтому я не стал бы говорить ни о консервативных настроениях, ни о либеральных. Они характерны для маргинальных групп, небольших по численности»[11].

«Посткрымская» картинка образца 2014 года наложилась на целый комплекс архетипов, установок, фобий, которые в совокупности и образуют нечто, что можно охарактеризовать как социокультурный код нации или архетипический пласт его сознания. Синдром «крымской мобилизации» оказался намного сильнее во многом потому, что разбудил в россиянах частично спавшие до нынешнего момента, но, как оказалось, всегда готовые проснуться, выработанные историей страхи, мифы, архетипы (восприятие и оценки самих себя, других народов и стран, образы "внутреннего" и "внешнего" врага). Напомним в этой связи некоторые результаты проекта «Русская мечта», проведенного ИС РАН три года назад[12]. «…К цивилизационным характеристикам русской мечты, которые в значительной степени коррелируют с тем, что мы определили как социокультурный код, эксперты относят:

Православие;
Сильную централизованная власть;
Имперскую внешнюю политику;
Духовность в противовес меркантильности.
Все эти четыре важнейших пункта, выделенных экспертами, являются своего рода культурологическими штампами, содержание которых, особенно в настоящее время, представляется далеко не столь очевидным. Если эти ценности более или менее точно отражали цивилизационные доминанты исторической России, Российской империи, то остается открытым вопрос о том, в какой степени эти доминанты работают в России сегодняшней. Известный специалист по теории консерватизма А. Филиппов полагает, что никаких признаков консервативной революции в сегодняшней России нет. «Именно здесь консервативной революции я не вижу совсем, хотя дедемократизацию, конечно, вижу[13]». Как справедливо замечает И. Яковенко, «традиции могут жить тысячи лет. Но они живут ровно до того момента, когда утрачивают адаптивность и превращаются в механизм разрушения общества носителей традиции. В этом случае они либо забываются, либо трансформируются. Традиция имперской державы, автократии, деспотизма потому и существовала веками, что позволяла создавать на этой территории, в эту историческую эпоху жизнеспособное государство. Всемирно-исторический контекст изменился. Соответственно должны меняться и социально-культурные основания общества»[14].

* * *

Сложно сказать, насколько долгой окажется судьба посткрымского путинского большинства. Как считает А. Титков, «тотальная консолидация российского общества вокруг власти – миф. Пресловутое “посткрымское большинство” расколото по многим измерениям. Многое зависит от того, в каком направлении двинутся еще не определившиеся 30 процентов»[15]. Свое возьмет и экономический кризис, особенно в удаленных российских регионах. Возобновятся основные тренды, формировавшие общественное мнение до 2014 года. Но процессы, получившие развитие в 2014 – 2015 годах, надолго останутся фактом новейшей истории, который позволил переосмыслить многие важные механизмы, определяющие социальную и политическую реальность.

В первую очередь, это касается роли архетипического кода, которая оказалась сильнее, чем многие предполагали, – ведь социальные изменения в стране должны были бы привести к его трансформации. А Эмиль Паин, уже отталкиваясь от реалий наших дней, полагает, что нынешний посткрымский синдром можно охарактеризовать как «недототалитарное сознание», и предвещает скорый разворот маятника в обратную сторону: «… мобилизационные режимы по историческим меркам самые недолговечные… Исторически все процессы ускоряются, и я думаю, что время жизни мобилизационных режимов сейчас измеряется уже не десятилетиями, а годами…»[16].

Пока же складывается впечатление, что народу дали смысл жизни, утолили экзистенциальный голод и возвратили к своей архетипической матрице. Простая и ясная картинка, где свои, где чужие, кто враг, а кто друг, пришлась очень кстати, и отчасти заменяет сегодня поиск «хлеба насущного». С другой стороны, «основная тенденция, наблюдаемая за последние 20 лет, – это формирование на территории России современного национального государства, разумеется, в смысле политической нации»[17]. Люди хотят планировать свою деятельность, иметь постоянную зарплату, сохранять свои сбережения. А для этого необходимо государство с признанными миром границами, стабильным законодательством, конституцией и отсутствием неопределенности в будущем. Жизнь берет свое. Такова картина общественного мнения, складывающаяся к лету 2015 года.

[1] http://sputnikipogrom.com/russia/379.../#.VXedbFKInfJ

[2] Р. Туровский. Год надежд. – «Лента.Ру». 2015. 06.01.

[3] Здесь и далее приводятся данные социально-политического мониторинга Института социологии РАН (рук. М. Горшков), две последних «волны» которого были выполнены в конце 2014-го и весной 2015 года.

[4] Опрос проведен в апреле 2015 года. Сайт ВЦИОМ.

[5] М. Дмитриев. Массовое сознание уже переключилось на экономические проблемы. http://www.novayagazeta.ru/politics/67153.html

[6] Левада-центр, март 2014 года.

[7] Л. Гудков. «Сейчас Россия живет в эпоху безвременья» – «Русская планета». 2014. 01.11.

[8] А. Кынев. Каким будет партийный расклад в 2016 году? – «Газета РБК». 2015. 15.04.

[9] К. Рогов. Правда ли, что 83% россиян поддерживают Путина? – «Форбс». 2014. 09.09.

[10] М. С. Яницкий. Ценностные ориентации личности как динамическая система. Кемерово, 2000.

[11] Л. Гудков. «Это не консерватизм!» – http://slon.ru/calendar/event/1062505/

[12] См. Л. Бызов. Контуры новорусской трансформации. М.: Изд-во РОССПЭН, 2013.

[13] Консервативная революция – незавершенная эпоха. Беседа А. Эткинда с А. Филипповым. – http://gefter.ru/archive/14142

[14] И. Г. Яковенко. Может ли в ХХI веке особый путь оказаться самым верным? – «НГ-Сценарии». 2015. 29.04.

[15] А. Титков. Три России – из кого на самом деле складывается «путинское большинство» – «РБК». 2015. 31.03.

[16] Э. Паин. Магия тоталитаризма – http://www.colta.ru/articles/society/7139

[17] Одного Крыма достаточно – «Газета.Ру». 2015. 23.03.