*3185. Фрэнсис Фукуяма: «Широкие слои населения России выиграли бы от установления настоящей демократии»

[Денис Волков]

http://slon.ru/russia/frensis_fukuya...-1153932.xhtml

Фрэнсис Фукуяма

– 25 лет назад в журнале National Interest была опубликована получившая широкую известность статья “The end of History?”, в которой вы говорили о том, что с крахом коммунизма в мире не осталось альтернативы либеральной демократии и капитализму (в дальнейшем работа была расширена до книги). Но сегодня кажется, что все больше число режимов берут пример с России в том, что ставят под контроль независимые СМИ, устрашают некоммерческие организации, маргинализируют политическую оппозицию. Венгерский премьер говорит об этом открыто. Представляет ли Россия, таким образом, значимую альтернативу западному пути развития?

– На первый взгляд, в мире сегодня существуют две недемократические альтернативы западному пути – Россия и Китай. Китайская модель представляет собой серьезный вызов, так как китайцы смогли создать развитую экономику, обеспечить высокие темпы экономического роста, внедрить в производство огромное количество инноваций. Россию сложно считать серьезной альтернативой Западу, так как ее экономический рост основан прежде всего на доходах от продажи энергоресурсов, сильная экономика так и не была сформирована. Это государство-рантье, живущее за счет нефтяных доходов. Вряд ли найдется большое количество товаров, произведенных в России, которые будут готовы покупать в других странах, в отличие от китайских товаров, – и это делает страну очень уязвимой, в длительной перспективе устойчивый экономический рост в таких условиях невозможен.

Другая проблема (и об этом я много пишу в своей новой книге, которая сейчас готовится к изданию и будет называться “Political Order and Political Decay”) заключается в том, что по большому счету Россия по-прежнему остается скорее патримониальным государством, нежели современным (modern). Современное государство управляется в интересах и к выгоде своих граждан. Оно обезличено (impersonal), наличие гражданства само по себе гарантирует определенные права и статус, вне зависимости от близости к лидеру или наличия полезных связей.

Мне кажется, что в сегодняшней России сложилась политическая система противоположного свойства. Страна управляется узким кругом лиц-инсайдеров, использующих привилегированное положение для собственной выгоды. При этом государственные услуги, такие как образование или здравоохранение, по-прежнему низкого качества. И снова Китай (по контрасту с Россией), оставаясь авторитарным, обеспечивает довольно высокое качество государственных услуг. Поэтому, несмотря на проводящиеся выборы, высокий уровень поддержки руководства, Россия не является современным государством. Патримониальное государство может сохраняться на протяжении довольно большого срока, особенно если обладает нефтяными запасами. Но это государство, которое управляется в интересах инсайдеров, и в этом фундаментальная несправедливость российской политической системы, которая в длительной перспективе будет подтачивать легитимность режима.

– Вы считаете, что это является проблемой? Ведь в России большинство демонстрирует поддержку власти, а государству удается удовлетворять запросы этого большинства.

– Мне кажется, что здесь несколько различных проблем. Любое государство должно удовлетворять базовые потребности населения. Но это нужно делать эффективно. И я не думаю, что в случае с Россией это так. Во-вторых, остается проблема справедливости, государство – это не частная собственность тех, кто им управляет. Напротив, в системах открытого доступа обеспечиваются условия для соревнования экономических игроков, и это справедливая система. Она позволяет большему количеству людей делать деньги и продвигать себя. Я думаю, что такой системы в сегодняшней России просто не существует.

Да, коррумпированные государства существуют, и в этом смысле какая-то альтернатива Западу есть. Но являются ли они (и Россия вместе с ними) желаемой альтернативой? Много ли в мире стран, жители которых восхищаются Россией и хотят, чтобы их государства были похожи на нее? Не думаю, что много. Может быть, только Венгрия Виктора Урбана – по каким-то своим причинам. Я думаю, очень немногие страны видят в России модель для собственного развития, – и снова по контрасту с Китаем. Многие уважительно относятся и завидуют китайскому экономическому успеху, но не российскому. Думаю, люди понимают, что если у них нет большого количества энергоресурсов, они просто не смогут достичь российских экономических показателей. Российский успех 2000-х годов невозможно воспроизвести.

– А как вы считаете, демократия может стать привлекательной моделью для России? Какие преимущества она в себе несет?

– В связи с тем хаосом, который сопровождал крушение коммунизма, многие в России ассоциируют события 1990-х с демократией. А это не может считаться демократией, в особенности это не имеет ничего общего с тем, что принято называть верховенством права (rule of law). Потому что, вы знаете, демократия – это вообще-то не хаос, демократия – это сложноорганизованное общество, в котором люди соблюдают массу правил, здесь обеспечены права собственности, нет засилья криминальных банд и так далее. Потому я считаю, что существует ложная ассоциация демократии с хаосом, когда сильные наживаются за счет слабых. Думаю, что настоящая либеральная демократия представляет собой полную этому противоположность. Ее цель – защищать слабых от сильных. Это как раз то, что приносит выгоду всем. Широкие слои населения России выиграли бы от установления настоящей демократии – если бы страна была открыта внешнему миру, если к людям относились бы справедливо и беспристрастно, а у инсайдеров в правительстве не было таких преимуществ перед обычными гражданами.

– Вы говорите, что в России нет ясного понимания того, что представляет собой демократия. А как бы вы ее определили? Каковы ее основные характеристики?

– Демократия предполагает наличие трех основных институтов. Главный из них – государство, у вас должно быть государство, способное оказывать услуги, такие как здравоохранение и образование, создавать инфраструктуру, обеспечивать законность и порядок. Кстати, с моей книгой “Statebuilding” в России произошла досадная вещь: она была переведена на русский и опубликована под названием «Сильное государство». И я думаю, это ввело в заблуждение многих российских читателей. Можно было подумать, что я являюсь адвокатом путинской России. Моя концепция «сильного государства» сильно отличается от путинской. Это не репрессивное государство, основанное на грубой силе, но то, которое эффективно обеспечивает население базовыми услугами. Я уверен, что государство должно быть ограничено законом, быть подотчетным гражданам, без этого сильное государство превращается в тиранию. И Россия в последние годы устойчиво движется в этом направлении.

Соответственно, второй необходимый для демократии институт – это верховенство права, что ограничивает способность государства ущемлять отдельного индивида. Собственно в этом и заключается его основное назначение. Чтобы сильные и могущественные не могли уклоняться от ответственности, как не могут этого сделать обычные люди. Наконец, в-третьих, необходима демократическая подотчетность (accountability), которая как минимум означает, что люди могут менять своих правителей. Кроме того, это предполагает широкое гражданское участие в формировании и формулировании государственной политики (policy). Либеральная демократия объединяет в себе все три перечисленные составляющие. В Европе и Соединенных Штатах они также служат основой рыночной экономики, которая, как мне кажется, тесно связана с либеральной демократией и способствует производству богатства.

– По вашему мнению, может ли демократия установиться в России? И что в России может способствовать такому развитию событий?

– Чаще всего проводником либеральной демократии становился растущий средний класс – люди с высоким уровнем образования и достатка, им не приходится тревожиться о том, как заработать себе на пропитание. У них есть собственность, которую государство может отнять, и поэтому им не безразлично, что делает государство. Они хотят влиять на государственную повестку и участвовать в политике. И мне кажется, что признаки такого общества видны в России сегодня. Благодаря экономическому росту в России увеличивается средний класс, и эти люди все чаще выражают обеспокоенность по различным поводам. Проблема в том, что такой демократический импульс может оказаться перехвачен национализмом, как это уже было в Европе в XIX веке. И мне кажется, именно это и происходит в России в данный момент.

Существует множество различных способов становления демократических институтов. Многие авторитарные режимы просто неустойчивы. Они проводят плохую экономическую политику, приводящую к обнищанию населения, они подрывают собственную легитимность, потому что не могут надлежащим образом выполнять свои функции. Это мы наблюдаем в России. Возможны расколы в элитах, если там не получается прийти к согласию по поводу того, как поделить добычу. Наконец, изменения могут начаться под влиянием внешнего шока, а Россия как раз в этом плане уязвима, у нее не очень хорошие демографические показатели, нестабильная ситуация на границах. Это может произойти под влиянием тех социальных изменений, которые идут в России, в результате кризиса. Существует масса различных путей, ведущих к демократии, и трудно предсказать, по какому может пойти Россия. Но важно подчеркнуть, что демократии не получается, если люди к этому не стремятся, если люди не открыты внешнему миру.

– Еще недавно казалось, что моделью демократизации России может стать украинский Майдан, но в свете последних событий в глазах многих россиян этот путь оказался дискредитированным. Что вы можете сказать по этому поводу?

– В каком-то смысле Майдан представлял собой народную революцию, какой была и «оранжевая революция». Однако важно, что последует за этими событиями, приведут ли они к стабильности и становлению хороших институтов. «Оранжевая революция» в этом отношении потерпела неудачу, она не решила проблемы плохого государственного управления и коррупции. Поэтому историю Майдана нельзя считать завершенной. Сейчас, к сожалению, вследствие российского вмешательства украинское руководство поглощено прежде всего внешнеполитическими проблемами. Однако, мне кажется, все еще остаются хорошие шансы на демократическое переустройство Украины. Хотя бы потому, что на этот раз его хочет большое количество украинцев.

– Можете ли вы назвать еще какие-то недавние примеры успешного перехода от авторитаризма к демократии?

– Можно привести пример Грузии, которой, в отличие от Украины, удалось создать достаточно компетентное государство. У них получилось справиться с коррупцией, они довольно эффективно предоставляют государственные услуги. В этом отношении Грузия кажется намного более близкой к Европе и даже к Западной Европе. И это ощутимый успех. Да, у них есть очевидные трудности, но еще никому не удавалось построить демократию за одно десятилетие. Это длительный процесс.

[Андрей Колесников]

http://carnegie.ru/commentary/2016/04/25/ru-63436/ixlf

Кто-то говорит об инволюции, обратном движении режима назад, к советской власти. Кто-то − о том, что это не инволюция, а эволюция – к большей авторитарности. Иные ждут революцию, обнаруживая в гражданском активизме нуклеус перемен. В России, впрочем, нередко побеждает инерционный сценарий, когда общий интерес совпадает с интересом автократа: ничего не будем трогать, а то как бы не стало хуже

Все чаще в российском политическом дискурсе возникает цифра 10. Михаил Ходорковский дает нынешнему режиму примерно десять лет, не меньше. Доклад НИУ ВШЭ, подготовленный Натальей Акиндиновой, Ярославом Кузьминовыми и Евгением Ясиным к традиционной апрельской конференции Вышки, назывался «Экономика России: перед долгим переходом». Там тоже мелькало понятие «десять лет», например в связи с потенциальным эффектом от повышения пенсионного возраста и реанимации накопительной пенсионной системы.

Теоретически это десятилетие «долгого перехода» можно разложить на несколько составляющих: два года до президентских выборов, шесть лет очередного срока Владимира Путина, два года на транзит от послепутинской эры к гипотетическому торжеству демократии. За это время лидеры транзита, допустим Михаил Ходорковский, с одной стороны, и Алексей Кудрин − с другой, могли бы привести страну к свободным выборам и системе со сменяемостью власти.

Это, разумеется, романтическая конструкция, несколько утопически выглядящая на фоне новостей всего лишь одной, вполне рядовой недели: генерал-майора полиции назначают омбудсменом (это безукоризненная иллюстрация понятия «оксюморон»), в шведской компании Oriflame с демонстративной дидактичностью проводятся обыски, главный следователь страны предлагает сажать в тюрьму за отрицание результатов референдума о присоединении Крыма, а спикер верхней палаты парламента соглашается с тем, что идея эта неплохая.

Утопизм усугубляется тем, что в предвыборные времена, да еще на фоне экономической депрессии, власти придется продолжать кормить народ «чувством великой державы», заполнять «холодильник» шпионами, обнаруженными чеченским арктическим спецназом, и открывать в дополнение первому – внешнему – фронту второй – внутренний – фронт: не только против врагов Башара Асада, но и против пятой колонны внутри страны.

Режим не способен к либерализации и демократизации (не следует ее ждать и в следующем политическом цикле), хотя и задумывается над тем, как скорректировать экономическую политику таким образом, чтобы, не затронув основы автократической политической системы, вернуть показатели ВВП начала нулевых годов и снова завоевать сердца среднего класса. Это важно для того, чтобы и после 2018 года сохранить систему (а значит, власть сегодняшних элит и их лидера) в том виде, в каком она сложилась за последние полтора десятилетия.

Именно поэтому любые разговоры о «Стратегии-2030» на самом деле сводятся к обсуждению возможного плана краткосрочных мер – технократичных и ничего не меняющих не то что в политической, но даже в экономической модели. От того же Алексея Кудрина ждут не столько аналога «программы Грефа», готовившей повестку для «молодого» Путина в 1999−2000 годах, или «Стратегии-2020», ставшей фолом последней надежды перед уходом Дмитрия Медведева и возвращением прежнего патрона, а быстрых и технологичных экономических мер с почти немедленным эффектом.

Проблема в том, что превратить Россию в место дружелюбное для инвестиций можно, однако для этого необходимо поменять политический режим и его фьюжн-идеологию, этот коктейль из теорий заговора, вечно оскорбленного национального достоинства и оправданий системы, где «власть = собственность», а «собственность = власть». В результате вся экономическая политика сводится к этакой дипломатии Дохи, переговорным сверхусилиям, конечная цель которых – повышение цен на нефть.

Любая неустойчивая система, опасающаяся своего биологического исчерпания, внешне хорохорится, а по ночам, оставаясь один на один с самой собой и своей политической бессонницей, начинает шарахаться от собственной тени и окружать себя забором из национальной гвардии и страховочной сеткой из верных олигархов, всегда держащих наготове параллельный бюджет – не для решения проблем, а для заливания их деньгами. Такая система черпает свою легитимность в героическом прошлом страны, причем в строгом смысле другой страны – СССР. Внутренняя политика в результате сводится к политике исторической, а любая война становится «войной памяти» − даже тот же Крым аннексирован сначала ностальгией, а уже потом средствами силовой дипломатии. Ностальгия и стремление приручить историю превращаются в способ легитимации власти.

Электоральные кампании все еще важны для режима – как раз с точки зрения его легитимации: а как же, ведь это система, выражающая волю большинства, при этом делегитимирующая меньшинство, не признающая за ним права на представительство. Однако попытка прикрыть выборы, которые уже на автопилоте фальсифицируются, даже если сама власть этого не очень хочет, авторитетом той же Эллы Памфиловой, − слабое утешение. Для того чтобы обеспечить честность выборов, а значит, легитимность власти, председателю ЦИК по всей стране придется делать то, что она уже сделала на выборах в Барвихе, географически-карикатурном символе российского олигархического капитализма, − отменять выборные процедуры. Строго говоря, единственный способ сохранить легитимность – отменить выборы в принципе. А это решительно невозможно.

В 2016-м те же четыре партии пройдут в парламент. Новые, более агрессивные, закаленные в праймериз «Единой России» фигуры станут защищать режим в период подготовки к президентским выборам 2018 года, на которых на фоне растерянности, политической апатии и слабых надежд на лучшее победит кандидат Владимир Путин.

Тут-то и настанет время транзита, но вот куда?

Кто-то говорит об инволюции, обратном движении режима назад, к советской власти. Кто-то − о том, что это не инволюция, а просто эволюция режима – к большей авторитарности и агрессивности. Иные ждут революцию, обнаруживая в гражданском активизме нуклеус перемен, в участившихся трудовых протестах – новую волну демократии, а в ответах на вопросы социологов – страх, в котором угадываются гроздья гнева.

В России, впрочем, нередко побеждает инерционный сценарий, когда общий интерес совпадает с интересом автократа: давайте ничего не будем трогать (и делать), а то как бы не стало хуже. И суетливо шарим глазами по табло, где движутся котировки нефти.

Это только кажется, что такая модель жизни не может быть доминирующей в течение многих лет. Еще как может. Но транзит подступает объективно. В персоналистской системе «персона» имеет значение. Первое лицо может в 2024 году пойти на очередные выборы – если будет опасаться за свою жизнь и здоровье и за сохранение в безопасности широко понимаемой «семьи», состав которой за грядущее десятилетие все-таки претерпит некоторые изменения.

И тогда это будет время или жестокой борьбы за власть – прямолинейной, как драка в хоккее (звездный час политиков с психофизическим устройством Алексея Навального), или транзита. Модель которого может быть самой разной – от разборок наследников (Маленков−Берия−Хрущев) с быстрой победой хитрейшего до пактов Монклоа по-русски с появлением русского же переходного премьер-министра (например, Алексей Кудрин как Адольфо Суарес).

Да, конечно, потенциальный уход Путина не обеспечивает немедленного благосостояния и долгой счастливой жизни. Да, могут прийти персонажи с совсем уж устрашающими националистическими взглядами – президент и сегодня выглядит образцом рациональности на фоне отдельных представителей своего ближнего круга. Но исторический опыт (движение от Сталина к Хрущеву, от Брежнева−Андропова−Черненко к Горбачеву) показывает, что транзит – это переход от жесткого авторитаризма к либерализации, мягкой или более радикальной. Персоналии здесь имеют значение, но в любом случае консенсус, как внутриэлитный, так и гражданский, общественный, все-таки склоняется в таких ситуациях в пользу перемен.

Только на перемены должен сформироваться спрос. Как в среде тех, кто их станет предлагать, – будь то элиты или контрэлиты, − так и в среде тех, кто их будет массово потреблять. Пока, как справедливо сказано в докладе НИУ ВШЭ, плохие институты и пассивные модели поведения устраивают и власть, и бизнес, и население, даже несмотря на глухое недовольство и попытки протестовать против несправедливости в повседневной жизни.

[Андрей Малахов]

https://www.youtube.com/watch?v=EsnX4YQz-fY

[Светлана Бабаева]

ПРОФИЛЬ № 23/18 ИЮНЯ 2007
ЛИБЕРАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Фрэнсис Фукуяма-пожалуй, один из самых почитаемых в России современных политических исследователей-приезжал в Москву на прошлой еделе на презентацию своей новой книги.
Приехал, кстати, из Петербурга, где участвовал Международном экономическом форуме…. В издательстве «АСТ», эксклюзивном издателе Фукуямы в России, ыходит уже шестая его книга-«Америка на распутье» (в США она вышла в 2006-м). Ее считают поворотной в мировозрении Фукуямы-философ, дескать, перестал быть неоконсерватором и скорректировал свои взгляды на конец истории. Не совсем так…..
Фрэнсис Фукуяма, профессор политической экономии Университета Джонса Хопкинса, стал фактически классиком мировой политологии не по смерти и не спустя 100-200 лет, а когда ему исполнилось 40. В 1992 году он выпустил книгу «Конец истории и Последний человек», которая была мгновенно прочитана, растиражирована и переведена на 20 языков. (Стоит все же уточнить, что первый ее вариант-«Конец истории»-вышел тремя годами ранее, был замечен, что, собственно, и побудило автора дополнить и расширить книгу.)
После этого Фукуяма выпустил еще 6 книг, включая очень любопытное сследование о структурах постиндустриальных обществ и последствиях внедрения в повседневную жизнь новых технологий, а также размышления о судьбе неоконсерватизма после Афганистана и Ирака. И наконец, «Великий разрыв», который содержит во многом более глубокий анализ, чем первая книга. Если творчество Фукуямы будет востребовано в веках, то таковым станет, скорее всего, как раз «Разрыв», где много говорится о человеческих инстинктах, нормах и вообще больше о вечном, хотя и через призму преходящего…. Но именно «Конец истории» ему припоминают всегда, все и во всех ситуациях. От комментариев по войне в Ираке (ну и где же ваш хваленый либерализм, венец человческого социального развития?-хотя Фукуяма войну не поддержал, о чем сообщал открыто, и не раз) до бесконечных апелляций к «последнему человеку» в блогах, где первоначальный смысл термина искажен до неузнаваемости.
Фукуяма-уроженец Читкаго (штат Иллинойс), города, сосредоточившего в себе ярчайших представителей американских социальных наук. Из Чикаго происходит Алан Блюм, выдающийся американский ученый (он преподавал Фукуяме политическую философию, хотя сам упорно относил себя к «исследователям», а не к «философам»), чьим наставником, в свою очередь, был Лео Страусс, профессор Чикагского университета. Именно имя Страусса мелькает всегда, когда читаешь биографии Пола Вулфовица (кстати, бывшего декана Университета Джонса Хопкинса и теперь уже уходящего главы Всемирного банка), Дональда Рамсфелда (кс-министра обороны США, тоже уроженца Чикаго), Кондолизы Райс. Воспитаны они были во многом именно на его идеях. В России многих из них называют «ястребами», в Америке их назвали «вулканами». Именно они считались новыми выразителями консервативных ценностей, «неоконами». Практиками, воспитанными учеными-либералами.
Представителей американской философской школы можно в значительной степени к последователям идей Аристотеля и Сократа: в современной итерации-в доминировании хайдеггеровского «бытия» над ницшеанским «отрицанием» (хотя сам Фукуяма в своих книгах регулярно возвращается к идеям Ницше). Упрощенно это звучит примерно так: вспомни о ценностях, воздай им должнон и следуй им, а не погружай себя в хаос вечной переоценкой и крушением имеющихся.
Парадокс в том, что, развязав войну в Ираке, «неоконы», как решили многие, фактически изменили собственным принципам.
Сам Фукуяма, будучи изначально «неоконом», отказался от этой идеологии с началом иракской кампании.Точнее, он сказал, что сам под этим подразумевает не то, что администрация Буша. У администрации же неоконсерватизм превращается в ленинизм: насаждаем демократию каленым железом и так, как видим ее мы. Фукуяма считает, что военную силу можно использовать в последнюю очередь и лишь когда остальные аргументы исчерпаны; что степень угрозы радикального исламизма для Соединенных Штатов преувеличена и что все-таки особенности других стран тоже надо учитывать, когда пытаешься привить им западные ценностные ориентиры. Хотя, по сути, разошлись они, скорее, во вглядах на методы, а не в базовом постулате, на котором стояла и стоит Америка, который был сформулирован еще основателями государства и начертан а национальной валюте: Novus ordo seclorum-новый порядок веков…..
Сказал Фукуяма и о том, что был не прав насчет конца истории. В начале 1990-х вообще были популярны наивные взгляды на перспективы глобализующегося мира, признал исследователь, выступая в резиденции американского посла Спасо-Хаусе, думали, что скоро у нас будет нечто вроде глобальной деревни. Фукуяма припомнил своего наставника и оппонента Самюэля Хантингтона, который стоит на иной позиции: либеральная демократия не явный результат модернизации; она есть, скорее, результат культурных предпочтений определенных стран и регионов. Возможно, действительно, заметил Фукуяма, «либеральная демократия-в некотором роде светский вариант христианства».
Да, он недооценил того, что либеральная демократия столкнется с культурными ценностями и не все будут «удовлетворены просто человеческим признанием». «Еще человеку нужно, чтобы его признавали как француза, русского, суннита, шиита». Либеральная же демократия основана прежде всего на индивидах, а не на группах. У самого философа, как он сказал «Профилю», до конца еще нет ответа на вопрос, каким может быть баланс между ценностями либеральной демкратии, культурными факторами и стремлением к национальной идентичности и в какой конфигурации эти три фактора смогут ужиться друг с другом в открытых развитых обществах.
Однако с посылом Хантингтона, что мир разделится на несколько замкнутых цивилизаций-европейскую, российскую, китайскую, ближневосточную и т.д.,-он не согласен. Всю историю человечества цивилизации развивались, взаимно проникая друг в друга, а сейчас-тем более. Пэтому одной из тем, которую он также «недоучел» 20 лет назад, Фукуяма назвал ответственность государств за свои действия на мировой арене и необходимость формирования новых политических институтов, «которые бы брали на себя ответственность за взаимозависсимости мировой экономики». Действующие институты этой роли не выполняют (тут они едины во мнении с Путиным, который об этом говорил в Питере).
А вселенски обсуждаемая угроза исламизма? Ислам разный, убежден Фукуяма. Он уверен: вспышки радикализма-это прежде всего реакция на ожидания по поводу модернизации своей страны, которые не сбылись. Своего рода проявление отчаяния за неудачи своей страны и злобы к тем, кому это удалось. А что касается религиозных догм, да, они есть, они затрудняют развитие многих стран. Но и в Европе в Средние века так было А потом люди решили: пора догмам перестать быть препятствием к развитию человека, страны, мира…..
Поэтому в главном Фукуяма все же остался верен себе: именно западный вариант либеральной демократии есть высшее достижение человеческого общества, потому что он дает свободу, равенство, возможности, уважение к себе и другим, удерживает власть от авторитарного произвола и создает базу для лучших человеческих творений.

«Гоббс первый установил, что легитимность равителей вырастает из прав тех, кем правят, а не из божественного права королей и не естественного превосходства тех, кто правит».
«Проблема» становится «противоречием», только если она настолько серьезна, что не только не может быть разрешена в пределах системы, но и разьедает легитимность самой системы так, что последняя рушится под собственным весом».
«Если демократия не является ни для кого предпочтительным выбором,» «Говоря словами романиста Марио Варгаса Льосы, «один из распространенных мифов о Латинской Америке состоит в том, что ее экономическая отсталость-результа ошибочной философии экономического либерализма…..» На самом деле, утверждает Льоса, этого либерализма никогда не существовало, а существовала форма меркантилизма, то
«бюрократизированноеи замученное законами государство, которое считает, что распределять национальное богатство важнее, чем его производить».
(«Конец истории и Последний человек»)
«Плохо продуманная законодательная регламентация может неимоверно поднять стоимость экономической деятельности, застопорить новаторство и привести к неверному распределению ресурсов».
«Человеку, который не сталкивался со страданием или смертью, не хватает глубины».
(«Наше постчеловеческое будущее»)

[Вероника Крашенникова-Берже]

О конце истории, либеральной демократии и ее нелинейных перспективах, в том числе в России, рассказывает профессор Фрэнсис Фукуяма.
-Вы были одним из радикальных сторонников неоконсерватизма в Америке. Но потом ваша позиция, кажется, изменилась.

[Фрэнсис Фукуяма]

-Я не знаю, что значит «радикальный неоконсерватор»; думаю, неоконсерватизм-смешение множества направлений, одно из них-идеалистическая вера в важность демократии, идей внешней политики, как противопоставление реализму Генри Киссинджера; нечто вроде классических идей ХIХ века о балансе сил в Европе. При таком подходе меня можно считать неоконсерватором-я верю, что идеи имеют большое значение, что демократия по-прежнему остается основным принципом политического устройства в мировой системе отношений. Я не был сторонником иракской войны, полагал, это в своем роде ленинизм, попытка ускорить появление демократии на Ближнем Востоке при помощи политической и военной силы А я всегда считал, что так просто это работать не будет.

[Вероника Крашенникова-Берже]

-Насколько вы сейчас разделяете то видение, которое изложили в своем знаменитом «Конце истории»? Не одержит ли внутри себя либерализм неустранимых противоречий? Например, неспособность противостоять новым вызовам, потому что либерализм не содержит в себе ценностей, которые поднимались бы над чисто гедонистическими.

[Фрэнсис Фукуяма]

-Тезис о конце мировой истории многими, возможно, неправильно понят. Маркс говорил о конце истории, о том, что процесс модернизации логически завершится установлением социализма. В моей теории говорится, что я принимаю процесс модернизации, так же считаю, что он вполне логичен. Но приведет он не к социализму, а к тому, что Маркс называл буржуазной либеральной демократией. Да, она имеет много огрехов, иногда кажется, что она духовно опустошена, нет всеобьемлющего общественного единения, ценностей, которые бы сплачивали различные культурные общины, что имеет место в более традиционных обществах. Но думаю, подобное общество в современном мире нежизнеспособно. Каждое общество, в котором мы живем, мультикультурно, мобильно, многоконфессионально. Либеральная демократия и была создана в каком-то смысле для того, чтобы позволить людям из разных культурных обществ жить вместе в мире. И я думаю, этому не существует реальных альтернатив.

[Вероника Крашенникова-Берже]

-Однако вы сами говорили о моральной пустоте как о дефекте либерализма. Правда, вы считаете, что из этого «не следует, что перспективой становится религия». Но в условиях исламизации той же Европы вряд ли религиозным догмам может противостоять пустота.

[Фрэнсис Фукуяма]

-Во время холодной войны люди опасались, что либеральная демократия не обладает достаточными ресурсами, чтобы противостоять марксистко-ленинской идеологии Думаю, за 40 лет западный мир довольно хорошо проявил себя с точки зрения способности вести затяжную политическую и идеологическую борьбу. А что касается борьбы с радикальным исламизмом, не думаю, что США или другие страны исчерпали все моральные ресурсы. Представители либерального общества подчас выглядят практичными, желающими лишь развлекаться и т.д. Могие недооценивают моральную силу либеральных обществ.